bannerbannerbanner
Мужчина в пробирке

Елена Арсеньева
Мужчина в пробирке

Полная версия

Чертов Иван Иваныч с его шутками, зло подумал Артем, был кошмарно прав! «Бросить кости на ограду», что на сленге работников «Скорой» означает отдохнуть после вызова, страшно хотелось, слов нет, но… не хотелось идти домой. У них с Викой так и не наладились отношения. Уже дней десять прошло, а они все не помирились. Почти не разговаривали, цепляясь – каждый – за свою гордость и обиду. После той скандальной разборки на кухне Артем там и спал – на раскладушке. Один раз не выдержал ночью – тот самый «стояк», о котором говорил Иван Иваныч, сделался просто нестерпимым, – но Вика так на него зашипела, начала так биться и толкаться, что он свалился с дивана и поплелся к себе в кухню, натурально как побитый пес. Побитый и шелудивый.

Таких Пират гонял почем зря.

Главное, Артем никак не мог понять: чего Вика хочет? Ну неужели в самом деле она может так долго испытывать приступ совершенно надуманной ревности? Это и злило его, и пугало. Каждый раз, уходя на дежурство, он боялся, что вернется – а Вики нет… Но она не уходила, встречала его скудным завтраком (возвращался-то он утром) и шла на работу. Она нашла какую-то должность в статистическом управлении, Артем толком не знал, как это называется, но Вике нравилась эта работа: приходилось много ходить, общаться с разными людьми, опросы проводить, иногда какие-то глянцевые проспекты раздавать… Вика уходила, Артем спал по полдня, а потом по полночи ворочался на раскладушке, не в силах заснуть от того, что он, издеваясь над самим собой, называл «статическим электричеством»… Чушь какая-то происходила, полная чушь! И сейчас он вдруг подумал, что лучше бы все это хоть как-то разрешилось. Ну, ушла бы от него Вика – и ушла: определенность, пусть даже и самая горькая, лучше этого подвешенного состояния, в котором они оба находились.

Он, может быть, и сделал бы шаг к примирению… то есть он его уже сделал, за что и был сброшен с дивана. Теперь, вообще-то, настала очередь Вики делать этот шаг, но она была все такой же ожесточенной, как в тот день, когда они вернулись из шляпного магазина. Какая муха ее в том магазине укусила? Да разве может быть, чтобы человек за какой-то миг так изменился, превратившись в полную свою противоположность?!

– А может, она хочет, чтобы именно я ушел? – пробормотал Артем себе под нос. – Сама первый шаг сделать не решается, вот и мучает меня. И сама мучается.

Вообще-то, в этом что-то было… А если ему и в самом деле свалить? Но вот вопрос – куда? К маме, что ли? Глупости. Она не в восторге от Вики, но все равно огорчится. Уж так она радовалась, что ее хладнокровный, насмешливый сын наконец-то влюбился, нашел девушку… Артем ни слова не говорил ей про их разлад. А Вика своим родителям говорила? Им Артем не нравился… Наверное, они были бы рады, если бы он ушел.

Нет, а почему он должен уходить-то?! Это он нашел квартиру, он ее оплачивает, он внес деньги вперед за три месяца… До чего же будет глупо, если он опять будет ютиться в их с мамой двушке-хрущевке на Ковалихе, а Вика на три месяца останется в этой просторной однокомнатной квартире новой планировки на Ижорской и углу Республиканской!

И кого-нибудь туда приведет… А может быть, и приводит уже, пока Артем на дежурстве? Может быть, она просто хочет его выжить? Нашла другого мужчину, а эту идиотскую сцену разыграла нарочно, чтобы Артем разозлился и ушел, оставив ей квартиру?

Нет, нельзя так по́шло думать о Вике… но что делать, если думается, хоть ты тресни?! И вот именно что по́шло, потому что сцена, которую она устроила, была непроходимо пошлой!

– Елки-палки, но ведь даже если мы теперь помиримся, я все равно не забуду, как все это было ужасно – эти ссоры… я их буду страшно бояться, я буду подвоха от нее все время ожидать! – шепнул самому себе Артем, чувствуя, как тоска берет его за горло. Они еще не женаты, они и знакомы-то всего ничего, а ему уже до смерти неохота возвращаться домой, где его ждет Вика!

Дверь распахнулась, и Артем ринулся было прочь из тамбура, потому что на пороге оказался человек, которого он меньше всего хотел сейчас увидеть.

Иван Иваныч! Сейчас как ляпнет что-нибудь эдакое, циничное…

– Доктор Васильев, я так и знал, что ты еще тут, – сказал Иван Иваныч. – Мимо окна не проходил – значит, в тамбуре топчешься. Давай возвращайся, Петька Симонов шел на работу, упал, очнулся – гипс… то есть гипса еще нет, он потащился в травмпункт; но факт тот, что в пятой бригаде терапевта теперь нету, так что придется, сам понимаешь… – Он развел руками и вдруг захохотал.

Артем знал – почему. Наверное, и в самом деле смешно видеть, как на его физиономии – физиономии человека, которому после суточного дежурства придется не домой возвращаться, а на вторые сутки заступать, – расплывается радостная и даже, можно сказать, счастливая улыбка.

– Не радуйся так сильно, трудоголик ты наш, – сказал ехидный Иван Иваныч. – В ночь тебя Шестакова сменит, так что только до вечера ты будешь блаженствовать на вызовах.

* * *

Квартиру Мокрушин снял за какие-то пятнадцать минут. Увидел объявление на столбе: «Квартира – часы, дни, недели» – и позвонил по указанному телефону. Очень вежливый мужской голос поинтересовался, командированный он или местный житель (Мокрушин назвался, конечно, командированным, потому что местным жителем не был всяко), нужна ли квартира для проживания или развлечений (для проживания, правдиво ответил Мокрушин, потому что сейчас ему было совершенно не до развлечений), гарантирует ли он чистоту и порядок (а кто сказал бы «нет»?), потом сообщил размер оплаты за неделю, обговорил сумму залогового взноса (на случай какой-нибудь бытовой аварии) и дал адрес. Объяснил, как добраться. Оказалось, что в данный момент Мокрушин стоит практически в двух кварталах от дома, где находилась эта квартира.

Это была замшелая «хрущоба», во дворах, неподалеку от улицы Ванеева.

Встретил его хлипкий молодой человек с невыразительной физиономией. Трудно было понять, поверил ли он тому, что Мокрушин рассказал о себе, или нет: все свои догадки хозяин держал при себе, глаза его оставались вежливыми и равнодушными. Квартира оказалась совершенно безликой: разномастная мебель – такое ощущение, что она была куплена по случаю, расставленная абы как, простенький ремонт… Все-таки была большая разница с той квартирой, которую снял «от хозяев» Жданков, – там хоть живым чем-то пахло. Мокрушину там нравилось – именно из-за этого ощущения живой жизни, нравились вещи, забытые хозяевами в укромных уголках, завалившиеся за диван, за шкаф, как, например, те пресловутые алые трусики, которые так шарахнули Жданкова… А эта квартира почему-то напомнила ему временную камеру пересылки, ну, правда, чистую, обставленную по-людски, но – такую же времянку.

Да ладно, какая разница! Главное – есть где перебыть, переждать, затаившись, и подумать, как жить дальше, после того как Жданков подложил ему такую грандиозную свинью, сковырнувшись с балкона. От мысли, что он сам невольно Жданкова на этот шаг толкнул, Мокрушин старательно отмахивался. Кто, ну кто мог предположить, что он таким идиотом окажется?! Мало того, что с катушек съехал, так еще и выкинулся с балкона!

А ведь Мокрушин был в Жданкове уверен, как в самом себе! Вот, думал, зря не верят в благодарность людскую, в верность… Полгода тому назад он спас Жданкова на зоне – и получил в свое распоряжение настоящего пса, верного и преданного. Когда Мокрушин отогнал от него двух насильников, пожелавших сначала сделать Жданкова «Машкой», а потом убить, тот на коленях перед ним ползал, руки целовал и клялся, что теперь все, все для него сделает, жизнь положит, чтобы добром Мокрушину отплатить, и все такое. Дураку было невдомек, что «насильники» были куплены самим Мокрушиным, потому что ему до зарезу был нужен человек, который станет его псом и бессловесным рабом. Причем человек из тех, кто скоро выйдет на свободу. Жданков подходил по всем статьям – Мокрушин к нему давно присматривался.

Жданков освободился на три месяца раньше, и Мокрушин послал его в Нижний – наводить мосты. Жданков и не подумал ослушаться, осесть в родной Самаре – побыл в семье месяц-другой и покорно отправился в Нижний Новгород, помогать своему спасителю в его поисках.

Мокрушин искал свои деньги. Два года тому назад, когда его посадили, они были надежно припрятаны на счету одного из нижегородских банков: украденные деньги, понемножку снимаемые со счетов мелких и крупных компаний – за незначительные услуги то мобильной связи, то за какие-то несуществующие электронные рассылки, то за организацию рекламы за рубежом… это была полная туфта, конечно, но суммы были невелики, не более десяти тысяч… что такое десять тысяч рублей для Приволжского отделения Газпрома, к примеру?! – а курочка по зернышку клюет… Мошенничал он и в Интернете – предлагал услуги, которые заведомо не мог выполнить, и товары, которые не мог продать, – грошовые, по сути, услуги фиктивного интернет-магазина, который переставал существовать тотчас, как были оплачены десяток-другой покупок, которых, ежу понятно, не имелось на складе, ибо склада не существовало как такового. Один магазин закрывался, открывался второй… дело было хлопотное, но, если такими делами заниматься всерьез, без лени, – надежное и верное. Разумеется, переводы не шли прямиком на его счет, Мокрушин хорошо замаскировал все подходы к нему, и вся эта мелочь пузатая, совершив переходы по трем-четырем банкам, наконец оседала там, где ей и было положено. Смешнее всего, что крупные организации по некоторым счетам платили автоматически… по привычке, так сказать. Эти платежи длились годами, на них уже не обращали внимания – именно из-за мизерных сумм. Очень может быть, что деньги продолжают притекать и поныне. Ведь угодил за решетку Мокрушин вовсе не из-за своих финансовых махинаций, а из-за глупой пьяной ссоры, выросшей в драку, а драка закончилась членовредительством и превышением необходимой обороны. Мокрушин сел по сто восьмой статье, два года отбыл – от звонка до звонка, но, хоть конфискации имущества не было, он не сомневался, что номера его начальных пересылочных счетов уже известны полиции. И если бы кто-то задался целью их проверить… ему легко было бы зацепиться за адреса прихода и ухода денег. Вот тогда Мокрушин точно влип бы, и уже не на два года…

 

Срок действия банковской карты закончился. Новую заводить было неосторожно. И вот тут он надеялся на Жданкова…

Примерно за два месяца до описываемых событий

– Вот, – сказала Ольга Владимировна, – это Настя. Очень многообещающий молодой специалист. В прошлом году был конкурс на лучшего по профессии среди молодых библиотекарей, и Настя заняла второе место!

– Да? – с воодушевлением откликнулась журналистка, поворачиваясь к Насте, и… на ее лице мгновенно появилось скучающее выражение. – Надо же… а почему второе, а не первое?

«Потому что первое место заняла племянница жены замминистра культуры области», – подумала Ольга Владимировна, а вслух сказала:

– Это был большой конкурс, десять призовых мест, так что второе – тоже очень, очень хорошо!

«Потому, что не надо было меня посылать на этот конкурс, – с привычным унынием подумала Настя. – У меня никогда ничего не получается… где уж мне… тем более – первое место!» Но вслух она ничего не сказала и голову опустила, чтобы не видеть пренебрежения в глазах журналистки. Наверное, она тоже думала, что Насте первого места вовек не получить ни в чем, для нее и второе – слишком хорошо, обошлась бы десятым или даже одиннадцатым!

Конечно, она права. Журналистка-то еще совсем молодая девчонка, даже младше Насти, ей лет двадцать, не больше, а она – уже корреспондент газеты «Новости Поволжья» и пришла писать статью о работе районной библиотеки! И сразу видно, что она хоть и плоская, и без талии, и курносая, и глаза у нее узкие, а собою совершенно довольна: и своей суперкороткой стрижкой с разлохмаченными прядями над лбом… Желание отрезать, наконец, свою дурацкую косу овладело Настей с такой силой, что хоть прямо сейчас хватай со стола библиотечные ножницы! Только ведь Ольга Владимировна не даст, как всю жизнь не позволяли ей это сделать бабушка, а потом мама, а теперь и тетя Оксана к ним присоединилась, потому что Настя у нее живет!

– Ну, отлично, – отозвалась корреспондентка, которая, между прочим, была ее тезкой. Но представилась-то она Анастасией Красавиной, и Настя с ужасом вообразила, как в ее статье будет описана зачуханная библиотекарша Настя Камушкина…

– Ольга Владимировна, – прошептала она, еле сдерживая слезы обиды на жизнь и судьбу (вообще-то, Настя уже как-то притерпелась к тому, что она – неудачница, но сейчас прямо к горлу вдруг подступило – сил нет!), – давайте лучше Валентину позовем, пусть про нее напишут.

– Нет! – нахмурилась Ольга Владимировна. – Валентину мы звать не будем!

– А кто такая Валентина? – насторожилась Анастасия Красавина. – Тоже молодая сотрудница? Позовите ее, может, эта Валентина поин…

Она осеклась, однако Настя и так поняла, что хотела сказать Анастасия: «Может, эта Валентина поинтереснее окажется, чем ваша тухлая Настя?»

Ну, конечно, тухлой она Настю не назвала бы, но подумала бы именно так, это точно!

– Нет! – вновь нахмурилась Ольга Владимировна. – Если кто и заслужил, чтобы про него в газете написали, так это Настя! Она из семьи потомственных библиотекарей, у нее даже прабабушка библиотекарем была, а потом и бабушка, и мама… у них вообще все женщины идут в библиотечные работники, причем именно в сельских библиотеках, вот только Настина тетя изменила семейной традиции и…

Тут Ольга Владимировна прикусила язык и виновато посмотрела на Настю, потому что знала: Настя о тете Оксане терпеть не может говорить.

– Ну и что ваша тетя? – лениво спросила Анастасия Красавина, доставая из сумки блокнот и ручку и, видимо, смирившись, что придется ей писать не про интересную Валентину, а про тухлую Настю с ее потомственной библиотечной родословной. – Она изменила семейной традиции и стала – кем? Продавцом в супермаркете? Или капитаном дальнего плавания?

– Она стала врачом, – сдержанно ответила Ольга Владимировна. – Занимается нетрадиционной медициной.

– Снимает порчу и всякое такое, теперь таких шарлатанов называют народными целителями. А раньше их просто ведьмами звали, – послышался ленивый голос, на который все, конечно, обернулись, чтобы увидеть высоченную длинноногую брюнетку с блестящими гладкими волосами и черными глазищами. – Продает людям всякую туфту под видом лекарств и морочит им голову.

– Валентина, прекратите! – прошипела Ольга Владимировна.

– Ага, значит, вы и есть Валентина? – несколько оживилась Анастасия Красавина. – И что, ваши родители – тоже потомственные библиотекари?

– Да нет, отец – бизнесмен, у мамы магазин косметики… если хотите, дам вам дисконтную карту, будет скидка, – блеснула она яркими глазами, и Анастасия Красавина блеснула своими – в ответ.

– Странно, что вы в библиотеку пошли работать, – удивилась журналистка.

– Да я тут на практике, – лениво улыбнулась Валентина. – Отец хочет, чтобы у меня корочки были, а потом, конечно, я маме помогать буду.

– Тогда, наверное, вам надо было в торговый идти, ну, на менеджера учиться, что ли, – не унималась Анастасия.

Настя покосилась на Ольгу Владимировну и поняла – та едва сдерживается, чтобы не ляпнуть: никуда, кроме как на платное отделение библиотечного факультета, Валентину просто не взяли бы из-за ее непроходимой тупости, и в тот день, когда она станет помогать своей маме, бизнес этой самой мамы накроется медным тазом. Вся надежда на иной исход дела связана только с непроходимой ленью Вали. Но Ольга Владимировна все же промолчала – из чувства библиотечного патриотизма.

– Мне очень нравится учиться, и работа эта тоже нравится, – не моргнув глазом, соврала Валентина, и Анастасия Красавина радостно улыбнулась:

– Ну что же, ваша фотография будет отлично смотреться в газете! Я вас сниму на фоне полок с этим ярким плакатом: «Выставка редких книг, сокровищ нашей библиотеки». – И она достала айфон, которым, видимо, и собралась запечатлеть для газеты Валентину.

– Придется поискать для Валентины другой фон, – мстительно проговорила Ольга Владимировна. – Поскольку эту выставку подготовила Настя! Как и три другие, которые у нас работают.

Анастасия Красавина вздохнула, покоряясь и понимая, что никуда не денешься – придется ей писать о той именно девушке, которую хочет увидеть прославленной эта занудная заведующая:

– Ну ладно, я их вместе сфотографирую, идет? И в статье о библиотеке упомяну обеих. Становитесь сюда, девушки! И улыбайтесь!

– Давай, Настя, ну, давай же, что ты сидишь! – засуетилась Ольга Владимировна, выталкивая Настю из-за стола, и она обреченно побрела к полкам с плакатом, совершенно точно зная, что увидят читатели на фото: интересную Валентину, яркий плакат, стеллаж с редкими книжками – и пустое место по имени Настя Камушкина.

* * *

– Да к этой Ирине Филимоновне мы уже замучились кататься, – зевнула фельдшерица Галя. – Вы, Артем Сергеевич, только на реанимацию выезжаете, а мы же по всякому вызову – всегда готовы! У нас такие постоянные клиенты есть. Они нас вызывают из любви к искусству. В смысле, к процессу. Нет, формально они имеют на это право, тем более что в таком возрасте у человека накапливается вагон законных болячек… Но честное слово, спорю на что хотите: сейчас мы по холоду тащимся просто для того, чтобы Ирине Филимоновне давление померить, в лучшем случае – укольчик сделать.

– Работа у нас такая, работа наша простая, – тихонько пропел Артем и зевнул.

Насчет постоянных клиентов – этого добра у реаниматоров тоже хватает. Особенно зимой, когда сердобольные прохожие то и дело вызывают «Скорую» к отмороженным бомжам. Иной раз за сезон раза три-четыре с одним таким типом встретишься, а потом и на другой год – те же «подснежники» цветут. По нормальному человеку уже и сороковины, и годины справили бы, а этим хоть трава не расти. Живучий народ – бомжи! Или, к примеру, тридцатилетняя Эля, бывшая учительница физики: у нее в укромном кармане затасканной, несусветно грязной куртки всегда имеется паспорт и красный – заметьте! – диплом. К ней уже три года, с регулярностью раз месяца в три, добрые люди реаниматоров вызывают, когда она опять завалится спать на улице с мертвенно-бледным лицом. С другой стороны, у парикмахеров, к примеру, тоже постоянные клиенты есть – почему бы им не быть и у реаниматоров? Чем они хуже?

Галя оказалась права. И давление они померили женщине, и укольчик ей сделали. Ирина Филимоновна, благообразная бабуля (семьдесят восемь годков) в бордовом новеньком халатике и белом платочке на чистенькой голове, с виноватой улыбкой причитала:

– Ноги замерзли, Галочка, и вы, молодой человек, как ваше… ах, Артем Сергеич? А я Ирина Филимоновна, будем знакомы. Ноги, говорю, замерзли, сил нет терпеть, ну что делать?! И одни носки, и еще пару надела – нет, холодные ноги! Попарила с утра в горчичке, согрелись, но, чувствую, что-то не то, как-то мне не по себе… Выпила свои таблеточки – нет, не полегчало. И голова тяжелая. Вспомнила – да я уж сколько дней ее не мыла! А мне раньше всегда лучше становилось, когда я голову вымою. Ну, я под душ горяченький и встала, аж пар от меня пошел! Нет, опять худо… Вот, пришлось вас вызывать. Вы мне чего-нибудь новенькое выпишете, да?

– Я так понимаю, – сказал Артем, глядя на левую руку Ирины Филимоновны, которой та двигала как-то замедленно, – у вас некоторое время тому назад был инсульт?

– Был, как не быть! – встрепенулась бабуля. – Три с половиной года назад.

– Нельзя вам ноги в горчице парить, вы что такое с собой делаете?! А голову горячей водой мыть?! Аж пар пошел, главное! Что же удивительного, что у вас за сто семьдесят верхнее давление поднялось! А хватил бы вас опять инсульт?! Вы же одна живете, я верно понимаю?

– Одна, – закивала Ирина Филимоновна, – одна. Но у меня соседи хорошие. Со всех сторон. Чуткие! Если что надо – я сразу шваброй стучу. По полу – прибежит Павлик. В кухонную стенку – Игорь Федорович придет. Вот в эту стенку – Аннушка. В потолок – Лиза… Хотя нет, Лиза теперь вряд ли придет.

Ирина Филимоновна поджала губы и насупилась.

– Что, поссорились? – рассеянно спросил Артем, думая, что бы такого новенького бабуле выписать.

Тумбочка, стоявшая около кровати, и так завалена коробочками и баночками с лекарствами. Сколько ж у нее денег на аптеку уходит, интересно? И неужели она все это принимает?! Железная бабка, это поколение вообще железное. Военное детство, послевоенная юность – а они как огурцы! Это ж надо – человек после инсульта, со скачками давления, парит ноги в горчице! Моет голову чуть ли не кипятком! В музей таких бабок надо еще при жизни сдавать! На устрашение грядущим поколениям.

– Да не ссорились мы, просто Лиза вдруг такая странная стала! Была милая, ну, просто прелесть: и газеты мне купит, и за телефон заплатит, и в магазин зайдет… А вчера мне надо было «Литературную газету» купить, как раз она выходит, никак нельзя газету пропустить, я Лизе в потолок стучу – не идет. А главное, знаю я, что дома она, слышу – ходит там у себя. Я звоню: Лизочка, мол, мне «Литературку» бы… А она таким грубым голосом: «Я болею, никуда не пойду!» И трубку – шварк! Я прямо удивилась – что такое?! Никогда она со мной так не разговаривала! Потом, примерно через полчаса, подхожу к окну цветы полить – батюшки, а болящая-то наша Лизавета бежит куда-то сломя голову через двор! Ну и ну, думаю! Болеет, главное! Прямо не знаю, что с ней случилось, была всегда такая любезная, а тут…

– Ну, мало ли, – миролюбиво сказала Галя, – может быть, она за лекарствами пошла. Она замужем?

– Нет, не замужем, одна живет.

– Ну вот видите. Попросить ей некого. Поплохело ей, и побежала она в аптеку или в поликлинику. Конечно, когда болеешь, тут не до газет.

– Да не болела она, – отмахнулась Ирина Филимоновна. – С чего бы ей болеть?

– Ноги, может, в горчице попарила, – буркнул Артем себе под нос.

Галя хрюкнула от смеха, но хозяйка, к счастью, ничего не услышала.

– Какая болезнь?! – возмутилась она. – Если я больная, я «Скорую» вызываю! И встречаю вас со всем моим уважением. А когда к ней приехали врачи – она их матом-перематом!

– В смысле? – рассеянно спросил Артем, выписывая бабке арифон. Кажется, это единственное, чего еще не было на тумбочке Ирины Филимоновны. Ничего, пусть попьет, улучшит свое, грубо говоря, мозговое кровообращение.

– Да в прямом! – всплеснула руками бабка. – Это уже вечером было. Я как раз цветы поливала…

Галя опять хрюкнула.

Понятно. Половину дня Ирина Филимоновна проводила у окна, поливая цветы, – видимо, у нее там рис высажен, только рис настолько влаголюбив! – и наблюдая за течением дворовой жизни. Ну что ж, тоже развлечение, не все ж в телевизор пялиться! Такие дамы все видят, все знают. В случае чего они первейшие подспорья для участкового и полиции.

 

В доме, где сейчас жил Артем, тоже имелась такая дамочка – Элла Анатольевна. Женщина, у которой Артем снял квартиру, сообщила, что Эллу Анатольевну прозвали «Смерть шпионам» за ее патологическую внимательность.

Все видит. Все слышит!

– Смотрю – подъезжает такси, – продолжала между тем Ирина Филимоновна, – оттуда вылезли двое, мужчина и женщина, куртки, как у вас, синие с серым, «Скорая помощь»…

– С каких это пор «Скорая» такси нанимает? – удивился Артем.

– Может, машина у них сломалась, они поймали такси и поехали, – предположила Ирина Филимоновна. – А?

Артем и Галя переглянулись и разом пожали плечами. Нет, теоретически, конечно, можно что угодно допустить… но практически… воображения решительно не хватает – представить такое!

Впрочем, Ирину Филимоновну качество их воображения совершенно не интересовало. Она с упоением рассказывала:

– Я слышала, как они поднимаются. О чем-то говорили, спорили… Не слышала о чем. Думаю: к кому идут, кто заболел? Выглянула на площадку – батюшки, а они уже в Лизину дверь звонят. «Скорую», говорят, вызывали? А она кричит, как истеричка: «Никого я не вызывала!» Женщина – врач, голос такой убедительный, – говорит, как же так, дескать, ваш адрес нам дали, значит, вызывали. Лиза опять кричит: нет! А докторша: да вы не волнуйтесь, мол, я же чувствую, что вам помощь нужна, мы вам поможем, откройте! Она открыла. Я думаю: ну надо же, а ведь и правда девка заболела, зря я на нее обиделась. Надо, думаю, сходить к ней. Стала собираться – не могу телефон найти свой сотовый, а я без него из дому ни ногой, вдруг кто-то позвонит, а я не отвечу, как же так? Ну, сколько я его проискала, минут пять, может… смотрю, вот же напасть, а он у меня в кармане халата лежит! Накинула платок, начала дверь открывать, вдруг слышу – на верхней площадке грохот какой-то, а это Лиза дверью о косяк грохнула, распахнула ее, значит, и орет не своим голосом: убирайтесь, орет, ничего мне от вас не нужно, я вам не верю! Убирайтесь! И матом таким… так мужики матерятся, но чтоб приличная девушка… Я прямо не знаю, до чего это докатиться надо! Выгнала их, они на лифте спустились – и пошли со двора. А Лиза – ну по потолку бегать!

– Это как же?! – изумилась Галя, воздевая очи горе́.

– Ну, не по моему потолку, конечно, – снисходительно пожала плечами Ирина Филимоновна. – Но она же надо мной живет, мне каждый шаг слышно! Она всю ночь туда-сюда топотала, я вообще глаз не могла сомкнуть, уж и стучала ей, и звонила – бесполезно, трубку не берет, а сама – туда-сюда, туда-сюда! И утром тоже… Вот только полчаса назад притихла.

– Галя, быстро, пошли! – скомандовал Артем и бросился к двери.

– Что такое, Артем Сергеевич?! – захлопала глазами Галя, но он уже выскочил на площадку и помчался вверх по лестнице.

Врачи со странной «Скорой»… соседка, которая всю ночь «бегает по потолку»… такое уже было – буквально вчера, в том дворе, где на грязном асфальте лежал человек с размозженной головой. Может быть, и нет никакого сходства между этими двумя случаями, может быть, Артему все мерещится, как перепуганной старухе, но пусть лучше он будет такой старухой – главное, чтобы та женщина в квартире наверху была еще жива, чтобы…

Он воткнул палец в кнопку звонка с такой силой, что чуть ноготь не сорвал. Шипя от боли, нажал другим пальцем, потом стукнул по двери кулаком – и настороженно замер, когда она вдруг начала медленно приотворяться.

* * *

Женька проснулась, когда еще только чуть забрезжило, и немножко полежала с закрытыми глазами, пытаясь поймать уплывающий сон. Снилось ей что-то ужасно хорошее, спокойное и мирное, а что – она не могла вспомнить, как ни старалась. Так всегда бывает, когда пытаешься вернуться в сон: вроде бы вот он, еще перед глазами, а чем больше напрягаешь память, тем дальше он отплывает. Все-таки Женьке удалось припомнить необыкновенно красивую, уютную комнату: картины на стенах, много цветов в больших прозрачных вазах, шелковый розовый халат, брошенный на спинку разлапистого мягкого кресла, стоявшего рядом с ее кроватью…

Все еще не открывая глаз, она протянула руку, чтобы взять халат с кресла, но пальцы ее наткнулись на что-то жесткое.

Она открыла глаза и повернула голову. В бледном рассветном сумраке стал виден потертый стул, стоявший у кровати, на нем кучкой брошена одежда: широкие линялые штаны до колен и тельняшка. Под стулом стояли разношенные пластиковые шлепки.

– Чушь какая, – проворчала Женька. – С ума я сошла, что ли, – в такой жути ходить?!

Она встала с постели, включила свет и с отвращением, словно чужое жилье, оглядела свою комнату.

Почему здесь так голо, неуютно? Почему на книжной полке валяются детективы в черно-кровавых мрачных обложках? Почему на стойке у зеркала стоит одеколон в некрасивом плоском флаконе с оборванной этикеткой и уродливый голубой пластмассовый цветок в такой же уродливой вазочке? Почему она так живет, как она вообще может жить в этом унылом сарае?!

Посмотрела на себя в зеркало. Женька всегда спала голой, ей никогда не было холодно, но сейчас вдруг ее озноб пробрал, до того она себе не понравилась. «Надо худеть, что-то раздались плечи, как у борца», – подумала она, озирая свою широкоплечую узкобедрую фигуру с небольшими, уже обвисшими грудями и наголо выбритым лобком. Приподняла ладонями груди – так она понравилась себе гораздо больше. Чуток похудеть, подкачать грудные мышцы – и будет она совсем даже не хуже других!

«Хватит без лифчика ходить, а то вообще все обвиснет, – сурово сказала себе Женька. – И волосики на пипиське надо бы отрастить, хоть самую чуточку, с волосами женщина поинтереснее смотрится, а то жуть какая-то – мужик мужиком, только без «подвески».

На левом плече что-то зачесалось. Женька рассеянно поскребла ногтем маленькое пятнышко… клоп, что ли, ее укусил? Или комар? Иногда из-за влажности в квартире заводились зимние комары и жестоко жрали Женьку. Никого не кусали – только ее. Надо матери сказать, чтобы она опять побрызгала той штукой, от которой эти гады дохнут.

Женька открыла платяной шкаф и порылась в его недрах, брезгливо щурясь при виде этой темной скучной одежды. Все брюки и брюки, да какие-то свитера поношенные, фу! Ага, вот то, что она искала! В самом дальнем углу шкафа висит шелковый халат с зелеными и розовыми цветами. Что-то типа кимоно. Ему сто лет в обед, мать подарила его Женьке на какой-то день рождения давным-давно, и Женька помнила, как при виде этого халата у нее истерика началась от отвращения. Мать тогда тоже плакала – до невозможности долго, и именно поэтому Женька не выбросила халат немедленно, а убрала в шкаф. Потом она как-то пыталась от него избавиться потихоньку и даже отнесла в мусорку, но мать, как назло, шла мимо, увидела торчавший из ящика лоскут со знакомыми розовыми цветами и выудила халат из-под груды пакетов с мусором. Потом опять были крики и слезы, но, как Женька ни ругалась, мать халат выстирала, выгладила и снова повесила в шкаф. В конце концов Женька загромоздила его своей одеждой и даже думать о нем забыла. А теперь вспомнила.

Вытащила, осмотрела… конечно, не бог весть что, далеко не то, что она видела во сне, но все же более или менее симпатичная вещичка: уж всяко лучше того барахла, которое кучкой валяется на стуле около ее кровати!

Набросила халат, с наслаждением ощущая ласковое прикосновение мягкой шелковистой ткани к коже, и встала перед зеркалом.

Старая пластмассовая щетка грубо драла волосы.

– Дура, ну почему я никак не куплю нормальную щетку? – с изумлением сказала Женька. – Больно же! И почему я так по-кретински стригусь?! Болванка, а не башка!

Было такое ощущение, что она смотрит на себя со стороны и ужасается тому, что видит. Это сон на нее так подействовал. «Вообще, надо за себя как-то взяться! – подумала Женька. – Живу в сарае, на себя рукой махнула… а ведь я еще довольно молодая, мне и сорока нет!»

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14 
Рейтинг@Mail.ru