Елена Федорова
Королева воинов
Роман основан на реальных событиях исчезновения известного московского бизнесмена, происходивших в конце 1990-х годов на территории России и Украины.
Посвящается всем дорогим долготерпеливым детям судебно-медицинских экспертов
Каждое преступление может и должно быть расследовано!
Дина Гнатенко, судебно-медицинский эксперт
Пролог
Рашель который день не находила себе места… Она до сих пор не могла изгнать из памяти картину, увиденную в том районном морге – сложенные на полу тела с хаотично искореженными конечностями, расплющенными головами, выкрученную руку Красавца с его старинным серебряным браслетом, рубашку Айвара с именными запонками, спокойно стоявшего рядом судмедэксперта… Она вспоминала, как сдерживала себя от ужаса, чтобы не закричать, когда пыталась опознать останки погибших в аварии… Шелли всегда считала, что память подводит только тогда, когда не помогает восстановить былые образы. Но сейчас память предавала ее тем, что не давала забыть эти страшные видения. Настоящим кошмаром для нее стало то, что предательская память увеличила себя до 3D эффекта. Рашель не только постоянно видела перед собой эту жуткую картину, но и была ее непосредственным участником, а обонятельный сектор памяти подло сохранил и давал ощущение присутствия густого солоновато-железного запаха свежей крови вокруг.
Этот кошмар, длившийся не первый день, не давал ей спать и даже нормально общаться с детьми по телефону. Сквозь тысячи километров, протянувшихся от Москвы до недосягаемой теперь, Америки, они чувствовали напряжение матери и плакали. А она не могла их успокоить.
Мужа не было ни среди мертвых, ни среди живых… Если Разумовский говорил ей правду, то Михаил исчез еще до ДТП. Так куда же он исчез? Не унесли же его бесследно инопланетяне! Жив ли он?..
Часть 1
Ретроспектива
Москва
1
«Все-таки жизнь удалась!» – радостно думал Миша, завязывая галстук перед зеркалом. Громадный кусок стекла, оформленный в стиле абстракционизма, правдиво показывал его самодовольный вид. Вся его, уже несколько обрюзгшая, фигура с сильно обозначившимся животом и по-еврейски обвисшими щеками, излучала удовольствие от собственного статуса. А почему было не гордиться собой? Из нищего провинциального паренька, у которого кроме абсолютно голой жопы, из всех достоинств была лишь любовь к математике, за 30 лет он превратился во владельца нескольких квартир и магазинов в центре Москвы. У него – один из самих модных салонов призведений искусства. Его модную обувь предпочитают носить не только в Москве, а фуры с молдавскими и украинскими яблоками ежедневно пополняют магазины и рынки.
Мечтательно поглядывая утром на лазурное небо, Михаил всегда представляет, как там, высоко за слоем облаков, уже в черном космосе кружится по орбите ничем не примечательный супутник. Внешне он ничем не отличается от множества других спутников, вращающихся вокруг их Земли. Как и многие из них, он тоже транслирует передачи спустникового ТВ. Но это – не основная его задача… Думая об этом «малыше», у Михаила всегда возникало сладковатое ощущение ужаса от того, чем могло грозить ему и Латифу их детище. Но именно это чувство и давало ему ощущать кайф или драйв, или как там сейчас молодежь называет восхищение от опасных приключений?!
За его благосклонность теперь сражаются стайки молодых претенденток на райскую жизнь в столице, поэтому его приглашают иногда участвовать в конкурсах красоты. И именно от него зависит их билет в новый мир. Его осаждают бывшие женщины, родные и не родные дети. И если Мишины приятели удивляются тому, как он распутывает этот сложный клубок личных взаимоотношений, то его самого это совершенно не напрягает. Разве тридцать и даже двадцать лет назад он мог предвидеть, что его когда-нибудь настигнет такая популярность?
Приехав в МГУ с пустыми карманами и справочником по математике в руках, он прекрасно сдал все вступительные экзамены, кроме русского языка, по которому провалил диктант. И теперь он сидел на ступеньках и впервые в жизни не знал, что ему делать. Возвращаться в провинцию ему совершенно не хотелось. Остаться в столице тоже было невозможно, потому что существовал паспортный режим…Что было делать?
Неожиданно он услыхал над собой знакомый девичий голос.
– Миша, что с тобой? Тебе плохо?
Оказалось, что к нему обращалась самая милая девочка из его абитуриентской группы. Она-то как раз набрала все необходимые баллы и уже знала, что прошла по конкурсу. То ли все отчаяние просто просилось выплеснуться наружу у Михаила, то ли это появилась его счастливая звезда на небосклоне, то ли впервые наконец замаячило знаменитое еврейское счастье, но Миша вдруг доверился этой русской девочке.
Лиза Николаева была сумасшедшей альтруисткой и всегда всех жалела: и котика с вывихнутой лапкой, и одинокую первую учительницу, и несчастных вьетнамских детей, которых бомбардировали капиталистические американские агрессоры. Конечно же, ей стало неимоверно жалко и Мишу. Первым приступом ее сочувствия стало приглашение зайти к ним на обед. Вторым – знакомства с ее легендарным дедом, который был в свое время значимым полководцем и чудом уцелел от репрессий. Третьим шагом стала опека над несчастным, теперь уже – приятелем, за которого некому было заступиться в этом жестоком мире. Участие к Мише упало у Лизы на благодатную почву: на ее альтруизм, на любовь к математике, и на желание самореализоваться как истинному строителю коммунизма – быть доброй, заботливой и щедрой.
Честно говоря, если бы все были такими, как Лиза, то хотя бы в этой «одной отдельно взятой стране» коммунизм таки построили бы!
А так как не любить такое искреннее создание было просто невозможно, то и дед, и постепенно остальные ее родные, тоже приняли участие в Мишиной судьбе. С юных лет наш математик познакомился с правдой жизни – если у тебя есть влиятельные связи, то закон может быть писан и не для тебя. Оказывается, при большом желании можно было найти лазейки и сделать для него сначала временную прописку, устроить на работу чертежником в НИИ, на подготовительные курсы в университет. Конечно, все родные Лизы помогали ему просто так, не заботясь о том, сможет ли он их когда-нибудь отблагодарить. И уж никто не подозревал, что впоследствии совместная любовь к математике, жалость Лизы к несчастному Мише и радость за его поступление на следующий год, выльется в ее первый поцелуй.
Конечно, Миша испытывал к своей спасительнице чувство благодарности и даже увлеченности. Но на тот момент он не планировал никаких серьезных личных взаимоотношений с ней. Ведь мама всегда напоминала ему, что настоящий еврей должен жениться только на еврейке. Но тут события так завертелись, что все начало напоминать огромный водоворот, рискующий поглотить Мишу целиком. Неприятие родителями ее нового статуса влюбленной, да еще в Мишу, и их сопротивление девушка теперь воспринимала, как вызов судьбы, который надо превозмочь всеми силами. А ее упорство обычно сметало все преграды на пути. Лиза отважно прыгнула в этот водоворот, будучи уверенной, что и Миша безумно ее любит, и начала бороться за них обоих. Теперь покой семьи Николаевых был сметен ураганом Лизиной страсти. Здесь было все: и слезы, и крики, и взаимные упреки, и проклятия Мише, и уходы из дома…
Мама Миши до этих событий часто приезжала в Москву, привозила убогие подарки благодетелям сына, понимая, что ничего просто так в жизни не бывает, и когда-то придеться платить по счетам. И теперь, вопреки всем своим убеждениям, она осознавала, что другого выхода из положения, кроме женитьбы, не существует.
– Ну что ж делать, сыночка, так складываются обстоятельства, что надо потерпеть. Уж лучше пойти ей на уступки. Ведь родители и дед все-равно простят родную кровь. А если еще будет наследник – никуда они не денутся! Простят вас. Поживешь с ней еще немного. Говорят, что вскоре появится возможность переехать на землю обетованную. Конечно, там надо будет иметь нашу жену. Но пока ты можешь очень хорошо попользоваться ими… Надо только проявить дипломатию.
И маман с успехом начала играть в дипломата, причем со всеми Николаевыми одновременно. Лизе она показывала, что она на их стороне и заверяла ее, что сын просто боготворит свою избранницу.
Перед дедом она произносила извинения за невольную любовь молодых и уверяла, что никто такого не планировал и никто не виноват, но – дело молодое ведь!
Перед родителями она унижалась и просила прощение за то, что Миша вообще появился на их горизонте, и что он вообще никогда не осмелился бы признаться Лизе в своих глубоких и безнадежных чувствах, но… По большому секрету, в их романе ведущую роль играет сама Лизанька, и даже она в сердцах как-то заявила, что если ее родные не согласятся на их брак, то она спрыгнет с балкона!
Услышав такой секрет, родители похолодели от ужаса. Теперь уже на совместном совете всех родителей было решено, что уж раз они так любят друг друга, то пусть женятся! В конце концов – не средневековье, надо быть интернационалистами, ведь и коммунизм не за горами! А как известно, при коммунизме не будет вообще никаких национальностей.
– Бог с ними! Пусть женяться, – подвел итог отец Лизы.
– Черт с ними! – провозгласил дед, вспомнив про четверть еврейской крови у своей бабки.
– Пес с вами! – мысленно произнесла Фира Львовна. «Стройте тут свой коммунизм, а мы все-равно вскоре в наш рай уедем!».
Вот таким образом Миша оказался, в конце концов, принятым в семью Николаевых. А дальше он попал в струю. Дед умер и его громадная квартира досталась им, потому что Лизанька была там прописана. Через несколько лет они стали подающими надежду математиками. И Лизу пригласили на работу по контракту в один французский концерн. Пока Миша доучивался, жена жила целый год в Париже. Мише с его еврейской кровью тогда такое счастье не светило, но ему было очень неплохо и в Москве. Учеба ему легко давалась, условия жизни были замечательные. Появились нелегальные подработки от друга, который с неба звезд не хватал в математике, но смог устроиться аналитиком в одной крупной фирме в Германии. Так как с расчетами и анализом у него было туго, то Михаил постоянно отсылал Алексею свои, которые тот щедро, по советским понятиям, оплачивал их. Фира Львовна даже стала проникаться чувством гордости за свого мальчика. Наконец, даже в условиях советского социализма, ее сынок смог оправдывать фамилию – Золотой Человек! То ли еще будет, когда они смогут вырваться в Израиль! Уж там ее Миша расцветет, будьте уверены. И там он сможет оправдать уже и свое имя – Кто, как Бог!
Мадам Гольдман, говоряя соседке о сыне, даже слезу умиления смахнула!
– Представьте, Розочка, я ведь его специально Мишей назвала! Ведь Вы слышали поговорку: «как лодку назовешь – так она и поплывет!». Мой муж тоже так считал. И вот посмотрите результат: у Мишеньки с детских лет активность, пытливость и логичность ума, любознательность, сильная воля, он всем интересуется. Жаль, в этой стране у него нет будущего!
– Как у всех нас, Фирочка.
Михаил и сам удивлялся тому, что в советской действительности он начал набирать обороты. Ему с детских лет внушалось, что ЗДЕСЬ будущего для него нет. Оказалось, что все постепенно менялось. И хоть первая волна разрешенной государством эмиграции в Израиль сопровождалась радостными восхвалениями Яхве, Миша знал, что и там не все однозначно. Поэтому он и не рвался, как его мама, к земле богом избранных. Ему пока неплохо и здесь было. Лиза вернулась из-за границы дамой, уже знавшей себе цену, и больше не напоминала девчонку-абитуриентку, летевшую нараспашку всему миру. По части эмоций она тоже стала более сдержанной в повседневной жизни и позволяла раскрыться себе только во время секса. В этом плане у них все установилось хорошо и стабильно. Но со временем монотонность семейных отношений начала требовать хотя бы некоторых перемен. С самого начала в их семье повелось так, что каждый из них имел некоторую свободу. Если подруги Лизы были вынуждены стремглав нестись после работы домой, где их ждали дети и кухонная плита, то Николаева могла позволить себе отправиться в кафе и ждать Михаила к ужину там. Ведь у них детей так и не появилось. Сначала они суетились по поводу своей бездетности, даже пробовали сдавать анализы в центре бесплодия, но потом остановились. Обсудив логически, как и подобает математикам, сложившуюся ситуацию, они поняли, что возможно, их бездетность – вовсе не проклятие, а наоборот – благословение. В конечном итоге, все их знакомые постоянно ссорились из-за детей, были прикованы к дому и дедушкам-бабушкам. А они были свободны от всего этого и поэтому в любой момент могли поехать на выставку, в ресторан или в театр. Так зачем было портить устоявшуюся гармонию? Лиза до сих пор так и не могла понять, любит ли она Михаила, или просто он стал для нее первой целью, которую она хотела достичь, став взрослой. До сих пор она так ни разу и не испытала ураган страстей, о котором ей рассказывали некоторые подруги. Она недоверчиво выслушивала их признания о том, что они все бы отдали, чтобы вернуть назад несколько лет из прошлого и встретиться не со своим мужем, а с тем человеком, который встретится им через несколько лет. Миша был давно изученным, от него можно было не опасаться непредвиденностей. Ведь в жизни математиков все должно быть четко распланировано. Поэтому, Елизавету все пока что устраивало в семейной жизни.
Но к удивлению Михаила, в его жизни, кроме профессионального успеха, стали появляться поклонницы, которые польстившись на квартиру, заявляли, что жена – не стена… Конечно, он был очень аккуратен в амурных делах, понимая, что в случае раскрытия, его крах наступит быстрее, чем взлет. А терять Лизино наследство он теперь не собирался.
2
Уже многолетней традицией у него стало раз в год, летом, посещать маму. Фира Львовна за эти годы сильно надломилась духом, бесконечно ожидая переезда. Внешне она тоже сдала, стала неподъемной. Первая волна эмиграции уже осуществилась. И мадам Гольдман от жизни ждала лишь того момента, когда у ее Миши появится, наконец, возможность уехать на историческую родину. Но Мишу пока все устраивало, а кроме того, он боялся, что мама не выдержит такой резкой смены климата и долго на земле обетованной не проживет. В семье их друзей произошла такая ситуация. Поэтому он пока тянул время, не зная, как поступить.
Затем, когда Лиза вернулась, все пошло по накатанной плоскости. И хотя и Михаил, и жена теперь осознавали, что на самом деле их брак изжил себя, первый шаг к освобождению никто не хотел делать. Лизе было стыдно перед родителями за свои прежние героические истерики и псевдосуицидальные угрозы, а Мише, как истинному прагматику, было жалко терять все, что его окружало последние годы и возвращаться к уровню среднестатистического советского гражданина. Кроме того, он ясно представлял, что в случае переезда в Израиль, все придеться начинать с нуля. Имея сейчас хорошо оплачиваемую работу и уже – возможность заграничних командировок, бросаться куда-то и кому-то что-то опять доказывать не имело смысла. Поэтому их семья продолжала свое существование на своем первоначальном фундаменте – любви к математике.
Миша с Лизой любили вечером перед сном посидеть в громадных дедовских креслах и порешать интересные кроссворды, а то и математические задачки. Совместное проживание со временем стало просто хорошей дружбой. Большинство приятелей даже завидовали их стабильным отношениям. Они даже не подозревали, что эта стабильность, без обычных выяснений отношений, истерик и хлопаний дверями, была результатом взаимного охлаждения Лизы и Михаила друг к другу. Муж и жена иногда задумывались о возникшей трансформации былых чувств, но думали, что со временем так и должно быть. Поэтому они, не связанные детьми, имели относительную свободу друг от друга. И именно потому они прекрасно себя чувствовали, вместе посещая какую-нибудь новую модную выставку или интересный научный семинар. Михаил не тяготился обществом Лизы в такие моменты. Он знал, что уделив сегодня внимание жене, завтра спокойно сможет навестить своих «птичек», как ласкаво он называл нескольких своих поклонниц. Гольдман ничего не знал о том, была ли так же свободна от него Лиза. Она просто теперь была его органической частью, а он – ее. И Михаил принимал это как данность и не собирался что-то менять.
Так все внешне прекрасно происходило до тех пор, пока они в очередной раз не поехали к Мишиной маме. Родители Лизы уже ушли в лучший мир, освободив им и свое прекрасное жилье. Фира Львовна, похоже, тоже засобиралась туда уже без посещения земли обетованной.
Она почти не передвигалась. То ли вес огромного тела мешал, то ли груз осознания, что она так и не увидела благословенную землю предков… В их небольшом и неухоженном домике пахло непроветренными вещами, давно немытым телом, чесноком и мочой. Сколько Миша раньше не пробовал что-то изменить: облагородить дом или купить маме новый – та сопротивлялась. Зачем ей было здесь новое жилище, если она собиралась отсюда уезжать?
Лизе, конечно, было противно здесь находиться и они всегда снимали номер в лучшей гостиннице. Городок был малюсенький, даже погулять-то толком негде было. Повсюду они натыкались на знакомых, везде было убожество, пыль покрывала сохранившиеся еврейские проулочки. Но ее самолюбию импонировали встречи с Мишиными однокласниками, когда те смотрели на них, как на жителей с другой планеты.
В этот раз Миша был особенно занят, предвидя скорую мамину кончину. Ему необходимо было позаботиться о Фире Львовне и он был занят поисками медсестры или социального работника. Третий день он был нахмурен, потому что ему никак не удавалось найти человека, в порядочности которого он был бы уверен. Дело в том, что он всегда давал маме достойную сумму денег для проживания, но по внешнему виду мамы этого нельзя даже было предположить. Он подозревал, что виной этому был начинающийся маразм. Мама уже плохо помнила, путалась в воспоминаниях. Он даже не смог добиться от нее, где же хранятся ее средства к существованию. Фира Львовна как-то упоминала, что ее навещают местные сверсницы и Ксюха. Но Миша очень сомневался, чтоб у тех могли храниться мамины деньги. Сверсницы сами все забывали, а галапайде Ксюхе из паралельного класса и живущей в этом же районе нельзя было доверить даже собственную зубочистку. Из нормальной веселой девчонки та постепенно превращалась в пьяницу с шизофреническими мыслями. Поэтому средства надо было перечислять надежному человеку, который бы действительно хорошо обслуживал свою подопечную. А на кого было возложить контроль за уходом? Знакомых медсестер было не так уж и много, социальных работников – тоже. Время отпуска было на исходе, потому Миша торопился принять решение, а Лиза осталась предоставленной самой себе.
Ей надоело сидеть в номере и она отправилась погулять. Неотъемлемым атрибутом местного «выхода в город» было посещение базара. Так как это был рынок районного центра – он располагался на значительной площади и в своем арсенале имел весь ассортимент товаров. А рядом с рынком был перелочек, в котором велась оживлення торговля неликвидным, но иногда – необходимым товаром. Переулок имел официальное название – Рыночный, но все его называли «Шатре». Как-то Лиза удивилась такому французскому названию, на что Миша рассмеялся и сказал, что название идет от искаженного и сокращенного выражения «все, що треба» – «що тре» – «шатре». И действительно, здесь иногда, кроме винтиков-шпунтиков, ниток и иголок, можно было найти настоящий фарфоровый сервиз и даже уникальную золотую вещь у пенсионерки.
Поэтому Лиза решила пойти поискать какой-нибудь раритет. Местный колорит, конечно, всегда имелся у этого городка. Евреи, хохлы, цыгане, молдаване – весь этот пестрый коктейль обитателей привносил особый колорит, что-то такое, чего она никогда бы не увидела в Москве. И если бы она была психологом, то обязательно бы занялась изучением такой местечковости. Но она не была психологом.
В этот раз ее внимание привлекла сценка у входа на рынок. Какая-то обезбашенная разлохмаченная лахудра неопределенного возраста (язык не поворачивался назвать ее женщиной!) пританцовывала под музыку продавцов кассет. Она расталкивала локтями прохожих, трясла изможденной грудью в неимоверном декольте и крыла матом тороговок, пытающихся ее урезонить. Лиза на миг замедлила шаг, рассматривая такую необычную сценку, и вздрогнула. Воинствующее ничтожество почувствовало на себе ее взгляд, и оглянулось. Лиза вдруг физически ощутила волну агрессивной ненависти, исходящую от лахудры.
– Шо смотришь? Зенки вылупила! Нравится, как я танцую? Ха-ха, я могу так танцевать, потому что я – королева! А ты – тьфу, ничто! Пыль!
Лиза стремглав бросилась быстрым шагом подальше от рынка. Даже на шатре ей теперь расхотелось идти. Нет, все-таки маленькие городки – не для нее. Москва, Париж – другое дело. Там такого просто не может произойти, чтобы тебя ни с того, и с сего вдруг бросились оскорблять. Она пробовала найти у Михаила сочувствия, когда тот забежал в гостинницу, но он второпях сказал, что поговорит с ней попозже. И опять Лиза осталась одна. К вечеру она решила не ждать мужа и сходить в ресторан. Обычно они ходили с ним в центральный кабак, носивший помпезное имя «Князь Владимир». Владелец решил себя увековечить, дав не только названию свое имя, но и присвоив княжеское звание. Но сегодня Лизе захотелось изменить обычный порядок вещей. По дороге она увидела кафе, в котором, по слухам, готовили очень вкусную творожную запеканку.
В кафе бурлила жизнь. Контингент был, конечно, молодежный, потому Лизе было не очень интересно. Местечковость сквозила везде – парни постоянно духарились, девчонки тоже выясняли отношения, стоял постоянный гул. Какая-то цыганка пыталась навязывать свои услуги посетителям, потом пришла милиция выгонять цыганку… Лиза, в свою очередь, тоже оказалась под прицелом многих молодых глаз. Николаева даже несколько раз встретилась взглядом с одной серьезной темноглазой девушкой. Лицо юначки показалось ей знакомым. Но Лиза никак не могла вспомнить, где бы она могла пересекаться с девушкой. Вообще, многие из присутствующих обратили внимание на приезжую. В Елизавете сохранялся неуловимый столичный шик. Что именно его создавало: неизменная модная укладка на голове, стильная одежда, дорогая и удобная обувь, аромат ли тонких духов – было не понятно. Но в местной толпе Мишина жена всегда обращала на себя внимание нездешним видом. Самой Лизе было интересно лишь оценить работу повара. Кстати, тот обратил внимание на ценительницу его творений и вышел с ней пообщаться. Хоть блюда были не очень сочетаемыми, он кроме запеканки настойчиво рекомендовал попробовать несколько новых салатов. Лиза не устояла, хоть знала, что при смешивании разных продуктов возможны непредсказуемые последствия от кишечника. Но салаты с морепродуктами ей понравились своим непредсказуемым горьковато-сладковатым прикусом и непривычным запахом. Она даже с удовольствием написала благодарность шеф-повару заведения. Посидела еще с полчаса за столиком, прошлась в дамскую комнату, подправила макияж. Когда вернулась – увидела на столе еще небольшую порцию ассорти. Странно, она не заказывала больше еды. Но бармен кивнул ей с улыбкой в сторону кухни и она поняла, что довольный шеф прислал ей презент за счет заведения. Это было так мило, хотя и явно лишним. Но готовили здесь чудно. Поэтому Лиза с удовольствием принялась за новое блюдо. По приезду в Москву надо будет самой сварганить что-то наподобие. Ассорти вообще было улетное. Такой необычный вкус, напоминавший горькие травяные специи. Интересно, что это? Неожиданно ее начала охватывать слабость. Вообще с ней всегда случалось подобное, если она переедала на ужин. Да, вопреки ее внешнему худощавому телосложению, Лиза ела хорошо, и могла позволить себе грешить в еде на ночь. И все-равно не поправлялась. Подруги ей даже завидовали, потому что самим приходилось считать калории, чтобы оставатися привлекательными. Конечно, обжорой Николаева не была, но если иногда случалось переесть – ощупала слабость, тяжесть в желудке и прочне неприятности. Сейчас она даже мысленно поругала себя за жадность. Не смогла устоять перед лишним угощением! А еще думала о себе, что у нее есть сила воли!
Лиза оставила деньги на столе и вышла на свежий воздух. Вот тут-то она и поняла, что пожадничала конкретно! Голова закружилась, к горлу подступил ком. Ноги неожиданно задрожали.
«Фу! Какой – то вегетативный криз!», – отстраненно констатировала она, вспомнив у себя подобный диагноз. «Переела? Или месячные начинаются? Так рано? Нет, не может быть!». Она присела на лавочку в нескольких метрах от кафе. Молодежь все время вертелась в дверях. На мгновение у Лизы потемнело в глазах.
– Вам плохо?
Николаева с трудом подняла голову. Перед ней стояла та серьезная черноглазая девчонка.
– Сейчас пройдет.
– Помочь? Принести воды? – девушка метнулась в кафе и уже через мгновение поднесла к губам Лизы стакан воды.
Холодная влага во рту помогла Лизе прийти в себя.
– Спасибо, – разлепила она губы.
«Хорошая девочка. Сейчас это редко бывает», – подумала Лиза, потихоньку встала, благодарственно кивнула черноглазой и медленно пошла в гостинницу.
На широкой гостинничной лестнице ей опять стало совсем муторно и она изо
всех сил ухватилась за широкие перила. Хорошенький вид она собой, наверное, сейчас представляет! Стыд какой! Подумают еще, что она пьяная. А она-то всего выпила 0,3 слабоалкогольного пива. Видимо, пора завязывать с алкоголем вообще!
Лиза с облегчением опустилась на кровать. Головокружение продолжалось, появилась тошнота. Но это была не тошнота от передания, ее так тошнило, когда резко понижалось давление. Что ж такое?
Лиза глянула в зеркало, висящее напротив. Вот ужас. Бледно-серое осунувшееся лицо… Может вырвать и станет легче? Но она каким-то образом ощутила, что тошнит не от еды.
К ужину у нее еще появилась и тяжесть в желудке, но она решила, что поспит, и станет легче. Миша даже хотел вызвать скорую, но Лиза отговорила его. На следующее утро они должны были уезжать. Дома у них есть хорошие врачи. А здесь разве есть нормальные специалисты? У Гольдманов уже давно был свой семейный врач, «перешедший» к ним по наследству от родителей Лизы.
Но как раз под утро ей стало еще хуже – появилась горечь во рту, рези в желудке. Гастрит начался? А может, холецистит? Миша обеспокоенно хотел отменить поездку, но Лиза настояла на возвращении в Москву. Она потерпит.
Они таки поехали, но в дороге Лизу еще и растрясло, появилась рвота желчью… Короче, домой она приехала совершенно больной, исхудавшей и слабой. А потом и вовсе появились судороги. Миша пришел в ужас, сразу поднял врачей на ноги. Лизу сначала положили в обычную больницу. Сказали, что похоже на гастрит, ентероколит. Но потом перевели в инфекционное отделение с подозрением на отравление. Конечно, Михаил предпринял все возможное, заплатил за лучшие «подпольные» заграничные лекарства. Через несколько часов медики заговорили о том, что все-таки это не пищевое отравление и надо перевести Лизу в кардиологию, потому что основным симптомом у нее сейчас определилось стойкое падение давления. Вечером он пошел домой переночевать, а наутро в больнице его обыденным тоном огорошили новостью, что под утро его жена скончалась. В истории болезни он увидел запись: «При нарастающих явлениях падения сердечной деятельности наступила смерть». Его даже не пустили к ней в палату. Михаил шел на «ватных» ногах и не понимал, что происходит. Как такое может быть, чтобы еще вчера Лиза разговаривала с ним и держала его за руку, а сегодня – ее уже нет и никогда не будет в его жизни? Почему ему сразу же не позвонили?
С этого момента он разочаровался в московских медиках. Его жена пришла в больницу своими ногами, а через несколько часов умерла в ней «при нарастающих явлениях падения сердечной деятельности»? Как можно было в лечебном учереждении допустить эти нарастающие явления? Где же вы были, врачи? Где же ваша реанимация? В гневе Михаил подумал, что не оставит камня на камне в этой больнице. Но поразмыслив, понял, что если даже сумеет что-либо доказать, то Лизу-то, ведь, не вернуть! И тело жены придеться вскрывать, чтобы установить истинную причину смерти. Кроме того, Михаил не сомневался, что медики обвинят их самих в первую очередь. Он и сам понимал, что с обращением Лизы в больницу они опоздали. И теперь, возможно, ответственность за позднее обращение за медицинской помощью возложат именно на него. Поэтому, по зрелом размышлении, Гольдман решил оставить все, как есть.
