Елена Михайловна Шевченко
Эльге, до востребования
Её больше нет.
Пора разбирать шкафы. Нужно найти какие-то документы.
– Да где же это чертово свидетельство? – сдернула с полки первую попавшуюся коробку, шкаф был полностью забит этими картонками с подписями о чем-то неясном и неизвестном. Сняла крышку, а там – желтые треугольнички-письма, как в кино про войну. Много, на каждом штамп «проверенно цензурой». Это же надо уметь так их сложить. Все адресованы ей, старалась не говорить «бабушке». Какая там бабушка в 45-м?! Это же ей от силы 17–18, меньше, чем мне сейчас. На конверте красивым почерком – Москва, Солянка, д. 1, кв.178, Арест-Якубович Э.
Кто ей с фронта писал? Папа ее не воевал, братец младший в те годы был совсем еще малышом. С мужем она познакомилась лишь в институте, а тут, получается, школьница. Хотя нет, вот и послевоенные письма, уже в обычных конвертах, 46 год, 47… Это она уже студентка.
Мелкий почерк, хоть с лупой читай. Письма из военного морского института. И подпись – «В. Вульф». Он в конце письма то «жмет руку», то «обнимает», то «целует». Письма на пяти страницах, еще и на полях приписки. «Пиши обо всем, что видела, что слышала, что чувствовала, о важном и о безделицах. Мне нравится твое живое восприятие, хотя хочу побранить тебя за пока не очень решительные мнения».
Бабушка любила рассказывать о детстве, и казалось, что ты знаком со всеми ее многочисленными родственниками, соседями по квартире на Солянке, друзьями семьи, их женами и мужьями, детьми, друзьями друзей, коих уже и нет. Но они есть в твоей жизни через бабушкины рассказы. Они кружили по ее ныне однокомнатной квартире, проявляясь на старых коричневых фотографиях. Еще давным-давно они заселили Москву во время наших совместных прогулок:
– Вот тут жила моя прабабушка. Когда меня приводили, ей было сто лет, а мне четыре, она сидела в кресле, давала мне конфету. У нее было пианино.
– Но тут же министерство сельского хозяйства. – сомневалась я.
– Оно построено в 20-е. Меня приводили году в 32, или в 33-м.
– А тогда последний этаж был жилым, – у нее на все был ответ:
– А вот тут жил Эрик с родителями, – указывала она на Дом на набережной, – Наш папа был дружен с его отцом, у них была громадная квартира, а у Эрика был педальный детский автомобиль, редкость в те годы, мы на нем катались. А когда я заболела ветрянкой, мама с Алькой жили у них. На самом деле они были Фридманы, но переделали фамилию в Манфрид. Им казалось, что так лучше.
– А где сейчас Эрик?
– Его отца посадили в 37-м, потом маму забрали, и он куда-то канул…
***
Все эти ожившие тени стали табличками в музее, именем переводчика Рильке или Гашека. А бабушка рассказывала другое – как все вместе выезжали на дачи.
Но Вульфа никогда не было ни среди живых, ни среди мертвых героев бабушкиного мира. Она не обмолвилась о нем ни словом, ни полусловом. Его не было на фотографиях, которые любили рассматривать по праздникам.
И вот его письма. Теперь мое наследие. Или как там? Движимое или недвижимое. И секреты тоже мои.
А если спросить ее братца? Вдруг он знает о юношеских тайнах своей сестры.
– Вульф? – Алек покрутил чашку с чаем на блюдце. Явно что-то вспомнил. – Нет, нет, Вульфа не было. Если только… Но не знаю, стоит ли вспоминать. Она не любила о нем говорить.
– Но она же сохранила его письма.
В коробке из-под печенья лежали треугольнички.
– Он научил меня кататься на велосипеде. Перед самой войной, мы снимали дачу в Переделкино. Тогда он приехал с мамой Миной Григорьевной и бабушкой Генриеттой.
Эти имена я слышала. Бабушка Генриетта называла мою бабушку Бисхен. Объяснение простое. Дачные дети за столом ели вяло. И только маленькая Эльга обладала прекрасным аппетитом, быстро съедая все. Если ее спрашивали о добавке, то она скромно отвечала по-немецки: «Нур бисхен» (только чуточку). Так прозвище и прилепилось. В семье вообще любили прозвища. Тетушку, оставшуюся в Риге, звали Эка. И совсем не потому, что она Екатерина. На самом деле ее звали Антуанетта. А Эка по-латышски «хвостик». Она, самая младшая из всех, всегда ходила за кем-то, не любила оставаться одна. И в Москву со всеми не поехала, уцепилась за старшего брата Гришу. Кто знает, что там в Москве? А здесь все ясно.
– Так кто такой Валерий?
– У них тем летом сложились какие-то романтические отношения. И семьи радовались. И мама с Миной что-то им пророчили. Кажется, и ей он нравился. – Алек смутился, он сказал что-то лишнее, а отступать уже было некуда.
– Он был сыном замечательных родителей – героя-полярника Вульфсона, трагически погибшего на острове Врангеля, и ассистентки знаменитого профессора Плетнева, Мины Григорьевны Дамье. Валерий Вульфсон-Дамье во время нашего с ним знакомства был московским школьником средних классов. Он отличался смышленостью и добродушным, покладистым характером. Ты знаешь, кто такой профессор Плетнев? – попытался увернуться от рассказа.
– Я и кто такой герой-полярник Вульфсон не знаю.
– Это очень увлекательная история. – обрадовался бабушкин брат. – Об этом много писали в конце 30-х годов.
Биолог Вульфсон со своим ассистентом отправились в Арктику, на остров Врангеля, где через месяц профессор погиб – злодей воткнул охотничий нож ему в глаз. Жуткая история. Всем было ясно, что на безлюдном острове убил его ассистент, тем более, что по словам всех коллег, они недолюбливали друг друга. Ассистент и отказываться не стал: ненавидел профессора-зануду, даже свои дневники показал, где признавался, что желает профессору зла, и письма со словами «хочется его убить». Но признательные показания отказался подписывать: не убивал и все. Следователем по этому таинственному делу был назначен модный сыщик Лев Шейнин, по совместительству писатель, его рассказы в «Правде» публика в те годы ценила выше Агаты Кристи. Сыщик-писатель менял фамилии героев, потому было вдвойне интересно угадать, кто стоит за его персонажами. Он рассказ про убийство Вульфсона написал. «Охотничий нож» назывался. Вульфсона переименовал в Бурова, а остров Врангеля в Колгуев, а так больше ничего от себя не присочинил. С помощью мудрого сыщика выяснилось, что профессор охотничьим ножом забивал патрон в магазин ружья, неудачно ударил по капсюлю патрона, произошел выстрел и нож силой взрыва отбросило к лицу. Так что налицо несчастный случай. Оправдательный приговор ассистенту по делу профессора читал генеральный прокурор Вышинский. И все знали, что бывает и справедливость. Писатель написал свой рассказ. И все его прочли.
– И что дальше было?
– Дальше? Все в этих письмах.
***
Газеты дома читал только папа. Мама лишь просматривала и отшвыривала, ничего не говоря, все и так было понятно. Эльза, Лейба, которую звали Люба, и Амалия, родные сестры матери, церемонно не притрагивались к прессе, уходили пить кофе на кухню. А когда папа увлеченно пытался зачитать что-то вслух, обычно они поджимали губы и тут же брали с полки какие-то детективы на английском, делая крайне увлеченный вид. Папа смеялся:
– Можно подумать, что это Шекспир.
– Это новая Кристи. Про шпионов. Очень поучительная история.
Очерк Шейнина в «Правде» о расследовании этого крайне загадочного убийства дома прочли все. И, наоборот, папа скептически отнесся к газете. тетки впервые не стали с ним спорить. Раньше они смеялись над ним, мол, он сторонник теории заговора, связывая одних с другими и объясняя цепь посадок. А тут папа сказал только одно слово «Плетнев», и все закручинились. Профессора Плетнева, чьим другом был профессор Вульфсон, а его жена ассистенткой великого врача, посадили за убийство Горького еще три года назад. Именно посадили, а не расстреляли, потому как он отвечал на письма. Почему-то пожалели, все-таки Крупскую и Ленина лечил. Но Вульфсон в этом раскладе был лишним, мог что-то знать. Потому и погиб как герой. И даже виновного не нашли, все случайная досадная оплошность. Мама быстро приняла решение – надо Мину с Валериком на дачи с собой взять. Как они одни справятся с этой бедой?
***
Википедия ответила мне: «Дмитрий Дмитриевич Плетнев – выдающийся врач-диагност, ревматолог, инфекционист и прочее. Лечил Ленина, Крупскую, Горького.» Слишком много тайн знал доктор, чьим именем еще при жизни назвали клинический институт. Мине Григорьевне повезло стать его ученицей и ассистенткой. А в 1938 году Плетнева забрали, и он, само собой, признался, что убил пролетарского писателя Максима Горького. Кадры решали все, и доктору сохранили жизнь, заменив расстрел
25 годами тюрьмы. Мина ушла работать просто врачом. Но в тот же год по странной случайности погиб ее муж, более нелепую смерть и представить было трудно. Еще шаг, и ее смогут обвинить в заговоре против Горького и прочих. В сговоре с Плетневым.
***
– Вот скажи мне, зачем они позвали на дачи такую компанию? Они же подставлялись под обвинения. Мина, ассистентка профессора-убийцы, семья Богатыревых, чей муж никак не хочет вернуться на родину, где в заложниках держат его жену и сына. Отличная тусовка, просто находка для ГПУ. – спросила я друга.
– Ну так я закажу что-нибудь, – невпопад ответил молодой врач, – Три порции хинкали, и пхали, какие есть, и Цинандали.
– Есть хочу, – извинился, не знал, что сказать.
Сколько можно копаться в давно канувшем прошлом, злился он. Хотя и его заворожили странные предметы в коробках Моссельпрома из квартиры бабушки – то щипцы для пирожных, то помповый штопор, старые фотографии мужчин в бабочках и дам в шляпках.
– Но и они тоже были под колпаком. Тетушки мотались за рубежи, крутили романы с мужчинами, которых потом сажали, дядюшка, братец их, уже сидел. Что им было терять? Хоть отдохнуть на прощание
– Может, ты и прав. Обреченным лучше быть среди своих.
– Играть в крикет, плавать, делать мороженое с клубникой?
– И взбитыми сливками. Пир во время чумы какой-то.
– А если вокруг чума, что остается? Вот их дядюшка врач остался в концлагере со своими, хотя немцы его выпускали. Так ведь?
– А сестра его не уехала из Митавы, чтобы быть с братом… А ведь верно, если нет родных и друзей, то мир уже рухнул, и какая разница, что с тобой будет. Говорят же, я умру, если ты меня бросишь. Так и есть. В чужом мире ты уже мертв.
– Надо Алека в гости позвать. Давно он в гостях не был.
***
В Томилино в тот год уже все дачи были заняты. Как всегда, собралась компания, которая и сняла все свободные дачи. Для Вульфсонов места не оказалось, если только угол за шторкой, но это никак не годилось. Разве только на другой станции поискать. Мама кипятилась:
– Мина отлично приживется среди всех. Ну и что – нет места! Просто мы снимем другую дачу.
На разведку отправили Лейбу-Любу. И она совершенно неожиданно нашла место по другой дороге.
– Не вечно жить по Казанке. В этом году будет Клязьма, – как фокусник, она махнула рукой, будто вынула зайца из шляпы, – Прекрасное Ярославское направление. Отличное сухое место с песком, в поселке 600 дач. Все построено правильными квадратами и потому легко ориентироваться. Все улицы названы в честь писателей, имеется кинотеатр и площадка для лаун-тенниса.
– Хватит, – оборвала мама, – Ты там сама была? Или все в справочнике вычитала?
– Была, была, – защебетала Люба. – За комнату просят от 180 рублей за сезон. А за всю дачу – 500. И там есть электричество, и еще обещали аптеку на станции открыть. А рядом Звягино, прелестное место, там дешевле. За 140 с полным пансионом.
Так все и решилось.
На дачи в Клязьму выехали большой компанией – Кира с сыном Костей Богатыревым, их всегда брали с собой, потому как отец семейства Петр Богатырев все еще не вернулся из Братиславы.
Тетки сняли для себя отдельную дачу, рядом. Позвали и Мину с Валерием, те взяли бабушку Генриетту Абрамовну, а она второго, старшего, внука, по странному совпадению тоже Валерия. Но она не могла справиться одна с двумя мальчишками, потому пригласила кузину – Зери. И еще часто наезжал брат Мины – Николай Григорьевич, по счастливой случайности он оказался детским врачом, и приглядывал за всеми детьми дач. Общество собралось большое и разновозрастное.
Алька был еще совсем маленьким, а Костя заканчивал школу, Эльге по возрасту для игр подходил только Валерий Вульфсон-младший.
Богатыревы привезли настоящие теннисные ракетки, а Мина Григорьевна – ракетки для бадминтона. В те годы это была совершенная редкость, все играли только в теннис с мячом, а тут был воланчик с перьями. Кто-то из-за рубежа привез это чудо, на которое ходили смотреть все дачники. Вроде, обычные теннисные ракетки, но как летает этот волшебный воланчик!
У старшего Валерика был велосипед, Амалия где-то взяла напрокат патефон с пластинками. Музыка и танцы увлекали вечерами взрослых.
Мальчики катались на велосипеде и устраивали заплывы в Клязьме, хотя вода еще не прогрелась. Тетки ловко играли в теннис, а у Эльги не получалось, мяч успевал долететь до земли, пока она только к нему примеривалась. С бадминтоном тоже не заладилось, ветер уносил воланчик. Плавать она не умела, да и не стоило учиться – женская половина общества только прогуливалась у реки. Поэтому ей оставалось лишь смотреть, как купаются мальчики.
Впрочем, и мальчишкам вскоре запретили купание. Как-то Костя провалился в омут, от неожиданности стал тонуть. Папа Арон, хотя не умел плавать вовсе, смело шагнул в воду, ему повезло, вода едва доходила ему до подбородка, и вынул юношу. Все аплодировали папе, а вечером устроили танцы в честь чудесного спасения и героического подвига. Мама даже спела для папы какой-то немецкий романс.
Жаль, что пианино на даче не было. Семья любила музицировать, это только Эльге медведь на ухо наступил. А маме в юности прочили музыкальную карьеру, но она выбрала научную стезю, где тоже преуспела. Ее даже уговаривали получить ученую степень по общему объему научных работ и статей. Но мама отмахивалась, ей не хотелось тратить время на собирание бумаг, и она вновь уезжала в очередную экспедицию с геологами. Дома ее почти не видели, и только дачный месяц был святым, оставлялись все дела, и непременно уезжали за город, где безмятежно и безвылазно жили вместе.
Через месяц мама возвращалась в свою Академию, а детей оставляли с тетушками и бабушками. И все было чудесно, все жили вместе.
Но в это лето Эльга неожиданно заскучала, ей вдруг разонравились детские забавы брата, не увлекал спорт, читать не хотелось. Она бы с удовольствием совершила прогулку в лес, но еще не поспела земляника, и малина только отцветала.
Валерий держался отстраненно и холодно. Он, как настоящий герой, был сосредоточен на учебе и самосовершенствовании. По утрам делал зарядку, поднимал гирю, потом обливался водой, бежал к реке, кролем переплывал реку, а после завтрака садился за учебники. Этим летом он решил освоить французский. Перед обедом шел гулять вдоль реки к станции, она шла с ним и тихо восхищалась его целеустремленностью. Прогулка должна была занимать около часа, за который надо было пройти пять километров. Иногда приходилось чуть ли не бежать за ним, щеки краснели, а волосы липли ко лбу. Валерий останавливался, терпеливо объясняя, что ей надо тренироваться, надо ставить задачи и достигать их. Вот он начинал закаливание почти теплой водой, а сейчас обливается ледяной.
– Зачем? – изумилась Эльга.
– Мы должны быть готовы к испытаниям. Ко всем. Мы не знаем, что нам готовит судьба.
Она кивнула. Понятно, он гордится отцом-полярником. Но только можно же жить без испытаний. Просто жить, зимой кутаться, принимать горячую ванну, дождаться, когда вода в реке прогреется, просто гулять, а не преодолевать километры. А если, что страшное случись, тогда и будем бороться и выживать.
Вот папа ни разу из Москвы не выезжал, здесь родился, учился, работает, по бульварам гулять ходит, семью любит, фотографией увлекается. Он, конечно, не герой. Но его уважают на работе, он даже министров консультирует. Это тетки любят танцевать. А она не умеет. И спортом не увлекается. У них в старой школе даже спортивного зала не было. Два года назад их в новую перевели, вот там есть гимнастический зал. Да только к чему он ей. Она даже не знает, кем хочет быть.
Но вот завтра пойдет гулять, если Валерий возьмет ее с собой. Она даже приготовила бутерброды и фляжку с морсом. Она сама пришла к их даче. Валерий с довольной улыбкой закрыл тетрадку:
– Двадцать глаголов! Идем гулять!
Он не спросил, согласна ли она, все – как само собой разумеющееся. В эту прогулку Валерик говорил о силе духа, которая побеждает телесную немощь. Он восторгался Джеком Лондоном, чьи герои могли выжить в любых суровых условиях.
– Как твой папа…
– Папа был сильным. Он был охотником. Ему не надо было самосовершенствоваться. Скорее, как твоя мама. Слабая женщина работает в экспедициях, а могла сидеть за своим микроскопом в лаборатории.
– А я не хочу в экспедицию.
– Но ты все равно должна себя тренировать. Ты должна стремиться к цели. Устала? – неожиданно спросил он.
– Да. Давай поедим. – она достала бутерброды и фляжку.
– Да ты готова к походу, сестренка, – улыбнулся Валерий. Она не поняла, доволен он или нет. Валерий жизнерадостно откусил кусок от бутерброда.
– Я все правильно сделала?
Валерий рассмеялся:
– Ты молодец, хотя маленькая и глупенькая. Тебя надо воспитывать и воспитывать. Я всегда мечтал о младшей сестре. А то все воспитывают меня. Требуют «орднунг унд ляйстунген». Они правы, я должен быть достойным и мамы, и отца. Это мой долг. Но мне всегда хотелось иметь человека, которому я могу пожаловаться на свою непростую жизнь. Он меня поймет и не подумает, что я плачусь. Ты будешь моей сестрой?
– Сестрой?
– Да. Настоящей сестрой.
– А у тебя когда день рождения? – неожиданно спросила она.
– Это при чем? – опешил Валерий.
– С Алеком нам общий день рождения празднуют. У него в октябре, у меня в ноябре. И где-то посередине праздник. Хорошо, если бы у тебя был вместе с нами.
– Знаешь, – заговорщицки сказал он, – Мы пока будем тайными братьями.
– Как масоны.
Валерий вздрогнул:
– Как это?
– Тетки роман вслух читали про декабристов и масонов. Там все они называли друг друга братьями. И были ими. А еще дядя Миша, – она смутилась, дядя Миша был арестован два года назад, – когда в Царицыно завод строил, показывал мне замок и рассказывал про масонские знаки на башнях.
– Как масоны, – он взял ее за руку, – Только никому не говори.
– Да. Масоны тоже скрывали.
– И дай мне слово, – он сжал ее руку, – Никому не говори про масонов.
– И тебе?
– И мне.
После создания «тайного братства» общаться с Валерием стало легко. Не надо было ждать, позовет ли он на прогулку. Она сама выходила к калитке его дачи. Валерий был пунктуален, как поезд, отправлялся гулять ровно в одиннадцать. Иногда с ними увязывался Алек, он же тоже получался брат Валерию, хотя об этом и сам не знал.
Алек был невыносим, смотрел на них с прищуром, ухмылялся и тут же делал выводы, о которых сразу сообщал. Валерий замыкался, шел молча, а она злилась на младшего братца. Но Алек с упрямством шагал рядом с ними, объяснял, что проверяет свои дедуктивные способности.
В самом начале лета он сидел при Косте Богатыреве, который читал новую книжку Кестнера об Эмиле, Костя с листа переводил младшему другу, а когда останавливался, то Алек сам пытался разгадать дальнейший ход сюжета о маленьком сыщике.
Не все совпадало, но получалось складно, Костя смеялся и обещал отписать об этом своему старшему другу Эрику Кестнеру,
Костя состоял в переписке с модным немецким писателем. Он вообще был какой-то нездешний: родился в Праге, где остался его отец, иногда к ним в дом приезжали с посылками и письмами зарубежные писатели. У Кости были все новинки европейской литературы, еще не переведенные на русский, и самые модные граммофонные пластинки. Потому вокруг него все крутились, и все с ним и дружили.
Эльга стояла немного в стороне, в гости к Богатыревым ходила с мамой и никак не соответствовала тем девушкам, которые обожали бывать у этого «душки».
А Алек любил веселые истории новых авторов, и даже стащил книжку «Эмиль и сыщики», неосторожно оставленную Костей на веранде дачи.
Быстро прочел, привлекая к сложным пассажам многочисленных всеобщих тетушек и бабушек. А где не справился, додумал сам. В школе будет важничать, станет, как Костя. А ей что рассказать про лето? Как ходила на обязательную прогулку? Или как собирала малину в лесу?
Валерий опять над ней смеялся. Чтобы снять ягоды, пришлось поставить белый эмалированный бидончик на землю, а потом, когда он уже наполовину был заполнен, она его случайно задела, ягоды высыпались и запутались в траве. Она пыталась их собрать, но они упрямились, цеплялись за травинки, она все от злости раздавила и перемяла, сама испачкалась малиновым соком и новую блузку испортила.
– Экая ты неуклюжая, – смеялся Валерик.
Он придумал технологию, так и сказал, сбора ягод. Нужно бидончик прикрепить к ремню брюк, тогда он не перевернется и руки свободны. Ему хорошо, а у нее и ремня нет, об этом Валерий не вспомнил, потому он, конечно, набрал быстро полный бидончик. Его будут хвалить за вечерним чаем, а ей, как всегда, все не удалось.
Папа после ее рассказа внимательно посмотрел на нее, и ей удалось не заплакать. А к следующей прогулке папа из двух своих брючных ремней сочинил ей перевязь через плечо. И все наладилось. Она собрала не меньше названного брата. И ей даже показалось, что он надулся, хотя ничего не сказал. Она поняла, что он хочет быть первым. Только неясно, как ему уступить, когда ты увлеклась и победила.
Она вообще старалась не загадывать вперед. Просто ходила хвостиком. Видно, в тетку Антуанетту пошла, которую никогда не видела. Говорили, что та за старшим братом ходила. Ребенка родила, а замуж не вышла, так и осталась жить в доме старшего брата.
Только ей Валерий не по-настоящему брат. Она старалась стать хорошей младшей сестрой и даже прочла «Зов предков» и «Белый клык», которыми он восхищался. И сказала Валерию, что ее тоже увлекают сильные герои, оказавшиеся в трудных условиях, так в предисловии писали. Валерий тут же ее высмеял:
– Ты не могла представить себя на их месте.
– Почему ты так решил?
– Тогда бы так не пыхтела к концу нашей прогулки. Но я хочу тебя похвалить, сегодня мы преодолели шесть километров.
– Откуда ты знаешь?
– У меня есть методика расчета маршрута. Считаешь шаги на десять метров и потом просто делишь.
– Ты во время прогулки считаешь шаги? – его слова ее потрясли.
– Я это делаю на автомате.
– Ты все делаешь на автомате. Но ты же не машина.
– Нет, но я к этому стремлюсь. Эмоции мешают разуму, они затмевают его, лишают нас сил. Цель не может быть достигнута без жертв, а жертвы вызывают сострадание. Это солипсизм.
Она не стала спрашивать, что это, просто кивнула головой: вечером у папы узнает. Тетки пытались расспросить ее о прогулках, но она пожимала плечами – просто гуляли. А папа, с которым она хотела бы обо всем-всем поговорить, болтал о чем угодно, и никак не получалось невзначай задать вопросы. Утешало только данное Валерию слово хранить тайну.
***
Это надо же, что никто в то лето не услышал их разговор про масонов. А могло все и иначе связаться. В 1951 году фронтовик и блистательный переводчик Богатырев был арестован по доносу сексота. Обвинялся в попытке государственного переворота и убийства всех членов правительства, приговорён к смертной казни, заменённой 25 годами лишения свободы. Как Валерик мог предвидеть эту судьбу, оберегая Эльгу? Или это была простая предосторожность тех лет? Без всяких теорий заговора.
***
Вскоре Костя с матушкой уехали, пришла телеграмма, что в Москву возвращается Петр Григорьевич Богатырев.
Через год после аннексии Чехии известный славист принял решение о возвращении на родину.
С отъездом Богатыревых все на дачах разладилось, все потянулись в Москву. Тетки со словами, что к вечеру будут, приехали через день. У мамы появились какие-то неотложные рецензии на работе.
Валерий неожиданно заменил прогулки на рыбалку, приходилось тихо сидеть рядом с ним у реки. Он объяснил, что необходимо менять вид деятельности, активность на пассивность, это стимулирует мозговую деятельность. Валерий молча следил за поплавком, а на обратном пути с тремя пескарями на леске читал стихи Симонова. Были совсем неприличные. А были и хорошие. Ей вот это понравилось:
Плюшевые волки
Зайцы, погремушки.
Детям дарят с елки
Детские игрушки.
И, состарясь, дети
До смерти без толку
Все на белом свете
Ищут эту елку.
Где жар-птица в клетке,
Золотые слитки,
Где висит на ветке
Счастье их на нитке.
Только дед-мороза
Нету на макушке,
Чтоб в ответ на слезы
Сверху снял игрушки.
Желтые иголки
На пол опадают…
Всё я жду, что с ёлки
Мне тебя подарят.
Услышав, она обрадовалась. Значит, он помнит, как они познакомились в 1935-м.
Тогда папа впервые принес елку, настоящую, а не ветки, которые фрондерствующие тетки, завернув в газету, каждый год тайно приносили в дом 24 декабря. Папа качал головой, но ничего им не говорил. Это они щебетали, словно провинились и оправдываются, мол, кто на четвертом этаже увидит. Папа начинал спорить, что соседи унюхают запах Рождества. Тетки шумели, что же теперь не праздновать, у них еще с октябрьского праздника припасена бутылочка полуночного шампанского, его надо только тихо открыть. Тихо ни разу не получилось.
И вот, наконец, елку разрешили. Для настоящей елки нашлись игрушки. Только дореволюционный ватный Дед Мороз был безнадежно испорчен Алеком: он его раскрасил и подстриг.
И тут жизнь завертелась, мама обзвонила всех знакомых и назвала толпу гостей с детьми – и Вульфсонов с Валериком, и Манфридов с Эриком.
Все принесли игрушки, столь долго томившиеся по чемоданам на антресолях. Детей усадили делать гирлянды и снежинки. Лейба ими руководила, она оказалась знатной мастерицей по вырезанию из бумаги.
Амалия ворчала, что надо было праздновать 24 декабря, а это что-то совершенно другое, 31-го уже и не праздник. Все от нее только отмахивались.
Ночью детей запихнули спать в одну комнату, завели патефон и танцевали. Мама пела. А на следующий день вечером все пошли к Манфридам в Дом на набережной. У них была огромная елка, под потолок. И всем дали подарки. Эльге досталась звезда на елку и пакет конфет. А Алеку – два апельсина.
Только она не помнит, был ли там Валерик, а спросить его было неудобно. И стихи не о той елке. Неожиданно он сказал:
– Я бы хотел испытать такие же чувства, но не всем это дано.
– Почему ты так говоришь? Мы же все кого-то любим. Папу, маму, Алека, теток… – сбилась, чтобы не проговориться.
– Я о другой любви.
– Понимаю, – кивнула головой.
– Не понимаешь, – покровительственно сказал он. – Вот ты читала «Декамерон»?
– Нет. Папа против. Говорит, что не то, чтобы мне рано, а что я неправильно пойму. Мол, всему свое время. А ты уже читал?
– Конечно. Там о влечении мужчин и женщин. Но это не любовь. Влечение – сильное чувство, но оно быстро проходит. А любовь – тихая, но такова, что ты готов и на подвиг и на жертву.
– Как твой папа.
– Нет, папа любил работу, он был фанатик своих теорий. Любовь – это как твой папа.
– Он хороший, – вздохнула она, – Но он совсем не герой. Он даже в тире стрелять не умеет. Зрение плохое.
– Ты еще маленькая, – Валерий поднял ей голову за подбородок, – И ничего не понимаешь.
Она хотела сказать, что все понимает. И ей от этого страшно. Раньше она могла обо всем рассказать папе. А сейчас не может. Получается, что она оторвалась от семьи и плывет в одиночестве, как полярник на льдине. Алеку тоже не расскажешь, он маленький и все чувства считает дребеденью.
– Ты о чем-то задумалась? Расскажи, я же тебе брат.
Ну как сказать?! Она заплакала, Валерик обнял ее за плечо:
– Ну что ты, что ты… Что случилось? Ты влюбилась? Расскажи мне, кто он.
Она покачала головой. И заплакала еще горче. Мир рушился, как льдина у полярника. Всегда казалось, что все они что– то единое. Но раз она откололась, получается, что она, маленькая и глупая, не видела настоящих отношений папы и мамы, а может, и тетки не так любят мужа сестры. И почему к ним не заходят жены дяди Миши? Понятно, почему они не любят друг друга. А их-то за что? Или…
Слезы не текли, они застывали на щеках глицериновыми каплями. Или – она отщепенец, не способная жить, как все близкие и свои. И зря Валерий читал стихи и подсовывал книжки, она иначе их прочла, потому как она не такая, как надо. И как теперь быть, как жить с ними, как садиться с ними за стол, здороваться утром, выслушивать их советы? Они даже не знают, что она чужая. А она знает, что напрасно тратит их усилия и пользуется добротой.
В их семье уже был один отщепенец, о котором папа говорит только шепотом, чтобы дети не слышали. Но чем тише говорят взрослые, тем больше слышат дети. А этот плутовской роман про папиного дядюшку, родного брата его отца, был увлекателен настолько, что они с Алеком даже придумывали похождения героя дальше.
Папин дядя должен был по настоянию семьи в 13 лет жениться на 25-летней перезрелой девице, которую никто замуж брать не хотел. Но отца ослушаться невозможно, и тогда юноша сбежал, крестился, взял фамилию крестного, вроде как стал русским. И сразу подался на военную службу вольноопределяющимся. Однако за то, что скрыл происхождение, был арестован и заключен в тюрьму за мошенничество.
После освобождения в 1873, скрыв судимость, вновь поступил на службу и выдержал экзамен в Михайловское артиллерийское училище. Однако после того как факт судимости был раскрыт, уволен.
Путешествовал два года по России, Австро-Венгрии, Великобритании и Франции, выдавая себя за князя Чавчавадзе, потому как был кудрявым брюнетом. Девушки и их маменьки падали ему в объятия. Однако вскоре закоренелого мошенника схватили и вновь осудили.
И тогда он от тоски стал писать романы. «Исповедь преступника» была даже высоко оценена самим Горьким. Папа гордился этим, хотя дома книжку не хранили, даже имени писателя Линева не поминали, только по фамилии и звали.
Эльге было жалко этого отщепенца, его судьба трогала ее до слез. Вот и она тоже не может быть со всеми. Это судьба.
***
Валерий не ожидал столь обильных слез подруги. И растерялся:
– Эль, хочешь я подарю тебе Симонова?
– Не надо, – хлюпнула носом и пошла к дачам.
– А когда вернемся, в театр сходим, говорят, там его новая пьеса про любовь.
– Не уверена, обещать не могу, – ответ обескуражил юношу, а она представила, как все будут бегать, билеты доставать, ее, возможно, захотят взять, а она откажется. Они изумятся, захотят ее понять. И тогда они ее примут, и больше она не будет изгоем. Он не дал ей додумать.
– Ну тогда давай просто в кино сходим.
– Может быть. – она хотела представить, как они все потом поймут ее, как они раскаются, только не знала, что надо сделать, чтобы так и было.
