Елена Логунова
Напиток мексиканских богов. Звезда курятника
На его холеном лице появилось выражение образцовой домохозяйки из рекламы чистящего средства, когда лабораторные ученые просвещают ее относительно бурной жизни не пуганных гелем микробов под крышкой унитаза.
– Не что, а кто, идиот! – вякнула обиженная Тяпа, прежде чем я успела ее отогнать.
Это она зря сказала. Конечно, если человек не в состоянии отличить одушевленное существо от неодушевленного предмета, он точно не Спиноза, но настоящие идиоты редко имеют в своем распоряжении вертолеты и расторопных подчиненных. Мужчина щелкнул пальцами и буднично распорядился:
– Убрать!
Как будто речь действительно шла о зачистке санфаянса!
Второй мужчина, до тех пор стоявший ко мне задом, к винтокрылой избушке передом, обернулся и ослепил меня острыми бликами от солнцезащитных очков, но с места не тронулся. Я поняла, что наведением чистоты и порядка должен заняться кто-то другой, но даже не увидела этого штатного уборщика. Только почувствовала, как чьи-то твердые пальцы придавили мою шею чуть пониже уха, а потом – ничего.
Рев винта поднимающегося вертолета в моем угасающем сознании наложился на шум спускаемой в унитаз воды, и мир микробов затонул, как Атлантида.
– Ме-е-е! Ме-е-е! – приглушенно голосил козленочек, уткнув короткие тупые рожки в мягкое место Левы.
Отшвырнуть назойливую животину прочь Лева никак не мог. Во-первых, он крепко спал. Во-вторых, ему снилось, что приставучий козленочек доводится ему родным братцем. Во сне Лева стал сестрицей Аленушкой со всеми вытекающими последствиями.
Аленушка из Левы получилась очень даже неплохая. И не только потому, что он честно и добросовестно исполнял свои сестринские обязанности по отношению к рогатому братцу – кормил его, поил и укладывал спать на эмалированном противне, заботливо подтыкая под мохнатое тельце углы красного, в белый горох, вискозного парео. Лева-Аленушка оказался весьма симпатичной девахой. Зеркала, чтобы полноразмерно оценить свою девичью красоту, у него во сне не было, но вид на собственное декольте, обрамленное смоляными косами, Леве очень и очень нравился.
– Ме-е-е-е!
Козленочек заверещал и потерся о лицо спящего своим шерстистым боком.
– Зажарю и съем! – пробормотал Лева, во сне превращаясь из доброй сестрицы Аленушки в злую Бабу-ягу.
Из-за налипшей шерсти физиономия страшно чесалась. Лева-яга хмуро выругался и прошелся ладонью по лицу, стирая шерстинки и остатки сказочного сна.
В прихожей натужно взвизгивал звонок. На спинке кресла, нервно дергая пушистым хвостом, топтался Буба. В самом кресле очень неуютно помещался Лева. Проснувшись, он приветственно обругал кота, мучительно изогнулся и вытащил из-под себя пару древних, еще бабулиных, медицинских банок. Во сне они вполне убедительно изображали козлиные рожки, а в реальности наверняка оставили на Левином заду пару синяков.
– Что за хрень? – глядя на банки, Лева наморщил лоб, а потом охнул и подпрыгнул, при приземлении найдя под собой еще один медицинский артефакт: он вспомнил.
Банки Лева отыскал на антресолях, в одной коробке с пакетиками, воняющими старым сеном, и резиновыми грушами, аккуратно уложенными по размеру. Воспоминания о том, как этими самыми банками пользоваться, у него были довольно смутные, да и сама связь аптечной стеклотары с простудными заболеваниями представлялась Леве полумистической. Но никаких других средств для борьбы с острыми респираторными заболеваниями в доме не оказалось, а Машеньку надо было спасать. Лева чувствовал, что таков его прямой хозяйский долг.
Милая гостья, бесцеремонно завалившаяся в его кровать, прохрапела до самого вечера. Надеясь широким гостеприимством заслужить адекватное вознаграждение, Лева не беспокоил спящую красавицу до тех пор, пока ему самому не захотелось лечь в постель уже хотя бы для того, чтобы просто поспать. Он попытался аккуратно подвинуть разметавшуюся в кровати красавицу и в процессе выяснил, что она горяча как печка – увы, не в переносном смысле, а в самом прямом. У Машеньки был сильный жар, и она не храпела, а хрипела. Вскоре высокую грудь красавицы начал сотрясать мучительный кашель.
Разбудить девушку, чтобы напоить ее горячим молоком из провиантских запасов Убытка, не удалось. Холодный компресс, который Лева возложил ей на лоб, Машенька в беспамятстве стряхнула таким широким взмахом руки, что мокрая тряпка улетела в другой угол комнаты и шлепнулась прямо на Бубу. Кот до того только встревоженно мявкал, а теперь начал орать, высказывая хозяину все накопившиеся у него претензии: от неправедно экспроприированного молока до несанкционированного влажного обертывания. После этого подбираться к активной больной с горчичниками и банками доктор Лева даже не пытался. Он вызвал «Скорую» и в ожидании легендарно неторопливого медподразделения забылся в кресле.
Звонок прервал его беспокойный сон в третьем часу ночи.
– Ну, наконец-то! – с радостным укором вскричал Лева, широко распахивая входную дверь.
– Здравствуй, здравствуй, милый Левушка! – растроганно пробасил дядя Петя из Сыктывкара, распахивая медвежьи объятия и выражая готовность принять племянника на грудь, обтянутую толстым свитером домашней вязки.
– Дьясте, дьясте, дядь Лева! – загомонили дяди-Петины отпрыски, весело подпрыгивая на чемоданах.
– Здрасьте… – предательски упавшим голосом отозвался Королев, пятясь в глубь прихожей под натиском могучего бюста дядиной супруги.
– Левка! Ой, шельмец! – радостно вскрикивала она, протягивая пухлые ручки к Левиной шее. – Еще больше вырос! Похорошел! Дай я тебя расцелую!
– Но-но, вы это полегче! – добродушно ворчал дядя Петя, затаскивая в дом чемоданы, размером и весом похожие на несгораемые шкафы. – Я ревную!
Дяди-Петины потомки, прошмыгнув под Левиным локтем, мгновенно рассредоточились по дому. Из комнаты раздался сначала дикий мяв придавленного Бубы, а потом еще более дикий вопль дяди-Петиного младшенького:
– Мам, а где мы спать будем, тут уже какая-то тетя лежит!
– Лева! – тетя Аня опустила руки, раздумав обниматься. – Какая тетя? Ты же знаешь, что в это время года к тебе всегда приезжает дядя! Мы, как обычно, рассчитывали…
– Анюта, спокойно! Знаем мы этих спящих теть! – Дядя Петя поставил на ногу Леве чемодан и туго обнял племянника освободившейся рукой. – Дело молодое, да, Левчик?
– Мам, а тетя никак не просыпается! – проорал из комнаты деятельный ребенок. – Она мертвая, что ли?
– Лева? – дядя Петя вопросительно взглянул на племянника.
– Тетя не мертвая, она больная, – со вздохом объяснил он.
– Санька, Ванька, Танька, живо отошли от больной тети! Не ровен час сами заразитесь! – крикнула тетя Аня.
– Почему больная, зачем больная? – загудел дядя Петя, бесцеремонно внедряясь в комнату. – А вот мы сейчас больную поправим, у нас и лекарство есть! Отличное лекарство, от всех болезней помогает – «кедрач» называется, чистый спирт на кедровых орешках, мертвого поднимет!
– Лева! – тетя Аня ухватила племянника для воспитательной беседы. – Ты знал, что к тебе приедет твой дядя с семьей, и приютил у себя какую-то больную тетю? Как это безответственно, Лева!
– Когда я ее приютил, она была еще здоровая! – Лева вывернулся из цепких ручек дяди-Петиной половины. – А потом она заболела, и я вызвал «Скорую»…
– «Скорую» вызывали? – браво гаркнул с порога коренастый дядька в спецкомбинезоне.
– Санька, Ванька, Танька, уйдите на кухню, дядя доктор приехал, сейчас больную тетю на «Скорой» увезут, и постель для вас освободится! – громко обрадовалась тетя Аня.
– Увезем, – потвердил дядя доктор, осмотрев больную. – У девушки обструктивный бронхит, подозрение на пневмонию. Одевайте больную, я за носилками. Кто сопровождать будет, паспорт и медицинский полис не забудьте.
– Лева, не стой столбом, где ее одежда? – затормошила племянника тетя Аня.
– Одежда? – Лева почесал в затылке.
Из одежды на милой гостье в чудное мгновение ее появления был один мухомористый платок на бедрах. Отправлять ее в таком виде в больницу представлялось неправильным.
– Вот. Годится? – Лева вынул из шкафа спортивный костюм и футболку.
Костюм был его собственный, слегка поношенный, а майка совсем новая, полученная в подарок на презентации торгового центра. На выдающемся бюсте Машеньки слово «Мега» смотрелось поразительно уместно. А вот никакой обуви тридцать седьмого размера у Левы не нашлось, поэтому пришлось ограничиться толстыми шерстяными носками.
Самую большую сложность представляли затребованные дядей доктором документы, но тут Леву здорово выручила тетя Аня. Уяснив, что без паспорта и медицинского страхового свидетельства «Скорая помощь» больную тетю не возьмет, дяди-Петина супруга, кровно заинтересованная в умножении числа спальных мест, великодушно снабдила пациентку собственными документами.
– Но вы не слишком похожи! – неуверенно возразил Лева.
– Лева, верь мне: на фото в паспорте медики не смотрят никогда! – убедительно сказал дядя Петя. – А что до разницы в возрасте…
– Мне всего тридцать пять! – привычно соврала тетя Аня.
– То эту разницу легко можно списать на плохой внешний вид пациентки! – додумался сам Лева.
Он не ошибся. В городскую больницу хворую красавицу без возражений и расспросов приняли под именем Анны Васильевны Королевой.
– Бабуля, а это что за мумия? – с детской непосредственностью поинтересовалась Машка.
– Мария, тише! – шикнула на внучку Ольга Павловна, едва не поперхнувшись омлетом. – Она может услышать!
– А она может слышать? – не поверила Машка.
Тело в белой обмотке, как и положено мумии, лежало неподвижно, только не в саркофаге, а на клеенчатой кушетке. Определить, кто там, в белом коконе, на глаз было невозможно, и местоимением «она» Машка обозначила невнятную фигуру только потому, что слово «мумия» – женского рода. Есть еще, правда, Мумий Тролль, но это уже другой персонаж, не из древнеегипетской, а новейшей музыкальной истории.
– Очнется – сможет, – пообещала Ольга Павловна.
– А она очнется? – усомнилась Машка.
Она положила недоеденную булочку, развернулась на стуле и, болтая ногами, во все глаза уставилась на мумию. Ольга Павловна укоризненно посмотрела на не в меру любопытную внучку, вздохнула, но ничего не сказала. Воспитанием Марии она лично не занималась, и это сразу чувствовалось. Если бы девочку воспитывала интеллигентная бабушка, врач-терапевт с сорокалетним стажем, а не легкомысленная мамаша и вечно занятой отец, в тринадцать лет она бы вела себя по-другому – как чинная барышня, а не как малолетний ирокез.
– Неправильная какая-то мумия! – насмотревшись вдоволь, постановила невоспитанная Машка. – По-моему, с нее каплет. И пахнет как-то не очень… Она, случайно, не описалась?
– Вот это вряд ли, – Ольга Павловна тонко усмехнулась. – У нее обезвоживание. Каплет с бинтов, они пропитаны специальным раствором, а пахнет лекарством… Маш, ты бы съела еще булочку!
– Надоели мне ваши пресные булочки! – скорчила рожу Машка. – Хочу гамбургеров и хот-догов с кетчупом и горчицей!
– Машенька, это же все очень вредное! – Ольга Павловна покачала головой и придвинула к внучке тарелку с овсянкой. – Не хочешь булочку – скушай кашку или творожок.
– Ба, а на этом вашем шведском столе бывает что-нибудь, кроме омлета, творожка, кашки и булочек? – Машка с тоской оглядела столик, заставленный тарелочками с логотипом отеля. – Мне обещали богатое и разнообразное меню.
– Поверь мне, Мария: из того, что подается к этому богатому и разнообразному шведскому столу, яйца, кашка, творожок и хлебушек – самая нормальная и безопасная еда, – внушительно ответила Ольга Павловна, с достоинством принимаясь за овсянку. – Если бы ты знала, до какой степени безотходно пищевое производство в нашем отеле, то даже пробовать не стала бы салаты, пиццу, запеканки и половину вторых блюд! Думаешь, почему у большинства моих пациентов проблемы с желудком?
– И у нее тоже? – Машка снова засмотрелась на эффектную мумию.
– У нее самая большая проблема с головой, – сказала докторша, на всякий случай понизив голос. – Попросту говоря, она дура. Богатая дура!
– Звучит заманчиво, – заметила наглая Машка. – Хотя если посмотреть… Что с ней случилось-то, ба?
– Эта милая молодая дама…
– Да ладно? – пробормотала Машка, пялясь на мокрые бинты.
– Эта богатая идиотка вчера днем, в самое пекло, пошла загорать в солярий на крыше, – с удовольствием прихлебывая чай, поведала Ольга Павловна. – Раскинулась на лежаке топлес, в одних тонюсеньких стрингах и темных очках, можешь себе представить?
– Красота! – мечтательно обронила Машка, откидываясь на стуле и забрасывая руки за голову.
– Да уж, красота неописуемая, – ехидно поддакнула докторша. – Забыла сказать: мадам была нетрезва, на солнышке ее разморило, и уснула наша красавица на лежаке крепким сном, переходящим в горячечный бред. Уборщица ее вечером нашла, охранника позвала, тот администраторше сообщил, а она меня вызвала. А я что могу сделать? Ну, температуру сбила, теперь с ожогами борюсь. По-хорошему, девку бы в больницу отвезти, но это будет плохая реклама нашему отелю.
– Ничего, ба, ты справишься! – Машка похлопала бабушку по плечу и вскочила со стула. – Я в бассейн!
– Обедать приходи! – крикнула Ольга Павловна вслед убегающей внучке. – Ох, Мария, Мария…
Она поднялась, собрала со стола судочки и аккуратно составила их в холодильник. Потом посмотрела на тарелку с булочками, подумала, снова села и налила себе еще чайку. Мумия на кушетке лежала тихо-тихо, завтрак в отеле только начался, и до времени, когда по востребованному маршруту «шведский стол – медпункт» вереницей потянутся новые пациенты с расстройством желудка, можно было успеть со вкусом почаевничать.
Сквозь кисельно-вязкий и мутный сон я все слышала, только не понимала, что говорят обо мне, пока не очнулась полностью – в зловонной темноте и гадкой сырости.
– Как микроб под крышкой унитаза! – зло съязвила Тяпа.
– Мы не умерли? – испугалась Нюня, отнюдь не обрадованная перспективой столь непрезентабельного нового воплощения.
– Тихо! – попросила я и прислушалась к своим ощущениям.
Кожа зудела, голова гудела, во рту чувствовался противный привкус, но руки-ноги вроде слушались. Я стянула с физиономии влажную марлю, повернула голову и увидела белую, как экран, шторку, а на ней – темный силуэт. Некто стоял по ту сторону занавески, двумя руками держась за голову.
– Еще один пациент, – логично рассудила Нюня.
– Сейчас, Геночка, сейчас! – успокаивающе приговаривал в некотором отдалении уже знакомый голос докторши.
Звякнуло стекло, брякнул металл, прошелестели шаги. В моем личном театре теней стало одним персонажем больше – докторша подошла к больному:
– Повернитесь к свету.
– А это не больно? – опасливо спросил мужчина.
– Совсем не больно, – неискренним тоном, которым в подобный момент разговаривают все эскулапы, сказала докторша. – Уберите руки. Вот так!
– Ой! – пациент вскрикнул и зашипел от боли.
А я испуганно ахнула и тут же зажала себе рот. По тени на занавеске определиться было трудно, но это гадючье шипение я узнала! Вне всякого сомнения, новым пациентом доброй докторши был змеевидный приятель ласкового хлопчика Андрюши.
– Кто это вас так? – под затихающее шипение сочувственно спросила Ольга Павловна.
– Одна дура подушкой двинула, – неохотно объяснил Змей.
– Подушкой?! Геночка! – в голосе докторши удивление смешалось с укоризной. – Я думала, вы уже ушли из большого секса!
– Он у нас играющий тренер! – со смешком произнес приятный мужской голос.
– О, и Андрюша тут! – узнала его Нюня.
– Прикройся, Танька, снова ветошкой! – посоветовала Тяпа.
Я послушно налепила на лицо вонючую марлечку и по причине мгновенного ухудшения видимости вынужденно обратилась в слух.
– Тренер сборной инвалидов! – сердито пробурчал Геночка. – Ольга Пална, посмотрите Андрюшкину ногу. Андрюш, разуйся.
– Ого! – уважительно крякнула докторша. – Вот это гематома! Что это было? Вы зубило на ногу уронили?
– Я не работаю с железом! – обиделся Андрюша. – Садо-мазо – не мой профиль!
– Это его одна дура каблуком двинула, – объяснил Гена.
– Молодец, Танька! – тихонько похвалила Тяпа.
– Опасная у вас работа, мальчики и девочки, – без тени юмора заметила Ольга Павловна. – То и дело случаются телесные повреждения! Поутру Катенька ваша прибегала ссадину на скуле прижигать. Вчера Людочка с растяжением приходила. Позавчера новенькая была – вся изодранная, точно с кошкой сцепилась.
– Я ж плачу вам за эту работу, Ольга Пална! – недобрым змеиным голосом напомнил Геночка. – Вроде нормально плачу, считай – еще ползарплаты к вашей штатной навешиваю!
– Я это, Гена, не к тому, что вы мне мало платите, – сухо сказала докторша. – Я к тому, что девочки ваши о своем здоровье совсем не думают. Вот новенькая ваша – она, дурочка, ни йодом, ни зеленкой мазаться не захотела, чтобы товарный вид не портить, согласилась только перекисью царапины обработать. А ей бы, по-хорошему, при таких повреждениях прививочка от столбняка не помешала! Как она, Гена? Вы скажите ей, пусть зайдет ко мне, я ее посмотрю.
– Это какая новенькая? – вмешался Андрюша. – Не черненькая? Аллочка?
– Заткнись! – грубо шикнул на него Гена.
– Черненькая, черненькая, – невозмутимо подтвердила докторша. – Красотка такая, хоть прямиком в индийское кино!
– Она у нас больше не работает, – сказал Гена и заторопился: – Андрюшка, ты чего расселся? Ноги в руки – и вперед, к бассейну! Сейчас туда тетки из спа-салона повыползают, у тебя работы будет непочатый край.
– Он же хромает! – благородно вступилась за своего пациента Ольга Павловна.
– Хочу на больничный! – дурашливо заявил Андрюша.
– «Хочу» – это не твое слово, милый, твои слова – «могу и буду»! – язвительно прошипел гадкий Гена. – Хромай к станку, инвалид! У народа такой сексуальный голод – на любое извращение спрос есть: и на калек, и на садо-мазо, и на лесбиянок…
Я услышала шум шагов, скрип половиц и стук двери. Очевидно, ночной мотылек Андрюша и его безжалостный эксплуататор-сутенер ушли. Я снова стащила с лица тряпку и покосилась на занавеску. Ольга Павловна, представленная на экране в виде четкой тени, мелодраматично всплеснула руками и со вздохом сказала:
– С кем приходится иметь дело, боже мой!.. Хотя с другой стороны…
Докторша повертела перед глазами небольшую бумажку, деловито спрятала ее в карман и вполне умиротворенно закончила:
– Пятьсот рублей на дороге не валяются.
Тень переместилась влево и вышла за край экрана.
– Кстати, насчет «валяются – не валяются»: ты-то вставать собираешься? – ворчливо спросила Тяпа.
– Этот медпункт – не самое безопасное место, – поддержала ее Нюня. – Видишь, с кем докторша дружбу водит! А еще интеллигентная женщина…
– Надо убираться отсюда, – резюмировала Тяпа. – Танька, снимай обмотки! Отступаем на заранее подготовленные позиции.
– Это в номер, что ли? – Нюня обоснованно усомнилась в правильности выбранной тактики. – Будет ли там безопаснее?
– Другие предложения есть? – вместо ответа спросила Тяпа. – Нет? Тогда отходим в номер.
Докторша как раз удалилась. В смежном кабинете сосредоточенно звякали пузырьки. Моя одежда, сложенная аккуратной стопочкой, лежала на стуле возле кушетки, рядом стояла сумочка.
– Надо же, не утащили! – машинально удивилась Нюня.
Ей хотелось думать, будто на крыше на меня напал обыкновенный грабитель – это было спокойнее, чем маяться тревожными мыслями о том, что стараниями Райки я угодила в какую-то темную историю.
– И не грабитель, и не насильник! – Тяпа предпочитала смотреть правде в глаза. – Тут что-то другое…
Стараясь не шуршать и даже не дышать, я избавилась от компрессов и ужаснулась цвету своих кожных покровов (Чингачгук при виде меня мог ослепнуть), но взяла себя в руки и не стала убиваться по поводу столь серьезного ущерба своей красоте. Сейчас надо было спасать свою шкуру, независимо от того, какого она цвета.
Мужественно подавляя стоны (любое прикосновение к обожженной коже было болезненным), я оделась, обулась, напялила темные очки и краснокожей змейкой-медянкой выскользнула за дверь медпункта.
Для одинокой утренней пробежки час был вполне подходящий: те из постояльцев, кто уже не спал, группировались за столами в ресторане. Никем не замеченная – дежурная по этажу на своем боевом посту отсутствовала, и пришлого народа на сей раз в холле не наблюдалось, – я проскочила в свой номер, заперла дверь и для пущего спокойствия забаррикадировалась тумбочкой.
Первым делом я заглянула в сумочку и убедилась, что из нее ничего не пропало. Версию об обыкновенном ограблении можно было похоронить.
Я сокрушенно вздохнула и обмахнулась ладошкой. То ли пробежка меня разогрела, то ли снова начался озноб – жарко мне стало, хоть в прорубь ныряй! Тело горело, как будто его растерли наждачной бумагой, а горло пересохло, точно коктейльная трубочка, надолго разлученная с бокалом.
– Пить хочется, – в тему пожаловалась Нюня.
– Даже не пить, а выпить! – внесла поправочку Тяпа. – Помните, что говорил дедушкин ветеринар? Если собаке плохо, а что с ней – непонятно, надо для начала дать ей столовую ложку водки.
– А для продолжения? – заинтересовалась Нюня, пропустив мимо ушей нелестную ассоциацию с собакой и сомнительное словосочетание «дедушкин ветеринар».
Тот доктор Айболит лечил не дедулю, а какую-то из его собачек – ее кличку я запамятовала, как и подробности актуальной ветеринарной рекомендации.
– Для продолжения – граммов пятьдесят, а лучше сто! – незамысловато сымпровизировала Тяпа.
В мини-баре имелся коньяк, но отсутствовали рюмки. Я была вынуждена пить из стакана, так что о том, сколько вешать в граммах, думать не пришлось. Неженка Нюня, шокированная происходящим, потребовала «хотя бы запивать», и я послушно залила коньяк ледяной минералкой. После этого жар у меня спал, но заболело горло.
– То понос, то золотуха! – грубо, но метко охарактеризовала нездоровую ситуацию Тяпа.
Симптомы золотухи (в отличие от поноса) были мне неведомы, но обожженная кожа зудела мучительно. Я возблагодарила господа нашего за то, что он сподобил меня послушаться мудрую бабушку и взять с собой аптечку – в ней было средство от ожогов в аэрозольной упаковке.
Лекарство выжималось из баллончика в виде пены – она была плотной, как поролон. Я надела шерстяную шапочку, чтобы не испачкать волосы, и покрыла себя этой штукой с головы до ног, уделив повышенное внимание фасадной части организма (тыльную без посторонней помощи обрабатывать было несподручно). Оставила ненамазанным только нос, чтобы было чем дышать, и в белой шубе из крепкой, как штукатурка, лекарственной пены присела на табуретку – допивать лечебный коньяк.
– Дура ты, Клава! – в сердцах сказала дежурная по этажу Оксана.
– А я че? Я ж ниче! – горничная Клавдия захлопала густо намазанными ресницами, и на ее рыхлые щеки посыпались крошки туши.
С тем, что она не богата умом, Клава не спорила. Про то, что она дура, Клава слышала очень много раз – и от мамы с папой, и от одноклассников в школе, и в ПТУ, где она кое-как выучилась на швею-мотористку. «Вот дура!» – в разное время говорили мужчины, за которых Клава хотела, но не смогла выйти замуж. «Ну и дура!» – сказали про нее на швейной фабрике, когда Клава уволилась, потеряв место в рабочем общежитии. Не могли же все вокруг ошибаться? Клава уверовала в то, что она дура, и перестала обижаться на ругань.
Характер у Клавы был мягкий, податливый, как и вся она, да и жизненные принципы устойчивостью не грешили – в отличие от фигуры. Фигура у Клавы была основательная. На сидячей работе за швейной машинкой она нажила такое мощное основание, что за панталонами ходила в магазин «Богатырь». Зато бедра особо крупных размеров подчеркивали наличие какой-никакой талии, и кокетливый фартучек горничной на Клаве смотрелся очень даже неплохо. Только фирменные цвета ей были совсем не к лицу: зеленое и коричневое превращали рыхлую белую физиономию в восковую маску. Именно поэтому, устроившись на работу в отель, Клава впервые после окончания ПТУ стала ярко красить глаза и губы, экономии ради используя для нанесения боевой раскраски стародавние запасы косметики – брикетированную гуталиновую тушь «Ленинградская» и жирную оранжевую помаду «Ален мак».
В макияже Клава напоминала матрешку – деревянную насквозь. Сакраментальное «баба дура» читалось на ее широком лице ясно, как будто Клава самокритично написала эти слова себе лбу маргариновой рыжей помадой.
Оксана посмотрела на мучнисто-белое, в крапинках туши, лицо новой горничной и снова нагрубила:
– Че, че! Через плечо!
Клава послушно обернулась, и Оксана простонала:
– Ну, ду-у-ура! Вот же бог послал наказание!
– А че такое-то? – невозмутимо поинтересовалась добродушная Клава. – Из постояльцев кто пожаловался, че ли? Я плохо, че ли, убираю? Или еще че?
– Ты языком много болтаешь! – рассердилась Оксана. – Зачем с милиционером лялякала, как в деревне на завалинке? Дура!
– Так он же сам со мной заговорил! – Клава простодушно округлила глаза. – Спрашивал, не видала ли я где тут молодую красивую брюнетку с во-от такой грудью.
Клава вытянула вперед руки и нарисовала в воздухе грудь, больше похожую на полный парус.
– А ты? – внимательно слушала Оксана.
– А я не видала, – Клава с сожалением пожала сдобными плечами. – Я тут еще ниче не видала, я же тока второй день работаю! Но мужик этот, следователь, показал мне сережку с красненьким камнем, а вот такую штуку я как раз видела. Тока не сережку, а браслет!
– Где ты его видела? – неприязненно сощурилась Оксана.
– А в шестьдесят пятом! Нашла в простынях, когда постель перестилала, – Клава торжествующе улыбнулась. – Браслетик – один в один с сережкой, тоже серебряный, с большим красным камнем на цепочке.
– Куда дела?
– Так следователю же показала и обратно в номер занесла, на тумбочку положила. Ты че? Мне чужого не надо! – запоздало обиделась Клава.
– Ну, молодец, – саркастически сказала дежурная. – Считай, отличилась.
– А че? – горничная снова затрясла ресницами.
– Черт-те че! – зло срифмовала Оксана. – Иди уже, умница! Восемьдесят второй освободился, прибрать надо.
Она проводила удаляющуюся Клаву сердитым взглядом и потянулась к телефону.
– Ну, чего тебе еще? – неприязненно отозвался мужчина на другом конце провода.
– Девку твою милиция спрашивала, – приглушив голос, сказала Оксана. – Ту, которая тут кораллами звенела!
– И что?
– А то, что Клавка, новая горничная, в шестьдесят пятом браслетик ее нашла! Менту его показала и на номер навела! – выпалила дежурная.
– Вот дура! – выругался ее собеседник и бросил трубку.
– Кто дура? – с подозрением спросила Оксана у размеренно гудящей телефонной трубки.
Ей очень не хотелось думать, что в этой незавидной категории горничная Клавдия не одинока.
Ошибиться может каждый, даже опытный опер. Особенно если этот опер на самом деле не столько опытный, сколько голодный как волк и уставший как собака – бегает сутки напролет, высунув язык. Конечно, за год службы к собачьей жизни отчасти привыкаешь, но иногда очень хочется завыть.
У Матвея тоскливый звериный вой обычно рождался не в глубине души, а банально – в желудке. Уход жены, не выдержавшей сомнительных радостей сожительства с вечно отсутствующим борцом с преступностью, оголил тылы и оставил его без стратегических запасов чистого белья и горячего питания. Две недели на порошковом кофе с заветрившимися бутербродами сократили молодую жизнь Матвея на годы. Он уже чувствовал приближение голодной и холодной старости с ее ужасными болезнями – слепотой и маразмом. Да уж не они ли вызвали эту ошибку?
Матвей позорно перепутал двери двух соседних номеров на пятнадцатом этаже отеля «Перламутровый». Ему нужен был шестьдесят пятый, а он постучал в шестьдесят седьмой! Непростительная невнимательность. Но двери были одинаковые, как близнецы, и нумерацию интерьер-дизайнер совершенно по-идиотски вынес в простенок, не удосужившись хотя бы стрелочками указать, к какой двери относится тот или иной набор цифр!
Лейтенанта Матвея Колобова откомандировали из тихой родной деревни в модный приморский город на время проведения финансового саммита. Статус международного мероприятия предполагал усиленную охрану территории и объектов, своих бойцов на курорте не хватало, и бравых парней в форме собрали со всего края.
В гостиничных хоромах станичный опер чувствовал себя некомфортно. В отрыве от малой родины он душевно слабел. Однако постучал Матвей как надо: уверенно, но без суеты. Звук получился грозный и даже зловещий – нечто среднее между размеренными ударами стенобитного орудия и стуком молотка, загоняющего гвозди в крышку гроба. После такого стука ритуальная фраза «Откройте, милиция!» звучала не глупо, как в водевиле, а внушительно, как в драме. По мнению простодушного Матвея, услышав его стук, человек с нечистой совестью должен был содрогнуться в унисон с дверью и однозначно понять: в продолжение акустического шоу его будут грамотно раскалывать. И исполненное подозрения и боязни «Кто там?» как будто подтвердило: Матвей пришел точно по адресу.
Обитатель номера 1567 говорил хрипло и в нос, словно простуженный.
– Откройте, милиция! – произнес Матвей строго по сценарию.
– Ага, врите больше! – издевательски хрюкнули по ту сторону двери.
– Открывайте, а то хуже будет! – уже не по сценарию пригрозил он.
– Куда уж хуже, – прохрипели в номере, а потом за дверью мучительно проскрежетало, словно по кафельному полу с натугой проехал слон на коньках.
Матвей поднял на лоб солнечные очки и уперся в дверь взглядом, проникающая способность которого сильно уступала рентгеновским лучам. Личность того, кто засел в номере, интриговала его все больше. Разгулявшееся воображение рисовало выпуклый образ неуклюжего слона-конькобежца с аденоидами и гландами. Маразм крепчал.
– Открывайте, – устало повторил Матвей.
Дверь приоткрылась, и в проем высунулась невероятная физиономия, об обладателе которой с полной уверенностью можно было сказать только одно: это не слон. Вместо хобота на белой гипсовой морде пламенел нос, напоминающий морковку снеговика. Ниже шеи – тоже гипсовой – белоснежку неопределенного пола укрывала простыня. Белой и шершавой, как мел, была и рука, придерживающая дверь. А вот колпак на голове оказался малиновым и заканчивался пышным помпоном.
Все вместе смотрелось сногсшибательно и вызывало желание покружиться в хороводе под елочкой.
«Здравствуй, Мотя, Новый год! – ошеломленно сказал себе Матвей. – Кто же это – мужик или баба?»
За год работы в райотделе милиции родной станицы Трюховецкой молодой опер насмотрелся на разных чудиков, но живого снеговика он видел впервые. Похоже, география участников международного финансового форума была максимально широкой и захватывала даже Лапландию с Гренландией. Молодому оперу захотелось сбегать на подземную стоянку и проверить, не перепрофилирована ли пара боксов под удобные ясли для упряжек северных оленей.
