Елена Логунова
Прогноз погоды в доме
– Ух ты! – воскликнул Вадик, резко затормозив у директорского кабинета.
Дверь в приемную была открыта, и там на мягком стульчике скучала незнакомая девушка сказочной красоты: пшеничная коса, смородиновые глаза, малиновые губы, щечки – румяные яблочки и арбузные груди.
Вадик застыл на одной ножке и уставился на эту плодово-ягодную красоту с недоверчивой радостью уличного кота, обнаружившего в сточной канаве свеженькую золотую рыбку. Мой напарник славен в нашей телекомпании не столько своим операторским мастерством, сколько неуемной любовью к противоположному полу.
Вадик облизнулся и сделал шаг вправо, к приемной. Я подтолкнула его в спину, чтобы дал мне пройти, но тут приоткрылась дверь по левую сторону коридора, и перемежающийся здоровым чавканьем голос нашего главного редактора Мамаева произнес:
– Елена, зайди! У меня есть для тебя кое-что.
– Съедобное? – повернул голову Вадик.
Отличный аппетит – его второе большое мужское достоинство. Или первое – по ситуации. Полчаса назад мы с напарником закончили съемку в Комитете по виноделию, где после брифинга была дегустация весьма неплохих вин. Пили, как положено уважающим себя дегустаторам, без закуски, что Вадик счел досадной ошибкой, которую ему не терпелось исправить. Теперь уже он подтолкнул меня в спину и вломился в кабинет главреда на моих плечах.
– Ну, что тут у нас? – вырвавшись на оперативный простор, Вадик потер ладони и устремил взор на тарелочку в руке Мамая.
Тот непроизвольно отодвинулся, тоже посмотрел на тарелочку, потом на Вадика, с подозрением принюхался и спросил:
– Рябушкин, чем это от вас пахнет?
– Трудовым потом! – без запинки ответил оператор. – Только что со съемки, работал как вол, а во рту с утра маковой росинки не было! А что это вы кушаете, Геннадий Владимирович?
– Отруби, – машинально ответил Мамай.
– Отруби? – заметно огорчился Вадик.
– Отруби – прекрасный диетический продукт! Они очень полезны для здоровья! – строго сказал наш эрудированный главный редактор.
– И для фигуры, – ляпнула я, о чем тут же пожалела, потому что Мамай, именуемый также Большой Мамочкой, похож на циркового слона, обученного носить костюм и ходить на двух ногах, но в отличие от добродушного животного жутко обидчив.
Главред насупился, я поняла, что нужно срочно поменять тему, и спросила:
– Что-то от меня нужно, Геннадий Владимирович? Зачем звали?
Лицо Мамая светлее не стало, но тарелочку с диетическими отрубями он отставил подальше и взял со стола исписанный лист бумаги.
– Даю тебе особо важное задание! – объявил главный, буравя меня своими слоновьими глазками. – Вот заявление телезрительницы Тихоньковой Клавдии Яковлевны. Она утверждает, что просмотр наших программ неблагоприятно сказывается на ее здоровье, и грозится наслать на нас строгую комиссию для проверки качества телевизионных продуктов.
– Бред какой-то! – неуверенно хохотнула я. – Геннадий Владимирович, вы шутите?
– Мне, Елена, сейчас не до шуток! – вспылил Мамай. – Мне лицензию на вещание продлять! У меня новый Закон о рекламе! В бухгалтерии аудиторы сидят! Акционеры роста дивидендов требуют! Мне в такой ситуации лишняя жалоба – что последняя соломинка, которая может сломать спину верблюду! Держи бумажку и разберись с этой Тихоньковой, чтоб я ее больше не видел и не слышал!
– Но почему я? – возроптала я, вынужденно принимая листок с заявлением чокнутой гражданки.
– Потому что в современной российской действительности женский сыск результативнее мужского, – заметно спокойнее ответил Мамай.
Я выразительно покосилась на работающий телевизор. Вместо того чтобы контролировать, как ему полагается, наш собственный эфир, главный редактор смотрел по столичному каналу детективный сериал про самородную и самобытную сыщицу с посудохозяйственным именем Вилка. Понятненько, откуда у Большой Мамочки святая вера в победы феминизма!
– Отнесись к этому заданию со всей ответственностью, – строго сказал Мамай. – Освобождаю тебя от основной работы до вторника. Действуй!
Услышав об освобождении от работы, заскучавший было Вадик встрепенулся и запоздало кинулся отстаивать права мужчин:
– Геннадий Владимирович! Правда, почему это задание для Ленки? Дайте его мне!
– У Елены аналитический ум, – шеф изволил меня похвалить. – Она даже в шахматы играет!
– Я еще и на рояле умею! – сердито напомнила я. – Может, отправите меня в гастрольный тур по побережью сшибать рубли акционерам на дивиденды?
– И я хочу по побережью! – немедленно заявил Вадик. – У меня голос, я петь могу!
Он расправил плечи, сложил руки в замок, отставил ножку, скороговоркой пробормотал:
– Слова и музыка народные, «Миленький ты мой»! – и пронзительнейшим голосом заблажил: – Ми-и-и…
– Кто пустил в студию кошку?! – гневно гаркнул в отдалении наш режиссер Славик.
– …ленький ты мой! – как ни в чем не бывало закончил Вадик. – Ну, как?
– Шикарно! – похвалила я и похлопала себя по уху, выбивая из него эхо скрипучей рулады. – Пойдем запишем тебя в кружок хорового пения.
Потрясенный вокалом Вадика Мамай еще не ожил, а я уже утащила неразумного напарника прочь из кабинета. В коридоре он снова затормозил: навстречу нам из приемной выступила незнакомая красавица. Ее теснила дама, имеющая с юной девой отчетливое фамильное сходство, но похожая на атомный ледокол: такая же большая, могучая и взрывоопасная. На фоне ее сердитого рокота особенно ясно звучал голос нашего директора Гадюкина, выводящий с пронзительной задушевностью Робертино:
– Конечно, Клавдия Яковлевна, мы разберемся и примем меры, вы только не волнуйтесь, берегите здоровье!
– Это она! – резко осадив назад, шепнул мне Вадик через плечо.
Я и сама уже поняла, что термоядерная дама – моя жалобщица Тихонькова, и почувствовала себя спасателем, в одиночку брошенным на идущий вразнос энергоблок. Однако тут же выяснилось, что я недооценила самоотверженность своего напарника.
– Здравствуйте, Клавдия Яковлевна! – браво козырнул Вадик, одним глазом глядя на суровый лик Тихоньковой-старшей, а другим кося на арбузный бюст прелестной девы. – Разрешите представиться: я Вадим, а это Елена! Мы уполномочены разобраться в данной ситуации и сделаем это, к вашему полному удовлетворению, чего бы это нам ни стоило!
Я выразительно кашлянула. Мотивы, которыми Вадик руководствовался, добровольно вызываясь разбираться и удовлетворять, были очевидны. Только слепой не заметил бы роскошных форм Тихоньковой-младшей, однако я к женской красоте вполне равнодушна.
– С вашего разрешения, мы встретимся для предметной беседы чуть позже! – вежливо сказала я Клавдии Яковлевне и дернула Вадика за руку, увлекая его в глубь коридора.
В редакторской я достала из тайника за кассетами свой НЗ – пакет пряников – и велела Вадику заваривать чай, а сама села читать заявление гражданки Тихоньковой и неожиданно увлеклась. Клавдия Яковлевна оказалась не чужда литературного таланта. Она живо описала свои страдания, проистекающие от просмотра вечернего выпуска наших телепередач. Худшим и главным из них была необоримая бессонница, но упоминались также нарушение сердечной деятельности, расстройства пищеварения и памяти, падение давления и депрессивное настроение.
– И все из-за каких-то пятнадцати минут у телика? – усомнился Вадик, которого я ознакомила с заявлением Тихоньковой в режиме громкой читки.
Продолжительность вечернего выпуска наших телепередач всего четверть часа. Мне тоже казалось, что нажить массу расстройств за такое незначительное время нереально. Мы же не фильмы ужасов показываем! В вечернем выпуске у нас вполне благопристойные новости, реклама и прогноз погоды.
– А помните Кашпировского? – попивая чай, приготовленный Вадиком на всех, спросила редакторша Любовь Андреевна. – Он гипнотизировал народ с телеэкрана! Кремы заряжал, рубцы рассасывал! Помню, мой свекор, царство ему небесное, нас всех из комнаты выгонял и тет-а-тет с телевизором лечил застарелый геморрой. Может, и наши программы по неизвестным причинам оказывают на телезрителей какое-то такое влияние, только не лечебное, а наоборот?
– Почему же тогда никто, кроме Тихоньковой, не жалуется? – резонно спросила журналистка Наташа.
– А просто не смотрит нас никто! Нечего у нас смотреть! – наш гениальный режиссер Слава включился в беседу и сразу же свернул на свою любимую тему. – Где у нас креатив? Где концептуальность?
Любовь Андреевна и Наташа из патриотических соображений с ним заспорили, а Вадик под шумок захватил пакет с пряниками и сказал:
– Пойдем отсюда! В таком гвалте хорошую концепцию фиг найдешь!
– Для хорошей концепции приличный объем информации нужен, – заметила я и посмотрела на недостаточно объемный манускрипт Клавдии Яковлевны. – Придется пообщаться с заявительницей.
– Щащ! – сказал Вадик, давясь пряником. – Я ужнаю телефонщик!
Он сбегал в приемную и вернулся с листочком, на котором Гадюкин начертал семь цифр и резолюцию: «Не разрулите – урою!» Наш директор пришел на телевидение год назад, а до этого был топ-менеджером бандформирования и еще не избавился от профессионального сленга.
– Уроет он нас, как же! – обиженно бормотала я, набирая номер.
– Ирина, диспетчер! – отозвался низкий женский голос.
– Пардон, – сказала я и положила трубку. Сверяясь по бумажке, снова набрала номер и опять услышала тот же дамский бас. – Ирина, извините, я почему-то к вам попадаю, а мне квартира Тихоньковых нужна. Может…
– Это и есть квартира Тихоньковых, а я не Ирина, а Клавдия! – оборвал мои вежливые извинения неласковый голос. – «Ирина» – это ремонтно-строительная компания, а я в ней диспетчером работаю, на дому!
Недоразумение разрешилось, я представилась и договорилась с Клавдией Яковлевной о встрече. Вадик по собственной инициативе отправился со мной, размечтавшись о разделении труда:
– Ты опросишь старшую Тихонькову, а я поработаю с младшей!
Однако приятное возбуждение Вадика вмиг улеглось, когда нам открыл дверь высоченный, под потолок, дядечка с пышной бородой и осанкой Ильи Муромца, который только-только слез с печи после тридцатитрехлетнего на ней сидения. Нестарый еще мужчина приволакивал ноги, сутулился и смотрел тоскливо и настороженно, как потерявшийся пес, однако природная его стать впечатляла. Смекнув, что перед нами папа красавицы Тихоньковой-младшей, Вадик перестал настаивать на разделении труда и стер с лица обольстительную улыбку. Так что беседовали мы все вместе, одной большой компанией, с подавляющим присутствием в ней Тихоньковых. Семейство представляли Клавдия Яковлевна, ее супруг Петр Ильич, их дочь Александра и кот Филимон. Младший сын Витя отсутствовал по уважительной причине: он занимался в школе во вторую смену.
Вадик засматривался на Сашеньку, а я изумленно и восторженно таращилась на Филимона. Этот кот потрясал воображение. Он был такой толстый, что позорно застрял в табуретке, под которой хотел проскочить, спасаясь от моих приставаний.
– Филя весит восемь шестьсот, – сказала Клавдия Яковлевна, обласкав взглядом торчащий из-под табуретки фрагмент домашнего любимца.
