Екс Ома
Проект «Новолуние»
Лучи мерцали, создавали абстракцию далекого города из жидкого золота и расплавленного жемчуга. Будто хвосты рифовых рыбок, изгибались светящиеся ленты, шныряли между домами, улицами, проспектами. Матовый неон сгустками выливался из фонарей, похожих на двузубые вилки. Искусственный разум направляет лучи, чтобы они не пересекались. Сияющий эфир растворял ночь. Далекий пейзаж цветового шума, который никогда не достигнет этого места. Вокруг здания, где я нахожусь, в лесной глуши, были только тьма и тишина. Таков закон для детородного центра.
Я стою в лоджии, двести второй этаж. Облокотилась на прохладные металлические перила. В них, как и везде, встроено множество приборов. Рядом, на столике, лежал плюшевый, полосатый кот. Кто-то из детей оставил. Няня не проследила. Я постоянно оборачивалась и смотрела в глаза-пуговицы. Там наверняка камеры. Взяла его, прощупала и выбросила из окна. Кто-то может получить штраф за потерю.
Глубокий вдох. Свежий, настоящий воздух. Внизу расстилался лес, изумрудный огонек каждого дерева мигал, оповещал мировую систему, что растение вырабатывает кислород, все в порядке. Это нужно для самоуспокоения человеческих существ, когда визуально понятно, что можно дышать. Я люблю всматриваться в ночь, придумывать истории: облака из черного песка, брызги звезд и ракушка-луна. Бледный небесный шар стал символом корпорации, в которой я работаю. Проект “Новолуние”.
Защитное поле отключили. Не знаю, как у них получилось это сделать, но кто-то из администраторов сумел пробить брешь в больничном пузыре. Здесь стекла пропадали в определенные часы, чтобы можно было почувствовать каплю свободы. Мы составили расписание, кто в какой день и в какое время приходит сюда. Я знала, что в этот момент на всю катушку работают очистители воздуха и почти не боялась, что в стерильное здание что-то попадет, но страх был.
Как же здорово почувствовать теплый ветер в волосах, на лице, окунуть в него руки, искупаться в потоке первозданного воздуха. Тонкие запахи сырости, древесины, травы. Мне это нужно. Ароматы, которые я почти забыла в каменных стенах. Голова кружится, сердце бьется чаще. Мне хочется нырнуть из окна прямо в лес и забыть все, что скопилось в голове.
Каждый раз я хотела запереть себя в капсуле, чтобы не приходить сюда. Что, если я заболею? Что со мной сделают? На несколько дней отстранят, пока не подействует чип, или пустят микротоки, но снимут с инвестиционного счета приличную сумму за такую процедуру. От стандартного набора болезней есть чип, который выпускает в кровь определенные вещества. Технология «Новолуния», которая вошла в мою страховку. Правда, я до сих пор не знала, будут ли последствия. Когда подписала договор, в тот же день наступила тишина: со мной никто больше не разговаривал из руководства. Приказы приходили через кольцо на указательном пальце, которое впилось в кожу, считывая все биометрические данные. Указания сразу поступали в головной мозг, прочитать текстовые документы можно в спальной капсуле. При этом нас максимально ограничивали в информации, мы должны думать о своих обязанностях, не более того.
После рабочей смены сложно стоять, спина ныла, сухожилия напоминали истлевшие струны. Я выжидала, хотела увидеть падающую звезду, загадать желание. Как по волшебству: уволюсь и запишусь в программу по перелету на Землю-404. Там лучше, но мало места. Нас не допускают к новостям о мире, все засекречено, мы охотимся на любые слухи, жадно их поедаем. В больнице нет лишнего шума, а после работы остается только мечтать и думать, что тот внешний мир, который был до «Новолуния», не стал хуже, а может и лучше, что я выйду отсюда и попаду в рай.
Звезды прилипли к небу, будто им тоже нет спасения. Мое желание не сбудется. Придется снова терпеть. Марк, который отвечал за реабилитацию первого месяца, изрядно достал. Из-за него меня поставили работать «ходячей улыбкой» в верхнее крыло. Я хотела помочь там, где действительно была нужна. Ты слишком упрямая, сказал он мне. Я ответила, что служу, как положено, по правилам проекта. В итоге, я оказалась религиозной дурой. После такого остается пускать свою «веру» как вонючий газ для тех, кому уже все равно, что нюхать: они безумны от счастья, либо потеряны от горя. Правила – лишь маска. Стою, смотрю на ночь и нарушаю священные больничные законы.
Свет погас, только экраны мерцали: информация про температуру и количество микробов на квадратный микрометр. Часть светоприборов отключили в целях сохранения покоя; так легче сращивать искусственный материал с костями и мышцами. Когда я начала работать в больнице, на нашем этаже поселилась семья. У них есть дочь. Сейчас ей почти три. Нэлли никак не может привыкнуть к тяжести внутри: силиконовый мешок, который сжимался каждую секунду. Повезло, что она не в моей группе, что я не вижу ее каждый день и не привыкаю к ней. Говорят, она ангелочек. Такая особенная, мирочувствительная, хрупкая, но близкая родительским чувствам. Она дотрагивается до людей, смотрит в глаза и будто передает сигнал о помощи и необходимой заботе.
Я зашла внутрь, ввела код для блокировки лоджии. Неуклюжими ногами чуть не свалила цветочный прозрачный горшок; сколько раз ломала растения. Кривые ноги, дар наследственности. Удивляюсь, что ни один администратор ничего не сказал мне про горшки, не пришло предупреждение или штраф. Хоть что-то. Где эта граница дозволенного? Все начинается с малого. Видимо, у нас есть лимит нарушений.
Я проходила коридоры тенью в полутьме, бесшумно, встречала безмолвных роботов, которых в больнице прозвали алекситами. Чистят, дезинфицируют круглосуточно, с полным безразличием. Лицо атрофировано. Им отключили мимику. Когда они внешне были такими же людьми, знание о противоположном вселяло страх, который оседал все глубже и глубже. Страх передавался детям. Совет, состоящий из людей, принял решение сделать роботов более похожими на роботов. Интересно, что было бы, если в совете участвовал искусственный интеллект. Чью бы сторону он выбрал? Нет ничего лучше принципа меньшего зла.
Ночью их глаза светились леденящим голубым цветом. Алекситы оборачивались, наблюдали, как я иду в общую спальню, отмечали время, мою походку, движения, просчитывая весь путь. В общем потоке данных мое преступление фиксируется каждый раз, но никто еще не вызывал меня на собеседование или допрос. Никто не собирался увольнять, но могут. С другой стороны, не хочу закончить жизнь в тюрьме, туда я тоже попаду, если в больнице из-за меня появится вирус. Лучше оказаться на улице без медицинской страховки. Проживу чуть дольше.
Больница похожа на тюрьму. Клетка для механических тел. Ходячая улыбка, Лиза, приятно познакомиться (не очень-то приятно, если честно). Поддерживаю семьи, выгляжу такой доброй, милой, очаровательной. Я каждый день настраиваю голос на однотонность, говорю медленно, с материнской теплотой и искренностью. Внутри же я чертов камень среди могильных плит.
Когда я согласилась работать в «Новолунии», не думала, что всё будет так. Сначала казалось, что это жизненный период, который исчезнет в памяти, если я каждый день буду старательно стирать его. Теперь я понимаю, что та жизнь, которую я представляла в двадцать, – она именно такая. Ведро крови, под которым пылает огонь, и над которым ты стоишь, согнувшись, и дышишь, иначе умрешь. Я подписала договор, зная, что без денег ни я, ни мама не выживем. Три поколения биологических прародителей не смогли понять, что мир меняется все быстрее и быстрее, и без вложений не будет процентов, не будет денег. Грубое слово – деньги. Инвестировать = нормально жить. Инвестиции спасут твоих детей. Только не моих. Бездетна. Мне нужны деньги кормить эгоизм, и пусть чувство сожаления внутри горит и выжигает. Я своими же руками сжимаю сердце, выдавливаю кровь в ведро, жду, когда же лопнет, вспоминая детей, с которыми играю изо дня в день. Будто проклятые и окрыленные. Ангелы заслужили крылья, познав страдание синтеза живого с неживым.
Я скинула одежду, омыла тело под струями душа. Нам позволено мыться, но в капсуле тело дезинфицировали и очищали. Мытье как привычка. Когда голова касается подушки, почти сразу же вводится вещество, контролирующее сон на определенное время. Сознание меркнет, а зеленоватая вода обволакивает тело. Спальная камера – это капсула, похожая на большую полупрозрачную цилиндрическую таблетку.
После сна. Начало смены.
– Лиза! Лиза! – кричали дети. Ватага мчалась ко мне по коридору, смеясь и толкаясь. Сопровождающая нянька, пожилая, с седым пучком волос, не поспевала за ними. Она что-то хотела сказать, но не стала, увидев меня в коридоре. Морщинистое лицо скукожилось, как полиэтилен от огня.
– Тише, не шумите.
Я уперла руки в боки и пыталась быть серьезной, но сама не смогла сдержать улыбку. Всех пересчитала, шестеро. Бесформенной колонной пошли в игровой зал. Комната была просторной, с высоким потолком, под которым висели модели самолетов и воздушных шаров, на темно-зеленых столах разложены все подручные средства для поделок, настольные игры. Всё, кроме острых и колющих предметов. Разные игрушки из прошлого были простыми, в основном без голоса, без заложенных программ. Никаких роботов, никакой техники. Дети не должны трогать что-то электронное, сравнивать себя с машиной, которую можно сломать.
Я не только доброжелательна и заботлива. Моя обязанность – стать любвидарительницей. Дети дотрагиваются до моей кожи, гладят, обнимают. Некоторые наполовину состояли из искусственного материала, но та половина настоящего человека должна главенствовать в их сознании. Я проведу их через эту реку жизни. Шесть душ, за которые я отвечаю.
Они привязываются ко мне также, как и я к ним. Сколько чувствительных нитей: обрываешь и ощущаешь боль. Здесь не так, как в нижнем отделении, где за каждым ударом сердечка следила система. Безжалостная борьба за жизнь.
– Лиза, я хочу к маме. Позови маму.
Павел смотрел на меня, как на фею, которая тут же исполнит его желание. Его пальцы схватили край моей рубашки. Я хотела убрать его руку, но почувствовала сопротивление, а на личике появилось выражение избалованного упрямства. Вздрогнула. Я же не могу сопротивляться. Нельзя спорить и отказывать.
Главное – не трогать протезы, не говорить о протезах, о новых частях их тел, о том, что не должно волновать ребенка. Выживание – результат проекта. Мы лишь продолжение материнских рук.
– Хорошо, солнышко, – сказала я, растягивая губы в улыбку, – только отпусти, разожми пальцы. Сейчас придет твоя мама.
Я чуть не засмеялась, выдавливала счастье по капле. Понимала, насколько фальшиво выгляжу, будто стала алекситом. Я поднесла кольцо ко рту и тихо произнесла код и номер комнаты, где жила семья Паши. Его заберет мать или отец. Время, когда дети со мной, отводится на то, чтобы родители отдыхали. Павел сильно привязан к матери, ничего не поделаешь: его слово – закон для всех. Я видела несколько раз его маму: они все похожи счастливыми лицами и медлительностью. Дозы лекарств вкалывали не только персоналу, но и родителям. Никаких конфликтов.