Елена Хаецкая
Таинственные истории, случившиеся с обычными людьми
Маюра даже не удивило, что он, со своей близорукостью, разглядел все это с расстояния в пятнадцать шагов.
Он метнулся вперед. Женщина повернулась и опять быстро пошла, почти побежала по аллее. Маюр не сразу осознал, что погода испортилась. Это случилось внезапно: откуда-то прилетел холодный туман, и ноги начали в нем путаться и заплетаться. Погасло густо-синее небо, воздушные шарики теперь лишь слабо светились в нем, точно напоминание. Туман скрыл старуху в вязаной шали, но почему-то Маюр по-прежнему отчетливо слышал, как шуршат в ее руках «раскидайки».
В тумане постукивали копыта, и несколько раз пони ржал вызывающе и зло, как настоящий конь-огонь.
Маюр бежал, натыкаясь на прохожих, на скамейки, на мусорные урны. На бегу он лихорадочно обшаривал карманы, каждый раз убеждаясь в том, что они пусты. Брошка пропала. Впервые в жизни у него что-то вытащили! Он не мог в это поверить. Откуда она узнала о том, что он прячет у себя бесценную вещь? Как ухитрилась извлечь так незаметно? И почему, в таком случае, она сразу приколола украденное на грудь? Для того, чтобы в случае задержания выдать брошку за свою собственность? Дескать – вот, разве стала бы я открыто носить похищенный предмет? Да эта брошка мне досталась от моей прабабушки.
Должно быть, так…
Маюр бежал и бежал. Время от времени туман немного редел и начинал колыхаться, как бы в нерешительности, и тогда перед глазами бегущего возникала прямая, стремительно удаляющаяся спина незнакомки. Затем все опять погружалось в сырую мглу.
Маюр миновал аллею, совершенно незаметно проплыла поглощенная туманом горка со швейцарскими часами, затем – десяток старых деревьев и еще одна детская площадка. Он приближался к зоопарку, о чем можно было догадаться по запаху зверинца. Здесь Маюр опять увидел незнакомку. Она стояла возле входа в зоопарк и разговаривала с каким-то человеком. Пару раз она быстро оборачивалась, как будто боялась, что за ней следят. Затем к собеседникам подошел еще один. Этот третий был толстым коротышкой. Он очень волновался, все время переступал с ноги на ногу и как бы колыхался в воздухе.
Обменявшись еще несколькими торопливыми фразами, трое незнакомцев развернулись и побежали вдоль ограды зоопарка в обратном направлении, опять по парку. Маюр, точно привязанный, двинулся следом. Он боялся выпустить женщину из глаз даже на мгновение.
Туман полетел ему в лицо, точно ком тягучей массы, и эта масса облепила Маюра, вызвала брезгливую дрожь в руках. Он яростно потер щеки ладонями. Неужели никогда не закончится эта сумасшедшая погоня?
Вдруг из густых облаков вынырнула фигура кушающего человека. Чебурек был познан им почти до самого финала, но все же оставалась еще поджаристая корочка, и предстояло совершить последний акт осознания. Интеллектуал медлил, задумчиво созерцая утонувшую в тумане тележку чебуречницы и набираясь сил перед решающим броском.
Похитители вернулись к тому месту, откуда началась погоня. Странно. Для чего они сходились возле зоопарка? Вероятно, там у них было намечено место встречи, а где-нибудь возле станции метро их ждет машина… Или они попросту сядут в метро, подумал Маюр. Дерзкие воры! Он нашел в кармане жетон и дал себе слово во что бы то ни стало продолжить преследование.
Тем временем вся троица повернулась и снова пробежала мимо жующего. Тот удостоил их кратким взглядом. Должно быть, они отвлекали его. Маюр тоже проскакал мимо. Интеллектуал поглотил последний кус чебурека и, обтирая рот платком, с достоинством вздыхал. Он завершил весьма важный труд. Маюр позавидовал ему.
Неожиданно перед Маюром вырос некий человек. Он был очень высок, налысо выбрит и обладал невероятно длинным хрящеватым носом. Нос надвинулся на Маюра из поднебесья, и туман расступался перед этим носом, точно сырные ломтики перед ножом.
– Ну? – сказал человек. – И долго мы будем так?
Маюр схватился за грудь и задышал. Он был робким человеком и к тому же устал от бесцельной беготни.
– Что? – пробормотал он.
– Ну? – повторил человек. – Ну, ты!..
– Я, это… – согласился Маюр.
– А! – Человек хмыкнул, подвигал носом и нырнул в туман.
Некоторое время Андрей Степанович переводил дыхание. Затем увидел, как вся компания бежит мимо него. Он припустил следом. Несколько раз они обогнули по кругу небольшую площадь, на которой находился планетарий.
Планетарий был одним из обломков «старого доброго времени». Там уже давно расплодились игровые автоматы, бары и прочая плесень, но все же сохранились и сам телескоп, и карта звездного неба, и даже большие фотографии пионеров-астрономов, наклеенные на доски.
Перед планетарием стоял рослый костлявый старик в твердых валенках и нейлоновой куртке и кричал в громкоговоритель:
– Кто желает посмотреть двойную звезду в созвездии Лебедя – вход сто рублей!
Когда случались какие-нибудь астрономические явления вроде визита кометы или хорошей видимости какой-нибудь планеты планетарий работал почти постоянно. Маюр, правда, подивился: какая может быть двойная звезда в такой туман? Но, должно быть, телескопу туманы нипочем…
Он немало удивился, когда вся тройка похитителей подбежала к старику и обступила его с криками:
– Мы, мы желаем! Где платить сто рублей?
– С каждого, – уточнил он величаво и показал на вход в планетарий.
Те помчались ко входу. Маюр устремился следом. Старик поднес к губам громкоговоритель и рявкнул:
– Двойная звезда в созвездии Лебедя! Вход сто рублей! С каждого!
Это прозвучало прямо над ухом у пробегающего Маюра, но тот даже не вздрогнул.
Народу в «звездном зале» планетария собралось немного: несколько влюбленных парочек, которые решили «приколоться и поглядеть», серьезный папа с серьезной дочкой лет семи (они все время перешептывались на какую-то научную тему), компания из громилы, толстяка и женщины в короткой юбке, а также пятеро немного растерянных приезжих, которые и сами не понимали, для чего сюда явились.
Затем потолок над головами раздвинулся, открылся сектор неба, и туда устремился телескоп. Старик в валенках протопал через зал и начал крутить ручку. Телескоп показал на невидимые звезды.
– Сейчас будем смотреть, – строго объявил старик и похлопал валенками. – Подходим по одному. Поднимаемся по лесенке. Прикладываем глаз вот сюда. И смотрим двойную звезду в созвездии Лебедя.
Папа взял за руку дочку и подвел ее к телескопу. Она храбро полезла наверх.
Маюр ошеломленно наблюдал за происходящим. Поведение похитителей с самого начала казалось ему каким-то нереальным. Для чего вся эта беготня в тумане? (И откуда взялся туман?) Почему они сперва оказались возле зоопарка, затем снова возле чебуречницы, а после носились по кругу по площади?
Пальцем он нарисовал их путь у себя на ладони – и неожиданно понял. В своем сумасшедшем бегстве они повторяли очертания брошки. Как будто брошка служила им планом, схемой некоего лабиринта. И теперь они находятся в самом ее центре. Том самом центре, который был обозначен голубой звездочкой.
– Более бледная звезда в созвездии Лебедя – желтая. Вторая, которую лучше видно, – голубая. Она холодная, – важно объяснял старик.
Девочка смотрела в телескоп, покусывая нижнюю губу. Видно было, что она впитывает впечатления.
– Ну, впилась! Дай и другим посмотреть! Хватит уж!.. – крикнула тетка из числа приезжих. Ей вдруг стало завидно.
Девочка никак не отреагировала.
Старик произнес еще строже:
– Каждый увидит.
Когда девочка спускалась с лесенки, лицо у нее было ужасно задумчивое.
Тетка вскочила, чтобы быть непременно следующей, но ее опередили. Вильнув крепкими бедрами, женщина с брошкой подошла к телескопу. В звездном зале стало темно, как будто туман ухитрился проникнуть и туда. Затем сквозь отверстие в потолке блеснула синяя молния.
– Что-то с электричеством, – невозмутимым тоном объявил старик. И потопал в своих валенках разбираться – что именно.
Свет загорелся, и почти сразу же разошелся туман. Старик явился, всунулся в звездный зал, поморгал и сказал:
– Нет, электричества не надо. Пойду выключу.
И снова вышел.
Маюр медленно протирал снятые очки двумя пальцами. Водрузил их на нос. Ему было грустно, и он сам не понимал – почему.
Неожиданно его пронзила дрожь: женщина и ее спутники исчезли. Все трое. Их больше не было в звездном зале.
Маюр вскочил, чтобы снова бежать, но тут он заметил на полу, возле телескопа, нечто блестящее. Он поскорее бросился к лестнице и еще успел услышать возмущенный вопль тетки:
– И этот без очереди лезет! Интеллигенты!
Брошка лежала возле лестницы, совершенно холодная, с горящей голубой звездочкой. Маюр схватил ее и выскочил из зала. В коридоре он столкнулся со стариком, который погасил электричество и направлялся обратно к телескопу.
– Не будете смотреть? – осведомился старик.
– Я уже… увидел, – сказал Маюр, задыхаясь.
– Дело хозяйское, – сказал старик. – Чтоб потом без претензий.
И удалился.
Маюр сжимал брошку в кулаке, а кулак держал в кармане. Он вышел из планетария и снова увидел праздничный осенний день. Что-то от первомайской демонстрации было на аллее Александровского парка. Много красного и синего, много музыки и ожидания. Такие дни случаются иногда в начале осени.
Возле горки со швейцарскими часами стояла машина. Большая черная иномарка. Маюру такие не нравятся. Машина дважды моргнула фарами, затем ее матовое окно беззвучно уплыло, и появился заказчик. Он молча смотрел на Маюра, и тот приблизился к автомобилю.
– Готово? – осведомился заказчик.
– Да, – сказал Маюр.
Твердый сверток очутился у Андрея Степановича в ладони.
– Гонорар, – пояснил заказчик.
Андрей Степанович чуть покраснел. В пылу погони за брошкой он совершенно забыл о деньгах. Ему почему-то казалось, что важно вернуть саму вещь, а не выручить за нее сумму.
– Вы знали этих людей? – спросил Маюр у своего клиента.
Тот взял брошку и некоторое время рассматривал ее. Затем вздохнул.
– Да, – промолвил он, – это совершенно. – И поднял на ювелира глаза. На сей раз они не казались неприятными. Усталые серые глаза человека, который время от времени сталкивается с трудными, практически неразрешимыми задачами. – Конечно, я знал их. Они просили моей помощи, и я обратился к вам как к единственному человеку, способному выполнить подобное поручение.
Маюр неожиданно почувствовал себя польщенным.
– Да? – пробормотал он. – И кто вам такое обо мне сказал?
– Слухи, – заказчик махнул рукой.
– Кто они, те люди?
– Собственно, они не люди… Они хотели вернуться. Им требовалась схема. План. Понимаете, они не могли вернуться просто так. Необходимо было наитие, поиск, нахождение. Но важнее всего – схема. Вы следите за мыслью?
Человек в машине разволновался, полез в карман, сделал попытку закурить, но сломал сигарету и раскрошил ее в пальцах.
– Я слежу, но не совсем понимаю, – сказал Маюр.
– Им требовалась схема. Что тут непонятного? – нетерпеливо сказал заказчик.
– Схема. Это понятно, – кивнул Маюр.
– Они признают только драгоценные металлы. Нарисованное на бумаге или на земле для них ничего не значит. Линия должна быть материальна. Иначе они попросту ее не увидят. Понимаете? Они должны иметь возможность потрогать линию, прикоснуться к ней, ощутить ее объем, ее реальность.
– Ясно, ясно… – поддакнул Маюр. Ему действительно кое-что было ясно. Если рассматривать ситуацию в расчлененном виде. Каждый ее элемент был понятен. Но в единое целое картина все равно не складывалась.
– Путь домой, – продолжал человек в машине. – Схема для возвращения. Вы интуитивно сотворили именно то, что требовалось. Кое о чем, полагаю, вы догадались, когда смотрели мне в глаза. Мне это не понравилось, но сейчас я готов признать вашу правоту.
– Я создал не брошку, а схему для их возвращения домой, да? – уточнил Маюр.
– Я только что это сказал, не так ли? – Заказчик чуть удивленно поднял брови.
– Да, да, именно… – Маюр закивал. Он боялся рассердить клиента. Ему ужасно хотелось знать больше обо всей этой истории.
– Для того, чтобы произвести «нуль-транспортацию» – или как там это называется, – человек брезгливо поморщился, поскольку термин, заимствованный из фантастических сериалов, вызывал у него оскомину, – словом, для мгновенного перемещения сквозь пространство-время им было необходимо видеть цель своего пути. Физически видеть. Если угодно, визуально наблюдать. Это понятно?
– Цель. То есть двойную звезду в созвездии Лебедя?
– Ну, я не знаю, не знаю, не знаю я, какая там звезда и в каком созвездии, – сказал человек в машине. – Они называли ее Алигьяга.
– Совершенно алеутское слово! – восхитился Маюр.
– Вот и превосходно, что алеутское. Ваша схема безошибочно привела их к планетарию, а в планетарии они сумели наконец обрести желаемую цель – и таким образом произвели транспортацию. Ничего сложного, как видите, – заключил клиент.
Маюр медленно покачал головой.
– Разумеется, это несложно… Но если им с самого начала требовалось попасть в планетарий, – для чего же было прибегать к такому многоступенчатому плану?
– А как, по-вашему, они должны были поступить? – осведомился заказчик Маюра. Вид у него сделался откровенно недоумевающий. Судя по всему, Маюр все-таки сумел сбить его с толку.
– Возможно, – сказал Маюр, – было бы достаточно просто спросить.
Он махнул рукой в знак прощания и неторопливо зашагал прочь по аллейке. Человек в машине еще долго с удивлением смотрел ему вслед.
Призраки Народного дома
– Между прочим, ты напрасно не веришь, – сказал студент Филькин Андрюше Кошакову.
– Как можно верить человеку с фамилией «Филькин»? – вопросил свидетель их разговора Гора Лобанов.
Лобанов был холеный мальчик из состоятельной питерской семьи. Филькин тоже был питерский, но при этом неуловимо напоминал драную кошку. Это была, впрочем, типично питерская кошка – знающая себе цену и обладающая определенным снобизмом.
А вот Андрюша Кошаков приехал из Рязани. Он не был ни более простодушным, ни менее образованным, чем его сотоварищи; но внутренний ритм, диктующий ему поведение, был каким-то иным. Особенно если сравнивать с Филькиным. Тот вообще отличался беспокойным нравом.
Кошаков снимал комнату неподалеку от Александровского парка, а учились все трое в театральном институте. Будущая жизнь представлялась им различно: Гора Лобанов видел себя киноактером, играющим в сериалах, Филькин – продюсером, а Кошаков мечтал стать театральным режиссером, но тщательно скрывал свои намерения от приятелей.
Иногда у Кошакова устраивались посиделки до утра. Он не возражал. Ему нравилось иметь собственную комнату и выходить по утрам прямо в Александровский парк.
– А знаешь ли ты, Кошаков, – важно вещал как-то раз, на рассвете, Филькин, – что на том месте, где сегодня находится станция метро «Горьковская»…
Он сделал паузу, чтобы вытащить из кармана новую банку пива.
Была ранняя осень и тот мертвый, ледяной час перед рассветом, когда гуляки уже разошлись, а трудолюбивые граждане досматривают предпоследний сон. С Невы ветер донес тихий, горловой гудок парохода: мосты скоро сведут. А может, гудит кто-то опоздавший.
Филькин с Лобановым время от времени блистали перед рязанцем познаниями в краеведении. Не следует думать, будто эти превосходные молодые люди, подобно питерцам более старого поколения, на самом деле живо интересовались великим городом, куда поместила их судьба, его архитектурой и былыми обитателями загадочных его домов. Отнюдь. Но в школе их подвергали краеведению насильно, особенно Филькина. Пожилая преподавательница, Матрона Филипповна, заставляла детей изучать книгу «Знаешь ли ты свой город?». Эту книгу написал один слепой профессор. Создание этой книги было подвигом. Поэтому Матрона Филипповна особенно настаивала на ее изучении. Филькин ненавидел «Знаешь…» и нарисовал там рекордное количество усов. Матрона искренне огорчалась тем, что ученики мало интересуются ее предметом.
– Как же так? – сокрушалась она, глядя в веселые, равнодушные глаза очередного обормота. – Вам так повезло! Вы живете в самом красивом городе Европы! Неужели вам совершенно не хочется знать его историю?
Глаза моргали, но не утрачивали ни веселья, ни равнодушия. Это были глаза человека, который точно знал, где находится кинотеатр «Мираж-Синема», почем там билеты, поп-корн и кола. Обладал он и другими бесценными познаниями касательно важных городских достопримечательностей: компьютерных клубов, к примеру. Или тех ларьков, где шестнадцатилетнему и даже пятнадцатилетнему могут продать сигареты.
Но Матрона была упорна, и кое-какие семена все же удалось ей посадить в жестких, плохо поддающихся унавоживанию подростковых головах.
– Ты, Филькин, совершенно ошибочно полагаешь, что мой предмет – абсолютно бесполезный, – проницательно говорила она. – Лишних знаний не бывает. Никогда не знаешь, когда они могут потребоваться.
– Ну Матрона Филипповна… – тянул Филькин, кося в сторону журнала: ставит уже двойку или еще повременит. – Ну Матро-она… Филипповна… Ну где мне могут пригодиться эти знания?
– К примеру, будешь гулять с девушкой, и она спросит: «Хорошо бы знать, кто когда-то жил в том красивом доме…» – наивно начала Матрона. Голос ее утонул в дружном хохоте класса.
Матрона Филипповна обиженно покраснела и поставила Филькину «два».
И вот – как в воду глядела старая кочерыжка! – знания пригодились.
– Ну так вот, Андрюша, на месте станции метро «Горьковская» при кровавом царизме был общественный сортир, – проговорил Филькин.
Кошаков моргнул, чем доставил Филькину удовольствие.
– А я не знал, – признался Гора Лобанов.
– Мало того. Этот сортир был памятником неразделенной любви.
Лобанов тихо прыснул.
– Я делал про это доклад, – пояснил Филькин. – Когда мне Матрона влепила вторую единицу, на педсовете встал вопрос… и так далее. Директриса мне говорит: что тебе стоит, сделай тематический доклад, а то тебя – из школы… Я нашел подшивку газеты «Ленинградский рабочий», там много было заметок по краеведению. Ленинградские рабочие раньше любили краеведение. Оно давало им ощущение причастности к жизни графьев и прочих царедворцев.
– Докладчик, пожалуйста, – поближе к сортиру, – напомнил Лобанов.
– В общем, тут был один купец, который посватался к одной графине. Она здесь жила, – Филькин махнул рукой, показывая на один из близлежащих домов. – Вон, где плоская сова на фасаде.
– А я думал, в этом доме жил Гарри Поттер, – очень серьезно произнес Андрюша Кошаков. – Ну, уже потом, конечно. Когда он уже стал профессором.
– Он еще не стал профессором, – сказал Филькин. – Он еще Хогвартс не окончил.
– А я думал, уже окончил, – еще серьезнее сказал Кошаков. – До нашей Рязани книги доходят с большим опозданием.
Филькин внимательно осмотрел лицо Кошакова, но оно хранило непроницаемое выражение.
– Возвращаюсь к историческому сортиру, – провозгласил Филькин. Как будущий продюсер, он не должен поддаваться на провокации со стороны актеров и режиссеров. – В общем, купчик принес графине руку, сердце и сто миллионов, но она его отвергла. Дескать, сперва сделайся графом, а там посмотрим. Он обиделся. И на свои отвергнутые миллионы отгрохал под ее окнами общественный сортир. Причем по архитектуре этот сортир повторял в миниатюре загородную дачу мадемуазель графини. Нарочно, подлец, скатался к ней на дачу и на бумажку зарисовал – как сие выглядело.
– И что графиня? – спросил Кошаков с интересом.
Филькин безнадежно махнул рукой.
– Вынуждена была съехать из дома. Да там потом все равно революция началась, так что не очень-то и жалко.
– Революция смела с лица земли сортир в форме графской дачи, – задумчиво подытожил Гора Лобанов. – И воздвигла на его месте станцию метро в форме летающей тарелки.
– А я всегда думал, что она похожа на гриб, – сказал Филькин.
Некоторое время они играли в «ассоциации» – на что похожа станция метро «Горьковская», но из-за пьяного состояния и усталости много не придумали.
День уже посылал явственные предупреждения о своем скорейшем появлении. Поспать пару часов отправлялись обратно к Кошакову. По пути к квартире Филькин говорил не останавливаясь:
– Между прочим, то, что мы считаем Мюзик-холлом, на самом деле – Народный дом. Его построил для рабочих царь Николай Кровавый. Газета «Ленинградский рабочий» сильно издевалась над инициативой царя. Он хотел отвлечь рабочих от революционного движения. С помощью искусства. Какое коварство! Если рабочие будут ходить в театр и за небольшие деньги слушать всякую там «Хованщину» в исполнении Шаляпина и прочих монстров, то им некогда будет строить баррикады и качать права!
– Недаром в народе его называли Кровавым, – сказал Гора Лобанов и почувствовал себя полным дураком: шутка прозвучала более плоско, чем ему представлялось поначалу.
К счастью, на это ни Кошаков, ни Филькин внимания не обратили.
Филькин вдохновенно вещал:
– Там огромный зал. Скачут красотки с ножками в шелковых колготках, а руководит ими маленький свирепый гном. Но это когда есть представления Мюзик-холла. А по ночам… если прийти сюда в новолуние… и сказать волшебные слова…
– Рекс-фекс-пекс? – снова перебил Лобанов.
Филькин глянул на него чуть презрительно:
– Нет, другие.
Он встал прямо, развернулся лицом к своим собеседникам. Волосы торчали на голове Филькина дыбом, нос раскраснелся, глаза сделались маленькими и неутомимо слезились. Сероватый утренний свет размазывал его черты, делал их неясными. Справа от Филькина угрожающей громадой высился бывший Народный дом с огромным куполом и множеством входов: ступени как у зиккурата, провал – точно беззубый рот – дверь в Планетарий, помпезные, суставчатые колонны театра «Балтийский дом» с мятой афишей заумного спектакля какого-то заезжего коллектива, небольшая дверца сбоку – лаз на выставку восковых фигур, точно черный ход в магазин, откуда «блатному» покупателю вот-вот вынесут какой-нибудь дефицитный товар.
Рядом с Филькиным пригнулся искусственный динозавр. Он служит безмолвным зазывалой на выставку «движущихся восковых фигур». У него усталый вид.
Низкий, громкий голос, исходящий прямо из глубин тощего филькинского живота, где алхимически булькало очень много разных напитков, прозвучал, разливаясь по пустому, зловещему пространству:
– Именем Утренней Звезды Люцифера заклинаю тебя, Федор Иванович Шаляпин: явись, явись, явись!
Затем Филькин вдруг зевнул, и страшное обаяние развеялось. Тщетно сражаясь с зевотой, он добавил:
– Приблизительно так… И тогда в пустом зале театра Народного дома появится призрак Шаляпина. Он будет в шубе. И запоет. «Сатана там правит бал»… Ужасным басом.
– Идемте спать, – попросил Гора Лобанов.
И они ушли, все трое, и Народный дом остался посреди полного безлюдья. Титаническое здание, источенное ходами, набитое театральными залами, с брякающими игровыми автоматами на первом этаже Планетария – точно с паразитами в шерсти на брюхе гигантского зверя. Как и положено старинному зданию, он был туго набит призраками. И выставки движущихся восковых фигур, рассованные по извилистым его коридорам, еще больше усиливали неприятную магическую атмосферу.
Дня через два Лобанов неожиданно вспомнил этот разговор.
– Ты серьезно говорил? – спросил он у Филькина.
– О чем?
– О призраке Шаляпина…
Филькин задумался.
– Не помню. Напомни. О чем я говорил?
– Ну, если сказать «рекс-фекс-пекс», то в новолуние в Народном доме явится призрак Федора Ивановича. И будет петь «Сатана там правит бал».
– Я такое говорил? – искренне поразился Филькин.
Он недоверчиво осмотрел Лобанова с ног до головы, но Лобанов оставался безупречным.
– Да, Филечка, именно это ты и говорил.
Филькин почесался. Поковырял пальцем в углу глаза. Пролистал зачем-то тощую тетрадь, которую держал в руке. Смял ее и сунул в сумку.
– Ну, возможно, – нехотя согласился он наконец. – Только ничего не помню.
– Я тебе рассказал. – Лобанов сел рядом. – Давай разыграем Кошакова.
– Слушай, Лобанов, скажи: тебя Кошаков раздражает? – спросил Филькин неожиданно.
Лобанов, подумав, кивнул.
– Чем? – жадно насел Филькин.
– Какой-то он… внутренне благополучный, – признался Лобанов. – Как будто все у него спокойно. Было спокойно и будет.
– И он не хочет покорять Петербург.
– И вообще – не впечатлен. Ну, Рязань. Ну, Питер. Ну, какая разница.
Филькин говорил, как ревнивец, возмущенный тем, что кто-то не посягает на объект его ревности.
– В общем, я предлагаю вот что, – сказал Лобанов. – Уговорим его пойти с нами ночью в Народный дом. Будем вызывать призрак. Нужно побольше шумов и спецэффектов. Лазерные фонарики, падающие колосники.
– Кажется, его охраняют с собаками, – сказал Филькин озабоченно.
– Нет, с собаками только кафе там поблизости охраняют, я проверял, – возразил Лобанов.
Филькин посмотрел на него с восхищением.
– Вижу, ваши намерения серьезны!
– Более чем. – У Лобанова блестели глаза. – Там есть возможность пройти. Через боковой ход. Где когда-то был магазин-салон «Коринна».
– Не помню.
– В начале перестройки. Там продавали театральные костюмы. Можно было тысяч за шестьсот купить платье с кринолином. Моя мама до сих пор грызет локти, что не купила.
– Ей-то зачем? – поразился Филькин.
– Женщины, – многозначительно произнес Лобанов.
– Ну ладно, – сказал Филькин. – Значит, через бывшую «Коринну» проникаем…
Они обсуждали «спецэффекты» еще с полчаса, а затем отправились уговаривать Кошакова.
Андрюша Кошаков, как оказалось, был совершенно не против подобной авантюры.
– Я после того нашего разговора много думал, – сказал он честно. – И общественный сортир в форме графской дачи. И дом Гарри Поттера. И динозавр, который чуть Филькина не слопал. А ты, Филькин, не заметил? Он к тебе наклонялся, а потом, когда видел, что я гляжу, снова отворачивал морду. – Андрюша Кошаков глубоко вздохнул. – До чего все-таки хорошо жить в Санкт-Петербурге! И особенно – возле Александровского парка!
– Значит, пойдешь? – спросил Филькин.
– А как же! Пропустить выступление Шаляпина? Да ни за что!
– Это будет призрак, – предупредил Гора Лобанов с очень серьезным видом.
– Ну и что с того, что призрак… Все равно, Шаляпин – это сила.
«Ненавижу Кошакова, – подумал Филькин, – ничем его не собьешь. Ни колется и все тут».
Договорились встретиться в три часа ночи, когда все спектакли и развратные заведения наконец прекратят свою деятельность.
– Раньше все начиналось в полночь, – пояснял Филькин, – и нечистая сила просыпалась аккурат к этому времени. Но жизнь неуклонно развивается. Жизнь становится лучше и лучше. Прогресс повсюду сует свои волосатые лапы и переиначивает бытие на собственный лад. Из-за электрического света активность людей сместилась, и теперь по-настоящему темное время суток начинается после трех. Нечистая сила вынуждена была подстраиваться. Иначе ее попросту никто не заметит. Тут половина вип-посетителей такая, что никакого дьявола не надо.
И снова их встречала безмолвная ночь с ее бледными небесами и темным каменным строением, внутри которого сложно, почти мучительно, были стиснуты самые разные воспоминания и предметы. Сейчас делалось особенно очевидно, что некоторые из них страдают от навязанного им соседства. Ощущение беспорядочности, едва сдерживаемого хаоса заполняло пространство, и звезды тщетно ломились в закрытый купол планетария – им не пробить было не то что металлическую крышу, но даже и толстый слой розовых, рыхлых, немного больных облаков. Черная глыба, лежащая на земле чуть в стороне от Народного дома, напоминала надгробие, хотя на самом деле это был камень-памятник, и надпись на нем обещала: когда-нибудь на этом самом месте будет сооружен памятник Федору Ивановичу Шаляпину.
– Такое впечатление, будто этот памятник уже умер и похоронен под закладным камнем, – сказал Кошаков. Он наклонился и поднял увядший букет, оставленный здесь каким-то поклонником Шаляпина.
– Мы забыли купить цветы! – вскрикнул Гора Лобанов.
– Зачем?
– Ну как же! Если Шаляпин будет выступать, нужны цветы!
Кошаков покосился на него. То и дело он начинал по-настоящему верить в призрака, но затем обаяние рассеивалось.
– Зачем призраку настоящие цветы?
– Цветы сами по себе являются призраком, – убежденно произнес Гора Лобанов. – Их жизнь коротка, эфемерна, они не обладают абсолютной ценностью – как, например, бриллианты. Они являются лишь знаком, указанием на высокую стоимость. Фактически цветы – это привидения бриллиантов.
– Убедил, – сказал Кошаков и сорвал с клумбы несколько анютиных глазок.
Они обогнули спящий Народный дом и приблизились к заколоченной двери, на которой действительно еще сохранялась сильно выцветшая вывеска: «Салон КОРИННА». Филькин вытащил большую отвертку, просунул ее между дверью и косяком, и дверь легко раскрошилась и отошла. Посыпалась облупленная краска.
Впереди лежало темное помещение. Там было так черно, что создавалось впечатление, словно и дышать там будет нечем. Невозмутимо щелкнула зажигалка, запрыгал огонечек свечки. И трое друзей полезли в темноту.
Под ногами сперва хрустело – свеча нехотя показала строительный мусор, ломаные рейки, битый кирпич. Затем появилась более или менее чисто выметенная лестница, и по ней они проникли внутрь помещения. Вдоль длинного коридора тянулись двери, все они были заперты. Паркет, не покрытый даже старой ковровой дорожкой, адски скрипел при каждом шаге, однако сторожа находились где-то далеко и не слышали этих звуков. Друзья прошли по всему коридору и совершенно неожиданно для себя оказались в кулисах.
Здесь все представлялось относительно знакомым. Попутно выяснилось, что оба заговорщика не подготовили спецэффекты: каждый понадеялся на приятеля. Вообще вся операция была спланирована из рук вон плохо. Но сам пустой театр представлял собой достаточно зловещий спецэффект, так что допустимо на время расслабиться. Потом, если напряжение покажется недостаточным, можно будет прибегнуть к паре-тройке утробных стонов. Только нужно не расхохотаться.
– Ну, – тихо спросил Кошаков, – что дальше?
– Сейчас появится призрак… – сказал Филькин. – Вон он, в кулисе… Лобанов, ты его видишь?
– Вижу, – сказал Лобанов, хмурясь.
Сквозняк неизвестного происхождения действительно чуть шевелил какую-то ткань в кулисе напротив, но все прочее оставалось тихим и неподвижным.
– Волшебные слова, – напомнил Кошаков.
Лобанов напрягся и протяжно заговорил, сам пугаясь звуков собственного голоса:
– Во имя утренней звезды – Федор Иванович Шаляпин – явись, явись, явись!
«Теперь точно сторожа прибегут», – подумал он и съежился, прикидывая, где лучше спрятаться. Эхо разлетелось по залу и пропало где-то далеко на балконе.
Затем рядом послышалось покашливание. Приятели замерли. Каждый думал, что ему почудилось, и не хотел признаваться в этом. Но покашливанье повторилось, и гулкий голос недовольно крикнул, обращаясь к кому-то невидимому:
