Елена Арсеньева
Красавица и Чудовище (Иоанна Грудзинская – великий князь Константин)
Санкт-Петербург,
1801 год
– Ну да, господа, ну да, ну я признаю это! – с капризной ленцой протянул красивый молодой человек в форме кавалергарда. – Она была моей, и не единожды. Как человек воспитанный и учтивый, я не мог поступить иначе. Дама от меня была без ума, она проходу мне не давала. Мне оставалось только одно – немедленно удовлетворить ее желание. И я его, клянусь, удовлетворял до тех пор, пока едва замертво не упал. Ох и жадна… Ох и жадна эта Ан-на… – скабрезничал он, тонко усмехаясь и глядя на собравшихся такими искренними, такими честными глазами, которым совершенно невозможно было не поверить. И только люди более проницательные и опытные могли бы сказать, что искренности и честности такой степени просто не существует в природе.
Вообще во всей этой сцене было что-то ненатуральное. Счастливый любовник публично хвастался своей победой. Ну ладно, времена рыцарства, говорят, давно канули в Лету, мужчины сделались болтливее иных кумушек, но если ты овладел сердцем (и, как уверяешь, телом!) не кого-нибудь, а великой княгини, супруги цесаревича, то не разумнее ли и приличнее было бы помалкивать о такой победе? Ну, ежели тебя так уж распирает гордость, то исповедуйся ближайшим друзьям, о которых ты знаешь, что они ни словом никому не обмолвятся и не станут осквернять доброе имя согрешившей дамы болтливыми языками. Этак ведь и приличнее, и гораздо безопаснее для тебя будет. Рогоносец-то… ого-го кто! Брат государя! Не лучше ли поостеречься? Но болтать принародно… а самое главное, описывать интимные прелести своей дамы в присутствии Нефедьева, Чичерина, Олсуфьева и других близких друзей ее супруга, великого князя Константина… Ну, тут надо быть сущим самоубийцею!
Впрочем, штаб-ротмистр кавалергардского полка Иван Линев самоубийцей себя отнюдь не ощущал. Он словно бы и не сомневался в своей безнаказанности. Он продолжал трепать языком, а означенные друзья обманутого супруга смотрели на него с явным одобрением. Вообще человек приметливый мог бы сказать, что Линев сейчас более всего напоминает прилежного ученика, сдающего трудный экзамен, ну а приятели великого князя – благосклонных экзаменаторов. Или смахивает Линев на дебютанта, играющего ответственную роль под присмотром опытных режиссеров…
А впрочем, играл он весьма правдоподобно. Настолько, что эхо сего дебюта отозвалось на другой же день в Мраморном дворце, который был отведен под резиденцию великого князя Константина и его жены Анны Федоровны. Ни свет ни заря туда заявилась, клокоча, словно перекипевший самовар, вдовствующая императрица Мария Федоровна и обрушилась на невестку с такой яростью, что, право, если бы она прямо с порога облила Анну крутым кипятком, та чувствовала бы себя лучше!
– Вы развратны! Вы чудовищны! Преступная жена! Боже мой, я знала, я с первой минуты знала, что он не принесет добра, этот брак! Старая дура накануне смерти выжила из ума, она всех нас держала в кулаке, я не могла возражать! Хотя ведь это очевидно, что принцесса из Кобургского дома не может быть приличной женщиной! Только девушка из Вюртембергского дома, из которого происхожу я сама, может составить счастье всей жизни человека, как я была счастьем незабвенного Паульхена!
Паульхеном вдовствующая императрица всю жизнь называла своего мужа Павла, счастье которого она якобы составила, но который при этом всю жизнь имел фавориток. Под «старой дурой» подразумевалась покойная императрица Екатерина Алексеевна, известная как Екатерина Великая, которая устроила браки своих внуков: сначала Александра, потом и Константина. Сама Мария Федоровна некогда звалась Софьей-Доротеей-Луизой, принцессой Вюртембергской, а этот незначительный герцогский дом Германии имел какие-то стычки с домом Саксен-Кобургским, откуда, как уже можно догадаться, происходила великая княгиня Анна Федоровна, прежде именовавшаяся Юлианой-Генриеттой-Ульрикой.
Развратное чудовище. Преступная жена. Анна, которая жадна…
Ни одно слово в этих обвинениях не было правдой. Это была клевета, гнусная клевета, которая обрушилась на Анну с ведома, поощрения и одобрения ее собственного мужа, великого князя Константина, второго сына покойного императора Павла I и брата нынешнего государя Александра I.
Цесаревич Константин…
Вот уж кого можно было с полным основанием назвать развратным чудовищем!..
Варшава, 1820 год
Константин с досадой дернул шеей: вдруг стал натирать воротник парадного мундира. Он украдкой провел пальцем между шеей и воротником и тотчас опустил руку, приняв привычный величавый вид. Оно конечно, до богоподобного брата Александра ему далеко, как пешком до Африки, а может, и еще дальше, однако и он, по отзывам некоторых друзей и особенно дам, имеет нечто царственное в осанке, в развороте плеч, его лицо, быть может, и не блещет холодной красотой греческой или римской статуи (вся мужская красота в их семье досталась Александру и Николаю, которые со званиями императоров уживались так же легко и привычно, как Юпитер – со званием Громовержца), зато имеет, безусловно, приятные, правильные черты, в нем присутствует неудержимая сила, которая всегда привлекала прекрасный пол. Привлекала, привлекала! Некоторые дамы по нему с ума сходили. И она, Иоанна… Она смотрит на него так нежно… Правда, спешит как можно скорее опустить свои чудные глаза. Стыдится той страсти, которую встречает во взгляде Константина, той страсти, которая ответно вспыхивает и в ее глазах. Но спустя какой-нибудь час ей уже нечего будет стыдиться. Ведь супруги и должны смотреть друг на друга с любовью и страстью!
Боже мой, да неужели такое возможно? Неужели Иоанна Грудзинская любит его? Неужели жена вообще может любить своего мужа?! Весь опыт его предыдущей жизни подтверждал обратное.
Санкт-Петербург, 1796 год
В голубеньких глазках малышки Юлианы-Генриетты Саксен-Кобургской пока что не светилось никакой любви. Прибыв в Россию, она была просто веселой девчонкой, еще не способной на чувство к мужчине. Причем гляделась и держалась такой уж провинциалкой… Теща его, с угрюмой усмешкой вспомнил Константин, больше напоминала не герцогиню, а заштатную мещанку. Ни наряда, ни манер, ни красоты. Дочки были милы прежде всего своей молодостью и очаровательно наивны. Так, чуть ли не на следующий день после знакомства с блестящим двором Екатерины Юлиана уже вполне освоилась и так обрадовалась, что отныне жизнь ее будет протекать среди этого утонченного сверкания, что подошла к великой княгине Елизавете Алексеевне, посмотрела в ее прелестное, очаровательное лицо и, ущипнув за ушко, весело сказала:
– Душенька!
Елизавета, которая обожала такую вот нежную простоту в обращении, пришла в восторг. Императрица Екатерина добродушно расхохоталась, хотя и подумала: «Красива, но плохо воспитана!» Мария Федоровна была скандализирована и сделала огромные глаза. А Константину стало отчего-то тоскливо. Девчонки-простушки его нисколько не интересовали. Какая жалость, что графу Андрею Кирилловичу Разумовскому, русскому посланнику в Вене, не удалось высватать Константину дочку своей бывшей любовницы, неаполитанской королевы Каролины-Марии. По слухам, королева славилась своей развратностью. Может быть, она научила бы кое-чему свою дочь? Как всех мальчишек, воспитанных в благочестивой строгости, Константина ужасно тянуло к крайнему разврату. Тем паче что милая бабуля Екатерина Алексеевна не больно-то старалась прикрывать флером приличий свои нежные отношения с молодыми красавчиками…
Кстати, именно милая бабуля и пресекла сватовство Разумовского, усмотрев в этом желание «шалунишки Андре» (таково было прозвище графа Андрея еще в те давние времена, когда он потрясал русскую столицу своими похождениями) мелко отомстить ей за ту опалу, которой она подвергла его в отместку за смертельную любовь к нему принцессы Вильгельмины, в православном крещении великой княгини Натальи Алексеевны. Кое-какие слухи об этой даме дошли до Константина. Наталья Алексеевна была первой женой его отца, Павла Петровича, и любовь ее к графу Андрею Кирилловичу действительно стоила ей жизни.
