Елена Ханина
Мой Израиль
МОИМ ЛЮБИМЫМ ВНУКАМ
ИОНЕ И ЗЭЭВУ посвящается
© Елена Ханина, 2023
Выступая на вечере поэзии 28.03.2018, на котором представляла свои новые книги, я получила вопрос от человека, который приехав в Израиль из распавшегося Советского Союза более 20 лет назад, стал правоверным евреем, надел черную кипу, соблюдает традиции, посещает синагогу, регулярно молится нашему Богу. Мой слушатель Михаил был удивлен, что мною не были прочитаны стихи о евреях, и у него возникли сомнения в моей глубокой приверженности еврейству.
Мне захотелось ответить самой себе на вопрос – как же произошел мой приход в еврейство и к каким именно евреям я себя причисляю – латвийским, белорусским, украинским. Ответа на этот вопрос мне найти не удалось. Мой отец – родился в Белоруссии – Могилев, Чаусы – это белорусская ветвь родни.
Мать представляет украинскую ветвь еврейства. Родилась в Конотопе, единственная дочь, отец умер во время войны в эвакуации в Омске, её мать – Муся, всю жизнь прожила со своей дочерью, вырастила меня, единственную внучку. Бабушкина девичья фамилия Рыбникова, после замужества – Залманович. В самом конце жизни, после перенесенного инсульта бабушка вернулась к своим корням, забыла русский язык и говорила исключительно на идиш. Бабушка умерла, когда мне исполнилось 16 лет.
Мое первое понимание своего еврейства – в пять лет, бабушка привезла меня на Украину и там дети дразнили меня непонятным словом «жидовка». Годы взросления запомнились моим желанием найти друзей среди одноклассников еврейской национальности. Поступив в школу с физико-математическим уклоном, я встретила там множество евреев, и большинство принадлежали к латвийской части еврейства, родители которых успели уехать из Латвии до прихода немцев или были высланы из Латвии в период прихода туда советских войск в 1940 году. В это время не было принято рассказывать о своей семье, но у большинства моих одноклассников, как оказалось, были родственники за границей – Франция, США, Израиль, куда успели переехать евреи из Латвии в 30-ые годы. И там я не чувствовала себя своей, мое не латвийское происхождение и наличие отца-коммуниста мешали. Моя единственная еврейская подруга уехала в США сразу после окончания школы, и наша связь прервалась.
Думаю, что на подсознательном уровне желание сблизиться с евреями и уехать из замечательной страны, где давным-давно была провозглашена диктатура пролетариата, в Израиль у меня появилось в школьные годы. Не забуду свои споры с отцом, когда я не принимала никакие его доводы о диктатуре и уничтожении класса буржуев. Сейчас, прожив огромную жизнь, пришло ощущение – каждый человек, приходивший в мою жизнь, был мне послан для чего-то. Со своим первым мужем Иосифом я познакомилась в 17 лет, на первом курсе медицинского института. В 1967 году поженились. У нас была еврейская свадьбы с еврейским оркестром, много еврейских друзей и родственников, но без хупы. Через несколько месяцев я впервые увидела, как происходит хупа у родственников мужа, которые очень скоро уехали в США, хотя и хупа не помогла им сохранить брак.
Израиль был для меня всегда единственной страной, куда я стремилась. Все в моей жизни приходило поздно, и мой переезд в Израиль случился на десятилетия позже, чем мне этого хотелось. Любовь пришла поздно и закончилась трагической смертью любимого. На протяжении всей жизни происходит процесс осознания себя еврейкой и, наконец, израильтянкой. Вот уже почти тридцать лет моя жизнь проходит в Израиле, с моей страной я переживала войны, террористические акты, которые происходили в это время. Гордость переполняет меня за расцвет страны и боль за невозможность разрешить многие проблемы, которые накапливались столетиями. Переход к традиционному иудаизму и соблюдению всех заповедей, возможно, не произойдет до конца жизни.
Ощущение евреев как своего собственного народа пришло в детстве, понимание связи каждого еврея со своим еврейством, гордость за невероятные достижения евреев и стыд за отвратительные поступки, которые совершил еврей, пришли в зрелые годы. Гордость за свою страну Израиль и стыд за все плохое, что мы совершаем, прикрываясь своим гражданством, пришла в старости, как и радость, что хоть что-то успел сделать для своей Родины. Особое уважение вызывают у меня люди, рожденные в Израиле, которые четко ощущают связь со своей Родиной, Израилем, через многие поколения предков живущие на этой земле, через знание языка, на котором говорили с рождения. Прекрасно чувство любви к Родине, которое ты обрел в детстве, сохранил до глубокой старости и передал своим детям и внукам…
За последние годы родилось множество стихов про евреев, российских и не российских, принимающих свою страну и космополитов, разбросанных по разным странам, некоторые из них не ощущают себя евреями и даже относятся с пренебрежением к израильтянам. Я никого не осуждаю…
Именно Израиль научил меня с глубоким уважением относиться к людям с иными взглядами и убеждениями.
Никто из моих даже очень дальних родственников не живет в Израиле, более того – думаю, что многие из них даже не пришли к осознанию своего еврейства.
Мой отец
Нечто символическое вижу я в датах рождения моего отца и дате моего рождения. В истории семьи моего отца отражается целая эпоха жизни евреев, которые пришли в этот мир в начале прошлого века, и суждено им было родиться в стране, которая исчезла в конце 20-ого века, и в среде, которая исчезла намного раньше – в первой трети 20-ого века в связи с ассимиляцией, а в сороковые годы того же богатого событиями 20-ого века остатки уцепившихся за свои еврейские местечки евреев нашли смерть от пули работников зондеркоманд в вырытых ими же братских могилах. Мой отец родился в ноябре 1917 года, когда смерч революции прокатился по России и могилёвские евреи ощутили себя свободными людьми, навсегда порвавшими с чертой оседлости. Моему отцу довелось дожить до крушения империи, и прах его покоится ныне на кладбище города Беэр-Шевы.
Что вместилось в эти 73 года, что прошли со дня его рождения до смерти?
Я попытаюсь посмотреть на жизнь моего отца и его семьи глазами еврейки, которая пришла в этот мир в тот же год и тот же месяц, когда было провозглашено рождения государства Израиль, и с 1989 живёт в Израиле.
Мой отец родился в Могилёве, вторым ребёнком из четырёх от матери Ханиной-Фраерман Беллы Исаевны и отца Ханина Ильи Самойловича. Мать домохозяйка, отец – фотограф. Ни один из братьев и сестёр моего отца не пережил войну. Моя бабушка и двое её дочерей убиты в октябре 1941 года неподалёку от городка Чаусы, а брат отца Самуил, гвардии рядовой, в 19 лет погиб в 1942 году на Украине в селе Мариновка.
О счастливом спасении от смерти моего двоюродного брата Владимира и его сестры Тамары я узнала лишь 10 лет назад. Благодаря заполнению анкеты ЯД ВАШЕМ. Их спасли дедушка и бабушка со стороны отца-белоруса – Казначеевы. Тамара к этому времени уже умерла, а Владимир живет со своей женой Валей в Вильнюсе, приезжает в Израиль, где живет его внук с семьей. Его дочка с мужем и младшим сыном – в Америке.
Отец уехал из семьи в возрасте 14 лет учиться в Ленинград, где давно обосновались две тётки отца по материнской линии, одна из них была замужем за ведущим инженером кировского завода. Отец закончил рабочий факультет, работал слесарем, общежитие, скудное существование и наконец – поступление в Кировскую Военно-морскую медицинскую академию. Война, эвакуация академии из Ленинграда в Киров, прощание с родными которые оставались в блокадном Ленинграде, переход по льду Ладожского озера, окончание Академии, война, служба на бронекатерах, Победа, два года в оккупационных войсках в Австрии и наконец возвращение на Родину с бригадой бронекатеров в Пинск. Встреча в 1946 году в Пинске с моей матерью – молодым врачом, приехавшей по распределению по окончанию Московского мединститута.
Получение назначения на дальний восток, рождение единственной дочери – то есть меня. В 1952 году назначение в ординатуру, получение специальности гастроэнтеролога, 1953 год на факультете, дело врачей. Аресты профессоров, митинги, выступления товарищей, вдруг обрушивших негодование на арестованных коллег и учителей. Поддержка друзей, не евреев. Вера в партию. Получение назначения в Ригу, Латвия отошла Сталину по пакту Молотова-Риббентропа ещё в 1939 году, во время войны вновь под Германией. С 1953 года постоянно в Риге, сначала в госпитале – зав. отделением гастроэнтерологии, потом увольнение из армии в чине полковника, работа в больнице 4-го Управления, обслуживающего партийных боссов, старых большевиков. Переезд в Израиль в 1990 году и смерть в 1991. Мой отец был коммунист, вступил в партию во время войны. Думаю, что совсем мало знала своего отца, мои политические разногласия с отцом начались рано, когда я училась в седьмом классе, и, как ни странно, краеугольным камнем наших политических разногласий стала диктатура пролетариата. Я совершенно не принимала диктатуру, и диктатура пролетариата была мне глубоко противна, отец не любил вступать в глубокие идеологические споры, но разоблачения культа личности Сталина принял с радостью, хотя репрессированных среди его родных не было. Мой отец почти ничего не рассказывал про свою семью. После гибели семьи он побывал в Чаусах лишь незадолго до смерти, незадолго до переезда в Израиль. Его отец – Ханин Илья Самойлович, был мобилизован, не находился в Чаусах в момент гибели семьи, после войны жил одно время на Украине, потом переехал в Ригу, отец помогал ему.
Я помню друзей моего отца, это были коллеги, с которыми он работал в госпитале, фронтовики, однокурсники по Военно-морской медицинской академии. Самым близким его другом был Изя Камянов, невролог, доктор наук. Большинство евреев, с которыми он учился в военно-морской академии, женились на русских, их дети продолжили эту традицию.
Полное отсутствие близких родственников – самыми близкими родственниками для меня являются дети сестёр и братьев маминой бабушки. Это украинская ветвь моих родных, хотя никто давным-давно не живёт в Украине, рассыпались по белу свету.
Две сестры моей убитой бабушки жили в Ленинграде. У одной из них был сын Володя, Володя дружил с моим отцом. Я хорошо помню громадный шрам, который, казалось, разделял череп и лицо Володи на две неравные части. Происхождение этого шрама, который он получил в 11-летнем возрасте, было нам хорошо известно. Он с матерью оставался в Ленинграде во время блокады и жил в коммунальной квартире. Однажды его мать, Фрида, вернулась с работы и увидела – сосед, которому в это время было 17 лет, ударил сына по черепу молотком, чтобы убить и съесть, но не успел довести своё дело до конца, Володя истекал кровью, Фрида спасла своего сына, ему удалось дожить до старости и сделать много добра людям – ухаживал за своей парализованной матерью, ухаживал за своим больным отцом, скрывая это от матери (мать с отцом были разведены). Много лет, ухаживал за старой, больной одинокой вдовой своего отца.
У отца был знаменитый дядя Рува – Рувим Исаевич Фраерман, книгами которого зачитывались и по сценарию его повести «Дикая собака Динго, или повесть о первой любви» снят один из лучших фильмов о юношеской любви. Рува дружил с Паустовским, Гайдаром, но о своей семье оставил очень мало воспоминаний. У него была дочь Нора, умерла в Израиле.
Разорванность, отступление от еврейских корней, потеря связи с местом своего рождения, – как это характерно для прошлого и для нашего века. Ощущение не принадлежности ни к стране, в которой прожил большую часть своей жизни, ни к месту, где покоятся в братских могилах предки, ни к этому чужому дому, в которой жил в коммунальной квартире.
В жизни моей не случился дом
В жизни моей не случился дом,
Крыша кирпичная, белые ставни…
А впрочем, я плачу совсем не о том,
А может быть – именно плачу о том,
О детстве моем стародавнем.
В жизни моей не случился дом,
В детстве и юности не было дома.
И даже в зрелые годы, потом,
Ни яхты не было, ни парома.
Ни братьев не было, ни сестер,
И даже двоюродных не было тоже.
Ни шумных застолий семейных, ни ссор.
А впрочем, все это, наверное, вздор,
Который режет ножом по коже.
В жизни моей не случился дом,
Только квартиры, и много соседей.
Пили коньяк и кубинский ром,
И песни пели про глупого Фредди.
В маленькой тесной квартирке моей
Вечно толпились чужие люди.
Тосты, заветное слово «налей».,
Полчища самых безумных идей.
Гонимых жалели, ругали судей.
В жизни моей не случился дом.
И все же грущу я о нем, не бывшем.
Начальство его не послало на слом,
И на войне он не стал пепелищем.
Так что же плачу который год
О доме, который не существует,
И вместе со мною грустит небосвод,
И музыкант из минорных нот
Чудную музыку нарисует.
