Екатерина Лесина
Волшебный пояс Жанны д’Арк
– Не сама, значит, – Кирилл хмыкнул. Удивленным он не выглядел.
И смущенным.
И вообще со стороны все это… странно… сидят на лавочке вдвоем, а лавочка эта тесная, и сидеть приходится близко друг к другу… и на Жанне его пиджак. А сам Кирилл голый… ну почти голый.
– Краснеешь, – сказал он. – Значит, полегчало.
Жанна кивнула: и вправду полегчало.
– Рассказывай, – велел Кирилл, и Жанна, облизав губы, принялась говорить. Почему-то и мысли не возникло, что ему можно не рассказать.
Об обеде. Алле и Игоре. О прогулке.
Лабиринте.
Прудике этом, у которого Игорь хотел Жанну нарисовать… о просьбе его… о рыбках и коряжине… и о том, что кто-то Жанну столкнул… Она не ошиблась, но и не видела этого человека.
– Ты мне не веришь? – спросила Жанна, обнимая себя. Вновь стало холодно.
И страшно.
И чем дальше она думала, тем меньше походило все на дурную шутку. Ее убить пытались…
– Успокойся, – жестко отрезал Кирилл, и Жанна подчинилась. Ему было легко подчиняться. И вообще тянуло вдруг представить себя слабой, беспомощной, переложив все проблемы на Кирилловы плечи. Вон какие широкие…
…и загорелые.
– Убийство… – Кирилл произнес это слово вслух, и стало холодно. – На запланированное убийство вряд ли похоже… скорее уж на спонтанный порыв. Кто-то увидел, как ты сидишь, подошел и столкнул… Если бы и вправду хотел убить, то оглушил бы… или постоял, проверяя, не выплывешь ли ты. А здесь никого не было.
Никого.
А должен был быть Игорь.
И сам Кирилл, откуда он взялся? Жанна постаралась думать логически, хотя это у нее никогда не выходило, но… ее столкнули, а потом вытянули. Сколько она пробыла под водой? Минуту? Меньше минуты? За минуту человек захлебнуться способен, а она…
Полминуты не так уж мало.
Ее несостоявшийся убийца сбежал. А Кирилл, напротив, появился и героически спас.
Или не героически?
А если он сам… Зачем?
Хотя бы затем, чтобы Жанна к нему благодарностью прониклась и приняла безумное это предложение… или не приняла, но задумалась.
– Это не я. – Кирилл встал.
– Ты…
– Мыслей не читаю, но у тебя на лице все написано. Я и вправду уезжал, решал кое-какие вопросы. Алиция Виссарионовна теперь редко отсюда выбирается, а дела не ждут. Вернулся. И узнал, что ты пошла с Игорьком гулять.
– И отправился следом.
– Именно.
– Зачем?
Промолчит? Отшутится? Или соврет? Жанна вряд ли сумеет поймать его на лжи, она и Илье верила-то, а уж этому…
– Затем, чтобы приглядеть за тобой. Ну и за Игорьком тоже. Он вовсе не та несчастная сиротка, которой любит представляться. – Кирилл поднялся. – Мне не хотелось, чтобы он ненароком тебя напугал.
– Чем? И… где он?
Кирилл пожал плечами, но удивленным или обеспокоенным он не выглядел.
– Ушел скорее всего.
– Куда?
– Увидишь – спроси, но… Жанна, осторожней. Здесь люди вовсе не такие, какими кажутся. Игорек не только и не столько от запоев лечился. Он действительно болен. Психически, я имею в виду.
Болен психически?
Он выглядел совершенно здоровым и…
Кирилл одевался. Одежда была мокрой, и он морщился, но возился что с брюками, что с рубашкой.
– Помоги, пожалуйста, – наконец, сдался он. – У меня пальцы… После аварии рука не очень хорошо слушается.
– Какой аварии?
Наверное, о таком спрашивать не следовало, слишком личное, поскольку лицо Кирилла переменилось, мелькнуло на нем что-то этакое, страшное.
– У меня родители в аварии погибли. И мне досталось. Теперь вот… Не думай, я не калека. С калекой она не стала бы связываться. Просто проблемы с мелкой моторикой.
Он стиснул руку в кулак.
– Не важно…
– Стой смирно. – Рубашка была влажной и прилипла к Кирилловой коже, которая, смуглая, просвечивала сквозь ткань. Мелкие пуговицы, тугие петли, и Жанна с ними справляется с трудом.
– Вот жалеть меня не надо!
– Я и не собираюсь. Игорь не выглядит больным…
– Именно, что не выглядит. Меня уверили, что он совершенно безопасен. И мыслит вполне ясно, но иногда… на него находит. Настроение меняется на раз. То он смеется, то вдруг ударяется в слезы, жаловаться начинает… и то, о чем он рассказывал… его мать покончила с собой. Никто не знает наверняка, но мне кажется, что и она была несколько не в себе.
Кирилл говорил, не глядя на Жанну.
Неловкая ситуация. А пуговицы эти… Зачем он покупал рубашку с настолько мелкими пуговицами? И вообще, какой смысл во всем этом одевании, если до дома идти недалеко?
– Ее последние картины – полное безумие… хотя я ничего в живописи не понимаю. А отец Игорька и вовсе на игле сидел.
– Думаешь, это он меня…
– Возможно. – Кирилл протянул руку, чтобы Жанна застегнула манжет. – А может, и нет. В его характере завести тебя сюда, посадить, а потом уйти.
– Бросить?
– Жанна, он… не думаю, что он хотел над тобой поиздеваться…
А ей все представлялось именно издевательством. Завести в самый центр лабиринта и бросить.
– У него просто настроение сменилось. Или он вообще о тебе забыл. Или…
– Или столкнул в воду.
– Возможно.
– И что мне теперь делать?
Кирилл усмехнулся и ответил:
– Ничего. Держаться от дорогих родственников подальше. И переодеться…
Их возвращение в дом не осталось незамеченным.
– Боже мой, – с притворной радостью воскликнула Алла. – Какая неожиданная встреча!
И окинула Жанну таким взглядом, что жарко стало.
– И позволено будет узнать, где вы… были? – Алла обращалась к Кириллу.
– Нет.
– Кирочка, думаешь, что если охмуришь эту… это недоразумение, то старуха сделает наследником тебя? А на твоем месте, дорогая, я бы не особо ему доверяла: наш Кирочка – себе на уме.
В этом Жанна ни секунды не сомневалась.
– Извините, – она сняла пиджак. – Я, пожалуй, пойду переоденусь и…
– Иди, дорогая, иди… переоденься… а мы тут побеседуем.
Жанна по лестнице не поднялась – взлетела и все-таки на вершине лестницы задержалась ненадолго. Подслушивать нехорошо, но…
– Кирилл, – Алла говорила громко, показалось даже, нарочито громко, – что ты творишь?
– Что я творю?
– В таком виде… с этой девицей… Что о тебе могут подумать?
– Действительно, что?
– Ты издеваешься?
– Ну что ты, дорогая, издеваться над ближними – твоя прерогатива. А теперь позволь мне пройти.
– Ты сволочь, знаешь?
– Знаю.
– Ты… Еще не так давно ты, кажется, говорил, что любишь меня…
– Тебе напомнить, что именно ты ответила?
– Я… я просто тебя проверяла, – прозвучало неискренне. – А ты…
– Считай, что я не выдержал проверки.
Жанна успела спрятаться в своей комнате до того, как он поднялся. И дверь закрыла. И к двери прижалась. До чего все глупо.
Странно.
И вместе с тем страшно. Сердце колотилось, как безумное.
Кому верить?
Никому.
Игорь, который более ненормален, чем ей представлялось. Он ведь ушел, бросил… в лучшем случае просто ушел и бросил, а в худшем – столкнул в пруд… а потом сбежал, позволив ей тонуть. Она и утонула бы, если бы не Кирилл.
Вот только спаситель ли он?
Если шел за ними с Игорем, то… то почему не окликнул Жанну? Ему выгодно представиться спасителем… и тогда все это утопление – не более чем игра.
Жестоко.
Надо бежать из этого дома, вот только невозможно. Жанна обещала, что проведет здесь выходные, а потом… если Алиция Виссарионовна попросит, то… откажется?
Как отказать умирающему человеку, пусть он и не походит на умирающего?
Жанна не знала.
Она села на пол и всхлипнула от жалости к себе. Обняла себя и так сидела, показалось – целую вечность, но на белых круглых часах минутная стрелка и не сдвинулась.
Надо взять себя в руки.
Умыться. Переодеться. И притвориться, что все в полном порядке. Притворяться Жанна не очень хорошо умела, но если другие смогут, то и она… Почему нет?
Из душа она вышла, почти успокоившись, убедив себя, что то происшествие – случайность, чья-то злая шутка, которая не повторится, хотя бы потому, что Жанна не позволит ее повторить.
На стеклянном столике, на белой салфетке, раскинув черные крылья, лежала птица, огромная, некрасивая.
Мертвая.
Жанна сделала глубокий вдох, чтобы не закричать. И выдохнула. Закрыла глаза. Открыла. Птица никуда не исчезла.
Из раззявленного клюва ее выглядывал клок бумаги.
Наверное, ничего не следовало трогать, и в ином случае Жанна в жизни не прикоснулась бы к дохлой птице, но сейчас она не могла отвести взгляда от этой бумаги. И руку протянула, зацепила за уголок, стараясь не прикоснуться к птице. Трубочка выскользнула, развернулась. Белый лист и крупные фиолетовые буквы:
«Убирайся. А то пожалеешь».
После отъезда Жанны жизнь в замке Машекуль вернулась в прежнее свое полусонное русло. Пожалуй, помимо самого Жиля, никто не ощутил перемен.
Разве что старик.
Теперь он почти все свободное время проводил рядом с Жилем, самолично занявшись его воспитанием. Дед был…
Требователен?
Пожалуй.
Он пребывал в некой странной уверенности, что Жиль должен знать едва ли не все.
Греческий.
Латынь, будто Жиль церковник какой… итальянский, английский… письмо и чтение… манускрипты, которые дед приносил и уносил, давал в руки под строгим присмотром, и Жиль крепко подозревал, что не все из этих самых манускриптов были разрешенными.
Нет, он, конечно, не подозревал деда в чернокнижии, но… неожиданно тот оказался хорошим рассказчиком. Это Жиль понял уже позже, когда нашел в себе силы примириться и с этакими переменами в собственной жизни, и с исчезновением Жанны.
О ней дед заговорил лишь однажды.
– Эта девчонка меченая, – произнес он, раздраженно стукнув тростью по полу. Осень стояла сырая и дождливая, как то в принципе полагается осени. И по замку Машекуль гуляли сквозняки. От них и еще от сырости дедовы кости начинали болеть.
– Кем меченная?
Жиль с преогромным удовольствием отложил Священное Писание, которое, в отличие от иных дедовых манускриптов, было удручающе скучным.
– А вот тут, дорогой, так сразу и не скажешь…
– Она ангелов слышит.
– И Светоносный был ангелом, – наставительно заметил дед, перекрестившись. Врага рода человеческого он никогда не именовал ни сатаной, ни дьяволом, полагая, что сии имена ему вовсе не по вкусу, а потому с легкостью привлекут внимание иных, запретных сил. – Запомни, Жиль, они хитры… они играют в собственную игру, в которой человек и душа человеческая – это монетка…
– Но отец…
– Твой святоша не способен думать, – дед постучал пальцем по лбу. – Большинство из них выучат десяток псалмов наизусть и мнят себя просветленными. Нет, не в том истинное просветление, чтоб латинские слова тарабанить, в смысл не вникая… Путь познания опасен.
Жиль молчал, глядя на деда, всецело погруженного в собственные мысли. Тот выглядел старым, больным.
…А говорят, что он в своей башне целую алхимическую лабораторию обустроил и проводит там всякие богопротивные опыты. И врут, конечно, потому как ежели бы правдой сие было, разве бы стал молчать замковый капеллан?
Или стал бы? Он толст и немолод, трусоват. Горазд обличать грехи с амвона, но вовсе не желает ввязаться в настоящую битву со злом. Он и с собственными-то грехами чревоугодия и винопития сразиться не способен.
Откуда взялись эти мысли? Жилевы, но какие-то чересчур уж серьезные.
– Человеку свойственно искать. Одни ищут богатства, другие – власти, третьи – знания. И этот путь, Жиль, более опасен, нежели любой иной. – Дед присел в кресло. Обитое красным бархатом, тяжелое, оно было чересчур велико для деда.
– А ты… ты тоже искал знания?
– Искал, – дед склонил голову. – И ищу. И терзаюсь сомнениями… глядя на тебя.
– На меня?
В этот миг Жиль осознал, что вовсе не знает этого человека.
– Мне хочется, чтобы ты продолжил мои изыскания, – признался дед. – И в то же время меня страшит то, куда этот путь способен привести. Но любой выбор следует делать с открытыми глазами…
Он замолчал и долго сидел, уставившись на собственные руки, которые были грубыми и темными, руками скорее воина, нежели ученого.
– Знание и вера, – наконец произнес дед. – Всегда или знание… или вера… Вера слепа. Вера ревнива. Твоя подружка верит, будто слышит голоса ангелов. Быть может, оно и так… Быть может, мне в моей грешной жизни случилось встретить истинную святую… только вот я слишком стар, чтобы не бояться чуда.
– Почему чудес надобно бояться?
– Хороший вопрос, Жиль. – Дед потер массивную переносицу, на которой белел старый шрам. – Чудеса укрепляют веру. А вера лишает человека даже не знания – познания. Она всецело подчиняет тому, во что он верит… в кого он верит… Абсолютная вера сродни абсолютному рабству.
Дед потер колено.
– Раб не способен мыслить. У него нет ни морали, ни права на нее. Раб делает то, что приказывает ему хозяин…
Это прозвучало страшно.
– Но разве Церковь не учит нас верить…
– В Господа? Или в Церковь? – кривовато усмехнулся дед. – Господь не требует многого… в отличие от Церкви, которая одну веру прикрывает иной.
Жиль не знал, что ответить, но ответа от него и не ждали.
– Нет, мальчик мой, вера хороша для подчинения… сервы верят, что власть от Бога, и терпят… верят, что после смерти за терпение это им воздастся. Они несут к дверям церкви не только молитвы, но яйца, гусей, мед и хлеб. Деньги, которые Господу точно без надобности, но простые люди верят, что должны платить Церкви за право молиться…
И дед прижал раскрытую ладонь к груди.
– Это опасные речи, Жиль…
– Я понимаю.
– Хорошо, что понимаешь. Церковь сильна. И власти имеет больше, нежели король… Король ныне власти вовсе не имеет, потому нам и приходится делать вид, что мы согласны верить по их правилам. И потому Церковь столь ненавидит всякое знание, объявляя его греховным, что человек мыслящий не будет мыслить лишь в их канонах… Вот так.
Все это было сложно и… интересно. Пожалуй, впервые дед говорил с Жилем как с равным.
– Жанна… верит?
– Именно, мальчик мой. Я не знаю, слышит ли она голоса ангелов. Или же ей кажется, что она их слышит. Но она верит в то, что ангелы говорят с ней… и верит, что каждое сказанное ими слово – истина. Сию истину она не станет подвергать сомнению. Более того, всякий, кто попытается это сделать, станет для Жанны врагом. Люди, которые живут лишь верой, боятся всего, что эту веру способно разрушить. А страх порой заставляет делать ужасные вещи… потому я и отослал ее. Понимаешь?
– Кажется, да… дедушка.
– Вот и хорошо. Налей мне вина.
Жиль поспешил исполнить просьбу и, подав бокал, спросил:
– Я не хочу быть слепым.
– Ты и не будешь, – пообещал дед. – Я учу тебя… и думается, что научу. Но будь осторожен. На пути знания множество искушений. Иные знания опасны… да…
Дед не пил вино, но смотрел в кубок. И Жиль заглянул. Вино показалось темным, густым, будто и не вино, а кровь.
– Скоро мы уедем, – произнес дед. С ним случалось менять тему беседы резко. – Здесь мне тесно…
– Куда?
– Тиффож… пора тебе учиться…
– Я учусь! – Жиль побледнел, представив, что предстоит учиться еще больше.
– Не тому, – дед усмехнулся. – Учиться быть воином… В нашем роду трусов не было, Жиль…
Птицу она оставила, а вот записку, свернув, сунула в карман халата.
Спохватилась – в этом доме, надо полагать, не принято разгуливать в подобном виде. Переоделась, натянув старые, разношенные и тем удобные джинсы. Майку схватила наугад.
Руки дрожали.
Птица ведь не исчезла, лежала… Кто ее принес?
И когда?
Нет, когда – понятно, Жанна в это время в душе была. Правильно, она зашла в комнату, и… и птицы не было. Жанна ее заметила бы, а раз не заметила, то, значит, птицы определенно не было. Жанна отправилась в душ, и в это время кто-то…
Кто?
Кто угодно. Гадать она может долго. И кажется, единственный человек, к которому Жанна не то чтобы доверием прониклась, но явно не желающий, чтобы она уезжала, – это Кирилл. И если так, то следует с ним побеседовать…
В коридор Жанна выглянула осторожно, опасаясь… сама не зная чего, но все одно опасаясь – родственники вели себя слишком уж непредсказуемо. Но коридор был пуст. И куда идти? У кого спросить, чтобы…
К счастью, первой, на кого Жанна наткнулась, была горничная, которая к просьбе отнеслась с пониманием. И Жанну проводила.
Комнаты Кирилла располагались в восточном крыле, рядом с покоями Алиции Виссарионовны, о чем горничная предупредила шепотом, точно опасалась, что их подслушают.
Уверенность Жанны в том, что беседа эта необходима, таяла с каждым шагом. И когда горничная ушла, верно, рассудив, что, что бы там гостья ни задумала, ее это не касается, Жанна отступила.
Птица?
Не так уж и страшно… Дети, случалось, подбрасывали в стол и мышей, и жабу живую, огромную… а дохлая птица – всего-навсего неприятность. В мусорное ведро ее отправить… ну или, наплевав на все правила приличий, вовсе из окна выбросить.
Кирилл же…
Постучать Жанна не успела, как и уйти из этого, заповедного, крыла, когда дверь открылась, едва не стукнув ее по лбу.
– Привет, – только и сумела сказать она.
– И тебе здравствуй, – ответил Кирилл. – Что случилось?
– А… с чего ты взял, что что-то случилось?
– Ну… – он пожал плечами. – Мне кажется, что просто по мне соскучиться ты не успела.
Вместо ответа Жанна протянула записку.
– Даже так… – Кириллу хватило одного взгляда. – Под дверь подсунули?
Она покачала головой и, вздохнув, призналась:
– Птицу дохлую подбросили… на стол… грача. Большого такого, черного… а в клюве вот… и… мне, наверное, стоит уехать, но…
– Проходи, – Кирилл посторонился, пропуская Жанну. – Гостем будешь…
– Спасибо, я и так, кажется, слишком… загостилась.
– Заходи. – Он явно не привык к отказам и, взяв за плечи, подтолкнул Жанну к двери. – Чаю попьешь, успокоишься. А заодно и поговорим.
Отказаться от приглашения не выйдет, это Жанна осознала ясно. И дверь за спиной закрылась с глухим звуком.
– Садись куда-нибудь…
…Здесь не было ни приторной белизны, ни хрома.
Огромные окна. Тяжелые гардины. Бархат и атлас. Ковер восточный, узорчатый.
Напольные часы с боем.
И Кирилл, который в этот традиционный, если не сказать устаревший, интерьер вписывался чудеснейшим образом.
– Твой отъезд ничего не изменит. – Он сел в кресло, которое больше походило на трон.
– Почему?
Жанна устроилась на диванчике.
Неуютно.
Она лишняя в этой комнате, но… если уйти отсюда, то придется вернуться к себе, а там дохлый грач и, может быть, не только он.
– Потому что ты уже появилась, – сказал Кирилл так, будто эта фраза объясняла все. Для него, быть может, и объясняла, но не для Жанны.
– Не понимаю…
– Алиция Виссарионовна тебя видела. И признала. И даже если ты сейчас соберешь сумки и исчезнешь, ты останешься в ее памяти. И, что куда хуже, в ее планах. Это понимают все, кроме тебя. Ты можешь бежать, но она своего решения, какое бы оно ни было, не изменит.
Кирилл вздохнул и стиснул кулаки.
Ему обидно, наверное. Он ведь жил в этом доме и работал на износ, как для себя, а получалось, что вовсе не для себя, что, несмотря на все старания, ему не стать наследником. И быть может, именно его удел – компенсация и благодарность.
Почетная отставка.
– Тогда зачем это все?
– А здесь вопрос сложный – зачем… Первая версия: чтобы ты нервничать начала. Где нервы – там истерика. Алиция Виссарионовна на дух истеричек не выносит.
Нервы? Истерика?
Нервы у Жанны были, она помнила, что были… и нервы эти отзывались на боль бессонницей. Сначала, когда родителей не стало… потом Илья… и, наверное, больно было не столько из-за того, что он обманул, втравил ее в дело с кредитом, сколько потому, что Жанна позволила себе поверить, что может быть счастлива.
– Держишься, – удовлетворенно произнес Кирилл. – И это хорошо…
Держится. И злится. За Жанной такое водилось прежде. Злость, которую она испытывала, была чувством иррациональным, не поддающимся объяснению. Она не туманила разум, но, напротив, делала его ясным. Злость подсказывала правильные вопросы.
И чутье обостряла до предела. И сейчас это самое чутье говорило, что Кирилл не все рассказал.
– А вторая версия? – Жанна провела ладонью по обивке дивана.
Неровная.
Плотная ткань, гладкий шелк вышивки. Птицы и цветы, цветы и птицы… сельская пастораль какая-то.
– Вторая… – Кирилл смерил ее внимательным взглядом. – Со второй сложней… Быть может, эта вторая версия мне и вовсе примерещилась…
Замолчал. И эта пауза – негласное предложение отступить, принять как данность первый, весьма логичный, удобный даже вариант.
– Излагай, – велела Жанна. А ее собеседник вдруг усмехнулся:
– Ты похожа на нее сильней, чем мне показалось вначале. Правда, я не уверен, что это хорошо… Она порой… совершенно невыносима.
– Ты про Алицию Виссарионовну?
– Да.
– Ты ее любишь?
– Сложный вопрос… Было время, когда я ее ненавидел. А теперь… не знаю. Она то, что есть. И она сделала меня таким, каков я есть. И пока я не знаю, сказать ей спасибо за это или проклясть… поэтому давай-ка лучше к делу вернемся. Твои родители умерли три года тому назад, верно?
– А какое это имеет отношение…
– Просто ответь.
– Да.
– А четыре года тому назад повесилась мать Игорька… два года назад… у Николаши имелась сестра-близнец. Валентина. – Кирилл произнес это имя странным тоном. И подлокотники стиснул, сильно, до побелевших пальцев. – Она… мы приятельствовали… Она была очень талантлива. Химик… Ей пророчили блестящее будущее… приглашали в Оксфорд… и она приняла бы приглашение, потому что… да не важно, главное, что Алиция Виссарионовна ее любила. Любовь у нее своеобразная весьма, но у Вали хватало сил отвоевать право на свою жизнь… И пояс достался бы ей, тут и думать нечего.
– Что случилось?
Жанна уже знает что, и Кирилл, болезненно скривившись, подтверждает догадку:
– Она умерла. Передозировка…
– Она…
– Нет! – Он вскочил и, заложив руки за спину, принялся мерить комнату шагами. – Валя никогда… она и не пила. Она говорила, что, выпив, теряет ясность мышления. А это ее угнетало. Поэтому все, что накопали… якобы давно сидела на игле… чушь неимоверная.
– Но в нее поверили?
– Да, – тихо сказал Кирилл. – Я нанял людей, чтобы разобраться во всем, но… они ничего не нашли.
Может, потому, что искать было нечего.
Он ведь любил эту Валентину, наверное, тайно, издали… а быть может, и не тайно, но любовь застилает глаза, Жанне ли не знать? Она бы тоже не поверила, скажи ей тогда, что Илья – вовсе не талантливый бизнесмен, а альфонс и мошенник, что не будет у них никакой свадьбы и жизни совместной, которая до гроба, тоже…
– Я не ты, – огрызнулся Кирилл, хотя Жанна и слова не произнесла. – Я… Просто поверь, она никогда бы не прикоснулась к наркотикам. Ее убили… их всех убили…
– У мамы был рак.
– Полагаю, не только. Сколько она протянула? Полгода? Ничтожно мало… хотя, может, и совпадение… иногда сгорают быстро. Главное, что и ее не стало… Это похоже на паранойю, верно?
Жанна кивнула: очень даже похоже.
– Рак у Алиции диагностировали пять лет тому… тогда ей давали года полтора-два… и Алиция впервые заговорила о завещании.
– Ты думаешь…
– Три смерти, Жанна. Сначала Галина. Евгения. Валентина…
– И потом тишина…
– Именно… Ладно, допустим, о Евгении забыли и ее смерть действительно была случайностью. – Кирилл был хмур. – О ней просто забыли, иначе, полагаю, избавились бы и от тебя, а ты жива…
– Какая радость!
– Радость. И неплохой шанс…
– Для чего?
То, до чего сама Жанна додумалась, ей категорически не нравилось, и она очень надеялась, что в мыслях своих ошиблась. Но Кирилл ждал. Смотрел. Усмехался. И усмешка эта, неровная, едкая, донельзя ее раздражала.
– Ты же понимаешь, что, если бы я сегодня не оказался у пруда…
Имел бы место очередной несчастный случай. Неосторожная гостья решила искупаться… или нет, просто поскользнулась, упала и утонула.
– Меня хотят убить. – Жанна сама удивилась своему спокойствию.
– Хотят, – согласился Кирилл. – Ты, главное, не нервничай.
Легко ему говорить.
Ей хотелось взять со столика вещицу потяжелей, например нефритовое пресс-папье… или декоративную чернильницу в виде лежащего льва… или еще что-нибудь, но главное, взять и обрушить на макушку Кирилла.
Глядишь, тогда в его голове прояснится.
Это ведь он виноват!
– Ты… – Жанна сделала глубокий вдох и, вытянув руку, ткнула Кириллу в грудь пальцем: – Ты знал! Знал, что все так и будет! Что меня… что я… ты подсказал Алиции Виссарионовне эту мысль… найти мою маму… ты сам сказал.
Он не собирался ни отрицать, ни оправдываться.
– Ты знал, что мама уже умерла, но есть я и…
– И твои денежные проблемы, которые я разрешил, – очень жестко отрезал Кирилл. – Или ты думаешь, что старуха предложила бы тебе помощь? Нет, предложила бы, но потом, когда ты сама пришла бы о ней просить. И сначала вынула бы тебе душу, не раз и не два носом макнув в твои же ошибки. И ты бы возненавидела ее, а еще себя, потому что помощь была бы тебе нужна.
– Я не просила…
– Именно. Ты не просила. Я просил. – Кирилл вернулся в кресло и сел, руки сцепил замком. Голову наклонил, разглядывал Жанну мрачно, серьезно. – Я пришел к ней и попросил за тебя. Сказал, что… что, возможно, твоя мать настроила тебя против семьи. И что ты вполне способна наделать глупостей. Напомнил о том, к чему привела гордость. И если ты думаешь, что это было легко, то ошибаешься.
Жанна хотела было повторить, что, опять же, не просила его о такой услуге, но прикусила язык.
– И да, ты знать не знала, но… подумай сама, что тебя ждало? Работа в две смены? Продавщица и уборщица? И как надолго тебя хватило бы? Ты прожила так полгода и сейчас, положа руку на сердце, скажи, что готова была и дальше…
– Готова…
– Если готова, то… возвращайся. Собирай вещи. Я довезу до города. Высажу. Деньги будешь возвращать мне, правда, в отличие от банка, я проценты выставлять не стану…
– Кирилл…
– Что?
– Успокойся.
– Я спокоен.
– Врешь, – Жанна потерла виски пальцами, – ты неспокоен. И я тоже. И, наверное, у нас есть причины, но это еще не повод… срываться. Деньги я верну, не волнуйся…
Он молчал несколько секунд, явно собираясь с ответом, потом произнес тихо:
– Эта история меня вымотала совершенно… Три месяца назад мой старый товарищ… из тех, которые действительно старые и товарищи, отравился алкоголем. Он почти не пил… а тут повод… удачная сделка… у него бизнес. Не такой, как у Алиции, но ведь дело не в размерах.
Кирилл положил руки на подлокотники кресла.
– Главное, что он решил шикануть: достал бутылку коньяка… очень хорошего и очень дорогого коньяка. И на двоих с… Метиловый спирт. Обоих хоронили. Решили, что коньяк – подделка.
– А он настоящий?
– Настоящий. – Кирилл отвернулся к окну. – Я ему эту бутылку привез неделей ранее. У меня день рождения был. Решил вот… отпраздновать. Но только приехал, как Алиция позвонила… срочное дело. Помнится, я зол был страшно, что даже на один вечер она меня в покое оставить не способна, а выходит, она вновь меня спасла.
Жанна молчала, ожидая продолжения, и Кирилл продолжил:
– Я эту бутылку из Франции привез… мне ее хозяин винодельни вручил… дружеский подарок.
– О нем знали?
– Знали, конечно. Николаша предложил дегустацию устроить, а я… Мне с ним пить не хотелось. Я вообще пью очень редко. А тут тридцатник на носу, вот и вырвалось, что это мне на день рождения…
– Тогда получается…
– Именно, что получается…
– А полиции ты говорил?
Кирилл пожал плечами. Значит, не говорил.
– Я знаю, что мне ответили бы. Ту бутылку подменили. Ну или выпили французский коньячок, а влили паленый. Никакого преступного замысла, одно трагическое совпадение. А месяц назад у машины тормоза отказали. Мне снова повезло, что… в общем, я не успел скорость набрать, в дерево въехал. Отделался легким сотрясением.
– И ты думаешь…
– Я не думаю. Я знаю, что моя машина была в порядке. Видишь ли, Жанна… – Кирилл поднял левую руку и пошевелил пальцами. – Дело в том, что после той аварии, когда… когда родителей не стало, я к машинам отношусь, скажем так, с немалым предубеждением.
Он их боится.
Но и боится признаться в этом своем страхе. И наверняка каждая поездка стоит ему немалых нервов, а ездить приходится часто, и Кирилл привык бороться с собой.
– Я проверял ее раз в месяц. Иногда чаще. С тормозами все было в порядке.
– То есть…
Нет, с коньяком могла выйти ошибка.
Или и вправду подменили. Насколько Жанна успела понять, в этом доме могло случиться и не такое. Но вот машина…
– Две недели назад, – очень спокойно продолжил Кирилл, и лишь побелевшие от напряжения пальцы выдавали волнение, – мой жеребец понес…
У него еще и жеребец имеется?
И Кирилл, прочтя невысказанный вопрос, кивнул:
– Алиция Виссарионовна настояла, чтобы я занялся верховой ездой. Мне понравилось. Редкий случай… но не в этом дело. Недалеко есть конюшни, где Алиция Виссарионовна держит пару лошадей, я предпочитаю брать Байкала. Немолодой, но покладистый. Мы с ним неплохо ладим, привыкли друг к другу.
– Он не мог сам…
– Не мог, – подтвердил Кирилл. – Да и я неплохо в седле держусь, тем и спасся… В коня выстрелили дротиком. Самодельным. Швейная игла и пара перьев. Болезненно. Бессмысленно. Списали все на проделки мальчишек, хотя территория комплекса охраняется и никаких мальчишек, кроме тех, что на конюшнях работают, там нет. А эти мальчишки лошадей никогда не обидят. Вот такие дела, Жанна.
Он вновь поднялся, на сей раз двигаясь медленно, устало.
– Байкал сломал ногу. Пришлось усыпить. А я едва не сломал шею. Он знал, как мы поедем. Боюсь, я человек привычки и трассу выбираю одну и ту же. Длинная и живописная. Там есть место, где дорожка поднимается над берегом озера. Красиво. Обрыв. Вода. Камни.
Кирилл потер шею, кажется, вновь представив, как с конем летит с этого обрыва на упомянутые им же камни.
– Один шаг в сторону, и…
– И ты решил найти убийцу? – Жанна сочувствовала ему.
Немного.
Но этого сочувствия было недостаточно, чтобы унять раздражение. Она, Жанна, жила себе спокойно… Ладно, относительно спокойно, были проблемы, но понятные. Никакого наследства, никаких родственников, никаких попыток убийства.
– Я давно хотел его найти, но теперь понял, что он спешит. Или она… скорее она.
– Алла или…
– Или. – Кирилл остановился у окна, наклонился, подался вперед, сгорбился некрасиво. – Ольга ради детей пойдет на все. А она чувствует, что старуха этих детей не оценит. И да, она права… Алиция видит, какие они на самом деле. И завещание написано. Это треклятое завещание написано давно, она время от времени вспоминает о нем, дразнит всех… стаю голодных собак костью… а они и рады, гавкают, захлебываются слюной, готовы друг другу глотки перервать… чего ради?
– Это ты мне скажи, чего ради. – Жанна тоже встала.
Странно, но этот разговор, который должен был бы добавить ей вопросов и сомнений, успокоил ее.
– Деньги… из-за них все… но мы ведь не о том, Жанна. Я предлагаю тебе союз. Ты остаешься здесь на некоторое время… просто остаешься.
– В роли приманки?
– Можно сказать и так. Главное, ты отвлекаешь внимание, а я… я понаблюдаю со стороны.
– С чего ты решил, что…
– Пруд.
– Это случайность!
– Случайность. Возможно. А быть может, удобный случай, которым воспользовались. И уверен, Жанна, тебя ждет множество самых удобных случаев… и если поблизости не найдется никого, кто бы за тобой присмотрел…
