Елена Арсеньева
Дамочка с фантазией
Бог ты мой… Какая жалость, что в фирменных нижегородских поездах не поощряется ночная жизнь и ресторан уже закрыт!
И что получается? Получается, мне некуда деваться, только идти вперед…
То есть назад. Возвращаться в свой вагон, ждать, когда поезд остановится, и уж тогда осуществлять рывок по перрону, надеясь на то, что проводница не сразу соберется меня хватать. А даже если и соберется – ну, я уж как-нибудь вырвусь, заору благим матом, начну звать милицию. Может, и прорвусь.
Если повезет. Если очень, безумно повезет!
Хорошая мысль. Осталось решить, где пересидеть все это время, оставшееся до прибытия во Владимир. Возвращаться в свое купе мне не хочется… нет, я просто не могу вернуться туда! Помнится, когда садилась еще в Нижнем, обратила внимание, что чуть не половина вагона пустует. Вот здесь вроде бы ехали два каких-то типа братана, здесь дама моих лет – такое ощущение, из «новых русских», с брезгливым выражением хорошенького личика, немножко похожая на американского кокер-спаниеля. Отсюда вроде бы выходил какой-то заморенный очкарик, напоминающий бухгалтера крупной, богатой, но скучной фирмы. Еще была какая-то толстая тетка в черном, но я ее не разглядела. Да вот и все! Как минимум три-четыре купе должны быть пусты. Я осторожно дергаю все ручки подряд – не поддается ни одна. То ли излишне осторожничаю, то ли проводница заперла свободные. Скорее всего… То есть прятаться мне негде. Неужели придется все-таки возвращаться к нему?
– Девушка, вы кого здесь ищете? – слышу низкий голос сзади.
Меня словно молния прошивает от неожиданности.
Медленно оборачиваюсь, проклиная себя за то, что не накинула капюшон. С другой стороны, в капюшоне, вся такая скрытная и таинственная, я выглядела бы еще более подозрительно. Воришка, которая хочет пошарить по купе…
Встречаюсь взглядом с плотным невысоким мужчиной. У него темные волосы, темные глаза, густая щетина на лице, отчего щеки кажутся какими-то грязными, и черные усы. На нем синий форменный китель железнодорожника. Неужели начальство какое-то? Ревизор, может? Ну и внешность у него! Скорее его можно принять за поездного грабителя, а не за ревизора! А впрочем, какое мне дело до его внешности? Я размышляю: не поднять ли крик прямо здесь и сейчас? Не отдаться ли на милосердие ревизора, как я собиралась отдаться на волю милиции?
Сама не знаю, что меня останавливает. Может быть, мысль о непременной цеховой солидарности? Этот железнодорожник скорее поверит проводнице вагона, чем мне – что бы она там ни наплела, эта зараза! Поэтому я удерживаю ужасные признания на кончике языка и говорю самым что ни на есть безразличным голосом:
– Свое купе ищу. Я выхожу во Владимире, вот в туалет сбегала на дорожку…
Сама не знаю, к чему я добавляю эти интимные подробности.
– И какое же купе вы ищете? – спрашивает меня ревизор, или кто он там, своим мягким, приветливым голосом.
У меня падает сердце. Еще одно выражение, которое раньше казалось только фигурой речи. Зато теперь я вполне понимаю его смысл – физический смысл!
– Какое купе?.. Третье.
– Да вот же оно, – берется он за ручку двери. – Что ж его искать, если вы рядом с ним стоите?
– А, ну да, – бормочу я, тоже хватаясь за ручку.
Происходит мгновенная необъявленная война. Он пытается открыть купе. Я пытаюсь не дать ему сделать это. При этом мы неотрывно смотрим друг на друга, и я могу наблюдать, как в его темных глазах, только что безразличных, вдруг разгорается легонькая усмешка. Да и усики топорщатся в ухмылке. Довольно ехидной, надо сказать!
– У меня почему-то создалось впечатление, что вы совершенно не желаете вернуться в свое купе, – говорит он негромко. – А у тебя, Лара, нет такого впечатления?
Лара?! На какой-то миг мне кажется, что он назвал Ларой меня, с кем-то перепутав. Вспыхивает мгновенная надежда… но тут же и гаснет, стоит ему отвести глаза и уставиться на кого-то, находящегося за моей спиной.
Оборачиваюсь, уже почти зная, кого увижу.
Точно… она, эта драная пергидролевая кошка с синяками вокруг глаз. «Страшная, страшная…» Да уж! Проводница внушает мне не просто страх, а ужас! Меня трясет от одного ее вида!
– Сойти во Владимире хотите? – спрашивает она почти ласково. – Да пожалуйста, без проблем. Хотите – сойдете. Мы поможем, да?
И тут я перестаю ее видеть. Нет, она никуда не делась, эта чертова Лара, – просто мое лицо зажала чья-то широкая рука.
Чья-то! Да это рука того ревизора, или кто он там! Небольшая, но очень сильная ладонь запечатывает мне не только глаза, но и рот. Да еще каким-то образом зажимает между средним и указательным пальцем мой нос. Теперь я ничего не вижу, не могу издать ни звука, не могу дышать.
Потом он со страшной силой, временами даже поднимая над полом, влечет меня по коридору.
– Быстро! – слышу я его напряженный голос. – Дверь!
Я ощущаю дуновение жара и краешком сознания определяю, что меня протащили мимо титана. Стук двери – и сразу холодно, запах стужи и угля. Мы в тамбуре. Что-то гремит, клацает… порыв ветра… они открыли дверь вагона!
Я догадываюсь, что сейчас произойдет, но эта догадка нисколько не помогает мне. Я просто ничего не в силах сделать для своего спасения, настолько крепок захват. Рука сползла с моего лица, теперь меня держат за плечи и вывернутые назад руки. Вижу тьму, тьму… вижу промельки света… свет несется словно бы наперегонки с поездом…
Страшный толчок в спину! Меня с силой вышвыривают из тамбура. Черная мгла летит в лицо, успеваю подумать: «Сейчас примета сбудется. Я умру!»
И все… и все кончается для меня.
D-x-NV
ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА ПОЛУЯНОВА МИХАИЛА МАРКОВИЧА
(продолжение)
Расшифровка видеозаписи.
– Итак, мы остановились на том, что вы погрузили в багажник колесо и, читаю, «порулили в Ольгино». Что произошло, когда вы там оказались?
– Да я там не оказался.
– Почему? Что случилось?
– Ну, я, значит, двинул через Автозавод. Когда я уже его миновал…
– То есть вы ехали в объезд, через мост, который ведет к поселку Окский, а не по городу? Почему?
– Мне велел так ехать Буса. Я не знаю почему, он не объяснял, а я не спрашивал.
– Вам не показалось странным, что вас заставляют делать такой крюк ради какого-то колеса?
– Нет, а что? В городе вечно пробки, у нас же как снегопад, так по центральным улицам не проедешь, потом на проспекте Гагарина всегда на светофорах качаешься. А через Автозавод отличная дорога, мост вообще просторный, а что долго, так еще неизвестно, где короче ехать.
– Итак, мы остановились на ваших словах: «Когда я уже его миновал…»
– Что?.. А, ну да. Когда я его проехал и скоро должен был повернуть к мосту на тот берег, зазвонил мобильник.
– У вас есть мобильный телефон?
– Нет, я его грохнул недавно, в смысле, уронил по пьянке, а новый не купил. Мне Роман дал свой на время поездки, сказал, вдруг что-то изменится, не в Ольгино надо будет ехать, а куда-то еще. Он велел, чтобы я телефон положил в «бардачок» и не трогал без надобности, пока тот не зазвонит. И вот он зазвонил. Это был Роман, он сказал, что в Ольгино ехать не надо, чтобы я от моста повернул сразу не налево, к городу, а направо, на заправку, и там остановился. Чтобы сделал вид, что у меня возникли проблемы с колесом и я будто достаю запаску.
– Вы не спросили его, в чем дело?
– Спросил. Он ответил, что у них там какая-то накладка с временем, поэтому им удобнее забрать у меня колесо возле Доскина. Я сказал, что все сделаю, и поехал, куда мне велели.
– А у вас не возникло удивления, что вокруг какого-то несчастного колеса столько суеты?
– Нет.
– То есть вам в этой истории ничего не казалось странным?
– А что тут странного? Мало ли у кого какие приколы, верно?
– И вам не хотелось посмотреть на колесо поближе, рассмотреть его получше?
– Да нет, а зачем? Какое мое дело?
– То есть вы уверяете, что ехали всю дорогу не останавливаясь, не открывали багажник, не трогали колесо?
– Нет, я спешил, зачем время терять?
– Хорошо, предположим. И что было потом?
– Ну, я поехал, куда мне велели, подрулил к заправке и только встал там, как ко мне подъехали Буса и Ромка. Мы сняли с «мерса» одно колесо, взамен поставили то, которое я привез, а снятое положили ко мне в багажник, и Буса сказал, что он даст мне еще сто баксов, если я опять сгоняю к тому же гаражу и там его оставлю. Я согласился, только спросил, когда он со мной расплатится. Он пообещал, что Роман даст мне деньги, как только колесо будет в гараже. После этого мы с Бусой попрощались, сели с Романом в мою тачку и опять поехали через мост на Автозавод и в Сормово.
– Куда поехал Буса?
– Этого я не знаю. Когда мы уезжали, он погнал «мерс» к колонке – видимо, хотел заправиться.
– Вы не спрашивали у Романа, что значит вся эта история?
– Спрашивал. Он ответил, чтобы я не задавал глупых вопросов, если хочу иметь стабильный и хороший заработок. Я подумал, что и правда лучше помалкивать, что не мое это дело.
– Когда вы получили оговоренную плату?
– Как и договорились, когда доставили колесо в гараж. На этот раз мы просто въехали во двор, Роман позвонил по мобильнику, сказал, мы тут, и из подъезда вышел тот мужик, открыл гараж, мы положили туда колесо и уехали.
– Как Карташов обращался к неизвестному мужчине? Как его называл?
– Никак. Просто сказал: «Мы тут». И все, отключился.
– А когда Роман вам описывал того человека, инструктировал для первой встречи, он этого мужчину как-то называл?
– Да вроде нет… Просто говорил: «Будет мужик такой толстый, небритый…» Хотя он меня предупредил, чтобы я не опаздывал ни в коем случае, а то, говорит, шеф уйдет. Ну, я думаю, он это в шутку сказал. Дядька никак не был похож на шефа.
– Когда этот человек появился, они здоровались с Романом?
– Нет. Ни слова не сказали ни тот, ни другой. Мужик достал колесо из багажника, сам закатил его в гараж, закрыл на замок, а потом пошел домой.
– То есть у вас создалось впечатление, что он живет в том же подъезде, из которого вышел?
– Ну да, а как иначе? Он так быстро вышел, может, живет на первом этаже, я не знаю.
– Вы можете более подробно описать этого человека?
– Ну я уже говорил… Он такой не слишком высокий, примерно с меня, где-то метр семьдесят или метр семьдесят два, но полный, плечи покатые, пузень… в смысле, животик есть. Но сильный, это сразу видно, колесо от «мерса» не самое маленькое, он его одной левой таскал. На нем была вязаная спортивная шапочка серая, из-под нее сзади черные волосы торчали, на щеках щетина, под носом усы. Правда, он в основном прятал лицо в шарф, но, в общем-то, я его разглядел.
– Вы могли бы опознать этого человека при встрече?
– Не знаю, наверное.
– Посмотрите, на этих фотографиях его нет?
– Определенно нет. У него черные глаза с мешками под ними, вот что я еще запомнил. Может, с печенью что-то? Или с почками? Странное впечатление произвело на меня его лицо. Какое-то немытое. Не знаю, почему мне так показалось.
– Я сейчас задам вам два вопроса, которые уже задавал прежде. Но мне необходимо выслушать ваш ответ еще раз. Итак, вопрос первый: вас в самом деле не удивили ни странная, подозрительная работа, для выполнения которой вас привлекли, ни чрезмерно высокая оплата, ни обстановка явной секретности, в которой вам пришлось работать?
– А что такого?
– Отвечайте на вопрос, пожалуйста.
– Ну я уже говорил, что мне ничего странным не казалось. И подозрительным тоже.
– Вопрос второй. По пути на место встречи с Бусой вы ни разу не останавливались, не смотрели на колесо, которое вас попросили отвезти?
– А чего на него смотреть? Что я, колес не видел? Короче, не смотрел.
– И последний вопрос. Как вы расстались с Романом Карташовым?
– Нормально. Он попросил довезти его до площади Горького, сказал, что пойдет в тренажерный зал. А я поехал домой. Вот и все.
* * *
– Справочная уже не отвечает, – с досадой произнес Валентин, швыряя трубку. – Чего ж ты хочешь? Третий час ночи! Нормальные люди давно спят. Может, пойдем и мы наконец, а, золотко? Ну сколько можно искать вчерашний день, не понимаю! Мне все-таки завтра, вернее, сегодня, работать, а вечером в Москву ехать!
– Ага, – рассеянно отозвалась Валентина, сидевшая на полу, среди разбросанных черно-белых фотографий. – Бли-ин… Ну у кого может быть телефонный справочник с личными номерами, а?
– У Володьки есть, – зевнул Залесский. – Точно, есть. Но его самого дома нету.
– Вечно его нету, когда нужен до смерти! – рассердилась Валентина. – Но как же быть, а? Я до утра не до-живу.
– Да что ты можешь сделать, скажи, пожалуйста? – простонал муж. – Ну, позвонишь этому своему Олегу Пластову, и что ты ему скажешь? Напомнишь боевое прошлое в деревне Пильно? Выразишь сочувствие? Думаешь, ему после такой трагедии будет до совместных приятных воспоминаний? У него сейчас есть заботы поважнее, можешь мне поверить.
В голосе его прозвучали непривычно раздраженные нотки, и Валентина воззрилась на мужа не без изумления:
– А ведь ты ревнивец, Залесский!
– Может, я и ревнивец, – рявкнул муж откровенно зло, – а ты… я вообще не знаю, кто ты. У человека жуткая трагедия, у него сын погиб страшной смертью, да на фиг ему это надо – слышать твой прочувствованный голос?! Уже месяц прошел или даже больше, у него только-только начала рана затягиваться, а тут ты влезешь невесть откуда. Тем паче – в такое время, когда все нормальные люди спят или пытаются уснуть. И вообще, я тебе удивляюсь, золотко. На твоих глазах сегодня девку молодую убили, жестоко убили – беременную, твою пациентку, тебе этот ненормальный опер чуть ли не уголовщину шьет, а ты хоть бы хны, девчонку даже не вспоминаешь, хотя у тебя вон на шубе и рукавичках кровь ее, я же видел. А ты вдруг вцепилась в воспоминания столетней давности, хочешь тряхнуть стариной – не знаю зачем. Не нужны Пластову ни соболезнования твои, ни мемуары, понимаешь ты это или нет?
Валентина сидела, не поднимая головы, покорно слушая отповедь мужа и вяло перебирая фотографии. Вот точно такая же фотка, как та, что напечатана в газете. Она ее сразу узнала. Сделана фотография именно что сто лет назад… вернее, шестнадцать – на дне рождения Олега, который они отмечали в татарской деревне Пильно, куда Валя Залесская (нет, в ту пору еще Кукушкина!) приехала на практику после мединститута. Она была просто счастлива увидеть Олега Пластова, который кончал лечфак двумя годами раньше. Они были мельком знакомы в институте, но тут, в этой богом забытой татарской глуши, встретились как самые родные и близкие люди. Для Валентины Олег был и наставником, и гидом, и переводчиком, он да его первая жена Роза Шарафутдинова, которую он в Пильно нашел – там и потерял: Роза умерла от родов. Валентина тогда лежала со сломанной ногой на вытяжке. Сорок пять суток пяткой к потолку, в гипсе! Врагу не пожелаешь. Роды у Розочки принимал совсем молодой врач, неопытный… Его вины в смерти Розы и ребенка не было, но долгие годы потом Валентину не оставляла мысль, что, окажись она на месте этого неловкого мальчишки, Розу удалось бы спасти. Они были такими друзьями в те годы! Казалось, их невозможно разлучить. А смерть разлучила… После отработки Валентина вернулась в Нижний совсем другая – с седой челкой (кроме смерти Розы, многое там еще произошло, что хотелось забыть и не вспоминать) и такая худая, что юбку вокруг себя можно было обернуть дважды, только на булавках и держалась. А потом долгие годы ей снился один и тот же сон: как она, только что приехавшая докторша, ничего не знающая, ничего еще не понимающая, идет по деревне от больницы к почте. На крыльце почты стоят татарки в своих ярких платках и мягких чувяках, которые Валентине сначала казались ужасно странными, и только потом она расчухала, какая же это удобная обувь! Стоят, значит, татарки и смотрят на Валентину, бормоча между собой: «Маэм, маэм…» Валентина ничего не понимает, но улыбается им во весь рот. А сама думает: ну что я улыбаюсь, как дура, может, они меня костерят на все лады! И вдруг раздается ласковый, чуточку усталый голос Розы: «Дурочка, да они же тебя хвалят, нравишься ты им, понимаешь?» Почему-то этот простой, даже очень милый сон доводил ее до таких слез, что с трудом удавалось успокоиться.
Валентина только-только вышла из больницы, еще с палочкой передвигалась, когда Олег уехал из Пильно. Отвел сороковины по жене и вернулся в Нижний. Краем уха от общих знакомых Валентина изредка слышала, что Олег живет нормально, снова женился – на женщине с ребенком. Рассказывали, что приемный сын у него – очень толковый парнишка, а жена вроде больная, но живут они дружно… Они больше не виделись все эти годы, да, по сути дела, Валентина почти не вспоминала старого друга, но сейчас казалось – спать не сможет, если не поговорит с ним, если не скажет, до чего же потрясена случившимся!
А может быть, Валька-зануда прав? И нужны эти выражения соболезнования только ей? А Олегу они вообще ни к чему? Может, Валентинин звонок его вовсе не утешит, а только напомнит о старой боли – неведомо, утихшей или нет, потому что он очень сильно Розу любил, безумно, и горевал так, что едва не погиб от тоски по ней. И надо же было случиться, чтобы в квартире его приемного сына, ставшей могилой молодого парня, уцелела именно эта старая фотография! Роза давно в могиле; Олег вторично похоронил родного человека… Ничего себе! «Будем надеяться, что хотя бы эти красивые девушки избежали в своей жизни бед и потрясений, которые не обошли стороной ни самого Олега Пластова, ни его семью!» – так написано в газете. Очень страшно, между прочим, написано… По сути дела, только она, Валя Кукушкина-Залесская, одна из всех троих пока что обходилась в жизни без серьезных бед и потрясений. Но разве не потрясение: наткнуться на эту статью, на эту фотографию в кабинете опера, который допрашивал ее по поводу жестокого убийства молоденькой девушки!
Неужели Валька не понимает, как задело жену сегодняшнее смешение этих трагедий?
Ой, ладно придираться к хорошему человеку. Валентин и так чуть жив, бедняга. Совсем отупел от происшествий, которые на него обрушились. Небось всерьез трясся, что товарищ Комзаев вдруг возьмет да и отправит его любимую женушку на нары!
– Ладно, солнышко, – пробормотала Валентина со всей возможной в такое время суток, после таких пертурбаций, супружеской нежностью. – Ты прав – пора спать, родной мой. Иди ты первый в ванную, а я тут все пока соберу, ладно?
Потрясенный ее покладистостью, Залесский замер было, потом сверкнул на Валентину, можно спорить, повлажневшими от умиления глазами и на рысях, пока своенравная дама не передумала, понесся включать газовую колонку.
Да что уж тут думать-передумывать! Некогда уже. Завтра к восьми на работу. Если сегодня Валентина работала в вечернюю смену, то завтра придется выходить в утреннюю. И первые больные, конечно, припрутся ровнехонько к восьми, и с первых минут рассядется по стульчикам-диванчикам в коридоре длиннющая очередь, и никто даже знать не захочет о том, какие потрясения пережила накануне доктор Залесская.
Сколько там, на часах? Мама дорогая! Три! Хоть бы немножечко поспать перед тем, как снова полдня смотреть в телевизор!
Пардон, конечно. Кто-то не знает? Гинекологи называют «телевизором» смотровое кресло. Они ведь все жуткие циники, гинекологи, – что женщины, что мужчины. Особенно женщины! На эту тему Олег Пластов когда-то острил, насчет полного отсутствия романтики у Валентины, и радовался, что Розочка у него педиатр, то есть еще сохранила какие-то детские, романтические иллюзии насчет отношений полов…
Зазвонил телефон.
Мгновение Валентина тупо на него смотрела, недоумевая, кто может возникнуть среди ночи, потом схватила трубку:
– Алло?
– Валентина? Это ты? – спросил мужской голос.
И она, дура, была до такой степени зациклена на мыслях об Олеге Пластове, на воспоминаниях о нем, что заорала как ненормальная:
– Олег! Это ты, Олег?
Воцарилось затяжное молчание, потом чрезвычайно вежливый голос растерянно проговорил:
– Ради бога, извините за такой поздний звонок. Я, видимо, номером ошибся. Спокойной ночи, извините меня еще раз, пожалуйста.
Послышались гудки.
– Бли-ин… – протянула Валентина, несколько раз не сильно, но все же чувствительно ударяя себя по голове. – Ну не блин ли, а? Это ж Володька Долохов звонил! Наверное, приехал домой, увидел со двора, что у нас свет горит, и решил отметиться. Что он обо мне подумает, интересно знать?!
Да, интересно… Небось Долохов решит, что ненароком проник в тайну ветреного девичьего сердца своей соседки, и будет мучиться вопросом, как с этой тайной стыкуется существование Вальки Залесского, его наипершего и наилепшего корефана.
И Валентина поспешно принялась накручивать номер долоховского квартирного телефона, чтобы как можно скорей загладить дурацкое недоразумение. Однако в ответ услышала череду бесконечных гудков: к телефону никто не подходил. Зато в трубке как минимум дважды раздались характерные щелчки, означающие, что кто-то пытается прозвониться на их номер по межгороду. И тут наконец-то до Валентины доехало: так ведь Долохов небось не абы куда подался, а в командировку отбыл. И сейчас звонит оттуда друзьям и соседям по какому-то, надо полагать, неотложному делу.
Положила трубку – и тотчас телефон разразился звонками.
– Алло, Володька, это ты? – завопила Валентина.
– Ну, я, – отозвался знакомый долоховский голос, как ей показалось, с некоторой предосторожностью. – Слушай, я тут…
– Ты извини, я просто ждала звонка от одного друга, то есть это не мой друг, а Валькин, но Валька в ванной, вот я и схватила трубку, как ненормальная, понимаешь? – начала Валентина залатывать прорехи в своей репутации.
Чего там! Нынче даже девственную плеву вовсю латают, вновь делают из гулящих девок невинных девиц, так что как-нибудь и репутацию удастся спасти.
– Ага, значит, вы еще не спите? – Голос Долохова явственно повеселел.
– Пока даже не ложились, – сообщила Валентина.
– Вот и ладненько, тогда я не буду извиняться, что разбудил и все такое, – хмыкнул этот нахал. – А теперь ты мне Валю к трубочке позови.
– А я тебе уже как бы и не нужна? – обиделась Валентина. – Прошла любовь, завяли помидоры?
– Сначала суровые мужские игры, но до тебя, моя черешня, тоже дойдет черед, – нетерпеливо бросил Владимир. – Да позови ты наконец Вальку, слышишь?
Что-то у него там горит, догадалась Валентина. Причем горит настолько сильно, что привычное балагурство кажется наигранным, как бы обязаловкой, призванной лишь успокоить Валентину. Однако чует ее сердце, что потом придется-таки поволноваться.
Она передала трубку мужу, который вышел из ванной уже в пижаме, благоухая «Новым жемчугом», а сама никуда не пошла: снедало любопытство. Интересно, что там за мужские игры?
Судя по выражению Валькиного лица, игры были какие-то непонятные. И в то же время очень серьезные, потому что его откровенная растерянность постепенно сменилась не менее откровенным испугом. А впрочем, тут же лицо мужа стало настолько равнодушно-замкнутым, что Валентина поняла: от нее сейчас что-то будут скрывать. Главное, во все это время Валька не проронил ни слова – наверное, Долохов нарочно попросил, чтобы он воздерживался от комментариев: знал, что жена друга будет их подслушивать.
Валентина это и делала. Ловила выражение мужниной физиономии (ряд волшебных изменений милого лица!) и терялась в догадках.
– Володь, ты уверен… – разомкнул наконец губы Валька, но тут же стиснул их покрепче, выслушивая новую тираду соседа. – Хорошо, я все понял. Но это часа четыре как минимум, ты отдаешь отчет… Конечно, может быть, встретимся и раньше, если с дорогой все в порядке. Ну ладно, не будем загадывать. Все, выезжаю. До встречи!
Валентин медленно опустил трубку на рычаг, постоял немного, хмуря лоб, но, такое впечатление, не досадливо, а просто-напросто сосредоточенно, и наконец-то взглянул на ошеломленную жену. И начал расстегивать пижамную куртку.
Тут у Валентины прорезался голос.
– Куда ты собрался, Христа ради! – воззвала она с таким изумлением, что Залесский, как ни был озадачен, невольно ухмыльнулся:
– Не я, золотко. Мы. Это мы с тобой собрались срочно выехать на помощь боевому товарищу.
– Что-о? – возопила Валентина, положительно не веря ушам. – Мы? Едем? Сейчас?! И далеко?! Зачем?!
Валентин объяснил – гораздо более коротко, чем это делал Долохов. Наверное, кое о чем он умолчал, кое-что пропустил. Но Валентине хватило и этого немногого, чтобы понять главное: на завтрашний прием она придет, не поспав нынче ночью ни единой минуты.
Если вообще придет, конечно…
Картотека
«НОЧЬ ЛЮБВИ ЧРЕВАТА…
Вчера в Пятую градскую больницу среди ночи ввалился перепуганный мужик с дамой на руках. Дама (завернутая в простынку, под которой и нитки не оказалось!) не подавала признаков жизни. Мужик был изрядно пьян, одет весьма условно: в футболку, плавки и ботинки на голые ноги. Видимо, в его автомобиле (открывавший ему больничную дверь охранник обратил внимание, что у визитера весьма побитая «копейка») хорошо работало отопление. А может быть, он находился в состоянии такого шока, что и внимания на холод не обратил.
Да уж, шок имел место быть, и какой! Мужчина плакал слезами, натуральными слезами, и умолял спасти Катюшу. Врачи приемного отделения, сердца у которых, по меткому определению одного из них, «давно обросли шерстью», были искренне растроганы горем супруга. Правда, сочувственно поджатые губки медсестер порою расплывались в улыбках, а иногда барышни и вовсе не могли сдержать хохот, особенно когда сей человек начинал стенать и вопить, приговаривая: «Спасите Катюшу! Не могу поверить, что наша любовь станет причиной ее гибели!»
Постепенно, в ходе ненавязчивых расспросов и случайных обмолвок, выяснилось, что это вовсе не любящий супруг привез полечить свою обмершую в процессе исполнения супружеских обязанностей половину. Оказывается, мэн подвозил даму, голосовавшую при дороге, затем снял свою случайную попутчицу (или она его, это уж как угодно!), пригласил к себе домой. Ну, выпили, то-се, как принято выражаться. И завалились в койку. Однако в середине приятного процесса дама вдруг начала задыхаться, хрипеть, забилась в судорогах, изо рта у нее пошла пена… Любовник стал тормошить партнершу, даже щекотал ей пятки, поскольку в процессе любовной игры успел выяснить, что она боится щекотки. Все было напрасно! Тут наш герой смекнул, что дело плохо, завернул даму в первую попавшуюся под руку простынку и ринулся искать медицинской помощи на собственных колесах, рассудив, что «Скорую» можно и не дождаться. А может быть, в нем сработал элементарный инстинкт самосохранения. Ведь врачам «Скорой» стал бы известен его адрес, теперь же страстный любовник-убийца (может быть, и невольный!) остается безвестным следствию.
Я не сказал еще? Ну так вот! Лишь только стало понятно, что налицо гипертонический криз и первые реанимационные меры не дают эффекта (а может статься, не дадут и последующие!), как чел в трусах сообщил, что ему срочно понадобилось в туалет. И проследовал в том направлении. Однако в приемный покой он больше не вернулся. Кстати, если кто-то убежден, что налицо некое чудо (к примеру, персонаж этой трагикомической истории просочился в канализацию), он ошибается. Как показал охранник, крайне встревоженное существо мужского пола рысцой пробежало к «копейке», село за руль и уехало в неизвестном направлении. Номера «копейки» охранник (разумеется!) не заметил. Цвет вроде бы синий. А может, зеленый. Или мокрого асфальта – не исключено, кстати, что и вишневый. То есть наш Казанова в желтых трусах канул в неизвестность! Да, единственная точная его примета – ядовито-желтые трусы. Эту примету почему-то зафиксировали поголовно все. К трусам оказалось приковано внимание как женского (понятное дело!) персонала приемного покоя, так и мужского (а вот это поневоле наводит на некие размышления).
Неизвестной величиной в этой истории остается и дама, усопшая во время приятного времяпрепровождения (см. фото). Ее приметы: рост 164 см, вес около 80 кг, волосы рыжие, тело усыпано веснушками, на лице их нет. Черты лица правильные. К числу особых примет может быть отнесено то, что собственные брови у дамы практически отсутствуют, а на их месте – не более чем татуировка. Таким же образом обведены контуры век. Плачущий партнер по сексу называл ее Катюшей, однако далеко не факт, что это ее подлинное имя. Если кто-то узнает сию особу на посмертной фотографии, просьба сообщить по телефону 02, или в приемный покой Пятой больницы, или в редакцию нашей газеты».
Из газеты
«Жизнь нашего города»
* * *
Да, все могло сложиться иначе, успей он проскочить раньше поезда, или, наоборот, задержись на переезде чуток, или не вздумай спрямить путь и проехать по знакомому зимнику вместо шоссе, или просто смотри он в другую сторону, когда мчался параллельно железной дороге, параллельно поезду Нижний – Москва, причем двигаясь какое-то время с равной с ним скоростью!
Нет, Долохов совершенно не жаловался на судьбу. Напротив, благодарил ее. Все-таки не каждый день выпадает такое потрясающее событие, как жизнь человеку спасти. В буквальном смысле слова. Ведь что с ней сталось бы, с этой бедолагой? Замерзла бы в сугробе, это как пить дать. И если бы даже пришла в сознание, что бы она делала? Куда подалась бы? Где искала бы помощи? Вообще хватило бы у нее сил добраться до дороги?
Он сбросил скорость, обернулся к заднему сиденью и мельком глянул на свою невольную попутчицу. Конечно, в сознание она не скоро придет, но, насколько Долохов смог установить при беглом осмотре, «повреждений, несовместимых с жизнью», как пишут в милицейских протоколах, у нее нет. Руки-ноги целы, голова тоже, лицо не повреждено. Ну, волосы были забиты снегом, но теперь снег растаял, волосы уже просто влажные. Ей повезло дважды, этой незнакомке: во-первых, поезд уже сильно-таки сбросил скорость на подступах к городу, во-вторых, она угодила при падении в сугроб. Если бы та сволочь, которая ее столкнула, вернее, сбросила с поезда, спустилась чуть ниже по ступенькам, женщина упала бы на насыпь и пострадала сильнее. Может быть, вовсе разбилась бы или даже оказалась затянутой под колеса. Но сволочь явно боялась свалиться сама, поэтому так и вышло, что жертва угодила в сугроб, наметенный под насыпью. И провалилась туда чуть не с головой, Долохов ее с трудом вытащил. Да и пробрался он к ней с трудом, сам то и дело утопая в глубочайшем снегу. И его почему-то не оставлял при этом страх, что вот-вот из темной дали, куда умчался состав, вдруг появится свет, раздастся грохот, поезд вернется задним ходом, и из восьмого вагона (каким-то чудом он успел – не номер заметить, конечно, и не порядок посчитать, а успел зафиксировать то, что вагон находился перед рестораном, стало быть, был восьмым) выскочит тот мужик (вышеназванная сволочь!) и ринется прямиком по сугробам – отыскивая свою жертву. Быть может, он успел заметить, что жертва упала удачно, а значит, может остаться жива, очухаться, добраться до людей, поднять тревогу…
