Елена Герасевич
Материнские хроники
А на следующее утро пришла та самая врачиха, которая орала на меня в коридоре. Поджав губы, сказала, что вчера был переломный момент и наступило резкое улучшение. Добавила, что теперь мне будут приносить ребенка для кормления регулярно, но после роддома мне надо готовиться ехать в больницу. Она хотела это сделать прямо сегодня, но там не было мест. Договорились, что я поеду через два-три дня.
Я сидела почти в трансе, а когда пришла мама, то, не стесняясь, орала ей через форточку на всю улицу чтобы она пошла к иконе (которую неожиданно (!) на один день привезли опять в город) и умоляла Её спасти мою дочь.
В больницу мы не поехали. Другая врач, оформлявшая нам выписку, сказала, что не видит резона в госпитализации. Все наши проблемы спокойно можно лечить в поликлинике, главное – найти опытного педиатра.
А когда мы приехали домой, то муж и мама сказали, что врачи оценивали шансы на выживание Любы 50/50 и твердили только одно: «Надейтесь, что девочки живучие». Меня берегли и не говорили, что та горластая врачиха напророчила дочери отставание по всем показателям, вплоть до умственной отсталости. А волшебное лекарство оказалось ничем иным, как БАДом, запрещенным к тому же к приему грудными детьми.
* * *
В больницу мы все-таки попали, но через месяц и по другой причине – не заживал пупочек. Зато я впервые узнала от одной из мамочек как надо питаться, чтобы было много молока, и у меня с того времени больше никогда не было проблем с лактацией. После выписки мы окрестили Любу по полному чину.
Еще через несколько месяцев мы снова угодили в больницу после прививки: температура под сорок, судороги, нескончаемый крик и опять капельницы. Но оттуда мы фактически сбежали. Я не поняла, что это было. Какой-то зуд в душе. Мне НАДО было уйти. Я не понимала куда и зачем, но из больницы точно! Было утро субботы 8 августа. Я просто не могла усидеть на месте. Написала расписку, что забираю дочь и через час мы были дома. Меня пугали, требовали оставить ребенка в отделении, но я была уверена, что все делаю правильно.
Вечером уже по привычке собрались в храм. А там исповедь. Впервые в жизни я каялась в грехах. Старенький священник спросил, готовилась ли я к Причастию? А я и знать не знаю, как это – «готовиться». Батюшка посмотрел на меня внимательно и сказал: «Ну иди-иди, причащайся. Да в другой раз все-таки поготовься».
И мы причастились на следующий день – день памяти святого великомученика и целителя Пантелеимона! День, когда Господь пустил меня в лоно Своей Церкви. День, когда я поняла, что здесь мое место. Об этом я просила пресвятую Богородицу во второй своей мольбе.
А Любу я носила ко Причастию каждую неделю, невзирая ни на дождь, ни на ветер, ни на мороз, ни на болезни. Да, проблемы со здоровьем были и есть. Но оказались они не столь страшны, как мы ожидали. Врачи, читая анамнез, только пожимали плечами.
Первая дочь открыла в моем сердце любовь как таковую, а вторая помогла ей подняться. Диссертация, лекции и прочая суета потускнели перед проблемами маленького человека, которые пришлось решать в срочном порядке. И, чтобы я не расслаблялась, через 11 месяцев Господь быстренько послал мне третью дочку – чтобы любовь расцвела.
Мама, на что ты смотрела?
В 11 Любиных месяцев я поняла, что снова беременна. Сказать, что я была в шоке – не сказать ничего! Это означало, что надо бросать грудное кормление, как-то думать о размещении всех нас в 2-комнатной хрущевке, что-то решать с работой. На дворе был август 1998-го, дефолт со всеми вытекающими.
Где-то примерно в это же время под колеса мужниной машины бросился пьяный. Муж был не виноват, пострадавший остался жив и даже не покалечился, но машина была разбита. У суеверных автомобилистов есть примета, что с машиной, побывавшей в аварии, надо расставаться. Дорожное происшествие привело мужа к эпохальному решению: любимый фольксваген был продан, а деньги вложены в сад (дачу).
О, сколько нового узнали про себя мои родственники после этой покупки! Я кричала, что ноги моей не будет на этой даче, и я пальцем не пошевелю, чтобы им там помогать, короче, не нужно мне ваше Простоквашино!
Мама с мужем ездили в сад сами, а я честно отмазывалась от работы, пользуясь наличием крошечной дочки. Ну не деревенский я человек. Лес люблю, природу люблю, но созерцательно. Встать в 5.00 на утреннюю дойку для меня равносильно подвигу! Травмирующие воспоминания детских лет о прополке картошке и сборе колорадских жуков еще не затянулись в моей нежной и трепетной душе.
Но однажды… Сама не знаю, как это получилось, но меня все-таки уговорили туда не просто съездить, а даже остаться на несколько дней. Муж отбывал в командировку на неделю, друзья его тоже все были в делах и поэтому обратно смогли меня забрать только через трое суток. Как я поддалась на такую авантюру – до сих пор не понимаю.
Красный «Запорожец», купленный на остаток денег от покупки сада, вместил троих взрослых, двух детей (одну прямо в коляске), собаку породы колли и кучу барахла. Я тогда была уже где-то на половине срока.
По приезду моя мама, хлопоча и умиляясь, повела меня на экскурсию. Были показаны заросли огурцов, щедро натыканных в небольшой теплице через 40 см, и пампасы помидоров, уплотненные с такой же частотой. Одно меня порадовало – плантация садовой земляники. Предвкушая небывалое обжорство через неделю, я милостиво согласилась готовить на всех еду.
А потом были неработающая печка (вода закипала как раз к моменту раскисания картошки), ночь с тучами комаров (света нет, пластинки от комаров никуда не подключить), безумство собаки (ну не спалось несчастному животному на новом месте), мерзкое жужжание мух на рассвете и жуткий холод с утра (сады были разбиты на осушенных болотах).
После подъема я перво-наперво принялась наводить порядок в садовом домике: надраила полы, повыгоняла мух, перебила сонных комаров, завесила вход марлей, обязала всех снимать обувь перед входом и, наконец, спустила уже ползающее дитё на пол.
Закончив подвиги, решила выйти на огород. Типа, так и быть – помогу. После выдернутого вместо сорняка кустика семенной моркови и вытоптанного хрена меня прогнали прочь.
А дальше случилось что-то необъяснимое – на следующий день мне совершенно не хотелось уезжать. Меня окутала тишина, которой давно не было в моей жизни. Окончательный переворот в сознании произошел, когда я вернулась домой и ощутила себя жуком в спичечной коробочке. Наверху танцевали, внизу орал телевизор, справа ругались, не стесняясь в выражениях, а соседский мальчик слева отрабатывал удар мячом. Никогда раньше я так не реагировала на эти звуки. Будучи раньше фоном, они вдруг обрели самостоятельность, начали давить и угнетать.
Именно тогда у меня назрело твердое решение переехать из этой спичечной коробочки на волю, в свой дом. А между мечтами я окунулась в садово-огородную эпопею. Накупив гору книг, маниакально осваивала азы выращивания овощей и через неделю стала настоящим садоводом!
Но я не одна открывала для себя красоту Божьего мира, а со всеми тремя дочками (я абсолютно точно знала, что под сердцем у меня девочка). Хорошо, что мы могли приезжать только в будние дни. Иначе бы наши соседи ошалели от созерцания меня, несущейся к детям с разноцветной гусеницей в руке, а потом отслеживающей траекторию её движения. А мои длительные разглядывания каждой травинки, кустика могли бы их подтолкнуть к мысли, что я слегка не в себе. Как и мои ежеминутные крики: «Мам, а это что за трава? Мам, а этот цветок как называется? Мам, а это что за ерунда растет? Мам, мам, мам…». А после: «Дети, бегом сюда, вы не поверите какая красота тут живет!» (это я о земляной жабе). В тот год я впервые в жизни наелась клубники до отвала и впервые в жизни варила варенье.
А дома опять куча книг и энциклопедий. Но самый кайф я словила, когда меня однажды отпустили одну – кажется за зеленью. Я что-то там быстренько набрала, а потом просто сидела на скамеечке и наслаждалась тишиной и покоем.
Дошло до того, что я начала собирать рецепты консервирования! Один из них, подслушанный в автобусе и повторяемый вместо мантры до самого дома, до сих пор является хитом нашей семьи!
Не могу сказать, что люблю слушать чужие разговоры, но уборочно-заготовительная тема заставила меня превратиться в слух. И было от чего – сидящие за мной женщины обсуждали вопрос переработки смородины, которой в тот год уродилось немеряно.
У меня не было ни ручки, ни листочка, чтобы записать услышанный рецепт и поэтому я как стишок повторяла его до самого дома! Картина маслом: я влетаю в квартиру (насколько позволяет «влетать» восьмимесячный живот), шевеля губами и что-то там бубня, бегу к столу, хватаю ручку с бумагой и начинаю что-то судорожно записывать. Все попытки близких заговорить со мной пресекаю энергичными взмахами свободной руки. Выгрузив рецепт из головы, плюхаюсь на диван и облегченно выдыхаю – миссия выполнима!
Я бы не стала так подробно описывать свои садово-огородные сдвиги, если бы они не были связаны с третьей дочкой. Наши предки издавна понимали, как важна для беременной женщины обстановка, в которой она носит дитя. Будущим мамам советовали смотреть на красивые вещи, слушать хорошую музыку и так далее. Считалось, что дети уже в утробе способны воспринимать прекрасное и доброе. Глядя на своих детей, и особенно на Веру, которая выбрала профессию ветеринара, я четко вижу это влияние.
* * *
Я плохо помню, как начались схватки (помню, только, что это случилось, как обычно, утром), как приехала в роддом, как пришла в палату. Помню, как меня ругали за то, что я очень медленно иду до родовой, потому что ребенок вот-вот родится. А вот сами роды не помню вообще. Они были очень быстрые и совершенно не выматывающие.
Надо сказать, что и сама беременность протекала у меня удивительно легко и практически без токсикоза. В первый день, когда мне стало очень плохо, я взмолилась Пресвятой Богородице, что, если можно, пусть у меня не будет токсикоза, потому что у меня совершенно нет сил. И на следующий день все неприятные ощущения как рукой сняло. Да, меня порой слегка мутило от резких запахов, но они мне и в обычном состоянии удовольствия не доставляют.
Уже к обеду моя малышка лежала рядышком, обмеренная и взвешенная, и нас определили в совместную палату, куда меня привезли почти сразу. В этот день пошел первый снег…
Дочка проспала все первые сутки. Напрасно врач уговаривала меня отдохнуть и набраться сил, напрасно объясняла, что ребенку совершенно нормально спать после родов, что малышка нуждается в отдыхе не меньше мамы. Я как маньячка вертелась около дочки, прислушиваясь к её дыханию.
Вера оказалась самым спокойным ребенком из всех. Первые полгода она только спала и ела, ела и спала. Обеспокоенная таким «странным» поведением, я поделилась своими тревогами с участковым педиатром. Удивленно вскинув брови, та спросила: «Мамочка, у вас нормальных детей до этого что ли не было?»
* * *
Через 19 дней после родов я угодила в больницу с маститом. Сейчас сложно сказать, что стало основной причиной болезни: то ли я застудила грудь, когда разгоряченная выскочила на балкон развесить белье, то ли неправильно кормила и сцеживала – молока было очень много, а сил не было совсем.
Ночью проснулась от ужасного озноба. Меня так трясло, что стучали зубы, и очень болела грудь. Еле заставила себя встать, выпила горячего чая. Измерила температуру – 39,8. После чая и жаропонижающего согрелась, но грудь стала болеть еще сильнее. Еле дождалась утра и позвонила своей куме, врачу-гинекологу, описав симптомы. Та сказала немедленно вызывать скорую и ехать в больницу.
В скорой сказали, что возьмут меня, но только без ребенка, мол, она большая уже, а если с ребенком, то только платно. Таких денег у нас не было. Пришлось идти на хитрость и звонить знакомому с машиной.
В больнице на меня накинулись, что я приехала с малышкой, а я что-то там промямлила типа «оставить не с кем». Впрочем, это было не такое уж вранье – мама днем уезжала в Москву сдавать госэкзамены (она закончила православный Свято-Тихоновский богословский институт), а муж тем же утром только-только вернулся из командировки. Да и не могла я его оставить с двумя детьми и новорожденным младенцем.
Мне было настолько тяжело, что я даже не отреагировала, когда Веру забрали в «детскую», а меня определили в отдельную большую палату для мам. Пришла врач, дала градусник, а на нем 41. На меня опять напустились, что я молчу, когда мне так плохо и тут же вкатили два укола.
Не успела я прийти в себя, как вошла то ли врач, то ли медсестра и приказала собирать вещи – меня переводили в другую палату. Оказывается, моя чудная спокойная девочка принялась так орать в детской, что переполошила всех малышей. Успокоить ее не было никакой возможности, и было решено положить нас вместе. В платной палате. Бесплатно.
Это были десять дней почти райской жизни! Я только спала, ела и ходила на процедуры. Единственной проблемой был электрофорез, для которого надо было топать в другой корпус. Как бы крепко Вера ни спала, как бы хорошо она перед этим ни поела, стоило мне отойти на несколько метров от палаты, как моя девочка просыпалась и принималась плакать. Я возвращалась, меня ругали, что дочь орет благим матом, а что я могла сделать? Ребенка же с собой нельзя брать, а я и так – и туда бегом, и обратно вприпрыжку.
Жалобы дошли до моего лечащего врача, и на третий день она зашла в палату как раз в аккурат перед тем, как мне надо было идти на очередную процедуру. Спросила: «В чем дело, почему дочь постоянно плачет?». Я говорю: «Вовсе не постоянно, а лишь когда я ухожу в другой корпус на лечение. Стоит мне скрыться за дверью, Вера тут же просыпается и успокоить ее могу только я».
Доктор ухмыльнулась и отправила меня на электрофорез, обещав присмотреть за спящим младенцем. Когда я вернулась, то увидела, как моя врач ходит по палате с Верой на руках и поет ей песни. Дочь молчала! Врач отдала мне ее со словами, что еще не видела такого привязанного к матери ребенка, но с тех пор стала каждый раз приходить в палату, пока я бегала в другой корпус, и нянчиться с моей крикуньей. И вообще относилась ко мне очень нежно, по-матерински. А я даже имени ее не помню…
Они совсем другие!
Первый год после Вериного рождения практически выпал из моей памяти. И хоть дочка была на редкость спокойной и уравновешенной девочкой, да и Люба уже достаточно подросла, а Надя и вовсе не доставляла никаких хлопот, я все равно, что называется, не вывозила.
Было сложно. Временами архисложно. Мне до сих пор стыдно за многие моменты, когда мои дети вместо нежной и любящей мамы видели мегеру, у которой нет ни ума, ни сердца. Вечная боль от совершенных ошибок со временем притупилась, но я все равно нет-нет да и думаю: «А вот если бы я тогда сдержалась, если бы справилась со своим раздражением и гневом…». Понимаю, что сослагательное наклонение тут бессмысленно, но пока я не до конца совладала с этими мыслями.
Я много шила и вязала, изобретая из вещей, которые нам часто отдавали на приходе, шикарные наряды для себя и дочек, игрушки и бытовые мелочи. Муж, чтобы нам как-то всем выжить, после работы собирал алюминиевые банки, металлолом и таксовал на личном авто. Череду запорожцев тогда сменил старенький «Москвич», а после него такая же пожившая «копейка». Примерно через год-полтора после Вериного рождения муж тоже начал ходить в церковь. А вскоре вернулся в армию. Это решение он принял после поездки на остров Залита к отцу Николаю Гурьянову.
В те годы у меня появилась мощная отдушина – клирос. Когда Вере уже достаточно подросла, чтобы ее можно было ненадолго оставить с бабушкой, мама стала по возможности отпускать меня по субботам с утра в храм. Вокальные данные у меня скромные, но любовь к церковному пению зародилась еще в юности. Собственно, именно она повлияла на мое воцерковление. Ноты я знала, а вот навыка многоголосного пения не было. Но пение в унисон не мешало получать удовольствие от служб, которые для меня были прежде всего отдыхом от рутины. К сожалению, счастье мое было недолгим – из-за духовных нестроений, случившихся на приходе, мы перестали ходить в тот храм, а потом и вовсе переехали в другой район в настоящий дом.
По документам он был не наш, но мы могли устраивать быт так, как считали нужным. Дом был старый и без удобств, но мне это тогда казалось такой мелочью, которую мы обязательно преодолеем. В тридцать лет вообще многое кажется простым и легким, особенно когда ты любишь то, что делаешь.
К моменту нашего переезда дети выросли и пошли в садик, и мне пришлось снова выходить на работу. Как и в случае с первой дочерью, этот шаг дался крайне сложно. На редкие вопросы из разряда «За мальчиком не собираетесь?» я отшучивалась, с ужасом представляя себе, как опять погружусь в эту круговерть. В те годы мне было так тяжело физически и эмоционально, что у Бога я просила только одного – чтобы пока не давал мне больше детей.
Сейчас, оглядываясь назад, я не понимаю, как умудрялась совмещать семью, хозяйство и две работы. Вторая появилась как-то вдруг, и я сама не поняла, как «прибилась» к Социальному отделу епархии (очередная цепь «совпадений и случайностей», иногда весьма забавных). Новое дело увлекало, но я не была готова бросить любимых студентов и около года разрывалась между преподаванием и социальной работой. В конце концов муж потребовал, чтобы я выбрала что-то одно, и я все-таки решила уйти из института.
Это была лукавая уступка. Я понимала, что при такой колоссальной нагрузке мне банально не потянуть защиту, которая к тому же требовала серьезных финансовых вложений. А без диссертации на кафедре меня никто долго держать не будет. А тут вроде как, и неуспеха избежала, и мужа послушалась, заработав плюсик к «облико морале» православной жены и матери (сколько же мусора было тогда в моей голове!).
Новая работа захватила меня по самые уши, но я переоценила свои силы и, как следствие, через несколько лет выгорела. Я просила передышки и вразумления, и Господь послал мне сына. И я снова была рада возможности ничего не решать, а свалить все на беременность, которая помогла уйти с интересной, но изматывающей работы.
Впрочем, поначалу я здорово испугалась – а если моей любви не хватит на всех? А если родится мальчик, а я совсем их не понимаю? В том, что я ношу мальчика, я почти не сомневалась. Это удивительно, непостижимо и необъяснимо, но я всегда чувствовала, кто у меня под сердцем: дочь или сын.
Некоторые знакомые, приметив мой округлившийся животик, удивленно пожимали плечами, силясь понять, чего нам так неймется – на дворе очередной кризис со всеми вытекающими, а мы тут опять рожать вздумали. К счастью, таких было немного – верующие люди все-таки относятся к чадородию иначе.
* * *
После переезда я снова начала петь на клиросе в новеньком крохотном храме, который открылся рядом с домом. Служили там только раннюю литургию по воскресеньям и большим праздникам, но для меня и это было большим утешением.
Именно тогда сынок впервые меня удивил. Стоило мне взять фальшивую ноту (что для меня не такая уж и редкость), как я тут же получала ощутимый пинок изнутри. Регент подтрунивал надо мною, приговаривая, что хоть так я научусь петь верно.
На хоры надо было забираться по почти отвесной лестнице и после протискиваться через узкий люк. В конце моей беременности певчие начали устраивали шуточные пари: сначала о том приду я или нет, а потом пролезу ли я в этот люк или застряну.
Недели за три до предполагаемых родов они звонили каждый день с единственным вопросом: «Как дела?». На это я неизменно отвечала: «Еще не родила. Как рожу – так скажу». После литургии на праздник Петра и Павла все дружно сказали, что, если не рожу, чтобы на следующую службу даже носа не показывала – надоело им переживать за меня. Посмеялись и отправились по домам.
И вот сижу я вечером в кресле и довязываю свитер дочке. Из-за сильных отеков в последние месяцы я ходила с большим трудом и практически целыми днями сидела и вязала как одержимая – непреодолимая тяга к вязанию стала моим «беременным бзиком». Научилась вязать шапки, носки и варежки, о чем мечтала несколько лет. И когда мне осталось только собрать уже готовые детали, все и началось.
Но все было не так! Обычно схватки у меня стартовали неизменно в 5:30, а тут восемь вечера, да еще и воды отошли! Такого не было никогда. Я в полном смятении и страхе позвонила своему врачу, задав самый дурацкий в мире вопрос: «А может это не ОНИ?» На что она мне бодро сказала: «Вызывай скорую». Скорая приехала через 20 минут, а пешком до роддома было бы идти от силы минут пятнадцать. Из-за этого никак не хотели брать в машину мужа, но он еще тот жук – сумел уговорить.
А меня охватил панический ужас! Когда я зашла в родовое отделение, меня уже слегка потряхивало. А тут еще врач читает мою карту, в которой отсутствует отметка окулиста (а по мне и без врача видно, что проблемы со зрением нешуточные). Начинает меня ругать, а я рассказываю, как в прошлую беременность окулист кричала на меня, что я безответственная мать, если с такими проблемами еще и иду рожать, поэтому в этот раз визит к ней я проигнорировала. В конце концов доктор с моих слов записал мой глазной диагноз и отвел меня в палату.
Через время пришел другой дежурный врач и тоже начал меня ругать за попустительское отношение к своему здоровью. А я смотрю – доктор-то знакомый! Год назад по его приглашению я приходила в роддом для беседы с отказницей. Я возьми и брякни: «А мы с вами встречались, помните?» Он так смешно напрягся и даже, кажется, слегка испугался, пытаясь меня вспомнить. До меня дошла двусмысленность фразы и я, прыснув, напомнила ему про отказницу. Вздох облегчения! После этого он стал намного мягче и даже заботливее. А потом и вовсе сказал, что роды будет принимать сам.
Правда, то ли он переволновался, то ли перестраховался, но так сильно надавил на живот, что малыш буквально вылетел наружу. Сначала я услышала испуганный возглас акушерки: «Уф, поймала!», после его вопрос: «Ты меня видишь?» и только потом радостное: «Мальчик! Час-ноль-пять!»
Без лишних вопросов мне положили сына на грудь, и он мертвой хваткой вцепился в сосок. И вот если бы я сама своими глазами не видела его в тот момент, то вполне могла бы предположить, что мне подсунули чужого младенца. Все девчонки у меня рождались изящными крошками с длинными смоляными локонами, а сейчас у меня на животе возлегал натуральный блондин богатырского телосложения.
Было так жалко с ним расставаться, но мне обещали его принести еще раз после окончания всех необходимых процедур. Удивительно, но меня совершенно не трясло. Может все дело было в раннем прикладывании?
Не помню, как перелегла обратно на кровать в родовой, но помню минуты неописуемого блаженства, когда мне принесли маленький сверточек и сынок снова цепко взял грудь. Через полчаса медсестра пришла его забрать, а я чуть не со слезами стала умолять его оставить, словно у меня забирали его навсегда.
Наутро пришла неонатолог. Осматривает сына и вдруг говорит:
– А я думала, вы тогда пошутили.
– Не поняла, – отвечаю.
– Ну когда вы дочку рожали, я спросила, придете ли за сыном, и вы мне сказали, что непременно.
– Вы меня, наверное, с кем-то путаете, я очень давно рожала.
– Да, давненько. А лежали вы в этой же палате, только вот на той кровати у окна.
И в эту же минуту я вспоминаю, что да, действительно лежала в этой же палате у окна, и действительно на родовом столе бодро обещала прийти за сыном. Но как?! Ка это можно было запомнить?! Я даже лица врача не помню, при том, что она у меня единственная, а таких как я за эти годы у нее была не одна сотня.
На мои охи и ахи врач только улыбнулась и пожала плечами:
– Просто помню и все. И рада, что вы сдержали обещание.
* * *
Выписали нас домой вовремя, но с проблемой – кефалогематомой, которая возникла из-за стремительных родов. Из-за нее сын практически не спал ни днем ни ночью. Я только спустя годы узнала, что малышей с такой проблемой нельзя укачивать. Но что я делала, когда сын начинал плакать? Разумеется, качала, из-за чего малыш «расходился» еще больше, а я никак не могла понять причину его надрывного крика.
К тому же первые полтора месяца его жизни совпали с нашим очередным переездом. Осенью дети должны были пойти уже в новую школу и мне надо было успеть собрать все вещи к сроку. Как я тогда не тронулась умом, упаковывая бесчисленные коробки на фоне бессонных ночей, – не понимаю. Кричал сын, кричала я, кричали дети. Вообще, кажется, что в то время кричали все вокруг.
Переезд принес бытовое облегчение. Я радовалась теплому туалету и воде из крана, пусть даже по часам. А еще у нас появилась машинка-автомат, которую нам оставили прежние хозяева. Вот это был настоящий восторг! Я иногда «залипала» у окошка, не в силах оторвать взгляд от крутящегося в барабане белья. Но самое главное – это была НАША собственная квартира!
Несмотря на то, что в скором времени мы решили все медицинские проблемы, я по-прежнему периодически спала полулежа-полусидя с сыном на груди, потому что успокаивался он только в таком положении.
Мы пошли в новый храм, который занимал небольшое помещение в общежитии и был устроен более чем скромно. Мне там решительно ничего не нравилось, начиная от убранства и заканчивая священником. Но главной проблемой был сын. Стоило мне подойти к дверям, как он просыпался и принимался что есть мочи орать. Все прихожане уже посмеивались: «Услышали крик – значит Герасевичи пришли». Коля плакал почти все время, поэтому мы быстро подходили к помазанию или ко причастию и сразу покидали храм.
И вот как-то священник остановил меня и спросил, почему я не причащаюсь. И я ему вывалила сразу все: и про недосып, и про невозможность поститься и про то, что я не то, что каноны, а даже и утренние и вечерние молитвы не могу вычитать. Но была еще одна причина, которая может показаться смешной, но меня здорово сдерживала. Дело в том, что в храме было настолько тесно, что исповедь проходила чуть не вплотную к остальным прихожанам. Для моей гордой и мнительной натуры это было невыносимо.
Батюшка улыбнулся и сказал, что когда хор поет или кто-то читает, то даже близко стоящим людям ничего не разобрать, так что я могу не смущаться и приходить на исповедь. И я пришла. И увидела в батюшке такую простоту и любовь к людям, что от всего сердца попросила у него прощения за свою заносчивость. Именно тогда я впервые ощутила Бога не как Карающего Владыку, а как Любящего Отца.
На следующий день я причастилась и с того момента крики сына в храме прекратились раз и навсегда. И спать он стал, как и все дети, лежа в кровати, а не на мне. Нет, были и беспокойные ночи, но то, что я огребла за первые полгода больше не повторялось.
* * *
После переезда в отдаленный район я оказалась в социальном вакууме. Разумеется, я не была затворницей и раза три-четыре в год у нас бывали друзья (на праздники), но ходить в гости к многодетным или, еще того хуже, принимать их у себя ‒ это не для слабаков. Особенно когда живешь на краю географии. Поэтому помимо семьи мои контакты ограничивались редкими беседами по телефону с парой подруг и кратким общением с несколькими прихожанками после службы. Да, мои потребности в коммуникации невелики, но даже мне этого было катастрофически мало.
Не знаю, как бы я перенесла эту изоляцию, если бы через год после Колиного рождения отец не подарил мне компьютер. Рабочие задачи (я писала статью о проблемах многодетных семей) привели меня на форум «Многодеток. ру», который на несколько лет стал одновременно моим спасательным кругом, жилеткой и творческим трамплином. Но самое главное – я встретила там близких по духу людей с такими же трудностями и заморочками, как и у меня. Именно мощная поддержка форумчанок (с некоторыми теплые отношения сохранились до сих пор) помогла мне удержаться на плаву в то непростое время.
