Екатерина Вильям-Вильмонт
Гормон счастья и прочие глупости
* * *
В один прекрасный день я вдруг поняла, что смертельно надоела сама себе. Надоели темные волосы, строгая прическа, голубые глаза, надоела родинка на щеке и ямочка на подбородке, надоело каждое утро тащиться на работу, видеть там всех, надоело держать мобильник всегда включенным, надоело одеваться как «деловая женщина» и вообще надоело все, кроме Польки. Полька – это моя дочь. А еще мне уже заранее надоела предстоящая через два месяца свадьба… Моя собственная. Надоела квартира, надоела машина – все надоело. Вообще! И что с этим делать? Ну, в принципе, можно отремонтировать квартиру, поменять прическу, купить контактные линзы другого цвета, новую машину, отменить, к чертям, свадьбу… Но от себя-то не убежишь… Только зря потратишь деньги, время, силы и потеряешь хорошую работу. И жениха. В моем возрасте такие женихи на дороге не валяются, тем более что этого жениха одобряет даже Полина, а это само по себе уже достойно уважительного отношения. Так как же быть? Удавиться?
Но тем не менее я собрала волосы в привычный пучок, надела один из деловых костюмов, туфли на каблуках. Хорошо еще, сейчас не лето, когда в жарищу приходится надевать колготки. В нашем департаменте нельзя появляться с голыми ногами, и в брюках тоже нельзя. Однажды я решила схитрить и надела вместо колготок чулки на резинках. Чулки были чудо как хороши, но это кончилось плачевно. Во время важных переговоров, когда нас было только трое – шеф, иностранный партнер и я в качестве переводчицы, – я вдруг ощутила, что проклятый чулок сползает с ноги. Я сразу сбилась, запнулась, к немалому удивлению шефа, – такого со мной обычно не бывает… Я, конечно, взяла себя в руки, но после переговоров нам предстоял еще обед в ресторане, и времени на то, чтобы переодеться – запасные колготки всегда лежат у меня в столе, – не предвиделось. Я покрылась холодным потом.
– Вам нехорошо, Бронислава? – спросил шеф с таким явным неудовольствием, что я предпочла сказать:
– Извините, Владимир Никитич, колготки поехали.
Он покраснел от злости, но я не растерялась:
– Вы когда взмахнули рукой с сигаретой…
– Что? – уже побагровел он.
– Искорка попала на ногу! Можно мне пойти переодеться?
– Разумеется, и поживее! – хмыкнул он, видимо моя храбрость ему понравилась.
Держа через юбку проклятый чулок, я похромала к себе в отдел.
– Брошка, что с тобой? – воскликнул мой коллега и приятель Вася.
– Не смей называть меня Брошкой! – привычно огрызнулась я, выхватила колготки, предварительно сорвав с себя окаянные чулки, чем несказанно удивила Васю и Светлану. Но мне было не до приличий.
Больше я чулки не ношу. Хватит с меня. Уж лучше париться в колготках! Хотя жаль, это красиво и сексуально. Мои коллеги утверждают, что с ними такого никогда не случалось. Лилька, например, носит чулки на резинках всегда, даже в самые лютые морозы, и хоть бы хны. А мне с первого раза не повезло. К чему это я? Ах да, я себе надоела. Это отвратительное ощущение преследовало меня целый день как косточки в лифчике, хотя я уже давно не ношу лифчиков с косточками. Именно потому и не ношу, что раздражают. К вечеру это достигло такой силы, что я решила хоть что-то поменять. Самым простым и наименее разорительным способом, пожалуй, будет покупка новой помады. Я давно хотела купить себе ярко-красную. Может, станет полегче? Но не стало.
– Мам, ты что, спятила? – встретила меня Полька.
– Почему?
– Что за цвет? Жуть какая-то. Как будто ты только что закусила христианским младенчиком.
– Полина, что ты несешь?
– Просто адекватно реагирую на этот кровавый кошмар! Кризис?
– Какой еще кризис?
– Среднего возраста.
– У меня еще не средний возраст, у меня еще молодость, – может, не первая, конечно, но все-таки.
– А когда начинается средний возраст?
– Ну лет в тридцать шесть, наверное, а мне только тридцать два, а на вид дают вообще двадцать семь.
– Это когда меня рядом нет, – довольно ехидно заметила Полина.
– Тебя все принимают за мою младшую сестру.
– Ужинать будешь?
– Буду. А что на ужин?
– Праздный вопрос. Конечно, супчик.
Чтобы не портить фигуру, мы на ужин обычно едим овощной постный супчик, кто-то нас научил. Это вполне съедобно, утоляет голод, и его можно есть сколько хочешь. Правда, уже нельзя пить чай, но красота требует жертв. Однако сегодня я этого не переживу.
– Нет, не могу. Собирайся, пошли в кабак!
– Ну точно, у тебя кризис! Хотя в кабак пойти совсем не хило. Зигзаг в любой диете приветствуется.
Кабаком у нас назывался маленький уютный ресторанчик, расположенный в соседнем доме. Когда мы туда вошли, я вдруг поняла, что и это заведение надоело мне до тошноты. Но поблизости другого не было, а ехать куда-то уже нет сил.
Полька с интересом листала меню, а я и открывать его не стала – и так наизусть знаю.
Когда милая девушка Жанна приняла у нас заказ, Полька, подперев лицо руками, осведомилась:
– Мам, что с тобой, а?
– Понимаешь, мне вдруг все надоело. До тошноты.
– И я?
– Ты пока нет.
– А Женя?
– Женя тоже надоел, но хуже всего то, что я сама себе надоела, понимаешь?
– Честно говоря, не очень.
– Твое счастье, – тяжело вздохнула я.
– Ты что, уже замуж не хочешь? – испуганно спросила Полька.
– Да я не знаю… Но наверное, не хочу!
– Ну знаешь, мам, в кои-то веки попался приличный мужик…
– Да мы его еще мало знаем. Все так быстро получилось…
– Вот и здорово! Выйдешь замуж, и тебя будут подстерегать сюрпризы на каждом шагу – не до скуки будет.
– Ишь ты какая умная! А мне удавиться охота.
– Мам, не вздумай! Мне еще рано быть сиротой.
– У тебя есть папочка.
– Фью! Где я, а где папочка! Да и нужна я ему триста лет… Мам, а ты возьми отпуск, съезди в Турцию, проветрись.
– Знала бы ты, как мне надоела Турция!
– Ну ты даешь! Турция ей надоела! Надо ж такое сморозить. Ну съезди в Египет.
– Не хочу. Отвяжись вообще от меня, ешь свой салат и не приставай!
Она, кажется, обиделась, во всяком случае, пожала плечами, надулась и стала с аппетитом есть салат с креветками. Но выдержала недолго:
– Мам, ты, может, влюбилась, а?
– Если бы!
– Ты что, в Женю совсем не влюблена?
– До сегодняшнего дня думала, что влюблена, а сейчас… Мне все надоело!
В этот момент у меня зазвонил мобильник. Номер почему-то не высветился, зато голос я узнала сразу. Это звонил мой двоюродный брат, Венька. Мы давно не общались. Он популярный артист и всегда занят по горло.
– Бусечка, привет!
– О, привет, пропащая душа!
– И не говори, ни на что нет времени, просто зарез. Ну как ты? Как твоя потомка?
– Большая совсем, вот сидит напротив. Мы с ней ужинаем в кабаке. Хочешь, подваливай!
– Сейчас не могу, но вот завтра… Буська, нам надо повидаться, очень!
– Что, опять любовные драмы?
– Это не драма, это почти трагедия, и помочь можешь только ты. У тебя когда обеденный перерыв?
– Если ничего экстренного не случится, то с половины второго до половины третьего.
– Давай я к тебе подскочу – и мы поговорим. Я ужасно соскучился.
– Я тоже, – вздохнула я. Все ясно как божий день. Несмотря на роскошную внешность, обаяние, талант и популярность, Венька на редкость невезучий в личной жизни. А может быть, именно в силу всех вышеперечисленных достоинств. Но одно совершенно очевидно – завтра в обеденный перерыв поесть не удастся. Он приедет на своей шикарной машине, и мы просидим там целый час, он будет говорить, какая сука его очередная баба. Или блядь. Или непроходимая идиотка. А скорее всего, и то, и другое, и третье в одном флаконе. Надоело! Но я даже отдаленно не могла себе представить, к чему приведет эта встреча. Я никогда даже не слышала ни о чем подобном, разве что читала в каком-то идиотском романе.
…В детстве мы были невероятно дружны. Я его обожала. Ну еще бы, старший брат, мечта любой девчонки, пусть даже двоюродный. Наши мамы родные сестры. Венька старше меня на три года. Нашей дружбе способствовало то, что летом мы жили вместе на дедушкиной даче в Абрамцеве, а подходящей компании для него там не было. Волей-неволей приходилось общаться со мной. А так как я его обожала, он меня ценил. Он уже тогда ценил внимание публики. Его обожали и мои подруги. Когда он подрос, то стал делиться со мной своими любовными тайнами. Потом решил стать актером, и это была самая страшная тайна. Семья ни о чем не догадывалась. Ну еще бы, у нас ценились только ученые степени. В роду имелся даже один нобелиант, дядя Сева, двоюродный брат дедушки, умерший еще до нашего рождения. Ну и семейству ужасно хотелось, чтобы Венька стал вторым нобелиантом, а он жаждал «Оскара»! И я тоже. То есть я не собиралась быть актрисой, я жаждала присутствовать на церемонии вручения «Оскара» Веньке. Мы тогда еще смутно представляли себе эту церемонию, нам этого не показывали в то время. Не знаю, получит ли Венька когда-нибудь «Оскара», но «Хрустальная Турандот» у него уже есть! И я была на церемонии вручения! Так что отчасти наши детские мечты воплотились в жизнь. Уже кое-что! Венька даже пытался сбить меня с панталыку, уговаривал поступать в ГИТИС, но я элементарно испугалась. А скандалы в семье могли кого угодно навеки отвратить от театральной карьеры. Только не Веньку. С тех самых пор из всей семьи он общается только со мной. Правда, от семьи теперь мало что осталось, Венькин отец преподает где-то в Скандинавии, и они с теткой редко бывают в Москве, так что тетя Таня, которая давно простила Веньку, страдает и мечется между твердолобым мужем и не менее твердолобым сыном. Они уж если обижаются, то раз и навсегда, что, по-моему, не свидетельствует о большом уме. А кто сказал, что талант и ум – одно и то же?
Венька позвонил за час до обеденного перерыва:
– Буська, ты помнишь о нашей встрече?
– У меня еще нет маразма.
– Приятно слышать. Значит, ровно полвторого я тебя жду внизу! Только, пожалуйста, не приводи с собой своих сотрудниц, у нас чудовищно важный разговор, и мы можем не успеть!
– Поняла!
Однажды, когда Венька заехал ко мне, наши девицы окружили его плотным кольцом, требуя автографы и коллективно кокетничая. К тому времени он уже устал от обожания или просто был раздражен, но скандал мне закатил нешуточный. Поэтому я, никому ничего не говоря, в половине второго выбежала из нашего помпезного здания и юркнула в его машину. Он сразу заехал за угол, где нас не могли засечь.
– Привет, Буська, что-то у тебя унылый вид.
Только я собралась поведать любимому братцу, что я сама себе надоела, как он заговорил, не слушая меня. Впрочем, он никогда не умел слушать, если речь шла не о нем.
– Буська, ты должна меня спасти!
– Опять драма? Ах да, ты же говорил, трагедия. В чем дело, я тебя слушаю. Поздний аборт? Незаконный ребенок в тьмутаракани?
– Хуже, Буська!
– Ну? – уже испугалась я.
– Я горю, Буська!
– В каком смысле?
– В прямом! Синим пламенем! Понимаешь, я взялся сколотить бригаду, забойную, и сколотил, но тут Нютка, сволочь, соскочила – и теперь мы горим! Пытался найти ей замену, ни фига не выходит, ну как назло, к тому же Гордиенко фордыбачит, если он откажется, все – кранты, а я уже взял аванс! Буська, выручай!
Я не поняла ничего:
– Тебе нужны деньги?
– Какие, блин, деньги? Мне нужна ты!
– Веня, я ничего не понимаю. Ни-че-го! Или объясни по порядку, или я ухожу!
– Извини. Я слишком волнуюсь. Срывается потрясающая тусовка, за которую должны еще и прилично заплатить, а главное не это, деньги там не безумные, но я уже сорвал нескольких человек, и мне не простят…
– Я ухожу!
– Подожди! Слушай!
И он поведал мне, что в прошлом году организовал прекрасное турне. Собрал группу артистов и повез в Америку. Он сам не ожидал, что будет такой успех. И материальный в том числе. Он уже ощутил, что в нем живет еще и отличный импресарио, а это при зыбкости актерских судеб совсем нелишне. Неизвестно, будет ли он, постарев, пользоваться таким же успехом. А так в запасе вторая профессия. И вот сейчас он снова сколотил группу для поездки в Израиль. Там предусматривается двухнедельное турне по городам плюс недельный отдых у моря. Условия очень приличные, компания – зашибись, но дело в том, что Анна Тимошина, превосходная актриса и певица, наотрез отказалась ехать, а без нее горит забойный номер Юрия Гордиенко, потому что они вдвоем играют жутко смешную одноактную пьесу, которая пользуется бешеным успехом.
– И при чем здесь я?
– Ты сможешь ее заменить. Запросто!
– Я? Да ты спятил, братик. Срочно к психиатру!
– Ерунда! Ты справишься.
– Я не актриса, я не умею играть.
– Там играть не надо. Ничегошеньки, только петь. А поешь ты изумительно!
– Я не пою!
– Ты поешь! Ты прекрасно поешь! Помнишь, я как-то записал тебя на Новый год? Клевая запись получилась, так вот, я прокрутил ее Гордиенко, и он пришел в восторг. Сказал, что ты поешь непрофессионально, а это куда лучше для твоей роли. Короче, он согласился с тобой встретиться и попробовать. Получится – хорошо, не получится… Тогда зарез!
– Послушай, Венька, я спела в компании, подвыпив, без стеснения, а на публике я не могу, к тому же в окружении классных актеров… Это совершенно дикая, даже какая-то хамская идея – так подставлять сестру…
– А брата бросать в пасть… тиграм можно? – как-то сварливо осведомился Венька. – И вообще, Буська, тебе предоставляется такой шанс… я всегда говорил, что ты должна быть актрисой.
– Ты же сию минуту уверял меня, что ничего играть не надо, только петь?
– Да. Только петь. Ты, дурища, подумай, это же кайф – в такой классной компании поехать в такую классную страну…
– Там война.
– Где война, а где мы… И потом, там же люди живут и, между прочим, полной жизнью, настолько полной, что даже ходят на спектакли и концерты. Мы ж на передний край, что называется, соваться не будем. И потом в Москве тоже можно запросто нарваться на террористов. Кстати, ты можешь взять псевдоним. Не Бронислава Левашова, а хоть Матильда Кшесинская или Мария Каллас. Ты подумай, Бронзулечка, новая жизнь – пусть всего на три недели, а? Все новое – имя, профессия, хочешь, даже внешность!
Я вздрогнула. Так не бывает! Только вчера я поняла, что смертельно себе надоела, – и вдруг такое предложение. Но оно чересчур невероятное, я не смогу.
– Я, Венька, никогда не была авантюристкой.
– Ну и дура! – закричал он. – Нельзя, нельзя упускать такой шанс! Если он тебе предоставляется, его надо использовать! Ну чем ты рискуешь? Отпуском? Так ведь отдых тебе обеспечен и куча впечатлений, страна-то потрясающая.
– Я не понимаю!
– Ну чего ты не понимаешь?
– Почему ты не можешь найти профессиональную актрису или певицу? Их, по-моему, как грязи…
– Я пытался, – тяжело вздохнул кузен. – Не вышло. С двумя Гордиенко категорически отказался работать, а он, сама понимаешь, ключевая фигура… И номер забойный. В Америке такой успех был… Одна, на которую он согласился, не смогла… И потом, Буська, ну нет времени, можешь ты понять?
И тут я вдруг ощутила, что больше всего на свете я хочу поехать. И внутри все уже дрожало от страха. Я боялась, что Гордиенко меня не одобрит, и ужасно боялась опозориться, если меня возьмут.
Заметив мои колебания, Венька как клещ вцепился в меня:
– Буська, я тебя просто умоляю! Если ты согласишься, я готов всю жизнь исполнять все твои самые дурацкие желания. Вот ты, например, позвонишь мне ночью и скажешь: «Венька, я хочу, чтобы ты женился на Никаноровне!» Ей-богу, женюсь!
Никаноровна – это старая домработница, которая живет в квартире его родителей.
Я не выдержала и расхохоталась.
– Значит, ты согласна? – возликовал Венька. – Тогда давай свой загранпаспорт и срочно говори псевдоним.
– Погоди, а Гордиенко? Вдруг я ему не подойду?
– Вечером мы едем к нему, я уже договорился.
– Как ты мог договориться? – ахнула я.
– Рассчитывал на преданную сестринскую любовь.
– Наглая морда! Я же боюсь, ты понимаешь?
– Побоишься, перестанешь. Все боятся. И потом он такой обаятельный, он тебе понравится.
– Он всем нравится.
– Ну вот видишь… Он так всем нравится, что ты спокойно будешь купаться в лучах его славы, а заодно и в Средиземном море. Поди кисло?
– Да нет, совсем не кисло. Но стремно.
– Ерунда, не боги горшки-то обжигают.
– А если я провалюсь?
– Ты не провалишься, я убежден на все сто.
– Сто пудов, как говорит Полька?
– Сто пудов! Бусечка, подумай, мы три недели будем вместе, как когда-то в Абрамцеве. Это же кайф, а то в этой суматошной жизни и не видимся почти.
– Да ладно, я тебя небось и не увижу, как пойдешь по тамошним Суламифям.
– Да ты что, я в таких поездках сама добродетель. Положение обязывает. В мои задачи ведь входит обеспечение дисциплины, а актеры такой народ… Любят расслабиться, и Израиль к этому располагает.
– К чему?
– К расслабухе.
– Никогда бы не подумала, особенно если смотреть сводки с Голанских высот и с этих, как их… территорий.
– Ты не поверишь, но там мгновенно наступает расслабуха. У актеров особенно. Никогда не видел, чтобы знаменитые, классные артисты так халтурили, как там… Но у меня этого не будет. Ну все, Бусенька, на вот съешь плюшку, ты же любишь!
И он достал из пакетика именно такую плюшку, как я люблю, – улиточкой, посыпанную сахаром с корицей.
– Венька, – умилилась я.
– Рада? Я помню все про свою любимую сестренку, не дам тебя в обиду никому и, более того, обеспечу тебе успех!
– Да ладно тебе, болтун. А запить плюшку у тебя есть чем?
– Обижаешь! – Он протягивал мне бутылочку с квасом.
– И это помнишь? – совсем растаяла я. – Венька, ты жуткая сволочь! Искуситель!
– Ничего, ты еще будешь умирать от благодарности ко мне. Кстати, у тебя в Израиле, кажется, кто-то был?
– Ой, Венька, я, кажется, соглашусь.
– Что значит – кажется? По-моему, ты уже согласилась. Короче, мне пора, вечером я за тобой заскочу, поедем к Гордиенко.
– Боже, Венька, ты так на меня насел, что я даже не спросила, что там надо петь? Какой кошмар!
– Разберешься. Все, чао-какао!
Он умчался, а я осталась стоять столбом на улице. А кто мне, кстати, отпуск даст? Бред все это, чистой воды сумасшествие. Я даже головой потрясла, чтобы стряхнуть с себя наваждение. И медленно побрела за угол, на работу. Венька сказал, что я могу взять псевдоним. А какой? Бронза? А что, можно. Хотя нет, глупо уж очень. В роли такого-то – Юрий Гордиенко, в роли такой-то – Бронза! Идиотизм! Ненавижу свое имя, вот родители удружили! Мама как-то сказала, что имя мне выбрала бабушка, а та объяснила, что Броня была одной из героинь ее любимого в юности романа «Девочки с Новолипок» какой-то польской писательницы. Я даже попыталась найти эту книжку, но не смогла. Интересно, почему же бабушка не назвала Брониславой маму, а отыгралась на мне? Вот теперь я и живу с этим именем. Торжественным и бронированным. Обычно все зовут меня Броней, только Венька еще в детстве прозвал Буськой. Что крайне возмущало моего мужа. Это собачья кличка, негодовал он и звал меня Славой. Броня ему тоже не нравилась. Кое-кто звал меня Бронзой или Брошкой. Раньше я это терпела, пока не прочитала несколько романчиков Дарьи Донцовой, у которой героинь звали Лампой и Вилкой. С тех пор я всегда фыркаю как разъяренная пантера, если кто-то зовет меня Бронзой или Брошкой. А вот Буська меня вполне устраивает. А что, если так и явиться перед публикой: выступает Буська! По-моему, отличная идея! Сразу понятно, это прикол! Ой, мамочки, о чем я думаю, идиотка! Я что, и впрямь собираюсь выступать перед публикой?
– Броня, что это с вами? – поинтересовалась моя непосредственная начальница Инна Геннадьевна.
– Ой, я задумалась, извините. С дочкой проблемы, – ляпнула я первое, что пришло в голову. И смертельно испугалась, как бы не накликать!
– Что-то серьезное? – поинтересовалась она.
– Да нет, школьные дела.
– Я могу чем-то помочь?
Она всегда старалась помогать своим подчиненным, но, как злословили эти самые подчиненные, не от доброты душевной, а от стремления к совершенству в работе отдела. Но это неправда. Она просто одинокая немолодая женщина, у которой, кроме работы, ничего и нет в жизни. Но чем бы она ни руководствовалась, а если в ее помощи нуждались, помогала чем могла.
– Да нет, спасибо большое, Инна Геннадьевна.
Но вот отпуск в неурочное время она мне точно не даст. А уж если прознает о моих гастролях, и вовсе безжалостно уволит. Какие, на фиг, гастроли, я еще не сошла с ума. Пусть Венька сам выкручивается, нашел, понимаешь, себе палочку-выручалочку!
– Мам, что у тебя стряслось?
– Ничего пока.
– Что значит – пока?
– То и значит – пока ничего не стряслось.
– Но может стрястись?
– Всегда что-то может стрястись.
– Ой, мать, ты мне не нравишься.
– Я не обязана всем нравиться.
– Всем – не знаю, а мне – обязана.
– Ты полагаешь? – рассеянно спросила я. Меня вдруг стал занимать вопрос, как бы Полька отнеслась к такой авантюре. Боюсь, что восторженно. А Женя, как Женя отнесется? Уверена на все сто – сугубо отрицательно. Ну да ему лучше вообще не знать об этом. Скажу, что уезжаю с шефом в длительную командировку, и все. Он поверит. Такое не раз бывало. Он ревновал, а мне это даже нравилось, дуре. Ревнует – значит, вроде как любит. Вроде как… Нет, я не сомневалась, что Женя меня любит. Я сомневаюсь лишь в том, что я его люблю. Но его любит Полька, он ее тоже, что немаловажно. А мне уж ладно, стерпится – слюбится. Но что же мне спеть сегодня у Гордиенко? Господи, у меня разве хватит смелости открыть рот при нем? Ой, мамочки, во что меня втягивает этот обалдуй Венька?
И тут он позвонил:
– Буська, готова?
– Нет.
– То есть как? Все снова-здорово? Буська, не начинай! Я буду у тебя через пять минут! Изволь одеться. Нельзя заставлять ждать народного артиста. И надень, пожалуйста, что-нибудь подчеркнуто строгое, деловое.
– Зачем?
– Для контраста! Войдет такая строгая дама и вдруг запоет! Отвал башки!
– Это я тебе гарантирую!
– Что?
– Отвал твоей дурацкой башки!
– Бусенька, я тебя обожаю.
– А я тебя ненавижу, козла! – Я швырнула трубку.
– Мать, ты с кем так строго?
– С Венькой.
– За что?
– Есть за что, не сомневайся.
– Не сомневаюсь. Ты куда-то собираешься?
– Да. Венька требует, чтобы я пошла с ним в гости.
– В качестве телохранителя, что ли?
– Какого телохранителя?
– Ну чтобы охранять его знаменитое тело от нападения всяких разных коз?
– Ну что-то в этом роде, – пробормотала я.
– А к кому в гости?
– К Гордиенко.
– Ух ты, клево! Ты там посмотри, у него потрясная собака.
– А ты почем знаешь?
– В каком-то журнале видела. Лабрадор. Мамочка, ты там разузнай, как за ней ухаживать.
– Зачем это?
– Мне Женя обещал щеночка лабрадора.
– А что он тебе еще обещал?
– Горные лыжи!
– Через мой труп.
– А щенка? Тоже через труп?
По сравнению с горными лыжами щенок – это такие пустяки…
– Нет, щенок без трупа обойдется, но… Гулять с ним я не буду!
– А зачем вообще гулять, мы же будем за городом жить, когда вы поженитесь.
Так, они уже все решили без меня.
– Там будет видно.
Тут явился Венька:
– О, Полина, ты уже не ребенок, ты телка!
– Венька, заткнись! – разозлилась я.
А Полина, наоборот, обрадовалась такому комплименту.
– Ну ты готова, Буська? Отлично, пошли. Ой, а гитара?
– Мать, ты что, собираешься глотку драть у Гордиенко? Не советую.
– Ты как с матерью разговариваешь? – напустился на нее Венька. – Да если хочешь знать, из нее могла бы выйти классная певица.
– Чего ж не вышла? – хмыкнула дочь.
– Много будешь знать, скоро состаришься. Пошли, Буська!
Что было у Гордиенко, я помню очень смутно. Когда мы с Венькой уже глубокой ночью вышли на улицу и сели в машину, он сказал:
– Согласись, я все-таки гений.
– Почему?
– Потому что выбрал тебя.
– Вень, а что это было?
Он внимательно на меня посмотрел:
– Это был успех. Явный и определенный. Сама, что ли, не поняла?
– Нет, я была все время как в тумане.
– Не придуривайся!
– Честное слово, Венечка, я даже ничего не помню.
– Интересно, а ты запомнила, что завтра должна начать с ним репетировать?
– Завтра? Репетировать? – искренне удивилась я. У меня есть странное свойство – иногда, если очень волнуюсь, я потом почти ничего не помню. Такое со мной уже не раз бывало.
– Буська, возьми себя в руки. Завтра в десять ты должна приехать к нему.
– В десять вечера?
– Утра!
– Но я же работаю.
– Завтра суббота!
– Ой, правда! С ума сойти! Венька, это что же выходит, я поеду на заграничные гастроли?
– Выходит, так!
– Опупеть!
– Ты уже опупела! Вот что, сейчас я поднимусь к тебе, ты дашь мне заграничный паспорт и две фотки на визу.
– Я не знаю, есть ли у меня, я завтра снимусь… И вообще, что ты сделаешь с паспортом в субботу?
– Тогда придется еще раз к тебе тащиться, а у меня со временем зарез. Ладно, черт с тобой. Кстати, вот тебе анкеты, заполнишь и в воскресенье где-нибудь пересечемся.
Он вытащил из валявшейся на заднем сиденье папки два листочка и сунул мне в руки:
– Держи. И хватит трястись. Все уже позади.
– То есть как это – позади? Все еще только начинается.
– Ерунда. Главный экзамен ты сдала на пятерку. Знаешь, какой Гордиенко строгий? А тут просто поплыл. Кстати, я думаю, не только от твоего вокала. Мне так показалось.
– То есть?
– Ну приглянулась ты ему!
– Не выдумывай!
– Да чего ты пугаешься? Тебе ничего не грозит. Он прекрасный муж, отец и дедушка. Но некоторая влюбленность на сцене не помешает. К тому же, если пустить слух…
– Что? Какой еще слух?
– О вашем романе с Юрашей. Знаешь, как побежит израильская публика смотреть на тебя?
– Я тебя убью! И никуда не поеду.
– Ну если убьешь, то и вправду никуда не поедешь, так что не советую!
– Дело в том, что мне, скорее всего, не дадут отпуск!
– То есть как?
– А вот так! У нас все спланировано, расписано, и неожиданно отпуск могут дать только в каком-то крайнем случае.
– Не волнуйся, это не проблема.
– Что?
– Придумать крайний случай! Чепуха!
– Я не умею.
– Черт с тобой, возьму это на себя.
И в понедельник он явился ко мне на работу. Наши все вытаращили глаза, а он уединился с Инной Геннадьевной – и через двадцать минут отпуск был подписан. Причем с завтрашнего дня. А отъезд, вернее, отлет был назначен на следующую неделю. Совершенно ошарашенная, я пошла его проводить к выходу:
– Что ты ей наплел?
– Какая разница?
– Что значит – какая разница? Я должна хотя бы знать, что ты наврал, чтобы не попасть в неловкое положение.
– Не попадешь! За это я ручаюсь. Она обещала быть предельно деликатной. Ну все, я помчался, времени нет!
Вот так я избавилась от гнетущего ощущения, что надоела сама себе. Мне было некогда. Я репетировала с Гордиенко, и это было фантастически интересно. Сюжет одноактной пьески заключался в том, что неудачливая певичка из провинции приезжает в Москву, является к пожилому продюсеру и начинает повсюду преследовать его своим пением, пока наконец он не влюбляется в нее. Весьма милый водевильчик, не более того. К тому же содранный с какого-то бродвейского мюзикла, ужатый до одноактной пьески и перенесенный на российскую почву. Роль у Гордиенко главная, и играет он ее, насколько я могу понять, блистательно. Моя же роль сводится к музыкальным иллюстрациям его рассказа. Вся пьеса занимает сорок минут.
– Бронечка, детка, вы можете петь что хотите, это несущественно. Главное – не бояться публики. А маночек в вас есть. Зритель от вас будет тащиться, – успокаивал он меня. – И пожалуйста, постарайтесь сохранить тот испуг, который у вас есть, зафиксируйте его, это поможет…
– Нет, Юрочка, – вмешалась его жена, педагог в театральном училище, – не надо ничего фиксировать. Насколько я понимаю, Броня не собирается менять профессию, и ее испуга вполне хватит на ваши гастроли. Обнаглеть она просто не успеет.
– Ох, не скажи, – вздохнул Юрий Митрофанович. – Иной раз люди наглеют моментально.
– Ну, по-моему, это не тот случай.
Они говорили так, будто меня с ними не было.
Но Нина Ивановна все-таки обратилась ко мне:
– Броня, я не ошибаюсь на ваш счет?
– Нет, мне бы только набраться наглости, чтобы выйти на сцену и рот открыть.
– Ну это, конечно, важно, но Юра вам поможет. Не знаю, как насчет театральной карьеры, но диск я бы на вашем месте записала. Вы чудесно поете.
Слышать такое было приятно до ужаса, но мне все казалось, что они это говорят, чтобы подбодрить меня, чтобы я от страха не сорвала гастроли.
До отъезда оставалось три дня, а я, занятая репетициями и поисками подходящего репертуара, еще не уладила и половины дел. По дороге домой от Гордиенко я решила, что прежде всего поговорю с Полькой. Ничего от нее скрывать не стану, а вот отцу, которому надеюсь ее подкинуть, правду говорить нельзя, поэтому мне необходимо заручиться ее поддержкой. К счастью, она была дома.
– Полина, поди сюда!
– Мам, подожди, я досмотрю…
– Долго еще?
– Десять минут!
Она с упоением смотрела бесконечный сериал «Бедная Настя».
– Ма, чего? – явилась она на кухню, где я готовила обед на завтра.
– Полина, у меня к тебе разговор.
– Воспитывать будешь? – обреченно вздохнула она.
– Нет. Все гораздо интереснее.
И я рассказала о предстоящей авантюре. У нее загорелись глаза.
– Мам, ты не врешь?
– Мне бы и в голову не пришло такое врать.
– Супер!
– Что?
– Все! Ох, Веня молоток! А ты почему мне раньше не говорила?
– Потому что была уверена, что Гордиенко меня забракует. Кстати, собака у него умерла.
– Ой, как жалко! – огорчилась Полька, но тут же глаза ее снова засияли. – Мам, а мне нельзя с тобой поехать?
– Нереально!
– Почему?
– По целому ряду причин, начиная с того, что у меня там свободной минутки не будет.
– Но ты же вроде сказала, что неделю будешь отдыхать! А я бы, пока ты работаешь, о тебе заботилась, супчик варила диетический.
– В гостинице?
– А чего? Плитку можно взять!
– Прекрати, Полька. Я умираю со страху, а ты с глупостями.
– Ладно, я понимаю, у меня шансов нет.
– Вот и умница.
– Значит, ты меня оставишь тут одну?
– Нет, на это время переберешься к деду.
– Кайф! А он в курсе?
– В том-то и дело, что нет. И я хочу, чтобы это была наша с тобой тайна.
– Супер! Да, дед небось лапти сплел бы, если б узнал.
– Лапти? Какие лапти? – опешила я.
– Ну ма, это ж значит коньки отбросить. Или сыграть жмура.
– Господи помилуй, где ты этого кошмара набралась?
– В гимназии, мамочка, – опустив благонравно глазки, сказала она сладеньким голоском. – Ладно, мам, это все фигня, ты мне лучше скажи, ты под своим именем позориться будешь?
– Ты уверена, что я провалюсь?
– Нет, наоборот, просто у меня такая манера выражаться.
– Конечно, я возьму псевдоним.
– А какой?
– Еще не придумала.
– Надо что-то такое броское, чтобы как взрыв!
– Там и без меня хватает взрывов.
– Ой, а я и забыла, что там война! Мам, а ты не боишься?
– Сейчас я боюсь только выхода на сцену. Все остальное мне кажется не так страшно.
– Ничего, не бойся, мамочка, у тебя получится! Ой, а Женя в курсе?
