Екатерина Никандрова
Альсафи
Глава 1
Я живу в старом деревянном доме на берегу озера. Моя комната на втором этаже. Лестница вниз – в два пролета, по семь ступеней в каждом.
Морозным осенним утром, выбираясь на кухню к завтраку, натянув самую теплую кофту, спускаюсь с полузакрытыми глазами и мысленно считаю деревянные ступени, «раз, два, три..», четвертая противно скрипит. Честно говоря, они все скрипят, как и многое в этом старом рассыхающемся доме, но четвертая и одиннадцатая – особенно.
Мои братья уже сидят за столом в нашей маленькой кухне, окна запотели, мама возится у плиты и ставит передо мной на стол тарелку с дымящейся кашей: «Доброе утро!»
Ненавижу кашу, но хочется есть, и я поспешно дую на ложку. Мальчишки уже доедают, мама, вытерев руки о фартук, прислоняется спиной к кухонному шкафчику и отпивает чай из большой кружки, глядя на нас, своих детей, с любовью. Мама любит нас всегда, даже когда она не выспалась.
Я уже умылась у рукомойника на площадке второго этажа, поэтому после завтрака мне остается только пригладить волосы, натянуть куртку и прихватить свой портфель, и я готова к выходу.
Наша школа находится в маленьком городке А., в паре километров от дома, и каждое утро, помолясь и заведя наш старенький минивэн, мама отвозит меня и братьев на уроки. Она же работает допоздна за стойкой кофейни в А., куда и направляется. Обратно из школы мы втроем, я, Эдвин и Эрик, добираемся пешком.
Здорово иметь двух старших братьев. Да нет, кроме шуток, это действительно здорово, особенно, когда одноклассник обидит тебя: дернет за косичку, или дразнится, или девчонки на перемене спрячут куда-нибудь твой портфель. Заметьте, не «если», а «когда» – в школе меня считают странной, нелюдимой и себе на уме, а потому частенько находятся желающие зацепить меня чем-то. Но у меня всегда есть Эрик и Эдвин, которые не дадут в обиду младшую сестренку: «Кто еще тут странный!» – кричат они хором вслед моему обидчику, уносящему от них ноги. Всегда есть кого попросить заступиться за тебя. И это плюс.
Мальчики оберегают меня, как могут, но и они не понимают меня. Для них я, похоже, как книга по астрономии на китайском языке…
На уроках, под монотонный рассказ учителя, я часто задумываюсь, глядя в окно. Или рисую бесконечные узоры в своей тетрадке. По вечерам, во дворе нашего маленького дома, я очень люблю смотреть на звезды.
От папы мне досталась старая и потрепанная книга по астрономии, в ней есть обо всех-всех созвездиях, про Большую и Малую Медведицу, и про Гончих Псов, Кентавра и Гидру, Кассиопею и Змею, про звезды, и туманности, и другие галактики… Днем я часто перечитываю ее, водя от усердия пальцем по строчкам, а вечером, сидя на крыльце, подсвечиваю себе фонариком некоторые фразы и названия, которые полезны мне при наблюдениях за звездным небом.
Папа умер, когда я была еще маленькой, но я хорошо помню его. Он был астрономом и работал в обсерватории. Наверное, это от него мне передалась любовь к звездам. Он часто брал меня на ночные вылазки в ближайшие поля, где показывал мне в небольшой не самый новый телескоп Луну и планеты, созвездия и туманности…
– Смотри, Эмили, это созвездие называется Андромеда, видишь эти три яркие звезды? Это Альферац, Мирах и Аламак – самые яркие звезды Андромеды. По легенде Андромеда была дочерью эфиопского царя Цефея и царицы Кассиопеи. Созвездие Кассиопеи, кстати – вон оно, чуть левее, видишь? Отцу пришлось отдать Андромеду в жертву морскому чудовищу, Киту.
– Зачем, папа? Как он мог так поступить?
– Цефей не был плохим человеком, Эмили. Жрецы сказали ему, что только так он спасет свой народ и свою страну от неминуемой гибели. И со слезами на глазах и с болью в сердце ему пришлось согласиться. Такие тогда были времена, Эмили, жестокие времена… Но к счастью, бесстрашный Персей, сын Зевса, пролетая над Эфиопией, увидел прекрасную Андромеду, прикованную к скале, и спас ее. Такие вот дела, Эмили, такие дела. Да не пора ли тебе спать, милая моя? Пойдем домой!
Телескоп после папиной смерти пришлось вернуть в обсерваторию – оказалось, что нельзя оставить его себе, как я ни плакала и ни просила. У телескопа был какой-то «инвентарный номер», и он принадлежал обсерватории.
Маме пришлось выйти на работу, чтобы как-то прокормить троих детей, с которыми она теперь осталась совсем одна.
Глава 2
На нашем заднем дворе, за давно незакрывающейся калиткой в покосившемся деревянном заборе, начинается тропинка, ведущая в лес. Мне не разрешают ходить туда одной, но я плевать хотела на этот запрет. В выходные, дождавшись, пока мама уедет за покупками в супермаркет («Не хочешь со мной, Эмили?»), а братья убегут играть в футбол с друзьями, я одеваюсь потеплей, беру подмышку справочник по созвездиям и, внимательно осмотревшись, не видит ли меня кто, выскальзываю за калитку и бодро шагаю по тропинке в лес.
Я не боюсь одиночества и не боюсь леса. Он с детства близок и знаком мне, как родной дом. Тропинку то и дело пересекают корни деревьев, редкие лучи солнца с трудом пробиваются сквозь густую листву. Ночью шел дождь, и в лесу влажно и так тихо, что слышно, как время от времени тяжелые капли падают с ветвей. Пахнет прелой листвой, мхом и хвоей. Я довольно втягиваю запахи носом и ускоряю шаг. Темнеет сейчас рано, а я сегодня поздновато вышла из дома. В небе над лесом пронзительно кричат какие-то птицы, но я не обращаю на них внимания.
Спустя минут двадцать тропинка наконец выводит меня к пункту моего назначения. Это другой берег того самого озера, у которого стоит наш дом. Здесь давным-давно, в незапамятные времена какой-то первобытный великан обронил, проходя мимо, пару камней. Так они и лежат тут с тех пор, безмолвно и меланхолично наблюдая за человеческим поселком на той стороне озера и обрастая мхом. Я принесла с собой маленькое одеяло, чтобы сесть на него. А также заодно и два куска маминого яблочного пирога, бережно завернутых в салфетку, потому что, что может быть лучше чтения и яблочного пирога, когда никто тебе не мешает?
Большая синица, приземлившись на ветку дерева, нависшую над водой, с интересом наблюдает за тем, как я разворачиваю пирог, забавно склонив голову набок. «Жди! Сначала я сама поем» – говорю я ей, откусывая большой кусок пирога и раскрывая книгу свободной рукой.
Я так погружаюсь в чтение, что вот уже и пирог съеден, и синица подъела крошки, и буквы начинают расплываться у меня перед глазами в сгущающихся сумерках. И вдруг – какой-то резкий звук в кустах дальше по берегу! Взрыв – не взрыв, хлопок – не хлопок, а словно что-то тяжелое обрушилось в кусты и покатилось по лесу, с шумом ломая ветки.
Я молниеносно вскочила на ноги, замерла за камнем и прислушалась. Олень или лось забрел сюда? Или чего хуже, медведь? Но откуда такой резкий звук? Если бы кто-то подошел или подбежал через лес, я бы услышала его задолго. Здесь же звук был таким, как будто что-то тяжелое упало с дерева, или может быть с неба?
Эмили, ну что ты несешь! Это же твой старый добрый знакомый лес. Лес, в котором тебе знакома каждая ветка, каждый камешек и каждый торчащий корень. И каждый звук – и пение птиц, и стук дятла, и плеск крупной рыбы в озере. Ничего такого большого не могло здесь свалиться с дерева.
«А вдруг могло? А вдруг это рысь? Мамааа!»
Книгу подмышку и бегом по тропинке, часто дыша, спотыкаясь, перепрыгивая через корни, не оглядываясь, все быстрее и быстрее, до тех пор, пока впереди не показалась знакомая калитка в заборе и свет в окне нашей кухни.