Елена Пиотровская
Игровая терапия. Золотой парашют для вашего ребенка
Исцеляющий потенциал свободной детской игры
«Игра – это взаправдашняя понарошность».
Соня Шаталова[9]
Здоровый ребенок игрив. Остается только поддержать его. Эта книга – про свободную, не направляемую взрослым игровую активность, про использование этой естественной детской склонности в игровой терапии – подходе, благодаря которому мальчики и девочки способны справляться с множеством своих проблем. Различные настольные игры могут быть полезны и уместны, но сейчас я говорю о другом. О том, чтобы поддержать естественные тенденции. Ребенок не может играть глупо, рисовать плохо или лепить неподобающим образом. Речь не идет о воспитании будущих скульпторов, художников, топ-менеджеров. Речь идет о предоставлении детям возможности гармонизировать свой внутренний мир, играя.
Данные современных нейронаук доказывают: мозг играющего ребенка образует большее количество столь необходимых связей между нейронами. Это мозг живого существа, способного узнавать новое, развиваться, выстраивать связи между явлениями.
Хочется сказать и об исцеляющем потенциале детской игры. Играя по своему усмотрению, ребенок занимается важнейшей психогигиенической работой. Взрослые пишут дневники, описывая то, что произошло с ними, продумывают минувшие события, называют словами невнятные доселе чувства, выражая свое состояние. Взрослый может поговорить с понимающим собеседником, «разложить все по полочкам» и почувствовать облегчение. Ребенок лучше изъясняется с помощью игры.
Допустим, ему пришлось пережить какой-то неприятный эпизод. Он испуган, сердит, его внутреннее состояние неспокойно. И вот он берет игрушечного зверька. Потом – еще одного. Между ними завязывается ожесточенный поединок. Один нападет на другого, побуждая его убежать с поля боя. Ребенок в этой игровой ситуации перерабатывает случившееся с ним, приводя себя в порядок.
Если в реальной жизненной ситуации он, к примеру, чувствовал себя подавленным, то в игровой ситуации может находиться и в роли жертвы, и в роли агрессора.
Увы, наряду с пониманием взрослыми чувств ребенка встречаются и попытки запретить их: «Не сердись», «Не злись», «Хватить реветь» и даже «Не делай такое лицо». К счастью, приходится наблюдать, когда взрослые, часто не имеющие детского опыта принятия своими родителями, обучаются слышать своих детей. Каждый такой момент трогает меня до глубины души.
Игра предоставляет универсальные возможности справиться со своими чувствами социально приемлемыми способами. Почему же так происходит?
Игровая активность позволяет проявиться актуальному содержанию внутренней жизни ребенка. То, что волнует мальчика или девочку, может стать важным игровым сюжетом.
Одна любящая мама рассказывала, как ее старший сын неоднократно вылезал на свет божий из-под одеяла, прося маму всплескивать руками и радоваться его появлению. Ребенок настаивал на этом неоднократно, желая убедиться, что его появления на свет ждали и очень рады. Не случайно эта игра была затеяна им вскоре после рождения младшей сестрички.
Многие родители говорят детям правильные слова, однако язык игры для ребенка органичнее, доходчивее, «правильнее» и достигает большей глубины, нежели слова.
На одной из конференций коллеги-психологи упоминали о мальчике, пытавшем игрушечного Микки-Мауса с помощью паяльника. Это был единственный возможный для ребенка способ выразить гнев на отца, подарившего игрушку.
Слышу взволнованные вопросы: «А вдруг ребенок перенесет такие, с позволения сказать, игры в реальность?» Это хороший вопрос. Дело в том, что в норме дети различают реальность игры и реальность обычной жизни. Знаменитое «понарошку» и предполагает, что ребенок понимает, что игровые действия – это игровые действия. Именно поэтому он будет легко «кормить» вас кашей из песка, не собираясь добиваться того, чтобы вы это съели. Вполне достаточно, чтобы поедание каши было намечено как бы ложкой (которую может изображать и блок лего, между прочим, если под рукой не оказалось игрушечной ложечки). Пока же остается порадоваться, что ребенок проявляет заботу о вас, стараясь накормить вас таким вот символическим образом. Среди детских способов выразить свою любовь есть и такой, игровой.
Понятное дело, что родителей волнует не столько мирное кормление с ложечки, сколько игры агрессивные и разрушительные. Наблюдается обратная закономерность: ребенок, находящий возможность выразить гнев через игру, освобождается от необходимости выражать его в реальности. Он может играть в войну, в разбойные нападения, в катастрофы по разным причинам. Это может быть следствием глубинного внутреннего конфликта или реакцией на пережитый только что эпизод. В любом случае, выстраивая данный сюжет, ребенок пытается разобраться в каком-то своем опыте.
Знаю по себе, из опыта игрового психотерапевта, как радостно бывает обнаруживать, что после серии кровопролитных боев на месте сражений появляются зеленые оазисы. Для меня как для специалиста это означает появление острова благополучия в море кипящих эмоций. И даже не хочется думать, что стало бы происходить в душе ребенка, запрети ему кто-нибудь играть в «плохую игру» и вели строить домики, к примеру.
На встречах с родителями мне часто задают вопрос: «Может ли ребенок с помощью спонтанной игры разрешить свои трудности сам?»
Играя самостоятельно, он, конечно же, может ослабить свое напряжение, выразить сиюминутные чувства, «переварить» свежие впечатления. В таких случаях лучше ему не мешать, а, наоборот, создать условия, в которых можно играть, как хочется. Стюарт Браун, о котором уже говорилось выше, собирает так называемые игровые истории взрослых людей. Это и в самом деле интересно: посмотреть уже с высоты прожитых лет на игровую историю своего детства. У нынешних родителей, при наличии некоторого времени и внимательности, есть возможность посмотреть, какая игровая история складывается у их детей. Ну, если речь не идет исключительно о компьютерных играх, конечно. Хотя, вероятно, и предпочтения в компьютерных играх могут многое говорить о ребенке.
Вернемся к прозвучавшему ранее вопросу о том, может ли ребенок «выиграться», разрешить глубинные конфликты самостоятельно.
Дети, с которыми я работаю в игровом кабинете, не смогли это сделать, «просто играя» дома. Потому что в кабинете игрового терапевта помимо игрушек и материалов для творчества появляется специально обученный Другой – тот самый человек, с помощью которого ребенок может максимально полно использовать исцеляющий потенциал игры.
«Над чем вы сейчас работаете?» – иногда спрашивают меня родители во время консультаций. Даже те, чей ребенок ходит ко мне несколько месяцев. И я стараюсь находить слова, объясняющие, что происходит в игровой комнате. Если заглянуть сюда во время работы, можно увидеть играющего ребенка и немного странного, на обыденный взгляд, взрослого. Мальчик или девочка устраивает сражение, семейный праздник в кукольном доме, кидает мячик в кольцо, размазывает краску по бумаге, пересыпает песок. В общем, это не обязательно игра с сюжетом или правилами. Это игровая или творческая активность в широком понимании. И вот дитя человеческое занято этим со скучающим, грустным или чаще всего оживленно-радостным видом. А вот что делает специалист? Человек, который, вообще-то говоря, работу работает. На первый взгляд, взрослый просто сидит рядом с ребенком и время от времени подает реплики типа: «Ты так рад, что попал мячиком в кольцо!», «Ты расстроился… не получилось сделать то, что ты задумал…», «Тебе нравится разрушать домик и строить его заново». Естественные вопросы неискушенного читателя (наблюдателя, случайного зрителя): как это связано с энурезом, робостью, агрессивностью ребенка? О чем это? Для чего?! Почему называется психотерапией?
Будем разбираться на конкретных примерах.
Часть первая. Краткосрочная игровая терапия
«Если что-то не ладится, хорошо, когда есть место, где можно поиграть».
Терри Котман[10]
Ревность. Переживания Мити
Родители привели пятилетнего Митю вскоре после рождения сестренки. По словам взрослых, он стал совершенно неуправляемым, никакого сладу!
Вскоре я увидела в комнате хмурого насупившегося мальчика с миловидными чертами лица. Таких рисуют для иллюстрации детских праздников или рекламных плакатов. Сначала я заметила контраст между чертами лица и его выражением, потом присоединилась к чувствам ребенка: «Похоже, тебе совсем-совсем не хотелось сюда идти…»
Мальчик уже продвигался в это время вдоль полок с игрушками – с тем же недовольным видом, с которым появился на пороге минуту назад. Создавалось ощущение, что ребенок вынужденно уступил воле старших и только поэтому оказался у меня в кабинете. Перспектива зачем-то общаться с какой-то тетей его явно не вдохновляла.
И вдруг я услышала вполне заинтересованный, без тени недовольства, вопрос: «Что это?!»
Внимание Мити привлек плавающий пластилин, точнее, лодочка из него, державшаяся на воде в прозрачной емкости. Рядом расположились зеленые листья и желтые цветочки. Если это пластилин, то должен тонуть! Если не пластилин, то что это?! Мальчик не знал, что пластилин бывает плавающим. Это было интересно.
Он с любопытством рассмотрел поделки, потрогал их пальцем и двинулся дальше. Выражение лица Мити изменилось: теперь он с интересом осматривал все, что есть в комнате, обходя ее по периметру. Вот песочница с фигурками животных и людей, вот полки с игрушками, вот стол с материалами для творчества.
Моя задача при этом – быть с ребенком. Не думать ни о чем, кроме него, да и о нем самом не столько думать, сколько проникаться состоянием. Конечно, я собираю информацию: запоминаю сюжеты, важные информативные реплики ребенка. Но это не первостепенная задача, это вторично.
Если быть откровенной, то работа может состояться без этого. Важно другое: создать максимально благоприятную среду, в которой маленький клиент будет находиться какое-то время, чтобы восстановить свою целостность.
А пока о Мите. Напомню, ему 5 лет, у него родилась сестренка, и, по словам родителей, он стал несносен. Мы оставили его в кабинете с любопытством рассматривать все, что там есть. Завершив ознакомительный круг по комнате, мальчик остановился у прозрачной емкости с водой. Рядом с этим, условно говоря, бассейном, среди прочего, располагалась коллекция игрушек, вынутых из шоколадных яиц Киндер-сюрприз. Голубые бегемотики и дельфинчики, застывшие в разных позах. Методично, без слов и лишних жестов ребенок стал топить одну фигурку за другой. Брал рукой, помещал в воду и еще придерживал там на дне ладошкой – для надежности. Эти действия явно доставляли ему удовольствие.
После расправы с этими фигурками он отправился к настольному футболу. Нет, не чтобы поиграть. Он стал настойчиво и с удовольствием выворачивать одного футболиста за другим с поля. Теперь я уже не помню, предшествовал ли этому акту вандализма молчаливый вопросительный взгляд: а можно ли так делать? (Дети довольно часто словами или без слов как бы спрашивают разрешения на действия, в которых не уверены.) Но я точно помню момент своего выбора. Я быстро подумала: в кабинете можно делать все, что не наносит вред людям (клиенту и специалисту), комнате и игрушкам. Фигурки можно вкручивать и выкручивать, не проблема. Таким образом, поводов ограничивать действия Мити у меня не возникло.
И он выворачивал фигурки футболистов. Казалось, чем сложнее давалась ему эта задача, тем азартнее и настойчиво он добивался своего. Наконец, все фигурки, за исключением одной, легли около футбольного поля. Остался только один футболист, с которым Мите не удалось справиться.
Тогда мальчик отошел от футбольного поля и направился к домику с огородом, предварительно прихватив с собой огнедышащего дракончика из лотка с игрушками. Дракон раз за разом пикировал на мирный огород с тыквами, дышал огнем, нападал на сельчан и их угодья. Все это Митя проделывал молча и с удовольствием.
Через какое-то время он надумал вернуться к футбольному полю и тому самому последнему игроку, который никак не выдергивался из коробки. Митя снова стал трудиться над фигуркой, и вот – ура! – футболист оказался у него в руках!
Далее последовало примерное воспроизведение сцены расправы над древнерусским иконописцем из фильма Тарковского «Андрей Рублев». Горячей смолы и лошадей в кабинете не было, но многократное оборачивание фигурки скотчем и волочение по всей комнате с помощью бечевки благополучно состоялось. Мальчик был удовлетворен сессией и вышел к родителям вполне довольный и даже улыбающийся.
Моя роль? Быть рядом. Стараться понимать состояние ребенка в каждый момент времени. Обозначать свое понимание фразами: «Тебе очень хочется» (достать все фигурки), «Дракон нападает на домик», «У тебя получилось!» (достать фигурку), «Ты оборачиваешь фигурку скотчем». С доброжелательной и уважительной интонацией свидетеля душевных движений и внешних действий маленького клиента. Не наблюдателя с блокнотом, не клинического исследователя, а человека, которому доверено соприсутствие.
Однажды на тренинге по обучению игровых терапевтов я имела неосторожность процитировать «солнце отечественной словесности»: «Поэзия <…> должна быть глуповатой». Понята не была. Но в ежедневной работе с детьми я живу под незримым очарованием этой цитаты. Чтобы разделять восторги ребенка, его горести и разочарования, мне надо в какой- то степени, отчасти, быть с ним на одной волне, то есть оставить весь свой интеллектуальный багаж за скобками.
Что касается Мити, то его мама позвонила мне через месяц. «Мы хотим прийти еще, – сказала она, – той, первой, встречи хватило на месяц». К этому времени я уже позабыла о работе с мальчиком (первая встреча была проведена как пробная, ознакомительная). Решила, что родители передумали водить ребенка – так бывает, мало ли.
Но вы только подумайте! Сорока пяти минут игровой терапии (когда психолог «ничего не делал» в расхожем понимании) хватило для того, чтобы поведение сына месяц (!) не беспокоило взрослых.
Я никогда не обещаю родителям такой скорости изменений. Первые 4–5 встреч – это знакомство. Курс краткосрочной терапии – это 10–14 встреч. Серьезных изменений мы вправе ожидать через 36–40 встреч.
Что же такого произошло с Митей на первой сессии? Почему родители какое-то время могли находить с ним общий язык? Поскольку им стало трудно с сыном после рождения второго ребенка, мы вправе предположить, что одно связано с другим. Во время нашей встречи мальчик получил возможность выразить накопившиеся чувства с помощью игры и игрушек. Это была злость, в первую очередь. И она была активно прожита, реализована в действиях.
Митя, конечно, не мог достичь серьезных изменений за одну встречу. Для того чтобы он внутренне согласился с появлением малыша, перестроил существовавшую раньше картину мира, нашел для себя место в изменившейся структуре семьи, нужно немало времени. Но накопившееся напряжение получило разрядку, гром прогремел, туча пролилась дождем, небо души на время очистилось.
Андрюшины страхи
«Не бойся, мальчик! Это быстро – как комарик укусит».
Расхожее выражение некоторых взрослых при некоторых медицинских манипуляциях
При обращении за помощью мама Андрюши назвала следующие причины своего беспокойства:
• ребенок стал бояться комаров – до такой степени, что семья не смогла выезжать на дачу в выходные;
• воспитатели в садике начали отмечать, что мальчик перестал участвовать в общей активности детей, стал держаться особняком;
• дома, по наблюдениям мамы, сын стал более капризным, «часто ноет».
Из предварительного разговора выяснилось, что изменения в поведении ребенка появились вскоре после пребывания в больнице из-за воспаления среднего уха. Андрюша провел там с мамой две недели, а до этого лечился дома, тоже около двух недель.
На приеме я увидела шестилетнего мальчика с оттопыренными ушками. Он робел и поначалу очень несмело оглядывал комнату, потом взял маленький листочек бумаги и осторожно закрасил его краской. Это был какой-то обрезок листа, величиной с транспортную карту или кредитку. Потом Андрюша нарисовал медсестру или врача (не знаю, кого именно) уже на листке формата А4.
В нашем подходе не принято расспрашивать ребенка, задавать ему какие-либо вопросы. Это часто удивляет взрослых, родителей или начинающих специалистов. Роль игрового терапевта кажется пассивной.
Но давайте подумаем: в чем смысл вопросов взрослого? Узнать, что имел в виду ребенок? Направить его внутреннюю жизнь в том направлении, которое кажется нам правильным? Мне нравится базовое положение подхода: при безусловно положительном отношении и эмпатическом отклике специалиста маленький клиент САМ находит дорогу к исцелению.
Не столь важно, кого именно нарисовал мальчик – медсестру, врача, соседку. Имеет значение другое: то, что он сам решил, что сейчас рисовать. Бессознательные процессы ребенка вытолкнули на поверхность именно этот образ, именно в том виде, в каком он сейчас готов его обнаружить. И иметь с ним дело. Попытки взрослых помочь, объяснить роль этой тети в его жизни, к примеру, в ситуации игровой терапии неуместны.
С тетей могут быть связаны какие-то чувства ребенка. Вот это как раз-таки и может «слышать» чуткий специалист. Признаться, я не очень поняла, какие чувства испытывал в тот момент мальчик, рисуя женскую фигуру в белом халате. Возможно, внутренней экспрессии там и не было, а все это было ответом Андрюши на домашние разговоры и попытки справиться с пережитыми больничными впечатлениями своими способами. Из разговора с родителями ребенка я знала, что они рисовали на бумаге что-то, связанное с уколами, и рвали эти рисунки, пытаясь изгнать болезненные воспоминания. Так или иначе, я не находила чувств, к которым могла бы присоединиться. Но я могла поддержать активность мальчика, сам его позыв сделать этот рисунок.
«Ты решил нарисовать вот это», – сказала я уважительным и доброжелательным тоном. И это не было приглашением откровенничать! Это было выражением принятия, поощрением и дальше действовать (выражать себя) как хочется. По крайней мере, я рассчитывала именно на такую реакцию Андрюши.
Не очень активный поначалу, на второй встрече он решительно выбрал фигурку Буратино. И предложил мне играть за него. Я шепотом спросила об инструкции: «Что Буратино делает?»
«Это же вопрос!» – может воскликнуть внимательный читатель (абзацем выше было написано, что специалист ни о чем не расспрашивает). Все верно. Вопросы возможны и даже нужны в единственном случае – когда надо уточнить у ребенка, как выполнять его задание. Это категория вопросов, помогающих ребенку реализовывать его замысел, выводить наружу содержание его внутренний реальности. Я спросила Андрюшу о том, как мне играть, по одной единственной причине – чтобы понять, как именно исполнять роль в его игре.
Мальчик точно и внятно сообщил мне, что надо делать от имени игрушки. Кричать: «А-а-а-а-а-а!!!» – и убегать под стол всякий раз, когда кто-то из лесных жителей будет нападать на Буратино и побивать его.
Началась сама игра. Ежик нападал на Буратино, а потом и черепаха, и бегемотик, и слоник, и змея, и даже прибившийся совсем из другой сказки лопоухий Чебурашка. Все они по очереди нападали и раздавали тумаки.
Этот сценарий, казалось, будет проигрываться и проигрываться без конца. Однако в какой-то момент мальчик взял у меня из рук фигурку и изменил сюжет. Теперь уже я играла по очереди за каждого лесного жителя. Вы догадались, каким образом? Да! Теперь Буратино побивал их одного за другим. А они – и ежик, и черепаха, и бегемотик, и слоник, и змея, и лопоухий Чебурашка – все по очереди спасались от Буратино и с криком: «А-а-а-а!» – и с моей помощью убегали под стол.
Когда Андрей стал расправляться со змеей (это был плюшевый безобидный символ прошедшего года), то кулачки его так яростно стучали по столу, что мне казалось, и до синяков недалеко. Позыв ребенка колотить был очень силен, и я предложила продолжить по-другому. Теперь змеей стала зеленая скакалка. Мальчик тянул ее за один конец, я удерживала за другой. Надо сказать, мне пришлось затрачивать усилия – так сильно, если не сказать яростно, тянул за скакалку шестилетний мальчик.
«У нас все плохо, да?» – удрученно спросила меня после этой сессии мама Андрюши, остававшаяся в кабинете и тихо читавшая книжку по детской психологии в угловом кресле.
А все было хорошо, на самом деле.
На четвертой сессии ребенок уже закрашивал зеленой краской листы формата А3. При этом использовалась самая большая кисточка. Более того, он решительно заявил мне, что хочет, чтобы я повесила эти рисунки на стену своего кабинета. Движения его стали увереннее, голос громче.
На одной из последних встреч на стол с игрушками, совсем рядом с нами, как по заказу, приземлился огромный «малярийный» комар. Ребенок, не изменившись в лице, не моргнув глазом, не перестав дышать, как это часто бывает при сильном испуге, спокойнейшим голосом сообщил: «О, комар, я его боюсь». Это не было страхом, это была привычная словесная реакция на то, что еще недавно пугало. И да, мама мальчика вскоре с благодарностью сообщила о положительных изменениях, и мы распрощались.