bannerbannerbanner
Большая книга ужасов – 68 (сборник)

Елена Арсеньева
Большая книга ужасов – 68 (сборник)

Полная версия

– И что? – с любопытством спросил Васька.

– Да что ж? – пожал банник худенькими плечиками. – Проспал человек всю ночь спокойно и ушел путем-дорогою. Может статься, леший его потом настигнул, однако это уже не в баньке было! Так что, брат ты мой, коли хочешь яств и питья моего отведать, выйди-ка за дверь, постучи три раза и попросись по-людски.

– Хм! – не без иронии фыркнул Васька, однако спорить не стал, а послушно выкатился за порожек.

Гроза, оказывается, давно утихла. Темные облака еще заволакивали небо, но лучи заходящего солнца делали их не страшными, а почти красивыми.

Васька опасливо покосился в сторону избушки Марфы Ибрагимовны, иначе говоря ведьмы Марфушки, и уже приготовился постучать трижды и произнести нужные слова, чтобы напроситься в гости к баннику, как вдруг увидел, что из трубы ведьминой избы вырвался клуб черного, пронизанного искрами дыма, более похожего не на обычный печной дым, а на ту ужасную тьму, в которую облекалась Ульяна.

Тьма взвилась было к небесам, однако, словно спохватившись, опустилась и начала стелиться над избушкой, двором и даже потянулась к огороду.

«Она меня ищет!» – понял Васька.

Медлить было нельзя.

– Хозяинушко-баннушко! Пусти гостевать-ночевать! – пискнул он и, трижды постучав, ударился всем телом о дверь, чтобы оказаться в укрытии как можно скорей.

Дверь распахнулась, и в нос Ваське ударил умопомрачительный, ни с чем не сравнимый запах только что выпеченного, свежайшего хлеба!

Однако страх оказался сильнее голода: Васька обернулся и приник к дверной щелке, пытаясь разглядеть, улетела Ульяна или все еще реет над огородом в поисках своей жертвы.

– Чего там? – удивился банник.

Проворно подскочил к двери, отодвинул дрожащего Ваську, высунулся – и тотчас отпрянул со словами:

– Ульянка над огородом реет! Ищет кого-то. Уж не тебя ли?

Васька испуганно кивнул. И тотчас спохватился: «Зачем я это сделал? Сейчас он меня выкинет вон. Зачем ему связываться, он и так от ведьм натерпелся, пусть и не от Ульяны, а от Марфы Ибрагимовны, но какая разница, ведьма есть ведьма!»

Однако случилось неожиданное. Банник смело вышел на крыльцо, прикрыв за собой дверь, и вызывающе крикнул:

– Чего тебе возле моей баньки надо, ведьма Ульяна? Сама знаешь – тебе сюда ходу нет, это мои владения!

– Скажи, Кузьмич, – отозвалась Ульяна, – не видел ли ты здесь котишку? Серенького такого, желтоглазого?

– Никого не видал, – буркнул банник. – Я от грозы прятался, во двор не выглядывал.

– Ну, тогда знай: этот котишка – мой. Он мне нужен! Найдешь – хорошо, тогда мне укажешь, где он. А коли станешь ему помогать – смотри, худо будет!

– Мне? – усмехнулся банник Кузьмич. – Мне – худо? Да куда уж хуже-то, а? Хуже, чем твоя свекровь мне подсудобила, уже не будет, потому что быть не может. Так что не пугай, Ульянка! Сама ищи своего котишку где хочешь, а ко мне не лезь. Поняла ли?

И он захлопнул дверь с такой силой, что дрожь сотрясла ветхое строение.

Васька с безнадежным видом сидел посреди баньки.

– Не унывай! – ухмыльнулся банник. – Ульяна хоть и превеликая ведьма, а все же не семи пядей во лбу. Да ей и в голову не взбредет, что мы с тобой дружбу свели. Она сама что с чистой силой, что с нечистой на ножах, ну и думает, что среди наших каждый-всякий готов другому горло перегрызть. Ан нет! Я от ведьм столько претерпел, что очень рад буду, если хоть одну из них в дурах оставлю. Конечно, кабы я мог Марфушке пакость какую-нибудь подстроить, было бы вообще расчудесно, но да ладно, и Ульянка сойдет. Поэтому ешь да пей – и ни о чем не тревожься.

И, видя, что Васька все еще пребывает в растерянности, вдруг поклонился ему в пояс и напевным голосом умильно проговорил:

– Милости просим, гость дорогой, к нашему столу да нашей скатерке. Чем богаты, тем и рады!

Потом Кузьмич указал на перевернутую шайку, на которой была раскинута уже знакомая Ваське ветошка, а на ней лежали ломти восхитительного, дышащего свежестью ржаного хлеба и серебрилась горка соли.

Совершенно невозможно было понять, откуда все это взялось! Васька помнил неприглядные каменные сухарики, которые предложил ему банник недавно… Неужто это они так чудесно посвежели только потому, что он, Васька, теперь гость банника?! Впрочем, даже если так, это всего лишь малая малость из тех чудес и приключений, в которые сегодня вдруг, внезапно, неожиданно рухнул Васька Тимофеев. И если он пережил собственное превращение в кота, разлуку с родными, бегство от вороны, общение с говорящим одноглазым портретом, те испытания, которым подвергала его ведьма Ульяна, скачки под молниями, знакомство с банником – то уж превращение сухарей в мягкий хлебушек тоже как-нибудь переживет… вернее, пережует.

Именно этим Васька и занимался в продолжение следующего получаса. А банник Кузьмич сидел на куче старых веников и смотрел на него с таким умилением и гордостью, словно принимал невесть какую важную персону и угощал ее невесть какими роскошными яствами!

Хотя, сказать по правде, ничего вкуснее этого банного хлеба Васька в жизни не ел!

* * *

Ни Тимофееву-старшему, ни жене его в ту ночь не спалось. Они лежали в постели в своей комнате и прислушивались к шуму, который устроил их сын за стеной. Шел уже двенадцатый час, а Васька все возился и возился. Это было на него совершенно не похоже: обычно он в десять вечера уже спал, зато поутру просыпался в половине седьмого. Но сегодня что-то никак не мог угомониться.

Создавалось впечатление, будто сын играет в мяч: швыряет его то в потолок, то в стены, то бьет им об пол. Удары в пол выходили особенно тяжелыми. Еще удивительно, что нижние соседи до сих пор не пришли скандалить! Наверное, с дачного участка не вернулись.

Конечно, самое простое было бы посмотреть, что делает Васька, а потом просто загнать его в постель. В любой другой вечер Тимофеевы так бы и поступили. Но сегодня они почему-то не могли заставить себя пойти к сыну.

Ими овладел какой-то совершенно необъяснимый страх. Понятно, что ужасно глупо родителям бояться собственного ребенка, однако мама Васьки Тимофеева ничего не могла с этим чувством поделать.

– Не пойму, что с ним происходит, – наконец прошептала она. – На кухне я чуть в обморок не упала, когда увидела, как он ест прямо со стола. Вечером не смогла заставить его почистить зубы. А когда напомнила про душ, он только фыркнул и ринулся из ванной бегом. Плюхнулся в постель и притих. Я думала, он заснул, а тут такое началось…

Она задрожала и сжалась под одеялом в испуганный комок.

Тимофеев-старший диву давался, почему этот загадочный страх жены передался ему. В том, что Васька насвинячил на кухне и не захотел мыться перед сном, не было, конечно, ничего хорошего, но и ничего особенно плохого тоже не было. Ну примет душ утром, какие проблемы, а в то, что он вылизывал стол, Тимофеев, если честно, не слишком поверил. Скорее всего, жене это померещилось, а может, просто преувеличивает. Однако буйство в комнате сына прекратить пора, это точно!

Отец поднялся с постели. Потребовалось сделать над собой усилие, чтобы прогнать оцепеняющую жуть, которая вдруг так и вцепилась в него, когда он коснулся босыми ногами пола. Почудилось, будто встал не на приятно прохладный паркет, а на сырую холодную землю, и под ногами вроде бы даже что-то чавкнуло, как бывает, когда наступаешь в грязь.

Тимофеев озадаченно наклонился и всмотрелся в пол.

Ерунда, конечно, паркет и паркет, чему бы там чавкать?!

Он хотел найти тапочки, однако они, как это обычно случается с домашними тапочками, залетели далеко под кровать, и Тимофеев-старший пошел босиком, старательно убеждая себя, что мороз, который пробегает у него по коже, – это самый обычный ночной озноб, а не дрожь необъяснимого страха.

И вот Васькина комната, из-за двери которой по-прежнему доносятся странные удары то в пол, то в потолок, то в стены.

Тимофеев-старший решительно рванул дверь.

Гроза, нагрянувшая под вечер, давно кончилась. Ветер разогнал тучи. В окно светила луна, и отец смог отлично разглядеть сына, одетого в пижаму.

Нет, Васька не играл в мяч. Он прыгал на стены, носился по потолку, а потом увесисто приземлялся на пол и начинал кататься по нему, то сворачиваясь клубком, то выгибая спину.

Это неописуемое зрелище заставило Тимофеева-старшего отпрянуть в коридор и в ужасе зажмуриться.

Тотчас все стихло, и когда он решился приоткрыть глаза и снова заглянуть в комнату, он обнаружил, что сын стоит, почесываясь, и насмешливо смотрит на отца нагло блестящими желтыми глазами.

Потом, так же нагло ухмыльнувшись, он пошел к постели и прыгнул на нее, свернувшись клубком поверх одеяла.

– Васька… Васька… – ошеломленно пробормотал отец, однако в ответ услышал только ровное и спокойное дыхание, какое бывает у спящего человека.

Тимофеев потряс головой, не понимая, то ли Васька притворяется, то ли все увиденное ему померещилось.

Проще и спокойнее было считать именно так, поскольку иначе выходило нечто, вовсе ни с чем не сообразное!

Уверив себя, что просто перегрелся сегодня, что из-за грозы начались такие скачки давления, которые помутили его разум, и вообще нельзя работать в выходные, а надо давать себе полноценный отдых, Тимофеев-старший отступил в коридор, поплотней прикрыв дверь Васькиной комнаты, – и тут ему снова внезапно померещилось, будто он ступает по чему-то мокрому, грязному, чавкающему.

Он нагнулся, пытаясь что-нибудь разглядеть в слабом лунном луче, падающем из двери спальни, – и онемел, увидев, что ноги его по щиколотку утопают в земле. Стремительно выпрямился, решив, что кровь прилила к голове, вот и почудилось невесть что, – однако обнаружил, что стоит не в коридоре собственной квартиры, а на каком-то странном поле, покрытом холмиками разной высоты и утыканном сломанными деревьями…

То есть это в первую минуту ему так показалось, однако почти сразу глаза привыкли к темноте и Тимофеев понял, что это никакие не деревья, а деревянные кресты.

 

Кресты, которые ставят на могилах. Эти холмики и есть могилы!

То есть он стоит посреди кладбища, вдобавок прямо на какой-то могиле, и босые ноги его по щиколотку утопают в неприятно пахнущей грязи!

Чудилось, ничего более унылого, чем зрелище этого заброшенного кладбища с раскисшей после недавнего дождя землей, оплывшими могилами и покосившимися крестами, освещенными полной луной, и вообразить невозможно. Тимофееву было до изнеможения тоскливо, но страха он почему-то не чувствовал. Он мимолетно удивился этому и порадовался собственной храбрости, однако тотчас понял, что радовался преждевременно…

За спиной послышалось какое-то движение. Морозом продрало кожу на спине, Тимофеев резко обернулся – и оказался лицом к лицу с высокой женщиной в черном.

– Это только начало, – проговорила незнакомка, глядя в глаза Тимофееву так пристально, что ему показалось, будто этот взгляд проникает в его мозг и производит там некое болезненное разрушительное действие. – Дальше хуже будет. Ты у меня так намучаешься, что света белого не взвидишь! Эй, Петр! – крикнула она вдруг, и, хотя Тимофеева-старшего в самом деле звали Петром, ему показалось, что эта странная женщина окликает не его.

И в самом деле… в самом деле откуда-то издалека донесся стон. Похоже было, что кто-то пытается ответить, но не может прорваться сквозь сон, вечный сон.

Один из крестов – как раз тот, напротив которого стоял Тимофеев! – вдруг дрогнул и накренился еще сильнее. Буквы, давным-давно вырезанные на перекладине, затекшие и побледневшие, внезапно вспыхнули красным пламенем, и в этот краткий миг Тимофеев успел прочесть имя: ПЁТРЪ.

Да-да, именно так, с твердым знаком, как писали в старину!

Потом свечение букв померкло, и женщина сказала ему:

– А теперь возвращайся и жди. Скоро я тебя опять сюда приведу. Когда он из могилы выйдет, ты вместо него туда сойдешь!

После этих слов незнакомка рухнула наземь, расползлась клочьями черного дыма и исчезла, а Тимофеев-старший обнаружил себя стоящим в коридоре собственной квартиры.

Его качало, ноги подкашивались.

В панике глянул на них. Ноги как ноги, ни следа могильной грязи на них!

Бред, чушь, дурман, морок!

Привалившись к стене, Тимофеев-старший осматривался, понимая, что стал жертвой ужасного кошмара. Наверное, и впрямь расшалилось давление. Завтра надо обязательно сходить в поликлинику. А сейчас поскорей в постель, лечь и уснуть, забыть о том, что померещилось!

Он отклеился от стены, сделал шаг, другой – и замер. При каждом шаге ему слышалось мерзкое чавканье сырой земли и тихий ехидный смешок, словно кто-то напоминал: «Я здесь, я не отстану от тебя… и это тебе не мерещится – это правда!»

* * *

Ночь Васька Тимофеев провел свернувшись клубочком в той же самой груде березовых веников, где обычно спал банник. На сей раз бывший знахарь Кузьмич уступил гостю обжитое местечко, а сам притулился рядом с давным-давно выстывшей каменкой.

Никаких снов о прежней, человеческой, жизни или о маме с папой Васька, к счастью, не видел, не то от них можно было бы с ума сойти. Вообще, как ни странно, проснувшись, он не хватался за голову этими своими ужасными кошачьими лапами, не рыдал горькими слезами – встал почти спокойным и готовым к действиям по собственному спасению.

Возник один план… правда, весьма сомнительный. Этот план нужно было с кем-то обсудить, но вот беда: обсудить его ни с кем, кроме банника, Васька не мог, а бывший знахарь Кузьмич его намерения ни за что бы не одобрил.

И все же попытаться следовало!

Чтобы набраться решимости, Васька для начала нырнул в ту же кадку, в которую был вчера так бесцеремонно заброшен, хорошенько искупался, вылез, встряхнулся, кое-как обтерся ветошкой, которая в их с банником немудреном обиходе служила и полотенцем, и скатеркой, потом съел кусок по-прежнему волшебно свежего – словно только что из частной пекарни! – хлеба, запил водой и приготовился начинать нелегкий разговор. Однако банник его опередил.

– Слушай, брат ты мой, – сказал он задумчиво, – я тут кое-что надумал… Я ведь не все свои былые знахарские премудрости позабыл за те годы, что в нечистиках пребываю. И ночью кое-что вспомнилось… Может быть, удастся тебя обратно в человека превратить! Только ты должен мне точно, точнехонько обсказать, как обернулся котом. Что именно с тобой ведьма сотворила. Прутиком зачарованным или кнутом-самобоем хлестнула? А не то наузы на тебя навязала? Или по имени кликнула? Видишь ли, колдун, зная имя человека, может запросто сделать его оборотнем, а потому имя необходимо утаивать и называться иным, вымышленным…

– Не было ничего такого, – прервал его Васька. – Палкой или кнутом меня никто не бил, по имени не окликал, а насчет науз сказать ничего не могу, потому что не знаю, что это такое.

– Проделки колдовские да ведьмовские, – с отвращением сморщился Кузьмич. – Чтоб кого-то испортить, нужно взять шерстяную нитку и со злобным заговором навязать на ней восемь двойных узлов. Эту нитку бросают в таком месте, где на нее непременно наступит тот, против кого порча направлена.

– Понятно, – задумчиво кивнул Васька. – Нет, честное слово, никто на меня никаких ниток не навязывал. Этот котенок просто забрался ко мне на колени… и как-то само собой так произошло, что я сделался котенком, а он – мною.

– Еще спасибо скажи, что тебя в рыбу не обратили! – проворчал банник. – А то, знаешь, в проточных водах, а особенно часто в омутах, на глубине, иногда увидишь вдруг рыбу, которая хвостом против течения стоит, а не по воде, как настоящая рыба. Это оборотень, и он раньше тоже человеком был!

– В самом деле, мне еще повезло, – с грустной усмешкой пробормотал Васька. – Не то пришлось бы искать помощи у водяного!

Кузьмич так и передернулся:

– Не знаю я случая, чтоб водяной хоть кому-то помог: он только пакостить да проказить способен. Ладно, домовой поможет, ладно – дворовой, но водяной – никогда! Ну да не о том речь. Что ж за котенок такой был, который тобой запросто обернулся?!

– Ведьма Ульяна говорила, что это ее ученик, – вспомнил Васька. – И она его очень хвалила.

– Ну да, по всему видать, прилежный был ученик, – согласился банник. – Но кто он, природа его какова? Знать бы, двоедушник он, к примеру, или обычный кот, наущенный против человека, или вообще слеплен из могильной земли будто кукла-зловредница?

– А зачем вам знать, кто он такой, этот кот-мальчик? – удивился Васька.

– Брось мне выкать сей же час и немедля! – внезапно рассердился банник. – Терпел я это, терпел, а больше не желаю. Я тебя братом зову, а ты мне выкаешь!

– Извините, я не могу звать вас на «ты», – жалобно ответил Васька. – Ну, это… вы же старше меня… намного… и как-то неуважительно получается… Нет, я не могу, не обижайтесь!

– Конечно, я тебя старше на ого-го сколько, – рассудительно сказал Кузьмич. – Но деду своему ты разве выкал бы?

Васька призадумался.

– Папиного отца я не знал, он умер очень давно, папа еще маленьким был, – наконец проговорил он. – Но когда мой другой дедушка, мамин отец, был еще жив, я его, конечно, на «ты» звал.

– Ну так считай, что я еще один твой дед, – решительно произнес Кузьмич. – Такое запросто могло бы случиться, когда б меня ведьма Марфушка не испортила. Ну так что? Станешь мне дальше выкать или на «ты» перейдем?

– Перейдем, – согласился Васька, не желая обижать банника – своего единственного друга в этом перевернутом мире.

– Ну так переходи! – велел банник. – Скажи: «Зачем, Кузьмич, тебе знать, кто он такой, этот кот-мальчик?»

Васька покорно, хотя и не без запинок, повторил.

– Понимаешь, брат ты мой, – ответил Кузьмич, – знал бы я, кто это чудище – может, смекнул бы, как его осилить. Но как узнать его природу – не ведаю.

При этих словах банник так пригорюнился, что Васька решился открыть ему свой план. Самое подходящее время!

– Я знаю, у кого можно спросить, – осторожно начал он.

– Ага, у ведьмы Ульяны, – ухмыльнулся Кузьмич. – Так она и скажет! Да ты и слова молвить не успеешь, как она тебя прикончит.

– Не прикончит, – качнул головой Васька. – Она сама говорила: «Хотела бы, ох как хотела бы я тебе шею свернуть, да, на беду, сама я тебя убить не могу. Гибель твоя в других руках». Но я не у нее собирался спрашивать.

– А у кого ж тогда?!

– Ну, есть один человек, то есть не совсем человек, а как бы половина… – начал объяснять Васька.

– Не человек, а половина?! – насторожился банник. – Да неужто ты о портрете… неужто ты об Марфушкином портрете речь ведешь?!

Васька робко кивнул, с опаской поглядывая на Кузьмича, почти уверенный, что сейчас тот разъярится настолько, что пойдут Васькины клочки по закоулочкам.

Однако бывший знахарь только сокрушенно покачал головой:

– Нашел подсказчицу! Да ведь Марфушка ведьма еще похлеще Ульяны! Забыл, что она со мной сделала? А от тебя вообще живого места не оставит!

– Да нет, это ты забыл, что она теперь только портрет! – выпалил Васька. – Вдобавок на половинки разрезанный. Когда я пришел, портрет меня жалел, говорил, лучше бы я сюда не являлся… Я так понимаю, у них с Ульяной отношения отвратительные, они друг дружку терпеть не могут. Портрет Ульяне просто подчиняется, подглядывает за моей семьей, а у самого у него жизнь довольно тяжелая: он только и знай слезы льет, аж пол вокруг заплесневел!

Банник довольно захлопал в ладоши:

– Ай да Ульяна! Поделом Марфушке!

– Ну при чем тут Марфушка? – с досадой воскликнул Васька. – Я ж говорю – это только портрет! Той ведьмы, которая вас… то есть тебя, изучиро… ирузочи… то есть которая тебя изурочила, – той ведьмы давным-давно нет в живых! А ее портрет Ульяну ненавидит – значит, возможно, захочет мне помочь.

– Так-то оно так, – пробормотал Кузьмич, – а все ж портрет не чей-нибудь, а Марфушкин! Значит, должен и он быть таким же вредным, какой она была!

Васька утомленно закатил глаза. Конечно, банника понять можно – от этой ведьмы Марфушки он натерпелся выше крыши. И все-таки что-то настойчиво подсказывало Ваське: нужно подружиться с портретом… ну не подружиться, так хотя бы хорошие отношения установить. Это хоть какой-то шанс выбраться из того ужаса, в который он угодил по милости ведьмы Ульяны и кота-мальчика.

Пусть самый малюсенький, но все-таки шанс!

– Кстати, я давно хотел спросить, – вдруг вспомнил Васька, – а ты не знаешь, откуда вообще этот портрет взялся? Написан масляными красками… как мог оказаться настоящий художник в вашей деревне?

– Художника барин из Нижнего Новгорода привез, – усмехнулся Кузьмич. – Марфушка же красавица была несусветная!

– Да, наверное, – прошептал Васька, вспомнив червонное золото кудрей и зеленый глаз – глубокий, точно омут.

– Красавица, несмотря на то что ведьма, а может, как раз поэтому! – продолжал банник. – Барин наш из-за нее совершенно ума лишился. Хотел Марфушку рядом с собой видеть денно и нощно! Влюбился а нее так, что небось женился бы, кабы не был уже женатым и не имел детей. Тогда он и привез в Змеюкино какого-то знаменитого художника, чтобы тот запечатлел Марфушкину красу на вечное барское любование.

– А кто разрезал портрет пополам? Ведьма Ульяна? – не унимался Васька, любопытство которого разгоралось все сильней.

– Вот чего не знаю, того не ведаю, – пожал плечами Кузьмич. – Это небось уже после того случилось, как Марфушка меня сюда определила на вечное жительство. С тех пор только слухи разные до меня доходили. Мол, Марфушкин сын женился на Ульяне и она потом ведьмой стала на смену умершей свекрови, – а как и что было на самом деле, сказать не могу. Одно знаю: от Марфушки добра не жди!

– И все же я попробую, – решительно сказал Васька. – Конечно, плохо мне придется, если Ульяна застанет около портрета…

– Не бойся, не застанет, – буркнул банник. – Я, так и быть, постерегу. Оно, конечно, мне за банный порог ходу нет, но я в дверях стану, в оба уха слушать буду, в оба глаза глядеть. Как зачую Ульянино приближение, сразу знак подам.

– Какой? – с интересом спросил Васька.

– Ну какой-какой… помнишь, как встретил тебя, когда ты первый раз в мои веники сунулся? Годится такой знак?

Васька вспомнил посвист, вполне достойный Соловья-разбойника, Одихмантьева сына, и засмеялся:

– Еще как годится!

Он был страшно рад, что не один, что кто-то поможет ему! И вот он скатился с банного крылечка об одной ступеньке и, помахав на прощанье Кузьмичу, отправился преодолевать сорняковые джунгли.

За ночь они отнюдь не стали проходимей! Трава подсохла только сверху, а у корней по-прежнему было грязно до ужаса, так что, когда Васька выбрался из огорода во двор, вид у него сделался такой, что он приуныл, оглядев себя. Мало того что промок, – вдобавок весь облеплен травой, мелкими листочками, лепестками, семенами…

 

Встречают, так сказать, по одежке. Применительно к нему – по шерстке. Кота с такой грязной шерсткой нормальные люди в дом не пустят – вышвырнут пинком!

А впрочем, у портрета ног нет, пинаться ему нечем. Кроме того, в избе, где портрет висит, царит такое ужасающее запустение и такая стоит грязища, что Марфе Ибрагимовне самой стыдиться надо, а не других стыдить.

Подбодрив себя таким образом, Васька вскарабкался на знакомое крылечко и прошмыгнул через сени. Его грязная шерсть аж топорщилась от страха, лапки буквально подкашивались, и, добравшись до двери в комнату, он чуть было не повернул обратно.

Очень может быть, что и повернул бы, кабы дверь сама собой не распахнулась гостеприимно и оживленный старушечий голос не позвал:

– А, снова явился наконец! Добро пожаловать, Васька Тимофеев!

Васька перелез через порог, и дверь за ним захлопнулась, как бы отрезая путь к отступлению.

Портрет старой-престарой ведьмы Марфы Ибрагимовны смотрел на него единственным глазом из-под морщинистого века, а половинка рта, еле видная среди трещин, морщилась в улыбке – как показалось Ваське, довольно приветливой.

– Входи, пока черная тварь где-то витает, – снова раздался голос. – Хоть словцом перемолвимся, а то вишу тут, понимаешь ли, в полном одиночестве и страшенной скуке! Был раньше домовой, и подполянник был, и кикимора коклюшками[4] стучала по ночам… Да только злобная Ульяна всех повыгнала. Ладно, хоть банника Кузьмича не тронула, у которого ты приютился, да ему сюда ходу нет, ему за свой порог выходить не положено…

– А откуда вы знаете, что я у банника приютился? – изумился Васька.

– Да ты на себя посмотри, – хихикнул портрет. – Нешто непонятно, откуда ты по грязи да через травищу выбирался? С огорода, конечно! А в огороде у меня банька стоит, а там известно кто живет – банник!

Васька перестал дышать.

– Да не бойся, – добродушно усмехнулась Марфа Ибрагимовна. – Я тебя Ульяне не выдам. Пускай сама ищет, где ты прячешься. К тому же я рада, что баннику хоть немножко, да повеселей теперь стало. Ведь это же бывший знахарь Кузьмич, мой старинный друг-приятель…

Сладенького ехидства, звучавшего в голосе портрета, Васька вынести не смог!

– Друг-приятель?! – возмущенно вскричал он. – Значит, это вы его банником сделали по дружбе? Ничего себе! Я бы таких друзей и врагу не пожелал! Вы были ведьмой, злой ведьмой…

И тут же прикусил язык.

Как бы Марфа Ибрагимовна не обиделась и не погнала его вон, отказавшись отвечать на вопросы! А еще она, рассердившись, вполне может рассказать Ульяне, где прячется беглый кот-оборотень по имени Васька Тимофеев…

– Зря ты меня коришь! – обиженно крикнул портрет. – У каждого в жизни свое предназначение. Надо ж кому-то и ведьмой быть, не всем в святые подаваться. И солнышко не всегда светит – ночь тоже надобна! На путь свой, роком назначенный, ступив, мы, ведьмы, с него сойти уже не можем, хоть иногда и рады бы. Вот и маемся до смерти, и даже иногда после нее! А тут всякие коты мне в глаза былыми грехами тычут! Ну-ка, пошел отсюда вон сей же миг!

Васька собрал все силы, чтобы не залиться слезами от разочарования. Ну кто его тянул за язык! Хотя как было смолчать, слушая такое наглое вранье?!

Все пропало. А он так надеялся на помощь портрета…

Васька повернулся и убито поплелся к двери, заплетаясь лапкой за лапку, как вдруг Марфа Ибрагимовна сердито воскликнула:

– Куда собрался?! А ну, воротись немедля! Приходил-то чего ради?

Васька замер, не веря удаче. Потом нерешительно повернул голову и осторожно пробормотал:

– Хотел увидеть маму с папой.

– А зачем? – подозрительно спросила старуха.

– Как зачем?! – изумился Васька. – Соскучился очень. Разве вы не скучали по своим родителям, когда разлучались с ними? Или не разлучались никогда?

– Не только не разлучались, но и не встречались, – буркнула Марфа Ибрагимовна. – Сирота я, не помню ни отца, ни матери, рано померли.

– Ужас какой… – сочувственно шепнул Васька.

– Зато не скучала по ним, не томилась, как ты томишься! – возразила Марфа Ибрагимовна и внезапно брякнула: – Так и быть, покажу тебе дом родной.

Васька, не веря своему счастью, одним прыжком очутился напротив портрета и уставился на него.

– Правый глазок, родименький браток! Покажи левому, что видишь! – прошамкала старуха.

В то же мгновение трещины на портрете разгладились – и дивное лицо золотоволосой красавицы возникло перед Васькой, который не смог сдержать восхищенного вздоха.

Он взглянул в зеленое око – однако ничего в нем не увидел, кроме черного зрачка, в котором сам же и отразился: серый чумазый котишка… смотреть тошно!

– Правый глазок! – повторила Марфа Ибрагимовна мелодичным голосом несказанной красавицы. – Сделай милость, покажи, что видишь!

Ничего не изменилось.

Прекрасное зеленое око сердито прищурилось.

– Ну и пакость же моя вторая половина! – пробормотала Марфа Ибрагимовна. – Кажется, вся моя вредность ведьминская в ней собралась с тех самых пор, как барин по портрету ножом полоснул!

Ничего себе… тот же барин, который был в ведьму Марфушку влюблен до одури и заказал художнику ее портрет, – он же его и разрезал?!

Васька чуть не задохнулся от любопытства и только хотел спросить, как и почему могло такое произойти, однако спохватился и прикусил язык.

Потом спросит. Сейчас не стоит отвлекать Марфу Ибрагимовну. Может, ей все-таки удастся договориться со своей второй половиной?

– Правый глазок, а правый глазок! – умоляла Марфа Ибрагимовна. – Ну потешь меня, родименький браток, ну порадуй, а то тоска берет несказанная – на одном месте висеть, в стенку пялиться. Я эту стенку уже наизусть знаю, до каждой трещинки! И я одна, вечно одна, ко мне даже таракан запечный не заползет, пауки и те давно сдохли. Тебе-то хорошо – тебя к людям отправили, веселее тебе! Ну покажи, что видишь! Ну сделай милость!

Правому глазу, наверное, стало все-таки жаль левого, пребывающего в тоске-печали, потому что зеленое око Марфы Ибрагимовны вдруг сделалось похожим на глубокий омут.

Васька словно бы нырнул в него – и увидел свою комнату…

Правда, узнал ее не без труда. Это же ужас, во что превратил ее новый обитатель!

На диване громоздится какая-то куча-мала из простыней, подушки, одеяла и всевозможной Васькиной одежды, смятой и даже наизнанку зачем-то вывернутой.

Книги валяются на полу, у некоторых оторваны переплеты.

Васькины грамоты за спортивные достижения и за победы на олимпиадах по русскому языку, раньше висевшие на стенах, теперь изодраны в клочья вместе с обоями.

Клавиатура компьютера покачивается над полом на одном проводе.

Монитор лежит экраном вниз.

Сам процессор, к счастью, коту-мальчику сверзить на пол не удалось: «железо» было тяжелое, старое, заслуженное, в свое время, до появления ноутбуков и планшетов, верой и правдой долго служившее еще отцу, – однако беспроводная мышка загнана в дальний угол. Видимо, с ней поганый захватчик жизни Васьки Тимофеева наигрался вволю!

Ну и куда, интересно, смотрят хозяева этой квартиры?! В смысле взрослые, в смысле родители? Если бы Васька в былые времена позволил себе устроить хотя бы половину этого разгрома, с ним вообще неизвестно что бы сделали! А этому самозванцу, значит, все можно?!

Впрочем, Васька благодаря правому глазу портрета немедленно разглядел, что дома нет ни мамы, ни папы, поэтому сделать неизвестно что с котом-мальчиком просто некому.

А вот и он! Вот и паршивый самозванец!

Кот-мальчик стоял у окна и внимательно туда смотрел.

Под окном находился небольшой пустырь, кое-где заросший травой, а кое-где усыпанный кучами песка. С другой стороны окна выходили в самый обыкновенный двор – уродливую коробку между семиэтажками, заставленную машинами до такой степени, что детская площадка, казалось, испуганно съежилась между ними. На эту горку, в эту песочницу и на эти качели никто никогда не ходил – все играли именно на пустыре. Обычно здесь было полно народу: на продавленных ящиках, принесенных от соседнего магазина, сидели мамочки и присматривали за своей малышней, копавшейся в песке. На другом конце пустыря мальчишки гоняли мяч или девчонки играли в бадминтон.

4Подполянник – тот же домовой, только обитающий в подполе крестьянской избы. Вход в горницу, где всем заправляет домовой, подполяннику строго запрещен. Коклюшки – деревянные палочки для плетения кружев. Считается, что если ночью слышен дробный перестук, то это кикимора (жена домового) коклюшками стучит, плетет паутинные кружева.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru