Владимир Торин
Тени у костра

Полная версия

Рита Хоффман. Венок

 
За тобой идет по следу
По сырой да по траве.
Кто завяжет с ним беседу,
Очутится в западне^[1].
 

Нарядила она его в красную косоворотку. Батюшка с матушкой против были, всё отговаривали, мол, не по-людски это, не принято так. Да только что ей их причитания? Специально для него ведь вышивала узоры затейливые на вороте и рукавах, вязь защитную, от дурного глаза и слова. Кто ведает, может, коль успела бы она ее закончить, и не умер бы он так глупо и быстро.

Хотели деды сжечь его да по ветру прах развеять, но и тут она воспротивилась слову старших. Так и сказала им, мол, как сами в Навь отправитесь, пусть вас жгут, а он, Веслав, не желал на костре погребальном гореть, все о тихой могилке в лесу мечтал, подальше от суеты и глаз чужих. Как чувствовал, что жить ему недолго осталось.

Вдове безутешной перечить не стали, согласились старшие, хоть и нехотя. Батюшка Веслава ничего не сказал, все к кружке прикладывался. Была бы Вела послабее духом, тоже достала бы наливок из подызбицы, но знала она, что утопить печаль не выйдет, рано или поздно придется с горем напрямую столкнуться.

При жизни красивым Веслав был, кудри золотистые, глаза веселые, а после смерти осунулся весь, высох, нос заострился, улыбка спала с лица, застыло оно безразличной маской.

Сидела Вела подле него несколько ночей, плакала, сетовала, никак в толк взять не могла, почему именно в их дом беда пришла. Гадкие мысли в голову закрадывались, думала она о том, почему иные старики до ста лет доживают, а ему, Веславу, боги отвели такую жизнь короткую.

– Поди, доля его такая, – сказала ей матушка.

Но отмахнулась Вела от этих слов, зубы покрепче сжала, чтобы лишнего не ляпнуть.

Доля! Да где это видано, чтобы молодые раньше стариков помирали?!

Долго не могла она найти в себе смирение, все слезы лила да богам подношения делала, будто надеялась, что очнется Веслав, откроются глаза его ясные, щеки снова кровью нальются, но не случилось этого, так и лежал он, недвижимый, посреди горницы.

Вышло время, пахнуть в доме стало скверно, не могла больше Вела оплакивать мужа – пришла пора хоронить его.

В красной косоворотке выглядел он еще бледнее, чем прежде. В последний раз Вела прикоснулась пальцами к его вихрам, завернула тело в полотнище белое, созвала близких, и понесли мужики его в лес. Бабы следом шли, плакали навзрыд, кто искренне, кто плакальщицам подражая, а Вела ни слезинки не проронила: не было у нее сил.

Как положили Веслава в могилу, присела она подле и попросила матушку Сыру Землю принять его. Все слез ждала, но не осталось их, а как закапывать мужа начали, дождь занялся. Решила Вела, что вместо нее боги плачут, на том и успокоилась.

В дом вернулась сама не своя, все от окна к окну металась, точно надеялась увидеть, что возвратился муж, но никого на пороге не было, только тени сгущались.

Как совсем темно стало, зажгла Вела свечи, затопила печь, распустила косы, сняла поясок, присела на лавку и глаза прикрыла.

Задремала она, похоже, потому как привиделось ей, что вернулся Веслав домой, дверь открыл, вошел в горницу и огляделся. Вода с него стекала черная, ноги босые все в земле сырой, косоворотка грязная. Да и глаза его были другими совсем, не голубыми, а желтыми, как у зверя. Подошел он ближе, встал за ее спиной и ладони тяжелые на плечи ей положил.

Вздрогнула она, вскочила на ноги да принялась оглядываться. По спине мурашки поползли, руки гусиной кожей покрылись. Одна она была в горнице, догорали свечи, ветер за стенами выл, словно пес голодный.

– Чур меня, – прошептала Вела. – Чур.

Взяла она свечу, в комнатку ушла, где спали они с Веславом. Забралась под одеяло пуховое, накрылась с головой, но никак не могла забыть прикосновения рук ледяных к плечам.

Говорили деды, что негоже плакать по мертвым, что вернуться они могут, если слишком громко звать. Боялась этого Вела, боялась и одновременно желала страстно. Как жить без любимого? Как забыть руки его ласковые?

До первых петухов ворочалась она в постели, всё шаги ей чудились, дыхание чужое, но гнала Вела страхи прочь, знала, что ничего дурного с ее Веславом бы не случилось, ведь душа его чиста была, как у ребенка.

Дни потекли долгие, серые. Ни весна не радовала, ни зеленеющая трава, ни птичье пение. Ходила по деревне Вела как тень, почернела от горя. Выполняла работу свою споро, да только потеряла былой пыл, будто вся жизнь из тела ушла.

У колодца ее сторониться стали, бабки плевали под ноги, молодухи глаза отводили. Спокойно сносила тяготы Вела, старалась не мешать соседям, из дома все реже выходила. Хозяйство вела исправно, дом в чистоте держала, а когда гасли последние огоньки в деревне, убегала в лес.

Там она падала грудью на земляной холмик и горько плакала. Порой выла подобно волчице. И не было покоя в ее душе, шло время, а легче Веле не становилось.

Подруги ее, Олена и Мила, сделались единственной отрадой. Чем больше проходило времени со дня погребения, тем чаще они захаживали. Не волновали их соседские пересуды, не боялись они разгневать родных, и Вела была благодарна им за это.

В разгар лета наведались они к ней, уселись за стол, принялись сплетни рассказывать да хохотать. Сама не заметила Вела, как улыбнулась, сперва робко, а потом открыто, совсем как прежде.

– Погляди на нее, улыбается! – воскликнула Олена. – Давненько мы тебя в хорошем расположении духа не видели.

– Сами знаете…

– Знаем, знаем! – перебила Мила. – Схоронила ты любимого, но разве повод это и себя в могилу загонять? Молодая ты, вся жизнь впереди. Нехорошо запираться и от людей отгораживаться, любят тебя в деревне, старики твои скучают.

– Знаю, что скучают, – вздохнула Вела. – Но разбито сердце мое, неужто не видите? Любила я его, так сильно любила…

Тишина повисла в горнице, помрачнели было подруги, но недолго их печаль длилась.

– А пойдемте к реке? – предложила Олена. – Венки пускать будем!

– Где это слыхано, чтобы вдова венок пускала? – удивилась Вела.

– Сегодня вдова, завтра жена. – Мила толкнула ее плечом. – Ты ж первая красавица в деревне, не будешь вечно вдовствовать, если из дома выходить начнешь.

Отмахнулась Вела, да разве удержишь в руках огонь? Засобирались девицы, и ее заставили подпоясаться и причесаться. Олена косу Веле заплела девичью, а когда та возражать попыталась, стукнула ее по макушке гребешком.

– Не смей перечить нам сегодня! Пусть этот день обернется началом твоей новой жизни.

Взяли они Велу под руки и к реке повели. Много девиц туда же шли, одна другой краше: косы длинные, сарафаны белые, серьги и бусы красные, как ягоды рябины. Засмотрелась на них Вела, вспомнила, как сама такой была, и поняла вдруг, что ей всего двадцать зим. Правы были подруженьки: хочет она того или нет, а жизнь продолжается. Можно закрыться от всего бела света и до старости взаперти сидеть, а можно попытаться дальше жить. Веслав наверняка пожелал бы этого.

Приосанилась Вела, русу косу через плечо перекинула и уверенно вперед пошла. По траве плыла словно лебедь, поглядывали на нее девицы, но не говорили ничего, только шептались.

– Пусть, пусть сплетничают. – Олена махнула рукой. – Скоро все женихи знать будут, что Вела наша больше от людей не прячется.

На берегу много людей собралось: девицы у заводи, парни поодаль. Кто-то пел, другие свистели, молодые красавицы ноги белые в воде мочили и смеялись.

– Собирай цветы, покуда все не оборвали, – поторопила Велу Мила.

Разбрелись подруги, пока венки плели: Олена в одну сторону, Мила в другую, а Вела и того дальше ушла, к самому лесу. Выбирала цветы покрасивее, белые, нежные, и впервые за долгое время сердце ее было спокойно.

– А что это ты здесь делаешь?

Вздрогнула Вела, вскинула голову и увидала юношу, сидевшего на ветке. Чернобровый, черноокий, похожий на птицу, он склонил голову к плечу и разглядывал ее, прищурив один глаз.

– Ты кто такой? – спросила она. – В деревне я тебя не встречала.

– А я и не из деревни. – Юноша плечами пожал. – Темно уже, а ты цветы собираешь. Не страшно тебе?

– А тебе?

– Мне-то чего бояться?

– А мне?

Усмехнулся парень, перевернулся и повис вниз головой. Вела прижала цветы к груди, нахмурилась, стараясь страха своего не показывать, а у самой сердце как пташка в неволе забилось.

– Как звать-то тебя, красавица?

– А тебе зачем?

– Ни на один вопрос мой не ответила, это ж надо. Захочу, сам узнаю твое имя.

– Попробуй.

– Боишься меня? – Парень прищурился. – Думаешь, я затеял что-то плохое?

– А что еще я помыслить могу? Сидишь один на дереве, еще и вопросы задаешь странные! Редко сюда незнакомцы захаживают, откуда ты взялся?

– По небу прилетел.

– Еще и врун. – Вела фыркнула.

Парень спрыгнул с ветки, спрятал руки за спину и принялся кругом ее обходить. Вела все сильнее цветы сжимала, пыталась не смотреть в глаза темные, испугалась, чего уж скрывать.

– Венки пускать по воде будете?

– А твое дело какое?

– Если кто-то венок отпускает, кто-то и подобрать должен.

Ничего не ответила Вела, губы поджала и нахмурилась, а парень знай себе кругами ходит да поглядывает на нее из-под черной челки.

– Так и не скажешь, откуда ты взялся? – спросила Вела.

– От матушки и батюшки, как и ты.

– Знаешь ведь, что не о том я тебя спрашиваю.

– Так я ответил уже: по небу прилетел. Смотрю, внизу костры развели, услышал песни, дай, думаю, взгляну.

– Чудной ты, – выдохнула Вела.

– Ты цветы ядовитые собираешь, а я чудной? – хмыкнул незнакомец.

– Ядовитые?

Не успела Вела опомниться, а парень уже перед ней оказался. Выхватил цветы из ее рук, и увидела она, что покраснела кожа там, куда сок растений попал.

– Чесаться будет, – сказал он.

– И пусть, – буркнула Вела.

– Давай порезник приложу.

– Откуда у тебя…

Не успела договорить, а парень уже достал из кармана лист и поднес его ей к лицу.

– Пожуй, чтобы сок дал, и на ожоги намажь.

– Знаю я!

Засунула Вела лист в рот, пожевала, наложила кашицу на красные пятна, и те сразу гореть перестали. Парень наблюдал за ней внимательно, взгляда не отводил, и так не по себе ей было от этого, что сквозь землю провалиться хотелось.

– Цветы отдашь? – спросила она.

– А ты коварная! Хочешь венок сплести, чтобы обжечь кого-то?

– Вовсе нет!

– Тогда нарви другие.

– Мне нужны эти, – заупрямилась Вела.

Думала, парень упираться станет, но он вдруг протянул ей цветы и улыбнулся. И такой хитрой была эта улыбка, что по спине Велы мурашки побежали.

– Пойду я, – промолвила она и начала пятиться.

– Иди, иди, – кивнул он. – Под ноги смотри!

Бежала она к заводи сломя голову, не оглядываясь, словно ей под хвост вожжа попала. Олена и Мила уже у воды стояли, а завидев Велу, руками махать принялись.

– Где же ты была? – спросила Мила. – Мы тебя потеряли.

– Думали, ты домой ушла.

– Не ушла, – выдохнула Вела. – Цветы собирала.

– Плети венок скорее, стемнело совсем. – Олена на небо пальцем указала. – Скоро пускать начнем.

Жглись цветы, терзали пальцы, но Вела упрямо сплетала стебли. Перед глазами то и дело всплывал образ незнакомого парня, стоявшего у края леса. Несколько раз она вздрагивала и поднимала голову от работы, всматривалась в темноту, но чаща лесная исчезла в ночном мраке, а вместе с ней и незнакомец.

Вела вытащила ленту из волос, принялась перевязывать ею венок, шептала слова заветные, заговаривала узелки. Просила богов о милости, просила о доле хорошей, о покое в сердце, а как закончила, поднялась на ноги и к воде подошла.

Девицы вокруг шептались, смеялись звонко, Олена и Мила кому-то из парней руками махали, а те в ответ свистели и громче песни петь начинали. Не знала Вела, зачем вообще пришла сюда, ведь не отболело еще, не отпустила она своего любимого, так рано ее покинувшего.

– Давайте! – выкрикнул кто-то. – Пускаем венки!

Без особой радости опустила Вела венок на воду и подтолкнула, чтобы течение его подхватило. Вскоре затерялся ее венок среди остальных, запели девицы, а парни, дальше по течению стоявшие, в реку кинулись.

– Интересно, кто мой вытянет? – Мила на цыпочки встала, чтобы разглядеть веселившихся в воде молодцев. – Только бы не Егор!

– Точно, хоть бы не он! – простонала Олена. – Никто не хочет быть Егоркиной невестой.

Веле все равно было, кому ее венок достанется, она давно его из виду потеряла. Глупости все это, разве можно любовь сердечную так найти? Вот с Веславом они с детства знали, что поженятся, и как только дали добро старшие, так и стали жить вместе. Жаль, что недолго.

Девицы к кострам ушли, чтобы посмотреть, кто чей венок поймал, а Вела отстала от подруг, не хотелось ей веселиться. Остановилась она, скрытая высокой травой, и с воды глаз не сводила. В небе звезды зажглись, тонкий серп месяца отражался в реке, со всех сторон густой туман наползал. Поежилась Вела, обняла себя руками, как вдруг увидела в камышах уже знакомое хитрое лицо. Поднял парень венок, и узнала она ленту, которую собственными руками узелками завязывала.

– Ты!.. – выдохнула Вела.

Ничего не ответил ей незнакомец, надел венок на голову, поклонился и скрылся в камышах.

Тревожно стало Веле, заметалась она, пожелала отобрать венок, но где уж там! Парня и след простыл.

Не попрощалась она с подругами, побежала в деревню, сама не зная, чего испугалась.

И чудилось ей, что по мокрой траве кто-то идет за нею, и трепетало сердце, и слезы на глазах наворачивались. В темноте Вела едва не заблудилась, но не останавливалась, потому что чувствовала: остановится – быть беде.

Заприметив крайние дома, расплакалась от облегчения и только тут поняла, что бежала босая. Израненные ноги болели, но Вела упрямо шла к дому, надеясь поскорее спрятаться от всех.

В темноте она взбежала на крыльцо, вошла в сени, торопливо зажгла свечу и прикрыла глаза, силясь выровнять дыхание.

– Чур, – пробормотала Вела. – Чур меня.

Она вошла в горницу, тяжело опустилась на лавку, положила дрожащие руки на стол и просидела так довольно долго, пока не стали мерзнуть ноги. Лишь тогда взяла Вела свечу и хотела было затопить печь, но вдруг увидела на полу странные пятна. Присев, провела она по ним пальцами и догадалась – земля.

– Принесла грязь домой, – прошептала она. – Придется завтра…

В дрожащем свете свечи усмотрела Вела, что грязные следы ведут дальше, туда, куда она еще не ходила. К ложнице.

Плохо ей стало, дурно, на лбу пот выступил, ладони покрылись испариной. Тишина в доме царила зловещая, и ни звука с улицы не доносилось, даже ветра слышно не было.

– Кто тут? – тихо спросила Вела. – Выходи!

Не откликнулся никто.

Может, старшие приходили проведать?

Вела медленно по следам пошла, стараясь на сырую землю не наступать. Руки тряслись так, что свеча подрагивала, но она не останавливалась, только крепче сжимала ее.

У рассохшейся двери замерла Вела, протянула уже руку, чтобы за ручку взяться, но привлек ее внимание лоскут ткани, на полу лежавший.

Красный. С вышивкой.

Она заголосила, выронила свечу. Не помня себя от ужаса, побежала Вела прочь от дома, в темноте наступая на острые камни. Крики ее разбудили соседей, старики выходили из домов с лучинами, что-то выкрикивали, но не слышала их Вела, бежала ко двору родителей.

– Вела! – Мать прямо перед ней дверь распахнула. – Вела, что случилось?!

Не могла она ответить, рыдала, на грудь матушке упала, обхватила ее руками и выла.

Батюшка соседей успокаивал, а матушка Велу у печи посадила и принялась слезы ладонями утирать.

– Что же ты, что? Обидел тебя кто-то?

– Веслав! – воскликнула Вела.

– Веслав? – Матушка нахмурилась. – Как…

– Был он дома у меня, чем хочешь поклянусь! – возопила Вела и лицо руками закрыла.

– Что же делается, не мог ведь он…

Осеклась матушка, языком цокнула, встала и отошла от дочери. А та слезами заливаться продолжала, щеки ногтями царапала, никак не могла забыть кусок ткани красной, которую своими руками расшивала.

– Говорили тебе, что сжечь его следовало, а ты! – прошипела матушка. – Никогда никого не слушаешь, никогда…

– Чего теперь причитать? – вмешался батюшка. – Может, выкопаем да огню предадим?

– Могилу осквернять? – ужаснулась матушка. – Совсем из ума выжил, старый?

Вела смотрела на них и никак в толк взять не могла, почему они такие спокойные.

– Мертвец ко мне ходит, а вы не удивляетесь даже? – Голос ее дрожал.

– А чему тут удивляться? – Матушка рукой махнула. – Деды часто про заложных покойников рассказывают, да только кто ж их слушает, да?

– Надобно вырыть Веслава, – настаивал батюшка. – Иначе не будет Веле покоя.

– Сейчас, что ли? Хоть крика петухов дай дождаться! – возмутилась матушка.

– Вы… – Вела не сумела совладать с голосом. – Вы что делать надумали?!

– Раз встает, сжечь полагается, – упрямо сказал батюшка. – И не гляди на меня так, сама дура, что сразу в костер его кинуть не позволила.

– А я твердила, что не просто так он помер! Наверняка связался с силой нечистой, та его и сгубила! – горячо прошептала матушка.

– Да что вы говорите такое?! Веслав бы никогда…

– Молчи, молчи уже! – велел батюшка. – Наговорилась уже. Полезай на печь и спи, а как петухи прокричат, пойдем выкапывать твоего ненаглядного.

Поворчали старшие да спать ушли, осталась Вела одна в горнице. И так ей тошно было, так погано на душе, не шла к ней Дрёма.

Все вспоминала Вела кусочек ткани, что на полу лежал, гадала: вдруг почудилось? Губы кусала, грязный край сарафана теребила, почти убедила себя, что надумала все, как вдруг услышала скрип отворившейся двери.

Темнота на улице, хоть глаз выколи, месяц медленно к лесу клонится, тишина стоит мертвая, на пороге нет никого, но дверь распахнута настежь.

Шаги раздались. Тяжелые, шаркающие. Скрипнула ступень крыльца.

– Чур меня, – прошептала Вела, медленно от печи отползая. – Чур!

Ступень под весом гостя невидимого прогнулась, в горницу ворвался ветер. Вела вскочила было, но что-то с силой ее в спину ударило, да так, что не устояла она на ногах. Никого рядом не оказалось, но чувствовала она присутствие чего-то дурного и злобного.

– Батюшка! – выкрикнула Вела. – Батюшка!

Не откликнулся никто. А сила нечистая бесноваться продолжала: раскачивались табуреты, подпрыгивали лавки, трепетали края скатерки. Вела обхватила себя руками, прижалась спиной к стене.

Вдруг руки невидимые ее головы коснулись, потянули за косу. Вскрикнула Вела от боли, вырваться попыталась, отмахнуться, но дух нечистый расхохотался вдруг, пролетел мимо, обдав ее лицо горячим ветром, выбил ставни – и затихло все.

Так и сидела Вела на полу до первых петухов, пока старшие не проснулись. А как увидали дверь распахнутую да ставни выбитые, принялись причитать.

– Это что ж за напасть такая?! – вопила матушка. – Кого ты в наш дом привела?!

– Сама связалась с нечистью, поди! – вторил ей батюшка. – Как и муженек ее проклятый!

Ничего не отвечала Вела, смотрела на улицу через дверь открытую и ничего перед собой не видела. Такой ужас сковал ее, что ни встать, ни слова молвить она не могла.

– Поднимайся!

Дернул батюшка ее за руку, встать заставил. Схватил за подбородок, повернул к себе и вперился в нее глазами, от злости потемневшими.

– С кем дружбу твой Веслав водил?

– Ни с кем, – едва слышно ответила Вела.

– Врунья!

Хотел батюшка ударить ее, да матушка не позволила: встала меж ними и руки в бока уперла.

– Будет орать, старый! Лопату бери, и в лес пошли, коль не хочешь, чтобы соседи нас заприметили! Хороши же мы будем! А сплетни какие поползут! А ты, – матушка к Веле повернулась, – надевай мои сапоги!

Вела послушалась, ни слова против не сказала, перевязала косу, пока батюшка за лопатой ходил, и покорно в лес за ними последовала.

Такого страху она за ночь натерпелась, так испугалась, что нутро замерзло. Руки дрожали, ноги не слушались, но упрямо ступала Вела вперед. Только в лесу в себя пришла, когда холмик увидела нетронутый.

– Не вставал он, – тихо промолвила она. – Могилка-то не разрытая.

– Цыц! – Батюшка лопату в землю воткнул. – Молчи, девка, не гавкай под руку!

Раскопал он могилу, веток в нее сухих набросал, матушка услужливо ему огниво подала. Не смотрела Вела на то, как огонь занимался, сил не нашлось. Стояла в стороне, теребила косу, а в голове одна мысль билась: не мог, не мог Веслав так пугать ее! Любил ведь, зачем ему возвращаться, за что мстить?

Долго костер горел, пахло скверно, наверняка все соседи дым видели, но что тут поделаешь? Когда батюшка огонь стал землей забрасывать, ушла Вела, оставила старших, и чем дальше отходила от них, тем быстрее бежала.

Мелькали деревья вокруг, крапива ноги обжигала. Как коза она через кусты перепрыгивала, от ветвей, низко висящих, отмахивалась. Сердце так сильно колотилось, точно кто-то в барабан бил: бум! бум! бум!

Сама не поняла Вела, как к реке вышла. Никого не было вокруг, птицы пели, туман густой по земле стелился. Приблизилась она к воде, долго смотрела на поток резвый, уже шагнуть решилась, как вдруг кто-то шепнул ей в самое ухо:

– Утопиться собираешься?

Вздрогнула Вела, обернулась, а в нескольких шагах позади нее черноглазый незнакомец стоит!

– Ты что здесь делаешь? – испуганно спросила она.

– А ты?

– В твои игры я играть не буду! Иди куда шел!

– И дать тебе спокойно в бурной речке искупаться? – Он голову к плечу склонил и прищурился. – Думается мне, старшие твои скучать будут.

– Не будет никто скучать. – Слова горечью на языке отозвались.

– А я как же?

Подошел он ближе, вынырнул из туманного марева, и увидела Вела, что в руках у него венок.

– Наденешь?

Коснулась она цветов белых, а на них роса, будто юноша только-только сорвал их. Но ленту свою она узнала, как и каждый узелок заговоренный.

Склонил незнакомец голову, надела, не торопясь, Вела на него венок. Окружил их туман, спрятал от всего белого света. Вставало солнце, шумела река, и все страхи ночные показались ей глупой выдумкой.

– Красив я? – лукаво прищурившись, спросил парень.

– Красив, – ответила Вела. – Вот только имени своего ты мне так и не сказал.

– А какое тебе любо?

– Зачем играешь со мной? – Она головой покачала. – Чудак ты.

– Мое имя спрашиваешь, а свое называть не торопишься.

Улыбнулся парень, и лицо его преобразилось. Прежде казался он Веле смурным, угрюмым, а теперь она глаз от него отвести не могла.

– Вела.

– Вела… – повторил он.

– Ну, а ты?

– Называй меня так, как тебе нравится.

Рассердилась Вела, ногой топнула, развернулась и прочь пошла. Вот межеумок! Все в свои игры играет!

– Постой, постой!

Схватил он ее за руку, заставил остановиться. Заглянул в глаза, улыбнулся робко и прошептал:

– Некрас.

Удивилась Вела, но ничего не сказала.

– Помышляла моя матушка, что из меня ничего путного не получится. – Некрас плечами пожал. – Как думаешь, получилось?

– Откуда мне знать? – пробормотала Вела.

– Сама твердишь, что красив я, а теперь от слов своих отказываешься?

– Не отказываюсь!

– Выходит, люб я тебе?

Зарделись щеки, отвернулась Вела, чтобы смущение скрыть. Стыд какой!

– Вдова я, – бросила она.

– Такая молодая, а уже вдова? – Некрас хмыкнул. – Что сгубило мужа твоего?