Елена Арсеньева
Проклятие итальянского браслета
Дела давно минувших дней
Не единожды слыхивал расхожее мнение, будто в последние минуты перед смертью вся жизнь человека проходит перед его глазами. Насчет минут не уверен… полагаю, до смерти мне остаются еще многие часы, может быть, дни. Что раньше убьет меня, голод или жажда? Нет, не стану о сем думать. Лучше пусть перед глазами пройдет жизнь… я могу писать, пока не кончится тетрадь и пока не испишется карандаш. На счастье, у меня в кармане перочинный нож – есть, чем очинить, когда он затупится. Вдруг пришло в голову: а ведь этим ножом я смогу прекратить свои мучения, когда они станут невыносимы. Если вскрыть жилы, моя смерть будет более скорой и легкой, чем от голода и жажды…
Господи, прости мне, грешному, мысли сии… Господи, никогда не думал я, что стану размышлять о таких вещах… Но если мы и в самом деле все в руце Твоей, Ты ведаешь, что Сам подвел меня к этим мыслям… так отведи меня от сих посылов, ибо они претят мне. Смилуйся надо мной и утешь меня… утешь хотя бы воспоминанием о днях, когда я был еще молод и несведущ в тех пропастях, кои Ты уготовил мне!..
Ну что ж – вспоминать так вспоминать! О чем же? С его начать?
Как и положено – с самого начала.
Детство мое прошло в Петербурге. Мне всегда казалось, что с тех пор и назначено было мне сделаться актером. Стрекот швейной машинки и запах краски сопровождают непременно всякое представление о прошлом. Моя мать с утра до вечера сидела за машинкой и шила платья для одной из лавок Гостиного двора. Отец писал иконы и продавал на базаре. Ах, как потом вспоминал я эти звуки и запахи, когда начало вокруг меня вершиться театральное действо! Но тогда, само собой, я и не думал ни о каком театре – гонял себе по улицам, лазил на заборы и деревья, бил из чистого озорства витрины да фонари, успевая улепетывать от городовых. Потом отдали меня учиться в частную школу, да вот беда – прилежание к наукам не было моей стезей. Выгнали меня, и прошло немалое время, прежде чем родители снова пинками да тычками определили меня в ученики, на сей раз типографские. Но и там дело не заладилось. Уж не знаю, кем бы я стал в жизни, кабы не привели меня однажды приятели в Александринский театр. Само собой, пошли мы в раек, иначе говоря – на галерку, однако время до начала действия я провел, перегнувшись через перила и разглядывая ярусы бельэтажа, бенуара и партер. В райке толпились студенты в своих тужурках да курсистки в скромных платьях, по большей части темно-синих или коричневых. А внизу сияли драгоценные камни в уборах дам, переливался шелк и атлас, мраморно белели обнаженные плечи. Их кавалеры тоже сияли черным атласом фраков или сверкали эполетами.
Заиграли какую-то музыку. Тогда в столице была такая манера – даже в драматическом театре «для съезда» перед началом представления играли что-нибудь из модных оперетт, совершенно никакого отношения к действию не имеющее. В антрактах тоже частенько звучало нечто подобное.
Ну что ж, в этом был смысл, потому что меж знатной публики «шикарным» считалось опаздывать в театр. И во время этой, с позволения сказать, увертюры то и дело хлопали двери и в партере и ложах появлялись новые зрители. Гвардейцы громко звенели шпорами – надо думать, все для того же шику.
Но вот наконец занавес раздвинулся – и я забыл обо всем на свете. В тот вечер давали «Гамлета»…
С тех пор я сделался завсегдатаем Александринки. Чаще двух раз в неделю бывать там не приходилось, но каждый вечер был чудесен. Я не видел ни грубо размалеванных кулис, ни убожества декораций, которые по большей части кочевали из пьесы в пьесу, ни примитивных мизансцен (актеры, как правило, сидели или бесцельно бродили по сцене). Главное, что они играли великолепно – театр дрожал от аплодисментов. Странно ли, что я только и мечтал, как бы стать актером?
В шестнадцать лет я был довольно высок и крепок, физиономией тоже удался, скажу не хвастая, не зря же потом долго держался на амплуа героев-любовников. Меня охотно стали брать в массовые сцены, потом дали крохотную ролишку в любительском театре… Боясь, что отец каким-то образом об этом узнает, например увидит мое имя на афише (разумеется, я преувеличивал и известность театра, и интерес отца к нему), я взял псевдоним. Да и не все ли настоящие актеры носили псевдонимы?! А я очень хотел поскорей стать настоящим актером…
Фамилия моя Старков, а псевдоним принесло ветром. Долго я выбирал что-нибудь позвучней, но в голову приходили всякие пошлые Гиацинтовы или Мавританские. Но вот как-то шел по улице, и долетел до меня обрывок разговора.
– Ох и холодина нынче! – жаловался кто-то.
– А чего ж ты хочешь, ветер-то северный! – отвечал другой.
«Северный! – в восторге подумал я. – Нашел!»
С тех пор я и стал Старковым-Северным.
Наверное, если я подробно стану описывать начало и развитие моей актерской карьеры, мне не хватит моей тетрадки. Чего я только не испытал! Играл в балаганах, которые ставили на Масленицу на Марсовом поле, играл во временных летних театрах. Я с успехом участвовал в живых картинах. Поскольку Великим постом официальные спектакли были запрещены, я организовал группу таких же молодых безумцев, и мы играли на любительских сценах под Петербургом… Но я мечтал о большом успехе! Многие мои сотоварищи покидали сцену, но я не сдавался. Часто слышал я разговоры, что если актер не добился успеха в столице, надо ему попытать успеха в провинции.
Я призадумался: а может, в этом выход из вечного безденежья и безвестности? И опыта наберусь… Тут как раз дошел до меня слух, что в «Обществе любителей театра» Петрозаводска нужен режиссер. Я написал туда и предложил свои услуги. Прошло какое-то время, я и позабыл о своем письме, как вдруг явился ответ. Петрозаводское «Общество любителей театра» приглашало меня на должность режиссера, а за работу предлагало ежемесячно пятьдесят рублей и комнату с полным пансионом. Дорогу общество тоже брало на свой счет, однако оплатить расходы предлагало по прибытии моем в Петрозаводск. Помню, меня изумило, что письмо было подписано почетной попечительницей театра, госпожой Э. Сампо.
Странная фамилия. Финская, что ли? В тех краях много финнов.
Я немедля вообразил себе седовласую дебелую особу, плохо говорящую по-русски, с которой мне придется, быть может, сражаться, отстаивая свои взгляды на искусство, и заранее ее невзлюбил. Мелькнула даже мысль: не отказаться ли?
Если бы я сделал это, жизнь моя сложилась бы совершенно по-иному… и в этой ужасной яме, в своей будущей могиле, я бы уж наверное не сидел! Но никто не избегнет судьбы своей – в те минуты, когда я мучился сомнениями, ехать в Петрозаводск или нет, сгорел театрик, в который я было пристроился на первые роли… другой работы не было, а потому принужден я был ввериться обстоятельствам, которые подталкивали к отъезду на север.
Тут я подумал, что сам накликал себе это путешествие, когда принял псевдоним Северный. Ну что ж, делать нечего!
Надо сказать, что в те времена железную дорогу до Петрозаводска не проложили еще. Предстояло ехать на лошадях… стояла зима. Пальтецо мое было, как говорится, на рыбьем меху. Снеся в ломбард все, что мог, из своего жалкого добра, я получил какие-то деньги, на которые купил себе на Апраксином рынке подобие шубейки и валенки. И стал прикидывать, на чем добираться.
На почтовых показалось дорого. Решил ехать на крестьянских, попутных.
Собрал в сундучок остатки своего барахлишка и отправился на базарную площадь, где по трактирам начал искать возчика.
Никто не направлялся прямиком в Петрозаводск, а потому ехать мне предстояло на перекладных, от деревни до деревни: сначала до Гречихина, потом на Шелудевку, оттуда на Макарьево…
Все эти названия были для меня пустым звуком, географии я совсем не знал. Но вот нашелся первый возчик – по имени Макар Иваныч, – и мы тронулись в путь.
Сколько раз прощался я с жизнью во время этого пути, думая, что замерзну в своей кацавейке, едва прикрытый какими-то рогожами и соломой, а иной раз, если мужик попадался жалостливый, и худым его тулупом…
Привезет меня возчик в деревню, отогреюсь в избе, выпив кружку чаю с краюхой черного хлеба, – и опять в путь, с другим мужиком. Куда ехать, решали сами возчики, я же твердил одно: мне нужно в Петрозаводск! И снова еду, еду… То солнце кругом, то тьма. Я ехал днем и ночью.
Ночью было особенно жутко. Вот тянется сквозь густой лес дорога. По сторонам высоченные сосны и телеграфные столбы, которые, как чудится мне, достигают своими вершинами самого неба, самых звезд. Свистит ветер в ветвях и проводах. Чудится, он отпевает меня, одинокого, голодного, замерзшего… Страшно. В деревнях почти не говорят по-русски. Здесь уже живут карелы. При слове «Петрозаводск» они щурят свои голубые глаза и кивают: мол, понимаем, привезем тебя, куда надо.
И самое удивительное, что в один прекрасный день я и в самом деле оказался в Петрозаводске.
Наши дни
Алёна вышла из дверей мастерской и принялась разглядывать браслет, словно хотела увидеть нечто, опровергающее приговор ювелира. Ну, понятное дело, в спайках она ничего не понимала и ничего такого особенного в них не нашла, зато в самом камне волосатике обнаружилось нечто, достойное изумления. И это нечто было черным кристалликом в золотистой, исчерченной золотистыми же тонкими стрелками-волосками глубине. Кажется, в книжке про камни оно называлось бородой Магомета или как-то в этом роде, Алёна уж не помнила хорошенько. Зато отлично помнила, что раньше этого пятнышка в камне не было!
– А, ну теперь все ясно, – пробормотала она. – Браслетик-то мне подменили!
Да уж, ясней некуда…
Кто подменил? Когда? Зачем? А главное, каким образом?!
В квартиру, что ли, влезли?! Даже думать об этом не хотелось.
Алёна посмотрела на часы, словно на циферблате мог быть начертан ответ, но, натурально, ничего там не нашла. Что могло быть начертано на циферблате ее электронных часов, кроме четырех цифр: 15.40? А это значило, что через двадцать минут начнется тренировка, а до шейпинг-зала еще пилить да пилить, причем пешком!
Отвязаться от мыслей о браслете наша героиня уже не могла. Думала, пока шла, думала, переодеваясь для тренировки, думала, когда становилась в любимом месте зала поближе к приоткрытому окну (она предпочитала замерзнуть, лишь бы не задыхаться), когда брала коврик, палку и гантели, когда расстегивала часы и укладывала их рядом с сумкой, потому что терпеть не могла, если что-то стесняло во время интенсивного дрыгоножества и рукомашества…
Вышеназванные процессы здорово помогали Алёне отвлечься от мыслей – даже самых печальных. В былые времена она не без помощи шейпинга пережила даже разрыв с мужем, Михаилом Ярушкиным, и такая мелочь, как подмена браслета, напрочь вылетела у нее из головы.
Час тренировки промелькнул как миг. Алёна оделась, ощущая приятную усталость и, как всегда, дикий аппетит (а ведь минимум три часа после шейпа нельзя есть!), собрала свои вещички и пошла в гардеробную за пальто.
– Алёна! – выглянула из зала тренер Анжела. – Вы забыли часы!
– Опять! – хохотнула администратор Лариса Леонидовна.
– Рассеянный с улицы Бассейной, – с извиняющейся улыбкой сказала Алёна и надела часы, в очередной раз порадовавшись, что они у нее такие приметные, броские, с разноцветным электронным циферблатом (часы со стрелочками Алёна терпеть не могла), их не перепутаешь, не подменишь, не то что несчастный браслет.
Браслет… А ведь браслеты она тоже всегда снимала! И другие, и этот, с волосатиком… Но ни разу не забывала после тренировки. Или забывала?
Она вышла на улицу, машинально накинула капюшон, машинально свернула в подворотню.
Возможно… кажется… да-да, причем не столь давно! И именно браслет с волосатиком! Она уже совсем собралась было уходить, когда из зала прибежала Анжела и подала ей браслет. Алёна уже стояла, можно сказать, в дверях и очень спешила, поэтому сунула браслет в карман пальто, пошла своей дорогой и с тех пор и до сегодняшнего дня его не надевала!
Это было… нет, не вспомнить… несколько дней назад.
Вообще все в голове перепуталось, жизнь так быстро идет…
Но что, получается, что браслетик подменили именно тогда?
Странно. Странно… хотя, наверное, объясняется очень просто. У кого-то был такой же, они лежали рядом во время занятий, и другая дама взяла Алёнину побрякушку. Не самое лучшее объяснение хотя бы потому, что Алёна клинически не помнила, чтобы ее уникальный браслетик лежал рядом с аналогичным. Нет, все же лучше согласиться. Или нет? Подмена произошла не нечаянно, а нарочно. Кто-то увидел у Алёны браслет и во что бы то ни стало решил завладеть им.
Ага, ага, и ради этого он (вернее, она, конечно, потому что это чисто женские фокусы, да и мужчины в шейпинг-зал не ходят!) покупает точно такой же?! Ну ладно, украла бы, это хоть в какой-то степени логично…
Нет, есть еще одно очень логичное объяснение: неизвестной даме браслет тоже был маловат, как Алёне, она походила по ювелирным мастерским в поисках кого-то, кто увеличил бы украшение, но повсюду натыкалась только на спецов по драгметаллам, и она вконец отчаялась, а потом узнала – каким образом, интересно?! – что у Алёны браслет побольше, и решила подменить.
Бред.
Ладно, оставим пока вопрос, зачем это сделано. Вернемся к вопросу – как?
Алёна вздохнула и повернула назад. Нажала кнопку домофона и, войдя в вестибюль спортзала, виновато улыбнулась администратору Ларисе Леонидовне.
– Еще что-нибудь забыли? – усмехнулась та.
Из зала выглянула Анжела.
– Анжелочка, – смущенно проговорила Алёна, – вы не помните, вам кто-нибудь отдавал вот этот браслет, который я могла забыть?
Анжела посмотрела на нее со странным выражением. Видимо, решила, что у писательницы Дмитриевой прогрессирующий склероз.
Ну и правильно решила, между прочим!
– Не помню, а что? – сказала она осторожно.
– Ничего, просто так, – ответила Алёна.
Лариса Леонидовна смотрела на нее с жалостью, как на сумасшедшую. И Алёна подумала: окажись она на их месте, смотрела бы на себя точно так же.
Она смущенно извинилась и повернулась к двери, как вдруг Анжела воскликнула:
– Вспомнила! Было дело! Только никто мне этот браслет не передавал, я сама его нашла в пустом зале, когда тренировка закончилась. Пошла окна открывать, смотрю – лежит. Я вышла и кричу: чей, мол, а потом про вас вспомнила.
Алёна радостно воскликнула:
– Да! Конечно! Спасибо! – И поспешила смыться.
Итак, украшение подменили. Кто? Может, сама Анжела? Нет, вряд ли, она очень худая, у нее изящные, тонкие запястья, на которых даже не увеличенный браслет болтался бы. И вообще, она такого не носит.
Тогда кто? Эх, не будь Алёна такой неорганизованной особой, ходи она на тренировки в одно и то же время, как все нормальные люди, могла бы понаблюдать за своими, так сказать, одногруппницами, сделать какие-то выводы… и какие, например? Не станешь же подходить ко всем и спрашивать: «Извините, это не вы заменили мой браслет и не могли бы вы вернуть его?»
Случайность исключена, никаких сомнений нет. Небось та женщина, которая его стащила, сделала это не для того, чтобы бить себя тапкой в грудь и признаваться в содеянном. Так что размышления бессмысленны.
Что остается? Опять пойти в какую-нибудь ювелирную мастерскую и предложить не пятьсот рублей, а скажем, тысячу за работу, которую в этих мастерских не делают. И носить новый как старый. Они ведь практически ничем не отличаются, ну вот разве что черное пятнышко в волосатике, но от него и камень, и браслет хуже не стали, может, еще больше магических свойств приобрели!
Обыкновенная женщина так и поступила бы.
Но Алёна Дмитриева не была обыкновенной женщиной. Она ведь писала детективы, а значит, обладала особым складом ума. Ум ее был зациклен (заточен, как теперь принято выражаться) на загадывании и разгадывании всевозможных загадок, запутывании и распутывании всевозможных узлов. Ну, иногда на разрубании их, если они казались го́рдиевыми. К тому же ей сейчас до зарезу нужен был сюжет для очередного романа, который через месяц следовало сдать в московское издательство «Глобус», а там еще и конь не валялся… А история с подмененным браслетом – чем не сюжет?
Размышляя таким образом, Алёна перешла площадь Горького и вдруг обнаружила перед собой магазин «Клеопатра» – тот самый, в котором купила украшение. Недолго думая, вошла.
Брякнул колокольчик на двери, и за прилавком мигом материализовались две продавщицы, интеллигентного вида дамы постбальзаковских лет. Алёна иногда думала, зачем для такого крохотного магазинчика (квадратов пятнадцать от силы!), отнюдь не забитого народом, две продавщицы. Ну, наверное, в этом имелся какой-то смысл, однако доискиваться Алёне было как-то неинтересно.
– Скажите, пожалуйста, – начала Алёна, доставая злополучный браслет из кармана и обращаясь к даме номер один, полноватой маленькой брюнетке с красивыми черными глазами, – вы не помните, кто у вас купил вот это?
– Вы, – выпалила дама номер один. – А что, есть сомнения? Я отлично помню, как вы его покупали – около двух недель назад, если не путаю. Вы сначала померили другой, тоже итальянский, витой, оригинальный, но попроще и подешевле, а потом увидели этот. И никак не могли выбрать, который купить, вам оба понравились, потом решили взять два, но боялись, что денег не хватит, стали считать и последнюю сотню нашли в кармане пальто. Вы были в этом самом пальто, и я еще спросила вас, где вы его купили, а вы сказали, что в «Шоколаде» на третьем этаже.
Если бы Алёна Дмитриева не была убеждена, что разевать рот – крайне неэстетично, она бы непременно разинула – от изумления.
Вот это, я вам скажу, память! Вот это профессионализм! Некоторым детективщицам надо бы на мастер-классы к этой продавщице походить!
– Здорово! – не скрыла она своего восхищения. – Нет, потрясающе! У вас совершенно ошеломляющая память! Неужели вы всех покупателей запоминаете?
– Если они – знаменитые писательницы, – довольно ехидно подала реплику вторая продавщица, изможденная блондинка. – Секлита Георгиевна целую кучу ваших книжек собрала! А мне они не слишком нравятся.
Алёна смутилась. Носительница столь необычайного имени – ну прямо из пьес Александра Николаевича Островского! – тоже.
– Ну да, они многим не нравятся, – с улыбкой кивнула Алёна, которая вообще реально смотрела на жизнь, а потому на непризнание своих заслуг не слишком обижалась. – Так себе книжки, очень среднего уровня.
– Ничего себе, среднего! – воскликнула Секлита Георгиевна. – Знаете, в какой-то статье про вас говорилось, что вы пишете только для умных женщин.
Ее месть напарнице-блондинке была тонкой и изысканной, и Алёна, которая сама обожала искусство намеков и нюансов, не могла не восхититься. Правда, прошло не меньше минуты, прежде чем остро отточенная стрелка долетела до цели и поразила ее.
– Да уж, конечно, если я Алёну Дмитриеву не читаю, значит, я не умная! – обиделась блондинка. – А мне вот Дина Рубинович больше нравится!
– Вы, наверное, хотите сказать, Дина Рубина? – ласково осведомилась Секлита Георгиевна.
Так, подумала Алёна, трудового содружества между коллегами нет как нет!
Блондинка покраснела до корней своих тщательно прокрашенных волос и смылась в подсобку, где очень своевременно зазвонил телефон.
– Нет, правда, я очень ваши книжки люблю! – улыбнулась Секлита Георгиевна.
– За мной новый роман! – твердо пообещала Алёна. – И даже два, если вспомните, был ли у вас еще один такой браслет и кому вы его продали.
Матово-черные глаза Секлиты Георгиевны засияли.
– Вы придумываете новый сюжет? – шепнула она заговорщически.
– Что-то вроде, – пожала плечами Алёна.
– Браслетов в самом деле было два, – тем же шепотом продолжала Секлита Георгиевна. – Один купили вы, а второй продали через три или четыре дня.
– Кому, не помните? – чуть не застонала Алёна.
– Продавала не я, – покачала головой Секлита Георгиевна. – Я болела.
– А кто? – насторожилась Алёна.
Секлита Георгиевна ткнула пальцем в сторону подсобки, где все еще говорила по телефону блондинка, и поджала губы. Янтарный блеск в ее глазах померк.
– Может, она помнит? – с надеждой спросила Алёна.
– Да вряд ли, – покачала головой Секлита Георгиевна и, как показали следующие десять минут, оказалась совершенно права. Блондинка, которую звали Раиса Федоровна, не просто не помнила, но не помнила даже как-то воинствующе, с особым, несколько садистским удовольствием.
– А зачем вам это нужно? – спросила она наконец, когда Алёна уже несколько охрипла от просьб.
Алёна пожала плечами. Рассказывать нелепую историю с подменой браслета не хотелось.
– Это для сюжета! – подсказала Секлита Георгиевна.
– Ах для сюже-е-ета… – презрительно протянула Раиса Федоровна. – Для сюжета вашего я и напрягаться не стану, и вспоминать не буду.
– Ну и не надо, – обиделась Алёна. – Обойдусь.
И ушла, улыбнувшись на прощание Секлите Георгиевне и призывая себя успокоиться. Если все время думать о том, что тебя так изощренно ограбили, поневоле станешь мизантропом. Не лучше ли относиться к случившемуся с юмором, благо чувство оного в наличии имеется? И вообще выкинуть из головы эту дурацкую историю с браслетом, волосатиком, ювелиром…
Самые проницательные читатели уже, конечно, догадались, что сделать это Алёне Дмитриевой не удалось.
