Екатерина Иртегова
Полина в долине друзей
– Да оно, может, и не сильно важно, – Звяк расставлял на большом столе блюдца с вареньями – малиновым, можжевеловым и ёльчатым. К варенью этим вечером полагались свежеприготовленные Бабаном мягкие пухлые вафли. Звяк, откусив на всякий случай уголок от одной, умиротворенно закрыв глаза, вздохнул. Всё-таки он побаивался, когда Бабан что-то готовил по новому рецепту. Вспомнив утреннюю обиженную пчелу, Звяк даже на секунду потерял аппетит. Но секунда быстро пролетела. Да и его любимая вечно горячая запеканка уж очень сильно заждалась его, но это после вафель.
– Вечер добрый, мои неугомонные друзья. – Фук появился прямо из темных листьев ольхи. – Нет ли у вас ореховых вафель на сегодня, да орехового варенья к ним? Думается мне, вечером нынешним вы без меня не обойдетесь, впрочем, как и всегда. Да и я сегодня склонен прямо-таки к многомыслию за вашим гостеприимным столом.
– Фук, вафли у нас сегодня – просто вафли. А ореховую начинку сейчас сообразим. Шмяк, можешь помочь? Эй, эй, ты что творишь?
Шмяк, открыв заварочный чайник с кипятком, тыкал в него длинной палкой, пытаясь перегнать шишку со дна к середине. В соответствии со схемой, которую начертил, шишка, лежа на дне чайника, смотрелась не гармонично, и её надо было срочно переместить. Непременно так, чтобы по бокам были вишни, а под ней – шиповник. В планах еще было сверху положить хвост от ананаса. И тогда гармонии – быть!
– Шмяк а ну уйди! Уйди от кипятка, говорю тебе! Заберите у него кто-нибудь палку! Уйди вообще со стола! И со своими вечными схемами – тоже.
Шмяк, застигнутый врасплох, утопил палку прямо в заварнике, расплескав чай по столу, и кинулся вниз по скатерти. Всхлипывая, затоптал схему на песке, и шмыгая, побежал к малиновым кустам.
– Ну, Бабан, ты чего наделал? – Фук, поняв, что ореховой начинки не дождется, откусил пустую вафлю, – тебе его вовсе не жаль? Отнял последнюю надежду.
– Полно, Фук. – Шерстёк, равномерно стуча спицами, лишь спокойно поправляла очки да наблюдала за происходящим в те минуты, пока бант не успел ещё сползти и закрыть обзор. – Какую последнюю надежду? У него еще много глупостей впереди.
– Отвлеклись мы, – Звяк, решительно подвинув стул и выкинув в кусты палку из заварника, разлил всем чай, – так мы к сути не перейдем. Вы скажите, Одуван, Поля, толком, где ваш дом? И вообще надо ли вам туда возвращаться? А то может, – Звяк, отхлебнув чай, насыпал в него еще с десяток бархатных малин, – с нами останетесь. Избушки вам сделать поможем, или что захотите. Нора вряд ли вам подойдет.
Поля, неожиданно для себя, чаще захлопала ресницами, поняв, что сейчас заплачет. Домой вроде и не хотелось, но оставаться здесь – было бы неожиданно и тревожно. Хотя, в такой компании может было бы и хорошо.
Слон, онемев от неожиданности, выронил из лап седьмой кабачок, который собирался съесть. Предыдущие шесть уже парили внутри. Правда, с цветами он смотрелся красивее, чем с кабачками.
– Как это, остаться? А мой дом? Мои друзья? Они меня будут искать. Да и я, что здесь буду делать? Я не могу не делать облаков, для меня это очень важно. Сидишь, и дуешь, дуешь, потом форму создаёшь, а потом, – вдалеке леса что-то грохнуло, – поправляешь. Слышали? Что это?
– Не знаю. У нас такого звука обычно не бывает. – Бабан, отложив вафли в сторону, придвинул к себе блокнот и взял карандаш с полосками в форме леденца.
– Вот и это, тоже. Я, кстати, наелся, спасибо большое. Это, боюсь, за мной. Меня ищут. И это не мои друзья. Опасности подвергаюсь не только я, но и вы, пока я рядом с вами.
– А кто это?
– Те, кто обрушивают облака.
– Час от часу не легче. А дальше-то, что будет? – Шерстёк застучала спицами ещё быстрее.
– Что будет? – Бряк с интересом пытался примерить на себя двухметровый шарф, спускающийся на землю и лежащий уже довязанной частью в специальной корзинке на тележке. Шерстёк промолчала.
– В их стране создают самые холодные ветра, бури, ураганы и штормы. Они охотятся за воздушными слонами, чтобы навсегда сделать своими слугами. Новых работников им брать неоткуда. – Одуван вздрогнул, в кустах справа что-то то ли треснуло, то ли вспорхнуло, – но они хотят, чтобы холодные ветра, ливни и темнота захватили все пространства. Целиком.
– Темнота? Та самая, в которую меня утянуло? – Поля чуть побледнела.
– Зачем им это? – Шмяк, мгновенно забыв о расстройстве, как только рядом с ним в кустах что-то хрустнуло, вернулся под свет гирлянд.
– Ну, как же? – Фук стал надуваться, топорща перья, все шире и шире – вселенское могущество и мировое господство. Уфф, мне даже больно от количества моей мудрости.
– В общем филин, может, и прав. – Одуван так и не выпускал из рук поникший одуванчик, всё пересчитывая и пересчитывая остатки зонтиков, – но там не настолько умны, чтобы мечтать о таком. Просто, им нравится злиться, и… Знаете, давайте пока больше не будем об этом. Мне надо попасть домой.
– Да-да! – Бабан хлопнул лапой по столу так, что светлячки, решившие было попробовать ёльчатое варенье, заметавшись и стукнув друг друга, попадали прямо на вафлю, – вот пока вы обсуждаете это все, я очень напряженно думал. Ну, это-то, впрочем, как обычно, – он на секунду замолчал, довольно улыбаясь самому себе.
Он обожал радовать себя своим же «звёздным часом», признавая заслуги и не заслуги любого рода. Хваля даже за резиновые рожки. В его философии любая неудача или провал – были так же победой, так как если они случились, значит, он уже не сидел на месте и вообще пытался что-то сделать. Вот и молодец – уже за это.
– Да, пока вы ни о чем этом всем общались, я в общих чертах разработал, так и назовём, собственно – «Большой план по возвращению слона и феи».
– Ух ты! – Одуван встал, едва не задавив Бряка, который всё это время рассматривал кабачки внутри слона, и ждал, когда же исчезнет следующий, делая при этом галочки на песке. Четвертый кабачок вот-вот должен был исчезнуть, но, досада – великое научное наблюдение было сорвано, и очередная галочка – не проставлена.
Поля, было, подняла руку, чтобы ей дали возможность задать вопрос. Но вдруг вспомнила, что она не в школе.
– Что за план? Я же даже точно не знаю, как добираться обратно. Хотя могу догадаться, в какую сторону. – Она с опаской посмотрела вверх. Понятно, что падать вниз – проще простого. Хотя, когда так сильно боишься – оно тоже непросто. Но как падать наоборот – это вопрос.
– Если провалилась вниз, наверное, надо провалиться наверх. Большой план вот. – Бабан развернул лист в сторону зрителей. Несколько кружков и стрелок грозились стать самым главным шедевром в истории долины, судя по выражению его морды. Все ахнули, каждый о своем, потому что было неприлично промолчать, когда художник – так горд.
– Так вот, тишина! – Бабан возмущенно посмотрел в сторону, откуда доносился стрекот цикад. – Ну, да что с них взять, они ни в искусстве, ни в стратегиях ничего не понимают.
Цикады смолкли. Тишина наступила такая, что, казалось, стала слышно, как на другом конце планеты в холодном ночном море плещется серебряная рыба.
– План. Большой. Будет еще больше, но мне надо для этого больше поесть и больше поспать. И еще больше тишины.
Рыба на другом конце планеты плескаться перестала.
– Вот – слон. – Бабан указал карандашом в маленький нарисованный круг. Он здесь – в нашей долине, – Бабан обвел слона другим кругом. – А вот здесь, – на другом конце листа он нарисовал другой круг, – его дом. Вот Поля, – треугольник с бантиком оказался в центре внимания, – её дом – чуть ниже, чем дом Одувана. Но выше долины. Здесь. Логично. И нам надо, нам надо, – Бабан старательно вывел по прямой кривую линию, – нам надо вот так по стрелочкам, ну, по дорогам, или по воздуху, вернуть их домой.
Посреди тишины вдруг раздался звук сдуваемого шара. Фук вдруг стал терять весь свой объем.
– Ге-ни-ально! – Сдуваемый звук прекратился, и филин ненадолго стал похож на дрозда неправильной формы. – Браво, Бабан! Браво! – Это вот все на листе от тебя – это самое гениальное что я сегодня слышал и видел! Браво! Правда, я проспал целый день. Ну, не суть. Ты даже почти домудрел до меня. Хотя… Ну да ладно, еще немного подмудриться, и будет! Восторг!
– Да, план хороший. – Одуван подошел рассмотреть поближе, но, охватив объем плана за секунду, даже расстроился.
– Мне кажется, здесь не хватает пары деталей, чтобы всё получилось. – Звяк, покраснев от своей дерзости, начал убирать посуду со стола.
– Да не проблема. – Бабан, свернув лист трубочкой, пожалел, что у него нет важной сургучной печати и тубуса. Надо бы попросить бобров что-то сообразить в этом направлении. – Завтра доработаем, и в дорогу.
Сзади послышался храп. Шерстёк заснула на зеленом пятисот втором ряду за вечер, своего бесконечного шарфа. Розовый бант прекрасно справлялся с функцией ночной маски для сна.
– Всё, все по дуплам. – Фук захлопал крыльями, надуваясь обратно. – Гениальности на сегодня достаточно. Шмяк, Бряк, Трюк, Хрюк, а ну хватит делать вид что вы даже храпите с пользой, марш домой. До завтра, и, – уже Бабану и Звяку, – берегите слона и фею.
Кресло с Шерстёк перенесли на веранду, укрыв ее клетчатым зелёным пледом. Она уже не первый раз засыпала в разгар страстей. Бабан, раздвинув ветки, пропустил вперед Одувана, Звяка и Полину. Жили они в большом дереве, попросив когда-то очень давно, дятла сделать окна, а бобры помогли сделать внутри перегородки. Кроты прорыли подвал. А потом Бабан и Звяк чуть не поссорились навсегда – аж до вечера. Бабан сказал, что всё внутри дома должно быть строго – никаких скатёрок, ярких красок, ковриков и вазочек. Всё должно быть серое, черное, белое да коричневое. Со Звяком – как он услышал это – случилась большая грусть. Он хотел исключительно разнообразия цветов, радости, и радужности. Занавесок в цветочек, разноцветных тарелок и ярких ламп. Спорили и ругались и вслух, и молча несколько часов. Потом решили, что каждый заполнит разные углы и места на свой вкус. Поэтому рядом, после этого договора, можно было встретить железную табуретку, прибитую к полу, и табуретку-пуфик – мечту ватной феи, с воздушной подушкой сверху и ножками, расписанными яркими бабочками. Окна идеальной чистоты с трёхъярусными белоснежными занавесками соседствовали с окнами с тяжелыми неприступными деревянными ставнями, захлопывающимися на ночь на железный замок. Так и зажили дальше, разнообразно.
– Одуван и Поля, ложитесь в спальню Звяка. Он все равно у меня на диване спит.
С некоторых пор Звяк действительно перебрался в спальню к Бабану. Дело в том, что ему очень часто ночью снились кексы. Он их ел. Ел и ел. И стал очень бояться переесть и однажды утром не смочь взлететь. Так-то он летал. По целой секунде, оторвавшись от земли на целых пару сантиметров. Но съедая во сне столько кексов, – сильно рисковал, поэтому попросил Бабана во сне контролировать его аппетит. У Бабана выбора не было – он же хотел, чтобы его друг смог продолжать летать.
– Мне грустно и тревожно, – Одуван все ворочался под ярко-желтым пледом, выданным Звяком, – боюсь никогда не вернутся домой.
– А я даже не знаю, хочу ли домой. Там моя школа, и тетради. Но надо ли мне туда – не пойму. – Поля рассматривала светлячка, зависшего напротив окна с улицы.
– Не сдуваться всем! А слону – так особенно. Иначе станешь похож на воздушный шар через месяц летания. Всё решим. Всё натворим. Тишина, отбой.
Под стрекот цикад Бабан, сидя под Зелёным старинным абажуром еще долго сидел и записывал всё произошедшее за день в блокноты номер один и номер четыре.
Лёжа в кровати, я крепко прижимала к себе Дуню. Как гадко во рту. Вот бы сейчас съесть кусок льда. Любого. Хоть мутного, хоть прозрачного. Закутавшись в большое стёганое одеяло, подоткнула его со всех сторон так плотно, словно я – гусеница. Может, я и правда гусеница? Хотя, вряд ли. Они-то превращаются в бабочек, а я? Я вряд ли в нее превращусь. Что теперь делать? Где я? Может, так крепко заснула или со мной что-то произошло, и я не знаю? Может, на самом деле лежу сейчас в больнице с ободранными стенками, и из меня торчат прозрачные трубки, уходящие вверх к подвешенным ёмкостям с жизнеобеспечивающими лекарствами? Вокруг экраны с бегающими синими полосами, показывающими, жива ли я. А из одного из них слышен стук сердца, которое думает – продолжать ему биться, или нет? Интересно, если сейчас прислушаюсь, может, услышу и пульс, и как медсестры переговариваются в коридоре, бряцают тележками с колбами, полными от только что взятых анализов? Перестав дышать, открыла глаза, прислушиваясь. Звук, будто кто-то пишет за стеной, урчание, видимо в животе со стороны слона, и стрекот где-то далеко за окном. Вроде я здесь. А не в больнице. Хотя уверенности быть не может. Где тогда? И – чуть не подпрыгнула в кровати – попугай! Где он? Летя в дыру – видела ведь, что и его затащило в неё же! В пров…
Темно. Вокруг все стало темно. Вытягиваю руки вперед, пытаясь понять, где я. Ничего. Пусто. Но я дышу, это точно. Темнота проникает в уши, голову, особо давит под мышками и сдавливает щиколотки. Хоть что-нибудь. Увидеть хоть что-нибудь. Темнота, словно запульсировав, посередине вспыхнула белым светом. Оглушающий звук несущегося паровоза. Сильнее. Такой мощный, что проникал в горло, пробиваясь наружу через уши. В темноте показались рельсы. Многопутевые рельсы. Выходящие из ниоткуда и исчезающие концами в воздухе. Пять пересечений, или семь. Рябило. Они настолько переходили сами в себя или друг в друга, что было не разобрать. Стальные, ледяные даже на вид, они чуть вибрировали и светились как хирургический светильник. Звук поезда нарастал, несясь в мою сторону. Ближе, ближе. Черная сталь поезда могла поспорить за право быть самым черным цветом из всех черных. Вслед за гудком повалил серый дым. Нет, не из трубы, а резко начинаясь выше, метра на два. Все пути, заскрежетав, медленно и нехотя, будто толкаемые небесными гигантами, стали сдвигаться навстречу друг другу. Щелчок с черными искрами заполнил бы звуком с лихвой и еще пару планет рядом. Все пути схлестнулись в один. Без начала, но концом направляясь прямо в меня. Поезд становился все больше. Мощная труба со стальными наваренными вкруговую полосами становилась больше, чем сам поезд. Серый дым полетел впереди паровоза. Такой вонючий, что мог бы разъесть, словно кислота, и сам паровоз. Глаза защипало. Открыла рот, чтобы закричать, но из него было тихо. Зажав растопыренными ладонями уши, вжалась лицом в колени, проваливаясь в ледяную жуть.
