Елена Александровна Асеева
Коло Жизни. Средина. Том второй
Глава девятая
Перший достигнув кресла, медлительно на него воссел и пристроил Яробора Живко к себе на колени. Единожды с тем он положил на грудь мальчика левую длань и перста, точно придержав от движения и волнения. Яробор Живко сообразил и по легкой дрожи в перстах Першего, и по недовольству лица Мора, и по гулкому дыханию Велета, что старший Господь не рад тому, что уступил ему. Впрочем, все это время, как Яроборка узнал о творении Темряя, его особым желанием стало узреть ту самую удивительную халу, которая съела на Палубе не только растительность, животных, но даже почву, потому абы умиротворить Першего, он склонился к его перстам и нежно их облобызал.
– Дорогой мой, – ласково продышал старший Димург, на самом деле озабоченный не тем, что днесь уступил мальчику, сколько тем, что у того вошло в привычку унижать себя… себя, а следовательно и дорогого для него Крушеца.
Темряй промеж того возложил левую руку сверху на свою застежку-череп, где открытый рот свирепого медведя показывал вроде бездонную пасть и малозаметно выдохнул. Прошло может с десяток секунд, как в разинутой пасти зверя пыхнув закрутился по кругу черный дымок, вмале многажды накручивающий свою густоту и частоту движения. Еще немного, и из того дымка стал вылезать, набухая и расширяясь, толстый с покатым навершием росток. Он, точно живое существо плавно изгибаясь собственным телом, медленно спускался вниз, из пасти к полу. И как только его конец коснулся черной глади (враз издав громко-пронзительное пыхтение) макушка ростка оторвалась от пасти, вроде отвалившись от острых, крупных резцов иль клыков, не менее зычно плюхнувшись в чуть клубящееся по полотну пола облачные куски пуфика. Тот дымчатый отросток был в ширину не больше двух сложенных вместе рук Яробор Живко. Но стоило ему полностью соприкоснуться с полом, как он резко возрос, став в обхвате тела, как Темряй, а в длину достигнув метров пяти-шести. Также стремительно он сменил гладкость черного окраса на чешуйчатость зелено-бурого в крапинку и различимо обратился в существо.
Довольно-таки долгое его тело и впрямь походило на змеиное. Но в отличие от последнего имело дюже мощные лапы, которые чем-то походили на утолщенные плавники, поместившиеся в передней части. Сами плавники с легкостью приподнимали переднюю часть корпуса и голову вверх. Постепенно сужающееся к завершию тело, хотя и не имело четких границ, разделяющих голову, туловище и хвост, меж тем явственно обладало покатым горбом на спине, и было сжато с боков. На самом, словно срезанном конце туловища, вернее его хвосте, располагалась круглая воронка обрамленная удлиненно колеблющимися сосочками позадь которых помещались крупные и спиленные под углом зеленовато-желтые, угловатые отростки. Обобщенно и сама розоватая поверхность той воронки была усыпана мельчайшими присосками да острыми зубцами, только не отдельно стоящими, а спаянными в единый ряд.
Хала зримо шевельнулась, и, привстав на лапах-плавниках тягостно качнула округлой головой, медленно развернув ее в сторону сидящего Яробора Живко, вже давно затаившего дыхание. Голова халы слегка приплюснутая имела вельми уродливую морду. Огромный несильно покатый лоб переходил в дюже выступающий двухскладчатый нос, где ноздри располагались на внутренней, легохонько колыхающейся, пластине, а широкая, щель-рот несла на своей поверхности рядья мелких, черных зубов. Здоровущими были удлиненные очи существа, начинающиеся от края носа и завершающиеся подле массивных и таких же крупных заостренных ушей в размере, кажется, не меньше самой морды. Яркие желто-зеленые радужные оболочки, наполняющие глаза, лишь в уголках имели белую склеру, а в самом центре несли неподвижные, точнее даже точечные красные зрачки.
– Ух, ты! Вот это да! – восторженно проронил мальчик.
Он, было, подался вперед, желая коснуться весьма ноне близко расположившейся морды халы, но Перший придержав его, негромко молвил:
– Разрушится, коли коснешься, – тем самым возвращая юношу в исходное состояние.
Нежданно хала ретиво дернула своим телом и раскрыла, как оказалось сложенные на спине повдоль горба крылья, оных обнаружилось сразу по два с обеих сторон туловища. Перепончатые, довольно узкие и единожды длинные крылья, как продолжение бурой кожи были снабжены зримыми тонкими мышцами и жилами, и на своем кончике имели загнутый, черный и весьма крупный коготь. Хала порывчато взметнула всеми четырьмя крыльями разком и подалась вверх, вытянув горизонтально полу свое долгое, извивающееся в полете тело, закружив в своде и касаясь растянутых в нем облаков.
– Вот это да! Вот это зверь! – сызнова восторженно молвил юноша, и теперь настойчиво отстранив руку Першего от груди и скинув с плеч плащ, спустился с его колен на пол.
Мальчик сделал несколько широких шагов вперед, и, остановившись вблизи от Темряя, вздев голову, воззрился в кружащую в своде халу, своим колыханием придающую висящим там облакам какой-то серебристый тон.
– Рад, что ты оценил его мощь Ярушка, – довольно отозвался Темряй и сам с неподдельным теплом уставился на халу.
– Весьма занимательное творение, – с медлительной расстановкой произнес Перший, оперев локоть об облокотницу кресла и придержав перстами подбородок слегка приподнятой головы. – Как я погляжу, в творение этого хала принимал участие не только ты Темряй, но и похоже еще кто-то… Очевидно, что Словута и тот, каковому поколь запрещено создавать нечто больше Дремы.
Змея в навершие венца Господа допрежь спокойно лежащая, явно встревожено вздела голову с хвоста, и, приоткрыв пасть, выудила оттуда розоватый язык, принявшись его раздвоенным кончиком торопко ощупывать пространство подле себя. Темряй чуть слышно хмыкнув, впрочем, не отозвался Отцу. Судя по всему, ощущая собственную вину пред ним, а может, просто не успев, абы в разговор ворчливо вступил Мор, стремительно прикрывший очи, и, утопивший голову в глубине ослона кресла, точно страшась испепелить возникший пред ним образ:
– Занимательное, Отец, несомненно. Если представить, что это самое «ух, ты!» и «вот это да!» в сотни раз превышает ноне виденное. Возможно, будут правы палубинцы, оные окромя «Кусэйдия и Куокэ!» ничего более крикнуть и не смогли.
– Почему не смогли… смогли, – немедля вставил Темряй и широко улыбнулся. – Они еще кричали: «Кюа хэ киюмбе!»
– Очень своеобразно, – обидчиво бросил в сторону младшего брата Мор.
Зиждитель также энергично махонисто раскрыл очи и пульнул в направлении летающей халы стрелообразную полосу черного света. Каковая, в доли секунд нагнав существо в своде залы воткнулась своим острым наконечником ему как раз между ног, словно пронзив все туловище насквозь… И тем самым разорвав его на две части. Хала немедля надрывисто дернула двумя половинками тела, головы, лап и крыльев да распалась на зелено-бурые блики света. Прошел еще вероятно морг и те блики света втянулись в серебристые полотнища облаков свода, придав им зеленоватую крапчатость. Внутри самих полотнищ, что-то гулко хлюпнуло, и вниз на Темряя и стоящего рядом с ним мальчика, мощным потоком излилась вода.
– Ой! – негодующе воскликнул Яробор Живко, не ожидающий, что его сызнова вымочат, а, чего еще более неприятно ледяной водой по вздетому кверху лицу.
– Ох, Ярушка прости, – торопливо проронил Мор, судя по всему, та вода предназначалась только младшему брату.
– Не в ту сторону пульнул гнев, – пояснил Темряй, смахивая с волос и лица капель водицы, и вроде тем мановением просушивая себя. Хотя стоящий подле него юноша приметил, что поток воды редкой капелью затронул волосы и лицо Господа, обойдя его всей остальной массой по коло.
– Вы, видимо, решили меня нынче утопить, – все также недовольно вставил мальчик, отжимая воду вниз на пол с длинных волос.
Негромкий смех наполнил залу, и медленно прокатившись, заколыхал одну из зеркальных стен, впустив в помещение зримо обеспокоенную Кали-Даругу.
– Поди, мой милый ко мне, – полюбовно протянул Перший, и, подняв с колен плащ сына, легохонько его встряхнул, расправляя на нем материю. – Я тебя укрою.
– Прости мой драгоценный, сие предназначалось не тебе, – расстроено молвил Мор и порывчато шевельнулся в кресле, намереваясь подняться.
Одначе, его опередила демоница. Она дюже сердито полыхнула двумя черными очами в сторону провинившегося Господа и стремительно приблизившись к Першему, приняв из его рук плащ, в доли секунд оказалась подле мальчика. Со всей заботой и трепетом укрыв Ярушку с головы до ног в голубоватое, долгое полотнище.
– Разве можно мальчик Господь Мор такое творить, – наконец озвучила она свое недовольство, утирая краем плаща лицо юноши. – Господин итак слаб здоровьем… Столько сил потрачено, чтобы его укрепить, а вы озорничаете и ледяной водой полощите.
– Я не нарочно, – досадуя на самого себя, отозвался Мор и так как он уже привстал с сидалища кресла вновь гулко плюхнулся на него.
– Надобно уметь сдерживать свой гнев, мой дражайший мальчик, – с родительской интонацией в голосе отметила рани Черных Каликамов так, точно имела на это право.
– А, что такое «кюа хэ киюмбе»? – вопросил утираемый Кали-Даругой мальчик, обращая днесь поспрашание к ней.
– Убейте эту тварь, – немедля пояснила демоница, определенно, не придав значения тому, что у нее спросили, ибо была занята более насущным. – Господь Перший я посмотрела апсарас и потолковала с ними. Это то, что нам надо сейчас, просто незаменимые существа. Мальчик Господь Темряй, – и рани перевела взор с лица юноши, которого ласково гладила по спине и голове, просушивая, и воззрилась с нежностью на младшего из Димургов. – Творит все всегда безупречно и такое прекрасное, умное, трудолюбивое, как и сам.
Темряй торопливо направил в сторону Кали-Даруги руку и полюбовно приголубил волосы на ее голове, не скрывая своего трепетного к ней отношения, да улыбнулся, будто видел пред собой заботливую мать.
– Видела бы ты Кали, что наш трудолюбивый и прекрасный малецык тут ноне показывал, однозначно так не сказывала бы, – не открывая рта и, похоже, даже не шевеля губами, продышал Мор и тотчас сомкнул очи, вроде на них давили окрасившиеся в зеленоватые тона пухлые, плывущие по своду облака. – Весьма уродливое, тупое и всепожирающее создание… Точнее не создание, а создания.
– Как же они могли глотать камни? – перебивая, было открывшую рот рани, которая намеревалась поддержать приметно расстроенного Мора вопросил Яробор Живко.
– А, что же делать, мой бесценный, коли все съедено, – торопко проронил Темряй и гулко засмеялся, и немедля его смех поддержал и вовсе зычно загреготавший Велет, который дюже любил шутки Димургов. – Чем-то же надобно набить таковое безразмерное брюхо.
– Скольких из них ты отобрала Кали-Даруга? – между тем негромко вопросил Перший, обращаясь к демонице.
Рани спустив с головы мальчика плащ, провела дланью по его все еще влажным волосам, оные имели такое нехорошее свойство долго сохнуть, и неспешно отозвалась:
– Трех Господь Перший. Минаку, Арвашу и Толиттаму. Я и вам, Господь Перший, посоветовала бы сменить двух Ночниц на апсарас, тех самых которые показались мне весьма бестолковыми. Уж простите, Господь Мор за прямоту, но неких Ночниц и не надобно более восстанавливать. У них явно отсутствует какой-либо умственный рост, а уж внешность и того подавно отпугивает.
Мор купно свел прямые, черные брови так, что высоко подтянулись уголки его глаз, каковые он, впрочем, не открыл, изобразив на своем лице сокрушенность.
– Нет, живица, благодарю, – вставил достаточно скоро Перший. Он, несомненно, увидел неприкрытое расстройство старшего сына и не пожелал его еще сильнее огорчать. – Апсарасам, я уверен, мы найдем применение. Тем паче Крушецу они, скорее всего, будут близки, но своих Ночниц я не стану менять… Я к ним уже привык.
– Воля ваша Господь, – мягко отозвалась Кали-Даруга, понимая, что Бог так сказал только из-за сына, который всегда был вельми ранимым, особлива вследствие собственной не сдержанности. – Тогда я позову апсарас и мы познакомим их с господином? – вопросила она старшего Димурга.
И когда тот кивнул, а в зале сызнова поплыла тишина, поспешила вон из нее, пред тем усадив мальчика на вновь созданный для него облачный пуфик.
– Кто такие эти апсарасы? – не дожидаясь возвращения демоницы, поинтересовался у Богов юноша.
Впрочем, ему на этот раз никто не ответил, предпочтя дождаться рани. Темряй меж тем неспешно, развернувшись, направился к креслу Мора. Подойдя к брату, он остановился обок него, и, склонившись, прижался щекой к его лицу. Мор медлительно отворил очи, и, вздев с облокотницы правую руку нежно приобнял Темряя за шею, да полюбовно облобызал его очи, висок и щеку. Данным поступком Темряй признавал старшинство и зависимость от брата, передавая и одновременно требуя к себе ласки и любви от последнего.
Зеркальная стена залы вновь пошла густой рябью и впустила не только Кали-Даругу, но и трех женщин. Это были очень красивые женщины… если не сказать точнее прекрасные. Не намного выше демоницы, они, однако поражали взор стройностью своих фигур, тонкостью станов, округлостью бедер, безупречными формами упруго-подтянутой груди. В них было все столь продумано, безукоризненно спаяно и длина волос, и чистота кожи, и миловидность лица. При сем они смотрелись совершенно отличными друг от друга женщинами, отличными не только ростом, тонкостью талии, али формой груди, но и цветом кожи, волос.
Одна из них, та, которую Кали-Даруга представляя, назвала Арваша, была самой высокой и стройной. Ее тонкая, белая с розоватым оттенком кожа точно просвечивалась, распущенные, волнистые, белокурые волосы дотягивались до середины спины. Мягкой, овальной формы казалось само лицо с высоким несколько наклонным лбом, длинным разрезом голубых глаз, с прямым слегка приподнятым кончиком носа, тонкими, вроде подведенными красно-алыми губами, дугообразными черными бровями и загнутыми густыми ресницами. В ее лбу, почитай в межбровье, сиял крупный, круглый, красно-бурый камушек граната, вельми плоского вида, каковой не просто служил украшением, а прямо-таки был впаян в кожу, плоть и, вероятно, в сам костный каркас головы Арваши.
Вторая апсараса, Минака, по росту была средней меж трех женщин, хотя смотрелась более миниатюрной, чем Толиттаму, которую, в сравнении с ее спутницами стоило бы назвать полноватой. Минака имела большую и высокую грудь, изящную талию, а кисти ее рук, также как стопы, были миниатюрно малы. Хотя сами ноги у апсарасы смотрелись крепко сбитыми в лодыжках и бедрах. Мягкая, нежная, смуглая кожа Минаки, почитай кофейного цвета, глянцовито переливалась. Прямые, черные волосы едва прикрывали покатые плечи. На овальной форме лица, находился узкий, малость согнутый нос, миндалевидные темно-карие очи, бледно-розоватые пухлые губы, густые вроде крыши домиков брови и не менее плотные ресницы. У Минаки в межбровье также был вставлен, самоцвет, лунный камушек, молочно-белый, с лиловым мерцанием изнутри, в виде плоского, четырехлепесткового цветка.
Толиттама оказалась самой низкой из апсарас и более коренастой на фигуру, меж тем сохраняя округлость бедер, грациозность талии и пышногрудость. Весьма долгой и тонкой была ее шея, гибко-покатыми плечи, темно-бурой, шелковистой кожа и темно-русыми, волнистые волосы, кои дотягивались почти до колен. Лицо Толиттаму чем-то напоминало по форме сердечко, где лоб смотрелся шире области округлого подбородка. На лице апсарасы поместился прямой, небольшой чуть вздернутый нос, крупные, почитай черные, очи и маленький рот с весьма зримо очерченной густо-алой, верхней губой. Глаза Толиттамы, окруженные долгими, черными ресницами и точно подведенные сверху плавной тонкостью бровей, так воззрились на Яробора Живко, что враз по его плоти пробежал озноб, и сам он глубоко вздохнул. В межбровье Толиттамы сиял и вовсе чудной формы аметист нежно сиреневого переливчатого блеска. Он проходил двумя тонкими, вертикальными полосками от средины лба вниз до спинки носа, образовывая на конце трехлепестной лист.
Обряженные в прозрачные плотно облегающие шаровары, едва достигающие лодыжек, и короткие без рукавов рубахи такие же сквозистые, без каких-либо украшений и даже обувки, казалось апсарасы, вынырнув из вод, явились смущать своей красой не только мальчика, но и самих Богов.
– Да, – наконец, прервал отишье зала Мор, и легохонько шевельнулся в кресле. – Красиво! Вот ведь милый малецык, можешь творить, что-то полезное… таковое, что приносит благость.
Темряй все поколь стоящий подле кресла старшего брата и как иные неотрывно смотрящий на своих творений, широко улыбнулся и довольным голосом откликнулся:
– Так мой дорогой, ты же не пожелал увидеть сие творение в Татании, когда туда прибыл, ибо был весьма занят истреблением хал на Палубе. Посему и не успел получить ту самую благость.
Глава десятая
– Не понимаю, зачем сюда прибыли апсарасы? – вопросил нескрываемо заинтересованно Яробор Живко.
Он возлежал на ложе в комле, уже готовясь ко сну и подтолкнув подушку под голову, точно обнял ее рукой. Кали-Даруга передав одной из своих служек демониц блюдо с грязной посудой и остатками еды оставленной после трапезы мальчика, торопливо вернулась к его ложу. Она степенно опустилась на табурет, что расположился подле ложа, и суматошливо оправила подол рубахи на ноге Ярушки, подложив под правое колено маленькую красную подушечку.
– Мне в помощь, господин и вам в радость, – достаточно медлительно откликнулась рани, говоря каждое слово с расстановкой и особенно выделив последнее.
Яробор Живко резко дернулся, похоже, всеми частями тела и конечностями, да переместившись с левого бока на спину, досадливо протянул:
– Кали, какая помощь? У тебя тут и так три аль четыре демоницы, нашто еще апсарасы. Да и не зачем им тут быть, ибо я вмале отсюда уберусь на Землю.
– Господин, – мягкость голоса Кали-Даруги, словно переплелась с удрученностью. – Зачем вы так на себя говорите?
Демоница стремительно подалась вперед и теперь поправила подушку под головой Ярушки, подсунув под его плечи маханькие подухи.
– Как так? – удивленно переспросил юноша, и, остановив одну из рук рани, нежно провел перстами по тыльной стороне ее длани.
– Неизменно принижая себя, – пояснила демоница, не скрывая растерзанности чувств, оные отразились легкой зябью на голубой коже ее лица. – Как это так уберётесь. Разве можно такое на себя говорить. Вы, что какое-то ненадобное творение, чьего отбытия все тут ожидают. Вы господин, суть ваша божественна… А вы все время себя принижаете, оговаривая ненормальным, с изъяном. Таковое неможно слушать. Таковое больно слышать мне созданию Господа Першего, чьей сутью вы являетесь. Так сказывая о себе, вы, словно принижаете его, Господа Першего, вашего Отца, каковой вас так любит.
– Я не нарочно, – торопливо дыхнул Яробор Живко и попытался вскочить с ложа, но его вельми настойчиво удержала рани. – Просто привык, – добавил он, сызнова опуская голову на подушку. – Меня очень любили мать и отец, еще сестра… Ну, а другие считали, вроде как не совсем здоровым. Особенно после того, как я пропал во время прохождения третьего испытания. Я пытался поговорить с братьями о том, что меня тревожило после смерти родителей, но натыкался лишь на непонимание, а порой и отчужденность. Потому и привык думать, что…
Мальчик прервался, не став досказывать итак очевидного слова. Кали-Даруга немедля пересела к нему на ложе, абы стать ближе и ласково огладила перстами его руки, прошлась по волосам, лицу, нежно целуя, так как умела делать только она одна и вкрадчиво-настойчиво дополнила:
– Но ведь потом были влекосилы. Они не считали вас больным, вспять уважали и любили. А теперь совсем все изменилось. Вы подле Зиждителей, подле Господа Першего… Вы ведаете, кем являетесь. Быть может, стоит воздержаться от хулы на себя, особенно когда рядом ваш Отец, оный все это чувствует и поверьте мне, господин, очень оттого страдает.
– Я постараюсь, Кали, постараюсь. Но порой мне, кажется, я никак не могу быть сутью божества, и вы все ошибаетесь, – молвил, понижая голос Яроборка, словно страшась, что те сомнения услышит Перший аль Родитель.
– Господин, ну, что вы такое говорите, как так ошибаетесь, – протянула дюже ласкова рани Черных Каликамов и теперь огладила перстами одной из левых рук лоб мальчика вроде как перепроверяя его опасения. – В том нельзя ошибиться, – досказала она, и широко улыбнувшись, ретиво шевельнула вторым языке на подбородке. – Сие чувствуют не только люди, не только создания божеские, но и в первую очередь Боги. Стоит первым и вторым лишь взглянуть на вас и тотчас позадь головы им видится коло золотого сияния, признак божественности. Стоит Богам только прикоснуться к вашему лбу, как они сразу ощущают сияние вашего естества.
– А, что душа? – заинтересованно вопросил Яробор Живко и теперь и сам дотронулся перстами до своего лба. – Душа находится тут? А, я думал в груди.
– Естество, лучица, господин… У вас не душа, – нежно пропела Кали-Даруга и днесь полюбовно облобызала перстами щеки юноши, его уста и подбородок. – Лучица, божественная суть Господа Першего обитает в вашей голове, подле сути плоти-мозга.
– А у иных людей, души обитают в груди? – поспрашал мальчик и теперь пошли вопросы иного порядка, те самые, цепь которых было сложно прервать… Сложно, но не для рани Черных Каликамов.
– Кто знает господин, где у людей обитают души, – глубокомысленно отозвалась Кали-Даруга, неспешно уводя разговор в надобное ей русло и принявшись подсовывать подушки под конечности Яроборки и подпирать его бока. – Если вообще они у них есть. Ибо я за свое долгое существование видела таких людей, у каковых явственно не то, чтобы души не было, а, по-видимому, и сердца… Сердца оное неизменно трепыхается при виде страданий себе подобных. – Рани самую малость приподняла правую ногу мальчика, и, пристроив под стопу более крупную подушку, добавила, – Господь Перший весьма кручинится, когда вы себя, господин хулите. Он это не говорит, но я вижу, так как когда вы уходите почасту грустит. – Лицо Ярушки дотоль задумчивое махом колыхнулось, и туго качнулись на его скулах желваки. – Он еще никем так не дорожил, как вами господин. Обаче, он Господь и не может долго находится в одной Галактике, у него много дел и обязанностей. – Теперь встревожено качнулся и сам юноша, туды… сюды дернулись его укладываемые на овальную подуху стопы. – А помощников, как вы приметили, господин мало. Только Господь Вежды и Господь Мор. Мальчик Господь Темряй еще очень юн… Господь Стынь и вовсе дитя, а Господь Опечь долгое время был вне печищ и ноне оправляется.
Яроборка чуть слышно застонав, нежданно резко переместил те стенания в надрывистое дыхание, будто стараясь справиться со страхом и волнением, а Кали-Даруга меж тем все также поучающе продолжала:
– Но Господь Перший ноне не о ком кроме вас не может думать, господин. Также как и Родитель, каковой вам просил передать, чтобы вы успокоились и не страшились отбытия вашего Отца, его поколь не будет.
Теперь рани демониц это озвучила не столько для Крушеца, сколько именно для Яробора Живко. И мальчик немедленно резко выдохнул. Он также скоро сомкнул очи и мелкий бусенец пота, разком, выступив, плотно усеял подносовую ямку, точно услышанное так-таки выплеснуло волнение. Кали-Даруга нежно утерла юноше лицо и заботливо провела по лбу перстами, проверяя состояние лучицы, а потом, многажды понизив голос, произнесла:
– Посему, господин, можете более себя не тревожить мыслями об отбытие Господа Першего. Покуда вы к тому не будете готовы, Родитель не станет вас расстраивать.
– Я знаю, что мое место на Земле, – едва слышно протянул Яробор Живко и неспешно отворив очи, уставился в лицо рани, где легохонько, будто желая его облизать, затрепетал второй язык. – Знаю, понимаю. И хочу увидеть Айсулу, Волега Колояра. Но боялся… боялся.
– Теперь не надобно ничего бояться, – тотчас перебивая поддергивающийся глас юноши молвила демоница и широко улыбнувшись сверкнула голубовато-белыми зубами. – Родителю вы, также как и Господу Першему, дороги. И Родитель допрежь никогда так не тревожился, ни за одно юное божество, как за вас.
– Тогда зачем ты, Кали вызвала сюда этих апсарас, не пойму? Коли я вскоре вернусь на Землю? – удивленно переспросил Ярушка и много ровнее задышал.
Рани Черных Каликамов, наконец, разложила подушки на ложе и более округлые валики подоткнула под тело мальчика, все с тем же попечением она укрыла его сверху тончайшей сетью покрывала дотянув край до стана. И лишь после того повышая голос и придавая ему какую-то плавность произнесла:
– Чтобы порадовать вас, мой дражайший господин, наше совершенство и чудо. Да и если вы пожелаете когда-нибудь отправиться побыть на Земле, апсарасы последуют за вами и будут ухаживать и помогать, або для того и сотворены. Радовать и помогать.
Яроборка проникновенно зыркнул в черные очи Кали-Даруги, где махонисто вскидывались вверх золотые лепестки сияния, и, не скрывая своего непонимания, изрек:
– Как же они последуют. А, что про них скажут влекосилы и кыызы?
– Ничего не скажут, вероятно, даже не приметят их, – рани проронила эту фразу дюже торопко и медленно переместилась с ложа мальчика на свой табурет. – Не приметят, что они появились. Однако, вы господин будете под постоянной заботой. Апсарасы станут создавать вам условия, окружать вас вниманием, теплом, уютом. Вам же они понравились? – Юноша резво кивнул, и словно снова ощутил легкую зябь собственной плоти, дотоль никогда не испытываемую. – Кто из них больше? Арваша? Минака? Или Толиттама?
– Та, которая с темно-русыми волосами и самая низкая, – Яробор Живко протянул это совсем низко и голос его при том дернулся, а щеки густо зарделись.
– Толиттама, – явно довольно отозвалась Кали-Даруга и степенно испрямив спину, на чуть-чуть вроде как отдалилась от юноши, схоронив часть своего лица в тени, кою порой отбрасывали цепляющиеся за стены пряди облаков. – Мне она тоже понравилась больше всех. У вас господин хороший вкус, – рани сызнова сказала так запросто, точно говорила о давешнем ужине. – Апсарасы удивительные существа, каковые могут не только менять рост, формы тела, но и цвет кожи, волос, глаз, длину рук, ног, перст. Ко всему прочему они достаточно умные, могут слушать, одарены способностями играть на музыкальных инструментах, петь, танцевать… И главное они умеют любить.
– Любить, – повторил вслед за демоницей Яроборка, наблюдая за тем, как она медлительно поднялась с табурета.
– Думаю, вам будет хорошо, господин с Толиттамой. Она принесет вам много радости, – добавила Кали-Даруга, с нежностью оглядев мальчика с головы до ног.
– А как же Айсулу? – едва слышно прошептал Яробор Живко, ощутив, как яристо затрепетала его человеческая плоть в желании хотя бы прикоснуться к темно-бурой, шелковистой коже апсарасы.
– Айсулу еще девочка, – отметила рани, несомненно, той молвью поучая юношу и тело ее качнулось, так как она переступила с ноги на ногу. – Ей надобно многому научиться, чтобы сметь коснуться вас, господин. И, тому ее будут обучать апсарасы, каковые поколь доставят вам радость.
Кали-Даруга смолкла и степенной поступью направилась к полотнищу в углу стены комли, коя нынче колыхала почти серебристыми лохмами облаков, будто плохо спутанных косм волос, оставив мальчика в дюже томительном состоянии. Не прошло, видимо, и нескольких минут, когда пошедшие круговертью космы облаков, поглотившие демоницу, выпустили из себя Толиттаму. Ноне обряженную в прозрачную, ажурную, белую рубаху, столь плотно облегающую ее тело, что зрелись не только плотные ее очертания, но и та самая желанная темно-бурая, шелковистая кожа. Темно-русые волосы апсарасы, убранные на спину, были схвачены позадь головы в хвост, одначе, даже так они покоились на ней весьма мощной массой.
Толиттама в доли секунд преодолевшая расстояние до ложа, остановилась почти подле него и тот же миг преклонила голову, томно и единожды женственно сказав:
– Доброй ночи, господин.
По телу Яробора Живко махом от той молви проскочили горящие искорки… Кажется, не только по венам, но и по самой коже, обжигая его своей жаркостью и тугой ком перегородив дыхание враз сомкнул рот, а после и очи. Теперь прошло и вовсе малая толика времени, и нежданно трепетно-мягкие губы апсарасы коснулись уст парня… и своей нежностью пробудили к жизни плоть.
