Екатерина Островская
Слезы Вселенной
– Браво! – оценил полковник юстиции. – Хорошо считаете! Теперь я понимаю, что вы и в самом деле классный специалист.
– Спасибо, – отозвался Сорин. – Но вернемся к сказочке семейства Пятиивановых. Не думаю, что артельщик, сельский житель, перебравшийся в Штаты, останется жить в городе. Скорее всего, он купит себе ранчо. Желательно в тех краях, где можно добывать золото. Из Харбина, откуда бежали в то время многие русские эмигранты, пароход тогда прибывал только в Калифорнию. А это благодатный край: я там был однажды. Так вот, съездил на экскурсию на ранчо Keys Desert Queen Ranch – говоря по-русски, ранчо «Королева пустыни». Оно удивительно тем, что там сохранились все хозяйственные постройки столетней давности – ничего не гниет, потому что очень сухой климат. На ранчо в исправности даже древние трактора и комбайны. Но самое удивительное, что основателем и первым владельцем этого ранчо был русский – некий Джон Бард, который убежал из Советской России и сменил имя. Иван, естественно, стал Джоном. А фамилия Бард легко образовалась из русской фамилии Бардин, весьма распространенной в Забайкалье.
– Не думаю, что эта фамилия происходит от русского корня, но мысль интересная, – оценил Гончаров.
– Но это еще не все, – потряс головой Сорин, – там же не только хозяйственные постройки сохранились, но и господский дом с фотографиями на стенах. Даже снимки того самого Джона Барда имеются. Я только сейчас сообразил, и меня распирает от того, что я понял. Этот Джон Бард – огромный силач, ну прямо как Степик. Хотя наш Степан все же немного хлипкий по сравнению с тем, но лицом и светлым цветом волос они схожи. На групповом семейном снимке Джон Бард стоит рядом со своей женой-испанкой, она ему до плеча не достает, а разновозрастные дети ему только до колена или до его пояса. По воспоминаниям местных стариков, Джон Бард хоть и был латифундист в их понимании, но мог и сам пахать и сеять, а с топором управлялся так, что даже местные индейцы прискакивали посмотреть на его искусство… Но самое главное – он если и работал в поле, то только в самом начале своей сельскохозяйственной деятельности, а потом решил проехать вдоль речки, которая протекала неподалеку. Она называлась Американ-ривер. Вам это название ни о чем не говорит?
Игорь пожал плечами.
– На этой речке находилась лесопилка Саттон! – радостно вскричал Евгений Аркадьевич. – Это место, где сто семьдесят лет назад началась так называемая золотая лихорадка. Так вот, этот Джон стал проверять наличие остатков породы и наткнулся на неразработанную жилу. Никому не сообщил об этом, но участок выкупил. Начал добывать там золото, делал это один… Ему помогали лишь несколько преданных ему индейцев племени хупа, которые хранили тайну, потому что мечтали заработать столько денег, чтобы купить себе землю. И мечты их сбылись: земель индейцы купили немало, и теперь их потомки – самые уважаемые люди в восточной Калифорнии. А Джон Бард оставил ферму «Королева пустыни» старшему сыну, а с остальными перебрался в недалекий Сан-Франциско… А потом его следы, как говорится, теряются. Правда, был не так давно сенатор Бард, есть еще один Бард – известный кинопродюсер… Сенатор, впрочем, уверял, что ведет свой род от английского короля Иоанна Безземельного. Врал, вероятно.
– Разумеется, врал, – согласился полковник юстиции, – политик ведь. А вообще великолепную историю вы рассказали. Прямо как лекция.
– Так я и подготовил эту историю для студентов, как лекцию о золотом эквиваленте. В каждой сухой лекции должен быть оживляж – какая-нибудь жизненная история. Я вспомнил эту, но только не думал никогда до сегодняшнего дня, что это может быть как-то связано со Степаном.
– Но я впечатлен, – признался Игорь Алексеевич, – представляю, как студентам нравятся ваши лекции. Я проверил через интернет… То есть навел справки, вы уж не обижайтесь. Но везде говорится, что вы преподаете не только для российских студентов, но и для иностранцев. Один ваш выпускник трудится на бирже в Гонконге, другой на Шанхайской фондовой…
– Еще один работает также в Шанхае на фьючерсной бирже, торгующей цветными металлами, – подхватил Евгений Аркадьевич, – а еще на токийской бирже, которая является второй в мире по капитализации, есть моя выпускница… Правда, она там не работает уже, потому что вышла замуж за одного из девяти директоров Кабусики Гайся.
– Что? – не понял Гончаров.
– Это коллегиальный орган управления токийской биржей. Я летал в Токио, и мы с ним там мило побеседовали… Умнейший человек! Да и Япония мне очень понравилась. Вы там бывали?
Сорин едва сдерживал улыбку, он понимал, что перехватил инициативу.
– Бывал, – кивнул Игорь. – Не в Токио, правда, но зато посещал неоднократно Фусики, Химедзи, Кобе, Китакюсю, Муроран, Кудамацу, Нагою, Осаку, Ниигату, Сиогаму, – он перечислял названия японских портов, загибая пальцы, но те кончились, и Гончаров задумался: – Что-то я забыл. Ну конечно: еще я посетил Сендай, Симицу, Йокогаму.
Евгений Аркадьевич продолжал улыбаться, но улыбка у него уже казалась несколько натянутой.
– Я же окончил Морскую академию и несколько лет ходил на сухогрузе вторым штурманом, – объяснил Гончаров.
– Понятно, – кивнул Сорин, еще раз посмотрел на часы и вздохнул: – У-у-у, я уже опаздываю, вы уж извините, но очень важная встреча. Мне пора выезжать.
– Да и мне пора, – ответил Игорь, – надо еще встречаться по этому делу кое с кем… Так вот и получается, что работаешь-работаешь, сажаешь-сажаешь, а преступлений меньше не становится. Кстати, а куда деньги переводить за билеты на литературный вечер?
Евгений Аркадьевич задумался и ответил:
– Вы же оставили мне визитку, – напомнил он, – там есть номера ваших телефонов и электронный адрес, так что я сброшу реквизиты. И тогда у меня вопрос, на который я сам себе ответить не могу. Почему убийством такого незначительного человека, как Пятииванов, занимается не полиция, а Cледственный комитет, да еще лично начальник департамента по раскрытию особо опасных преступлений. Что такого необычного в убийстве Степана?
– А я разве не сообщил? – удивился полковник. – Во-первых, незначительных людей не бывает, а во-вторых, пуля, убившая Пятииванова, соответствует той, что убила несколько лет назад еще одного человека.
– Так вы думаете, что это серия? – поинтересовался Сорин.
Игорь пожал плечами, еще раз попрощался и вышел.
Он шагал по дорожке не спеша, оглядывая территорию поместья: стриженые газоны и аккуратные туи, цветники с поникшими кустиками роз. Он поравнялся с павильоном, из которого, очевидно, завидев его, вышла жена хозяина.
– Вот, готовимся к вечеру, – произнесла она и показала рукой на открытую дверь: – Хотите посмотреть?
– Нет времени, – отказался Гончаров.
– У нас будут напитки и закуски. Вы какие закуски предпочитаете? Есть какие-то особые пожелания?
– Да я и не закусываю, потому что не пью спиртное. То есть могу, конечно, по важному поводу поднять рюмку-другую, но только в кругу близких и проверенных друзей.
– У нас будут тоже только проверенные люди.
Вероника спустилась с крыльца и проводила гостя до его автомобиля.
– Я нашла Леночку в социальных сетях, – сообщила она, – оставила сообщение на ее страничке. Как выяснилось, у Леночки много друзей, но все почему-то или дети, или подростки. И все обсуждают какой-то летающий велосипед.
– Моя невеста была – впрочем, и остается – заместителем директора лицея для особо одаренных детей,– объяснил Гончаров,– а летающий велосипед – это махолет, продукт их коллективного творчества. Он и в самом деле отрывается от земли, если хорошенько разогнаться с горки. Мне выше одного метра подняться не удается, потому что я тяжелый, почти девяносто кило. А вот Лена – вообще невесомая, и ей удается поймать восходящие потоки воздуха и парить, когда я не вижу[3].
– А я боюсь высоты, – вздохнула Вероника и протянула руку для прощания.
Игорь сел за руль своего автомобиля и направил его к воротам с красивой чугунной решеткой. Ехал, довольный тем, что так удачно вставил в разговор названия японских портов, в которых он не бывал никогда, кроме Йокогамы, где он даже на берег не сходил, потому что в Японии тогда была эпидемия птичьего гриппа.
Евгений Аркадьевич тоже был доволен собой: ему удалось выкрутиться и перевести разговор на другую тему. Хотя ему особо нечего было скрывать, но все же встречи со следователями мало кому приносят удовлетворение.
Сорин вышел на крыльцо, когда навстречу по ступеням начала подниматься Вероника.
– По какому вопросу он приезжал? – полюбопытствовала она.
Евгений Аркадьевич не ответил и посмотрел на Веронику изучающим взглядом, словно подозревая в сговоре с только что уехавшим нежданным гостем. Обнял жену за талию, привлек к себе и потащил ее к двери дома. Наклонился к уху Вероники и шепнул зло:
– Чтобы не было никогда в нашем доме ни твоей подруги детства, ни ее жениха. Ты даже представить себе не можешь, какой это страшный человек! Он ко мне пришел, уже все зная. Он просто поиздевался надо мной.
– А что он знает?
– Все! Сейчас расскажу. Давай в дом зайдем… Что-то вдруг появилась потребность хлопнуть рюмашку-другую, чтобы успокоиться. Чего он вдруг приперся? И почему ко мне? Словно я ему равный.
Они вошли в дом, и Евгений Аркадьевич поспешил в комнату для деловых встреч, которую только что оставил. Он шел так быстро, что Вероника почти бежала за ним. Сорин подошел к книжному стеллажу, открыл дверцу, за которой находился мини-бар. Дверца распахнулась, и тут же запиликала мелодия какой-то старинной шотландской песенки про моряка.
Евгений достал из бара бутылку виски и четырехгранный стакан. Наполнил его на треть, но тут же добавил еще – до половины.
– Погоди! – попыталась остановить его жена. – Я сейчас закусочку принесу.
Но Сорин выпил залпом. Потряс головой. И выдохнул.
И, чтобы успокоить его окончательно, Вероника пропела как раз ту самую песенку про моряка Бонни:
My Bonnie lies over the ocean,
My Bonnie lies over the sea.
My Bonnie lies over the ocean.
Oh, bring back my Bonnie to me.
Она подошла и поцеловала мужа.
– Ты даже не представляешь, что произошло! – начал рассказывать Евгений Аркадьевич. – Вчера застрелили моего бывшего партнера, друга детства Степика… Я не знаю, кто его и за что. Между нами говоря, Степик, которого ты, слава тебе господи, не разу не видела, окончательно опустился и выглядел в последнее время как маргинал… Был всем должен. А теперь появился этот… Ты что, действительно не узнала его?
– Узнала, но не сразу… Так я и видела его всего один раз на заправке.
– Видела ты его и раньше,– скривился Евгений Аркадьевич.– Это одиозный мент, его по ящику часто показывают… Недавно на Московской трассе разбился один мой знакомый… Не хочу сказать, что он был хороший знакомый… Как раз наоборот – лучше совсем его не знать[4]. И опять этот мент давал интервью по этому происшествию. Тогда его называли подполковником Гончаровым. Но еще совсем недавно он был опером, а теперь вдруг перепрыгнул в следователи. Причем сразу в руководство городского управления. Короче, не будет его на твоем литературном приеме.
– Я уже с Леночкой поговорила, только что. Нашла ее страничку в соцсетях… Она так обрадовалась и уже мне по номеру телефона деньги перевела.
– Ты меня поняла: или их не будет – или не будет твоего вечера. Я вообще стихи ненавижу!
– Ну хоть один стишок знаешь?
Сорин усмехнулся:
– Даже два, но они оба неприличные. Не пришла ты ночью, не явилась днем… Это Есенин, кстати.
– Ну а Пушкина помнишь? Его ведь в школе учить заставляли.
– Так я и выучил про птичку. «На волю птичку выпускаю при светлом празднике весны». Я с душой перед всем классом этот стих декламировал, потому что у меня жил тогда волнистый попугайчик, которого я, естественно, никуда выпускать не собирался. А у Степика Пятииванова птички не было, только хомяк, а про него стихов у Пушкина не нашлось. Степик сильно переживал по этому поводу и выучил «Сижу за решеткой в темнице сырой». Так жалобно читал, что весь класс хохотал, за животы хватался. Только Пятииванов не про узника думал, а про своего хомяка, который у него в доме на подоконнике в железной клетке сидел. А когда Степик в бандиты подался, ему погоняло повесили – Хомяк. Но он не обиделся. Он вообще не умел обижаться. А теперь его нет. А этот якобы честный мент разъезжает на «Рендже»… И так просто готов выбросить тысячу евро за литературный вечер для кретинов.
Вероника вспыхнула, но стерпела. Посмотрела в сторону – в окно, за которым вдоль мощеной дорожки тянулся ряд стриженых туй, очень похожих на зеленые новогодние свечки. Там стоял микроавтобус, из которого узбеки в синих спецовках выносили софиты и стеновые панели со шпоном мореного дуба.
Евгений Аркадьевич еще раз налил виски на треть стакана, но на этот раз не стал добавлять, и также выпил одним глотком.
– У тебя ведь дела на сегодня запланированы, – напомнила Вероника.
– Нет никаких дел, – махнул рукой Сорин. – И не было: надоело все!
Глава четвертая
Гончаров въехал в город и почти сразу попал в пробку. Он взял телефон и набрал номер профессора Дроздова.
И, когда тот ответил, поинтересовался:
– Не отвлекаю?
– Нет, конечно. У меня тут только что заседание академической комиссии состоялось. Так устал слушать всякую чушь, захотелось пообщаться с умным человеком. И как раз от тебя звонок прилетел. Как там Леночка?
– С ней все нормально. А я как раз захотел спросить. Вы женились на ее маме, а потом выяснилось, что у нее онкология, и она моталась по больницам…
– Все не так было, – перебил его Дроздов. – Сначала у нее определили онкологию, а потом уж я на ней женился. Забрал ее с дочкой и привез к себе.
– А не помните, кто у вас тогда был в соседях на площадке?
– Те же, что и сейчас… Хотя нет. Там жила еще одна дамочка с дочкой… Если честно, то дамочка была вдовой и порой весьма бесцеремонно подкатывала ко мне. А потом, когда я женился, та женщина при встречах перестала хватать меня за рукав. Мама Леночки и в самом деле скиталась по больницам. И тогда к Лене приходила поиграть дочка той соседки.
– Как звали ту девочку?
– Ей-богу, не помню… Я и дамочку ту забыл как звали: то ли Марина, то ли Мария…
– А дочку – Вероника?
– Вполне может быть… Хотя я не уверен. Может быть, и Вероника, а может, и Вера. Помню, что Леночке было лет восемь, а соседской девочке двенадцать-тринадцать. Но уже тогда чувствовалось, что из нее вырастет красивая женщина. Мать у нее была тоже ничего, но выпивала, к сожалению.
– Фамилию соседей не помните?
– Откуда ж? Хотя погодите! Какая-то эстонская у них фамилия… Женщина та была эстонкой. Точно, она была блондинкой и эстонкой… А девочка – темненькая, вероятно, отец ее был брюнетом. Но я того соседа, то есть ее отца, не помню вовсе. А ты у Леночки спроси, у нее ведь великолепная память…
Профессор оказался прав.
– Девочку звали Вера, – сразу ответила невеста Игоря, – мама ее – Мария Георгиевна. Дедушка был Георг Яныч… Именно не Георгий, а Георг. Он был эстонцем, и фамилия у него, – а следовательно, и у Марии Георгиевны, и у Веры – Кала, что в переводе означает «рыбный». Вера стеснялась своей фамилии. Да и в школе все ее дразнили… Собиралась поменять ее при получении паспорта.
– Это она тебе все рассказывала, и ты помнишь?
– Конечно. Я даже помню, как она рассказала, что ее настоящий отец работает в обкоме партии и потому жениться на ее маме не может. Дедушка ее во время Великой Отечественной был переводчиком на Карельском фронте, а потом работал в советском посольстве в Хельсинки. Умер от сердечного приступа в поезде, когда возвращался в Ленинград. Но это было еще до рождения внучки.
– Я поражен, – удивился Игорь, – как можно помнить то, что слышала и видела в далеком детстве?
– Запоминала специально: для тебя старалась, – объяснила Лена, – предполагала, что познакомлюсь с тобой и когда-нибудь это тебя заинтересует.
Гончаров возвращался домой и думал о разном: об убийстве Степана Пятииванова, о том, что Сорин наверняка что-то знает или о чем-то догадывается, но скрывает, и что жена Сорина уж больно внимательно его разглядывала – смотрела так, будто он если не враг, то человек, от которого можно получить неприятности. Перебирал в памяти все общение с Евгением Аркадьевичем, как сам сегодня начал сыпать названиями портовых городов, которые затвердил наизусть больше двадцати лет назад, учась в Морской академии. И стихотворение Заболоцкого само всплыло в его памяти вдруг ни с того ни с сего. Игорь подумал о возможностях сознания и вспомнил, что есть один человек… вернее, одна женщина, память которой, как казалось знавшим ее людям, хранит все.
Он набрал номер своего бывшего подчиненного – курсанта Грицая.
– Петя, я за рулем, так что давай быстро. Позвони своей маме. И узнай у нее про некоего Степана Пятииванова, семьдесят четвертого года рождения. Он был осужден лет двадцать пять назад… Мне важно знать, кто с ним проходил тогда по делу и был осужден. Ей не надо ничего вспоминать: она же работает секретарем председателя городского суда, и заглянуть в электронный архив ей ничего не стоит.
Не прошло и четверти часа, как Петя Грицай позвонил.
– Записывайте: Партыко Геннадий Сергеевич, того же года рождения, что и Пятииванов… В настоящее время отбывает новый срок… Мама проверила по базе.
Игорь вошел в квартиру и повел носом:
– Что-то вкусное у нас?
– Фунчоза на рыбном бульоне с креветками, сладким перцем и зеленью…
– Нет, не то, – покачал головой Игорь. Он наклонился и понюхал шею Леночки: – Да у нас новые духи!
– Да, – вздохнула его невеста, – дорогущие, правда, но я давно о них мечтала. А тут позвонила подруга детства. Та, которой ты интересовался сегодня. Она позвала меня на литературный вечер, и я решилась… Нравится? Называются духи «Портрет леди», бренд Frédéric Malle. Ты и впрямь уловил аромат из коридора?
Игорь кивнул, хотя на самом деле ничего не почувствовал. Но не хотелось ничего объяснять и говорить об ароматах, в которых он не разбирался вовсе, и, чтобы перевести разговор на другую тему, он сообщил, что, скорее всего, завтра отправится в командировку.
– Ты же еще не приступил к работе, – напомнила ему Лена. – Какая может быть командировка?! И потом, у тебя теперь на это есть люди, которые готовы мотаться по командировкам и которых, по всей видимости, не ждут дома любящие женщины…
– Э-э, – хотел возразить Гончаров, но объяснять, что покидает невесту по собственной инициативе, не очень-то хотелось. – Дело в том…
Но девушка махнула рукой:
– Ладно, потерплю. А как там моя бывшая соседка Вера?
– Теперь она Вероника Сорина. Муж – очень богатый человек. Он, как принято теперь называть таких людей, финансовый спекулянт. Где-то что-то покупает и перепродает. Играет на бирже, которую лет двадцать назад сам же и учреждал в компании себе подобных. Очень осторожный товарищ и, скорее всего, к убийству, которое я сейчас расследую, не имеет никакого отношения.
– Это хорошо, – обрадовалась Лена, – но ты расскажи, как выглядит Вероника Сорина.
– Замечательно! Но у нее есть один недостаток – тебе она и в подметки не годится.
– Не знаю, – засомневалась в искренности Гончарова его невеста, – в детстве Вера мне казалась взрослой и очень симпатичной, разбиралась она во многом – особенно в платьях. У нее была такая двухмерная куколка, вырезанная из картона или пластика. Мы рисовали одежду для нее, вырезали эти наряды, а потом одевали в них куколку. У Веры получались классные платья. Она надевала их на куколку и объявляла: это для встречи с принцем на королевском балу, а это коктейльное, в котором не зазорно пойти в бар, а это для приема иностранных послов. А когда куклу одевали в нарисованное мной, Вера кричала: «Какая прелесть! Какой великолепный и непревзойденный дизайн! Именно в этом мы пойдем доить королевских коров или пасти гусей!» И мы с ней весело смеялись. И я тогда забывала, что моя мама тяжело больна и лежит в больнице, что Владимир Петрович не спит по ночам, переживает и прячет от меня свои слезы… Мне очень нравилась Вера, и мне кажется, что она выросла добрым человеком и не смогла бы пойти на преступление.
– А ее никто и не подозревает. У нас вопросы только к ее мужу, которого мы… то есть я тоже не подозреваю ни в чем.
Гончаров поцеловал любимую девушку и сказал:
– Теперь распробовал, вернее разнюхал. Твои новые духи пахнут рынком юго-восточной Азии. Но только не рыбным или мясным, а теми рядами, где продают цветы и пряности. Распробовал пока только розу, корицу и гвоздику…
– Какой ты молодец! – восхитилась Лена. – А еще и малина, и черная смородина присутствуют. Но базовые ноты – это амбра, сандал, мускус и бензоин.
– Бензо чего? – не понял Гончаров.
– Это смола, которую получают из коры дерева стиракса бензойного, растущего в странах Юго-Восточной Азии, – начала объяснять девушка. – В коре этого дерева делают небольшие надрезы, через которые сочится смола. Под воздействием воздуха и солнечных лучей смола застывает, превращаясь в небольшие душистые кристаллы, обладающие непередаваемым и ни с чем не сравнимым ароматом. Как тебе?
– Не передать как! Не могу надышаться твоей шеей. И у меня сразу родилась идея.
– Какая?
– Завтра я никуда не еду и никуда не иду. Я остаюсь дома, и ты тоже остаешься дома и никуда не идешь. Мы отключаем все телефоны, все телевизоры… Зашториваем окна. Как тебе?
– Мне нравится, но у меня есть встречное предложение. Давай считать, что завтра началось уже сегодня. Я сейчас отправляюсь зашторивать окна, а ты быстро-быстро уминаешь приготовленную специально для тебя фунчозу с креветками. Кстати, я совершенно случайно взяла в магазине две бутылки крымского брюта. То есть три бутылки, их продавали по цене двух, и я не устояла перед этим маркетинговым ходом. Такой вот магазин.
– Я даже знаю, где он находится. Я туда заехал тоже совершенно случайно, и мне предложили взять к Новому году шесть по цене четырех. Я тоже не устоял.
– И что будем делать? – спросила Лена.
– Ты быстро-быстро зашториваешь все окна, а я еще быстрее ем фунчозу, а там подумаем. До понедельника у нас полтора дня. В крайнем случае, могу уехать во вторник или в четверг.
