Елена Арсеньева
Мода на умных жен
– Я так сдуру сказал, – с изрядной долей воинственности перебил Алексей. – И жалею, что опустился до таких гнусных предположений относительно своей семьи. Если я не буду верить дочери и ее будущему мужу, то кому тогда мне останется верить?
– Но, насколько я помню, – пожала плечами Алена, – именно в этом и состояла причина моего, простите, внедрения в ваше семейство. Предполагалось, что я попытаюсь исследовать ситуацию, которая может оказаться для вас опасной. Если названная причина отпадает, если вы перестали верить в возможную опасность и даже как бы не допускаете ее существования, то что же я, извините, здесь делаю? Может быть, покончим с этой ерундой, я вернусь домой, а вы поедете к «Шаховскому» сами по себе?
– Поедем мы вместе, – твердо сказал Алексей. – Во-первых, столик заказан на четверых – мною или моей не в меру расшалившейся дочкой, роли не играет. Ужин в качестве подарка мне оплачен детками – и ваши приборы там уже стоят, и, если я правильно понимаю, фондю уже на изготовке. Во-вторых, вы должны меня простить. Это, знаете, неистребимо – если родительский инстинкт взбрыкивает, то уж взбрыкивает!
– Ладно, поверю вам на слово, – несколько принужденно улыбнулась наша героиня, у которой как детей, так и родительского инстинкта не было, а значит, ничего такого у нее отродясь не взбрыкивало. – Поехали, значит?
Алексей кивнул и улыбнулся. А когда они вошли в лифт, закончил то, что начал было во дворе и от чего отвлек его всеядный читатель-гистолог по имени Николай Дмитриевич.
Алена слегка ответила на поцелуй, который, впрочем, тоже был легким и ни к чему не обязывающим: поцелуй-знакомство, поцелуй-разведка… может быть, а может и не быть…
Алексей тихонько вздохнул, оторвавшись от нее, а она улыбнулась и подумала, что никогда в жизни у нее еще не было так холодно на душе после поцелуя, как сейчас. Вообще-то она знала, что представляет собой довольно пылкую и порой не в меру заводную штучку, да и целоваться очень любила, но сейчас ничто не шевельнулось в глубине души, холодной и ленивой. Или Алена слишком уж ощущала себя, так сказать, при исполнении? И ведь нельзя было сказать, что Алексей ей не нравится! У нашей героини частенько случались спонтанные такие, скорострельные романчики с людьми, которых она знала гораздо меньшее количество времени и с которыми обменялась гораздо меньшим количеством слов, прежде чем отправиться с ними в постель – отправиться к обоюдному удовольствию. Здесь же создавалось впечатление, что и Алексей повинуется не внезапно вспыхнувшему желанию, а словно бы хочет непременно с Аленой помириться, опасается, что задел ее своей отповедью и она сейчас обидится, уедет домой и оставит его наедине с его проблемами.
Но если так, значит, в глубине души он и впрямь страшится возникших проблем, без всякого притворства.
Опомнись, несчастная! Зачем ему притворяться? Кажется, на почве написания столь огромного количества детективов – ведь уже штук двадцать пять наваляла, кабы не больше! – ты разучилась воспринимать людей адекватно, тебе всюду видятся какие-то злоумышленники, словно вахтеру, прослужившему век в Конторе Глубокого Бурения и стоящему теперь на страже входа в общественный туалет типа сортир.
Да нет, вахтеры тут ни при чем. Ты воспринимаешь оттенки поведения Алексея именно так, как их должна воспринимать одинокая, никого не любящая и никем не любимая женщина, давно уже утратившая веру в мужское бескорыстие и благородство. Но ведь это только твои проблемы, зачем же навешивать их на Алексея, у которого и своих довольно?
– Ну, вот и «Шаховской», – сказал Алексей, останавливая машину на подъеме улицы Пискунова к Покровке. – Добрались ровнехонько через пятнадцать минут. Подождите проявлять свою эмансипацию – я вам помогу.
Он выбрался вон, распахнул Аленину дверцу, подал ей руку.
– Ну, с Богом! – сказал снова, как говорил давеча во дворе. И, придерживая ее под руку, поднялся на крыльцо Дома актера, которому и принадлежал ресторан «Шаховской», названный так, как известно, в честь знаменитого театрального деятеля, князя Шаховского, который во время наполеоновского нашествия уехал в Нижний и провел там некоторое время в компании с Николаем Михайловичем Карамзиным, к слову сказать.
Алексей взялся за ручку стеклянной двери, но тотчас отпустил ее, усмехнулся и сказал:
– Ух ты, нас встречают!
Дверь открылась, и на крыльцо вышел молодой человек лет тридцати, широкоплечий, крепкий, хотя и не слишком высокий, русоволосый, с точеным серьезным лицом и холодноватыми серыми глазами. Чуть улыбнулся:
– Приветствую, Алексей Сергеевич. С днем рождения вас! Поздравляю, желаю и всякое такое.
– Спасибо, Ванька.
Алексей обнял парня, похлопал по плечу.
– Слушайте, Алексей Сергеевич, – спросил тот, отстраняясь, – Галка правду говорила, что вы забыли про вечеринку и приехали праздновать домой?
– Ну, – с некоторым смущением покосился на него Алексей, – что-то в таком роде и впрямь приключилось. Заработался, понимаешь. И вообще, забывчивость свойственна людям после достижения ими определенного возрастного рубежа. Уверяю тебя, и ты того тоже не минуешь. Но ладно, не будем о грустном. Лучше познакомьтесь. Алена, это мой, судя по всему, будущий сын. Знакомство с дочерью вам еще предстоит, а пока вот ее жених. А это, Ванька… ты понимаешь, Алена – моя… так сказать… знакомая.
– Иван, добрый вечер, – улыбнулась Алена, подавая руку, которая была осторожно принята, но не сжата – просто полежала в теплой ладони и была отпущена на волю.
– Здравствуйте, Алена, – с холодноватой приветливостью ответил Иван, быстро обшаривая ее взглядом с головы до ног. – Будем знакомы. Вы, извините, не обидитесь, если мы с Алексеем Сергеевичем на минуточку уединимся? Очень нужно ему буквально два слова сказать.
– Конечно, пожалуйста, – кивнула Алена. – Я тем временем помою руки.
Она вошла в холл (ни тот, ни другой из мужчин не позаботились открыть перед ней дверь, а немедленно уставились друг на друга) и свернула налево, в туалет. Моя руки, причесываясь, подкрашивая губы (как ни легок был их с Алексеем первый – хотя очень может быть, что и последний! – поцелуй, а все же помада смазалась), Алена придирчиво разглядывала свое отражение. Хорошее зеркало, хорошее освещение – такие вещи женщина начинает замечать и ценить, перешагнув сорокалетний рубеж, не раньше! – и вполне красивое, еще довольно молодое лицо, отражающееся в нем. Приятно размышлять, понравилась она Ивану или нет. А ведь, пожалуй, да! Конечно, такая задача не стоит, ей вовсе не обязательно расположить в свою пользу Алексеевых «детишек», но все же приятно нравиться, видеть восхищение в мужских глазах.
Тем более молодых.
После расставания с тем, кого она любила, но кто не любил ее, Алена с обостренным вниманием ловила признаки интереса к себе, особенно со стороны молодых людей, поскольку тот мужчина был именно что молод, очень молод. И Алена не упускала случая лишний раз убедиться в том, что может им нравиться. Сами-то они ее уже не волновали, не влекли – та любовь, вполне достойная зваться роковой, очень многое выжгла в ее сердце, такое впечатление, что Алена вообще лишилась способности любить, – но интерес с их стороны был ей очень приятен. Так вот именно этот очень приятный, очень льстящий ей интерес она разглядела в глазах Ивана. Он очень хорошо контролировал выражение радушного равнодушия, словно бы приросшее к его лицу, но был миг, когда маска соскользнула – и Алена разглядела жадность в его глазах, ту раздевающую жадность, которая оскорбляет женщин нравственных, ну а безнравственным (вроде нашей героини) весьма льстит.
А впрочем, за каким чертом ей сдался чужой жених?! У нее и свой есть, пусть фиктивный и временный, зато более подходящий по возрасту… Как уныло, как бесконечно уныло звучит эта фраза!
Старательно улыбаясь, Алена вышла из дамской комнаты, но в холле обнаружила одного только Алексея, находящегося, что было видно с первого взгляда, в последнем градусе белого каления.
– Что случилось? Что-то с вашей дочерью? – быстро спросила Алена.
– С чего вы взяли? – буркнул Алексей. – Почему вы так решили?
– Но ведь жених Галины хотел о чем-то конфиденциально с вами поговорить… Полагаю, о своей невесте?
– Ну да, ну да, – закивал Алексей с таким видом, словно досадовал, что Алена чрезмерно догадлива. – Он хотел поговорить именно о Гале. Но на самом деле ничего с ней не случилось, зато со мной кое-что через минуту случится – инфаркт или инсульт. Можете не сомневаться! И все из-за нее! Из-за дочери!
– Да в чем дело-то? – нетерпеливо спросила Алена.
– В том, что она пригласила на наш, так сказать, семейный ужин Юлю! Вы можете себе это представить?!
«Юля… Кто такая Юля?» – напряглась было Алена, но через секунду вспомнила: конечно, Юля! Любовница Алексея, молоденькая блондинка с ногами от ушей и прочими атрибутами модели! Подруга Гали, которая и познакомила ее отцом – понятное дело, не зная, во что их знакомство может вылиться. И дочурка пригласила эту барышню сюда, зная, что отец должен приехать с новой пассией? Каким извращенным чувством юмора надо обладать, чтобы придумать такое! Какой жестокостью по отношению и к отцу, и к подруге, пусть бывшей! Да она ведь их страшно унизит, просто уничтожит!
Стоп, стоп… А может быть, Галя таким образом намерена побороться именно с новой пассией? То есть непосредственно с Аленой?
Интересная девушка. Из тех, которые считают отцов своей собственностью и всячески осложняют жизнь своим матерям. Тогда это чистой воды комплекс Антигоны, который иногда путают с эдиповым комплексом (этот-то последний может быть только у сыновей по отношению к матерям). Ну а уж если папочка вдруг овдовеет, как в данном конкретном случае, то ему вообще житья не будет, поскольку вся дочерняя любовь и ревность выходят из-под контроля и просто-таки набрасываются на отца, душат его… и, случается, преждевременно превращают мужчину в немощного старца. Впрочем, иногда дочери, чувствуя, что папеньке нужна-таки жена, в смысле, женщина в постели, устраивают их браки с сущими уродинами или мымрами, чтобы играть на контрасте и оставаться любимой дочкой, место которой в сердце отца никто не может занять.
Однако что-то здесь не то. Если дочерью Алексея движут именно эти импульсы, то она ведет себя нелогично. Уж всяко, с точки зрения двадцати-двадцатидвухлетней девицы, ее ровесница может быть более опасной соперницей, чем дама, фигурально выражаясь, постбальзаковского возраста, место которой, с точки зрения юной красотки, в монастыре или на ближайшем кладбище, а лучше – на самом отдаленном, чтобы уж точно оттуда выбраться не могла…
Впрочем, что-то Алена углубилась в свой любимый психоанализ. О мотивах Галиных поступков можно и потом поразмышлять. А сейчас надо позаботиться об Алексее, который как-то чрезмерно огорчился из-за афронта, устроенного дочерью.
Да нет, кажется, дочь тут ни при чем. Дело тут, кажется, совершенно не в дочери!
– Слушайте, вы что, влюблены в эту Юлю? – спросила наша тактичная героиня. – И боитесь ее потерять?
– Вы поразительно догадливы, – проворчал Алексей. – Особенно если учесть, что я сам говорил и вам, и Муравьеву о том, что люблю Юлю. И ей одной верю в сложившейся ситуации. Я, если честно, вообще намерен ей рассказать о подоплеке нашего с вами союза. Не хочу, чтобы моя девочка меня возненавидела и, пока будет длиться наше расследование, нашла бы себе другого. Мы-то ведь с вами все равно расстанемся, но Юлю потерять я не хочу ни за что. Ни за что, понимаете?
Что да, то да: люди в возрасте, влюбившись в молодых, теряют головы и рвут сердца на части, это Алена знала на собственном горьком опыте. Последняя любовь, роковая любовь, смертельная любовь… Господи, сколько таких эпитетов нанизывала она в свое время на острие, пронзившее ей сердце! С высоты своего недавнего горького опыта она может только пожалеть Алексея. Его тоже ждет разлука, измена, забвение, ни с чем не сравнимая тоска потери… А впрочем, мужчинам в таких ситуациях легче, они могут продержаться дольше. Особенно если женятся на своих юных подругах и обеспечивают им достойную жизнь.
А вот, кстати, хороший вопрос…
– Послушайте, а Юля знает о ваших проблемах, о приступах, о навязчивых идеях?
– Нет, – покачал головой Алексей. – Мне не хотелось ей говорить. Подумает, что у меня старческий маразм начался.
– Рановато вроде, – усмехнулась Алена. – А впрочем, вы, пожалуй, правы. Многим двадцатилетним кажется, что их родители, люди вдвое старше их, уже давным-давно больны болезнями Альцгеймера и Паркинсона, вместе взятыми. А также Дауна. Но если вы собирались предупредить ее о нашем боевом содружестве, почему же вы до сих пор не сделали этого? Ведь уже не меньше недели прошло, как мы составили негласный пакт в «мерсе» товарища Муравьева. Времени не нашлось?
– Дело в том, что мы поссорились, – буркнул Алексей. – Галя, когда догадалась о нашей размолвке, втихомолку радовалась. А сейчас ухватилась за Юлю, как за последний рубеж обороны.
«Кажется, эта Галя порядочная стервочка, – угрюмо подумала Алена. – Небось, если бы я в самом деле претендовала на руку и сердце ее ненаглядного папахена, она очень скоро подсыпала бы мне яду в кофе. Или в чай. Да какая разница, во что! Стоп, стоп, рука и сердце здесь могут быть вовсе и ни при чем. Что, если Галочку волнует, что я окажусь главной распорядительницей отцовского кошелька – судя по всему, довольно-таки тугого? И именно в этом смысл нашего соперничества, которое она нипочем не желает проиграть. А что? Вполне похоже на правду. Никто не отменял знаменитый тезис о том, что бытие определяет сознание! А кто это сказал, кстати? Какой-нибудь Маркс? Очень на него похоже! Но интересно, какого эффекта ожидала Галя от нашей встречи с Юлей? Мы, предполагалось, должны вцепиться друг дружке в волосы и заколоть друг дружку вилочками для фондю? Или драться шампанскими бутылками? Какие роли нам предопределила сценаристка Галя?»
– Слушайте, тогда что же получается… – повернулась Алена к Алексею. – Юля сейчас там, в зале? – Она кивнула на дверь, ведущую в ресторан. – Если так, мое появление неуместно. Более чем! Придется внести коррективы в наши планы внедрения. Устроим встречу с вашими детьми чуть погодя, через пару-тройку дней. А теперь я, пожалуй…
И она шагнула было к выходу.
– Ну уж нет! – возмущенно воскликнул Алексей. – Договорились так договорились! Никуда вы не уйдете! Еще не хватало, чтобы какая-то девчонка, моя дочь, моей жизнью распоряжалась… Тем более что Юля была приглашена, но что-то ее все нет и нет, Галина с Иваном появились здесь, как вам известно, час назад.
– Может, едет? – предположила Алена. – И вот-вот нагрянет с букетом темно-бордовых роз (кажется, именно такие принято дарить мужчинам согласно правилам хорошего тона?), которые все тотчас же обобьет о физиономии изменщика и разлучницы?
Алексей глянул исподлобья:
– Смешно, да? Издеваетесь? – Но тут же махнул рукой, не выдержал и сам рассмеялся: – Да ну, глупости! Она скандалить ни за что не станет, не то воспитание. Просто повернется и уйдет. – И он опять резко погрустнел.
Таких мгновенных перепадов настроения Алене давно не приходилось наблюдать: с тех самых пор, как она рассталась с одним роковым черноглазым красавцем. По Зодиаку он был Львом, а по году – Козой, а значит, более капризное, мятущееся и переменчивое существо даже трудно себе вообразить.
«Везет мне на рефлексантов… – подумала она с тоской. – Но больше я их ни одного к своему сердцу и на пушечный выстрел не подпущу!»
– Послушайте, Алексей, – сказала Алена, с трудом усмиряя раздражение. – Если вы так беспокоитесь о своей барышне, просто позвоните ей, да и все. И попросите не приезжать. А чтобы она не обиделась, назначьте ей свидание на завтра – да и загладьте свою вину, пригласите теперь уже ее в ресторан, причем одну, придите с…
– Букетом алых роз, которые она немедленно же обобьет о физиономию изменщика, – закончил Алексей, и Алена не могла не рассмеяться: слава Богу, хоть какое-то чувство юмора у него все-таки есть, значит, его можно будет еще какое-то время потерпеть.
«Потерпеть? – подумала она. – А кто вообще говорит о терпении? Где написано, в каком договоре или соглашении, что я должна терпеть эту ситуацию до бесконечности? Я к ней подошла с какой-то просто-таки гипертрофированной ответственностью, а на самом деле я ведь не к галере прикована! Могу послать все эти игры в любое время и очень далеко. Зачем мне, в самом деле, трудиться и переживать ради человека, который целует меня резиновым поцелуем, а сам до слез озабочен отношениями с юной красоткой? Вот прямо сейчас возьму да и плюну на всю эту чушь! Скажу: «Знаете, Алексей, мне кажется, что мы попусту теряем время, мне пора домой!» И пусть остается наедине со своими детьми, проблемами, любовницей, сдвигами по фазе…»
– Знаете, Алексей, – сказала она, – мне кажется, что мы попусту теряем время!
– Правильно! – воскликнул Алексей. – Пойдемте-ка в ресторан. А то аппетит у моей дочери отменный, у Ваньки – тоже. Попадем к шапочному разбору!
И не успела Алена глазом моргнуть, как была подхвачена под руку и увлечена в ресторанный зал.
Народу здесь было мало – занятыми оказались только три или четыре столика. Алена сразу увидела Ивана, а рядом с ним – какую-то худенькую девицу с распущенными русыми волосами. Она сидела спиной к залу, но, уловив, что взгляд жениха устремился к двери, тоже обернулась… и Алена даже покачнулась от неожиданности.
Честное слово, это расхожее выражение всегда казалось ей изрядной натяжкой и не слишком удачной метафорой. Ну с чего, в самом деле, вдруг начинать человеку качаться? Не по голове, чай, ударили!
И все же она именно что покачнулась, когда узнала девушку, сидевшую рядом с Иваном. Это была не кто иная, как… Анжела с ее мутноватыми глазами и нарочно приставленной к худенькому телу чрезмерно выдающейся попкой! Ну, Анжела, кондукторша из маршрутки!
Та самая кондукторша из той самой маршрутки!
Нижний Новгород, примерно месяцем раньше описываемых событий
В дверь постучали:
– Психиатры, на выезд!
Наталья Ивановна дисциплинированно подняла голову с подушки и села на узком топчане. Кажется, только заснула… Впрочем, суточное дежурство по «Скорой» не предполагает особого блаженства по ночам. Особенно для бригады психиатров! Конечно, болезни терзают людей в любое время суток, но не секрет, что бесы начинают крутить их именно ночью, вернее, ближе к рассвету, между четырьмя и пятью часами, и этот тяжкий час называется часом Быка. Наталья Ивановна даже книжку читала с таким названием – это была вроде бы фантастика, а вроде бы и нет. Как ни странно, всякие космические чудеса из памяти напрочь выпали, да и политические намеки – тоже, а сохранилось воспоминание о том, что на планете Торманс люди делились на кжи и джи, коротко живущих и долго живущих. Наталье Ивановне всегда казалось, что это деление имеет отношение не только к продолжительности человеческой жизни, но и к образу самой жизни.
С рождения обреченные вскорости умереть… Таких людей Наталья Ивановна чем дольше жила, тем больше видела. Впрочем, иногда человек рождался вроде бы рассчитанным на жизнь продолжительную, но потом что-то случалось с ним, а чаще с окружающим миром – реформа денежная, дефолт, очередное обвальное повышение цен… И вот однажды, когда дурь собачья, которая в России царит вокруг, везде и всюду, становится вдруг невыносимой, мозг выкидывает сигнал: «Я больше не могу! Прошу пощады!» Это совсем краткое помрачение, временная потеря контроля над собой, и если хозяин мозга спохватится, примет тревожный сигнал к сведению, то сможет выбраться из ситуации без особого ущерба. Но когда одно наслаивается на другое, будто захлестывает волна за волной… Крепко усвоила психиатр Наталья Ивановна Стрешнева: в большинстве своем люди психически больными не рождаются, а становятся ими. И от сумасшествия, как от тюрьмы да от сумы, никто не застрахован. В любой момент тебя прихватить может так, что хоть на малое время, а сдуреешь.
Да вот только что, не больше часу назад, был вызов… В студенческом общежитии двери закрывают в одиннадцать и никого не пускают. Какой-то мальчонка запоздал, ломился-ломился, но сторож то ли был излишне суров, то ли спал и стука не слышал. Тогда парень, недолго думая, решил взобраться на второй этаж и влезть в окно. Да и сорвался! Хорошо, его соседи по комнате услышали грохот, выглянули, спустились к нему и вызвали «Скорую», самую обычную. Те приехали – и руками развели. Парень стоит столбом, на слова не реагирует, дрожит дрожмя и стонет, дико поводя глазами… Перепугались коллеги, решили – сошел с ума! Быстренько вызвали психиатров. Ну что ж, приехали. Наталья Ивановна попробовала с парнем поговорить – молчит. Ну, видимо, придется в стационар везти, решила. Подошла, коснулась плеча, а он вдруг как заорет: «Больно мне, больно!» Оказалось, у него шок после падения, кратковременное умопомрачение, и по-настоящему помощь ему нужна была не психиатрическая, а хирургическая. Так что снова пришлось «Скорую» вызывать, уже третью бригаду.
– Психиатры, на выезд! – снова стукнули в дверь.
Здесь, в новом здании, не было громкой связи. Дежурная, приняв звонок, сама поднималась с первого этажа на второй, где находились комнаты отдыха, и осторожно стучалась в дверь именно той комнаты, где спала бригада, которой предстояло отправиться на выезд. Ушел в прошлое хриплый рев динамика, будившего всех – и кому надо ехать, и кому не надо. Наталья Ивановна только удивлялась, почему раньше никто до этого не додумался: прийти, постучать в дверь, тихо позвать… Дежурные, правда, жаловались, что по лестнице туда-сюда бегать приходится, но ничего, терпели.
– Да встали, встали мы, – пробормотала Наталья Ивановна, зевая, и включила лампу у изголовья. Фельдшеры, Иван и Катерина, водитель Костя быстро обувались, накидывали куртки. Каждой бригаде была отведена особая комната, без деления на мужские и женские. Все равно спали не раздеваясь. На лицах медиков, конечно, не отыщешь особого восторга, но это и не мрачные, исполненные отвращения к жизни физиономии, которые бывают у обычных людей, разбуженных среди ночи, – профессиональная привычка всегда вскакивать в полной боевой готовности!
– Что там у нас? Какой повод? – спросила Наталья Ивановна. – «Белку» кто-то поймал?
На профессиональном языке этим словом обозначают белую горячку.
– Да вроде «белки» нет, но прочего – всего понемногу, – зябко кутаясь в платок (от недосыпу всегда знобит), пробормотала дежурная. – И попытка суицида, и мания преследования… Так домашние сказали. Тяжелейшая депрессия. Женщина пятидесяти лет.
– Понятно, – вздохнула Наталья Ивановна.
Да, возраст проблемный! Причем чем проще среда, в которой эти женщины живут, тем с большей легкостью они с этими проблемами справляются. Ну ей-богу, сорокапяти-пятидесятилетняя бухгалтерша или продавщица, она же – бабушка, свекровь, по совместительству и теща, живущая с половиной своей многочисленной фамилии, а то и со всей в полном составе в трехкомнатной (хорошо, что не в двухкомнатной!) хрущобе, гораздо легче перейдет роковой возрастной рубеж, чем какая-нибудь светская дама или, как это теперь называется, бизнес-леди. Эти-то на роковых сороковых и таких же пятидесятых споткнутся совершенно железно, ведь прекрасные дамы сей возрастной категории прежде всего склонны преувеличивать «дефектность» своей внешности (по сравнению с супербогатыми отлакированными девицами из журнала «Космополитен»). И как следствие у них формируются, выражаясь профессиональным языком, реактивно-депрессивные и ипохондрические переживания («я стала толстая, седая и страшная», «жизнь прошла зря», «отныне мой удел – быть вечной клиенткой гинеколога-эндокринолога» и т. п.). Ну, а если этот самый роковой рубеж сопровождается неприятными телесными ощущениями (приливы крови к голове, головокружения, слабость, обмороки и т. д.), то у таких женщин довольно-таки часто диагностируются разнообразные истерические состояния, а то и более или менее серьезные психические расстройства. Вплоть до попыток прервать течение собственной жизни, то есть, проще говоря, покончить с собой.
Наталья Ивановна почему-то была почти уверена, что вот этакую зажиточную заполошную истеричку она и встретит сейчас в квартире 48 в доме номер 52 б по Ленинскому проспекту. И хотя она знала, что нет для врача ничего глупее, чем строить предположения (и вообще, если тебе не нравится работать круглосуточно и быть готовой в любую минуту подняться с постели, иди лучше в участковые терапевты… хотя неизвестно, кстати, что хуже: по участку бегать, а потом на приеме сидеть или по вызовам на «Скорой» мотаться), а все же не смогла Наталья Ивановна сдержать легкой усмешки, когда вскоре увидела, что совершенно не ошиблась в диагнозе, пусть и поставленном заранее.
Это была дама стройная (стройность ее подчеркивалась обтягивающими джинсами и стрейчевым черным пуловером с рукавами-раструбами), даже худая, из тех, кого с самыми лучшими чувствами называют жутким словом «подтянутая», что в определенные годы звучит как насмешка, если не как прямое оскорбление; с подкорректированными жизнью, а когда-то определенно точеными, чеканными чертами смугло-бледного лица; с огромными черными глазами, полуприкрытыми сейчас отекшими веками. Видно было, что она много плакала, тушь сохранилась только в виде черных подглазий. И все же сразу становилось ясно: она принадлежит к той категории женщин, которые следят за собой, как могут, бьются за себя, любимую, до последнего мгновения, и эти усилия в обыденной, спокойной жизни, пожалуй, себя оправдывают, но стоит даме попасть в ситуацию неуправляемую, неподконтрольную – и замаскированный возраст не просто себя выдает, но мстит сторицей.
В обыденной жизни Наталья Ивановна таким женщинам завидовала. В нештатных ситуациях – втихомолку злорадствовала над ними. Но, конечно, профессионально себя сдерживала. И сейчас ловко спрятала насмешливую улыбку при виде седины у корней черных, небрежно забранных заколкой волос.
Ну-ну…
Нижний Новгород, наши дни
– Ну и как ваши впечатления? – спросил Алексей озабоченно. – Знаете, на самом деле мне кажется, все довольно прилично прошло. На ребятишек вы произвели, кажется, очень хорошее впечатление. Я ожидал черт знает чего, но они были тише воды ниже травы. Особенно Галка меня поразила!
Да уж… Давно, а может быть, и никогда Алене не приходилось видеть такой смеси выражений в устремленных на себя женских глазах! Основным компонентом, конечно, было изумление. Да и она сама таращилась на Анжелу не без оторопи. Что бы все это значило? Розыгрыш? Недоразумение? Иван подсел к чужому столику, и эта отвязная автобусная чокалка вовсе не его невеста, не дочь Алексея? Что только не приходило, вернее, не влетало в голову Алены за это мгновение полного ступора, в который она впала! Однако до ее слуха наконец долетел голос Алексея, который представил сначала ей дочь Галину, а потом ее, Алену Дмитриеву, представил дочери… И впрямь выходило, что Анжела не кто иная, как его дочь!
Во времена незапамятные Алена очень увлекалась «Санта-Барбарой» (да и разве она одна?), поэтому, само собой, ей не могла не прийти в голову мысль о каких-то близнецах, подкидышах, о патологическом сходстве дальних, не знающих друг друга родственников… А пуркуа бы и не па. Она и сама в своих детективах и любовных романах не раз отдавала должное этой теме, так что сейчас готова была поверить: Галя – это одно существо, а Анжела – совсем другое, однако выражение глаз Гали было предельно красноречивым. Алексей, видимо, слишком обрадованный тем, что дочь с первой секунды не начала швырять в невесту красивые ресторанные тарелки, то ли не замечал ничего странного, то ли не хотел замечать, однако Иван так и шнырял глазами то на Галю, то на гостью.
Между тем около столика засуетились официанты, а Галя отодвинула стул и встала:
– Я сейчас вернусь. Никому больше не нужно в дамскую комнату?
Поскольку именно в эту комнату Алексею и его сыну вряд ли могло понадобиться, то понятно, к кому относился вопрос.
Правда, Алена совсем недавно ее посетила и делать ей там было вроде бы нечего, но очень уж выразительный взгляд бросила на нее Галя. Это было явное приглашение выйти и поговорить. Прояснить отношения.
Выяснять отношения Алена по жизни терпеть не могла, однако прояснять их – это всегда пожалуйста. Поэтому она неспешно встала, увидела беспокойство в глазах Алексея, успокаивающе улыбнулась ему, перевела взгляд на Ивана, не то смутилась, не то обрадовалась все тому же, мягко говоря, заинтересованному выражению, с которым смотрел он, и вслед за Галей вышла из зала.
Ну, так и следовало ожидать, что у барышни терпения не хватит ждать слишком долго: едва дверь захлопнулась, приглушая мелодию божественного Пьяцоллы, раздававшуюся в зале, как Галя с воинственным выражением повернулась к Алене:
– Ну? Донесли уже папашке?
– Значит, я не ошиблась, это и в самом деле вы, Анжела! – усмехнулась Алена. – А ведь у меня были, если честно, сомнения. У меня вообще-то плохая зрительная память, подумала, что случайное сходство, опять я кого-то с кем-то перепутала. А вы мне подтверждение – на блюдечке с голубой каемочкой. Спасибо, Анжела!
Разумеется, никаких сомнений у нее не было: второй такой попки, как у Гали-Анжелы, других таких блеклых глаз просто не найти если не в мире, то уж в Нижнем Новгороде точно, но ничего, пусть барышня подергается! Так ей и надо!
Выражение лица Гали было более чем забавным. Выходит, она сама себя выдала, как та унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла?
– Ч-черт… – прошипела она. – Ладно, теперь вы точно знаете. Ну и что намерены делать? Скажете отцу?
– Посмотрю на ваше поведение, – спокойно сказала Алена.
– В каком смысле? – вскинула Галя брови. – А, понимаю. Не буду ли вмешиваться в ваши с папенькой отношения? Не устрою ли вам скандал с битьем посуды: это мой отец, и я его никому не отдам? Так, что ли? То есть молчание ваше – за одобрение мое? Нет уж, торг здесь неуместен. Шантажировать меня вы не сможете: я ведь с Ашотом на маршрутке ездила по заданию редакции.
– Что?
– Что слышали. Вы что, подумали, я и правда кондуктор из автопарка? Да ничего подобного! Я журналистка. Готовлю большой материал о работе нижегородских маршрутных такси. Ну и изучаю проблему изнутри. Собираю конкретные детали, которые невозможно выдумать. Понятно вам?
Алена задумчиво посмотрела на рисковую барышню.
Что такое конкретные детали, нашей писательнице было очень даже понятно. Она эти самые детали обожала и из любви к ним частенько совершала поступки, которые, с точки зрения человека нормального, казались бы не просто чудными, но порою идиотскими и даже аморальными. Скажем, поход в публичный дом для богатых дам под видом клиентки… Зато какой роман Алена потом написала по следам этого похода, какой замечательный, забойный романчик![3]
