Елена Прудникова
Последний бой Лаврентия Берии
– У наших соседей много хороших человеческих недостатков, – смеялся учитель, – но отсутствие чувства юмора в их число не входит. Двадцать лет назад я первым в нашей квартире купил эту замечательную книгу, мы читали ее вслух по вечерам, и покойный Федор Петрович сказал, что она написана про нас. Остальные согласились – нелепо спорить с очевидным…
Квартира была буйной. Не проходило и дня, чтобы в кухне не клубилась вулканическая коммунальная склока. Особенно донимала Коротковых супружеская чета, занимавшая комнату напротив. Трудно сказать, как они строили свой график семейной жизни, – но ровно в десять муж и жена, он в пижаме, она в халате, посещали известное заведение и гасили у себя свет, а среди ночи, как минимум раз в неделю, у них разгорался грандиозный скандал. Дойдя до фазы мордобоя, семейная сцена выкатывалась в коридор, на шум поднималась вся квартира, и завершалась баталия уже под утро визитом милиции. Павел терпел два месяца, но однажды участковый милиционер, забирая расходившегося супруга, укоризненно взглянул на него и сказал:
– Хоть бы вы, что ли, навели порядок, товарищ майор…
И тогда он решил действовать.
В ближайшую дурную ночь, когда шум достиг вершины и кто-то уже собрался бежать за милицией, дверь комнаты Короткова открылась и на пороге возник майор в нижнем белье, с трофейным «вальтером» в руке.
– А ну молчать! – взревел он могучим командным голосом, левой рукой сгребая возмутителя спокойствия за ворот пижамы. – Молчать, падла! Еще раз ночью пикнешь, застрелю! Мне ничего не будет, я контуженый!
И обвел бешеным взором собравшихся жильцов, которые по стеночкам, по стеночкам быстро попрятались в свои норы. Страшен был майор, очень страшен. Если бы жильцы могли видеть сквозь стены, они бы углядели, конечно, как в комнате, уткнувшись лицом в подушку, загибалась от хохота Стефа – два вечера они вместе в подробностях разрабатывали сцену усмирения. Но жильцы не могли видеть сквозь стены.
С того времени по ночам в квартире было тихо.
…Павел поднялся, прошлепал босыми ногами, сорвал со спинки стула галифе и, вздохнув, принялся их натягивать. Стефа тоже встала, попробовала снова уложить Вовку, который вскочил, чтобы сделать вместе с отцом зарядку, и пошла на кухню готовить завтрак. Начинался новый день…
Москва. Кабинет министра обороны. 7 часов 15 минут
– Скажи правду, Георгий Константинович, тебя ведь удивляла политика последних месяцев?
Маршал Жуков и Хрущев между собой не церемонились. Хоть и недолго работал Жуков на Украине перед войной, но успел хорошо сойтись с тогдашним первым секретарем республики. Не то чтобы между ними была какая-то особая любовь, они оба были одинаково грубыми и напористыми и ссорились иной раз отчаянно, поливая один другого отборными матюками, но зла друг на друга не держали. Чиновники, в очередной раз услышав из начальственного кабинета ненормативную лексику, пересмеивались между собой: мол, милые бранятся – только тешатся.
Сразу после смерти Сталина Хрущев (формально Булганин, но с подачи Никиты Сергеича, естественно) вытащил Жукова из уральской ссылки, назначил первым заместителем министра обороны и теперь вправе был ожидать от него лояльности. Тем более что с Берией у маршала имелись свои счеты. Ни для кого не было секретом, какую позицию занял тот в 1948 году, когда расследование деятельности мародеров в Германии вплотную подошло к «полководцу Победы» и этот вопрос вынесли на заседание Политбюро. Берия никогда не считался с политическими соображениями, в принципиальных дискуссиях использовал стиль атакующего танка, и если бы не заступничество Сталина, маршалу пришлось бы отправиться куда дальше, чем к Уральским горам,[5] и не округом командовать, а совсем в ином качестве.
Так что политика последних месяцев удивляла маршала, и даже весьма, весьма удивляла.
– Так я скажу тебе, Георгий, что Политбюро об этом думает. Вот ты Берлин брал, да, а потом мы в Германии социализм строили. А теперь есть предложение все обратно капиталистам отдать. Единую Германию, понимаешь ли, кое-кому захотелось. Социализм там уже не нужен, да… Как это тебе нравится?
– Никак не нравится. Не для того фрицев били…
– И ладно бы только это. Но ты посмотри, что за эти три месяца всякого случилось. Была амнистия. Чтобы по всей стране расползлась лагерная шпана – зачем? Неужели не понимаешь? Дестабилизировать обстановку, посеять в народе недовольство партией и правительством. А постановление в партийных органах республик только на своих языках разговаривать? На Украине один товарищ на трибуну вышел и так прямо и заявил: кто украинского не знает, учите, потому что русского языка здесь больше не будет. Я хоть и сам с Украины, но скажу тебе: это же явный сепаратизм. Мы всегда говорили по-русски, и никогда русский язык нам не мешал, да. Поглаживает по голове русский народ, а сам в спину ножик. Вносит раскол между нациями. Явный же провокатор! А паспортные ограничения для зэков зачем отменять – пусть живут, где хотят?! Чтобы врагам легче было вербовать себе агентуру – где захотел, там и навербовал! И все это, Георгий, один человек делает…
– Да что ты мне объясняешь! – не выдержал маршал. – Знаю я все, и человека этого знаю. Давно удивлялся, как вы его терпите…
– Вот и мы тоже удивляемся, как мы его терпим. Он ведь везде трезвонит – Молотов то, Маленков се, интриган, за дураков всех считает, он один все понимает, он великий разведчик… А он умный, хитрый провокатор, и наглость его невозможно больше терпеть. Он ведь нас в грош не ставит. Помнишь, как мы весной выступали против культа личности, чтобы среди нас не было больше вождей? А о нем уже сейчас говорят, что это Сталин сегодня. Но ему и этого мало…
Хрущев замолчал, вытер лоб. Жуков усмехнулся про себя: он знал, как Никита любит помитинговать. Не иначе, репетирует очередное выступление. Сейчас наговорится, и речь пойдет о деле. И верно: первый секретарь выпил полстакана воды и продолжал уже суше и по-деловому.
– В общем, не буду заводить рака за камень, Георгий. Теперь этому человеку мешаем уже все мы, все Политбюро. И вот что он задумал. Завтра мы будем на опере «Декабристы». И вот там, в Большом театре, нас и арестуют. Это лишь так говорится, будто арестуют, а на самом деле никто нас арестовывать не собирается, а просто-напросто к стенке прислонят, и все. Мы случайно узнали, в последний момент верный человек сказал. Ты думай, Георгий, тебе ведь тоже ничего хорошего не светит, не надейся, на этот раз Уральским округом не отделаешься.
Хрущев быстро взглянул на маршала, острые и внимательные глаза выглянули из маски дурашливого простачка, как два зверька из норок, выглянули и спрятались, но что нужно, увидели: маршал явно испугался. Ну, если не испугался, то ему стало очень не по себе, это уж точно. Правда, он тут же преодолел мимолетную слабость и спросил деловито и решительно:
– Что надо делать?
– У нас есть всего один-единственный день. Мы решили арестовать его сегодня на заседании Политбюро. Сам понимаешь, не чекистам же это доверять.
Жуков поморщился было, но тут же сказал:
– Надо, так арестуем. Проголосуем личным табельным оружием. Можете на меня рассчитывать.
– Нет, для тебя у нас есть другое дело. Мы тут с Николаем подумали: надо бы принять меры на случай, если Берию мы вовремя обезвредить не сумеем.
– Что значит – не сумеем? – нахмурился Жуков.
– То и значит, Георгий, не прикидывайся, не мальчик. В этом деле замешаны полтора десятка человек. Вдруг ему кто-нибудь на ухо капнет. Или он сумеет уйти, уже когда будем арестовывать, – он ведь старый чекист, приемы всякие знает. Ему хватит из кабинета вырваться и добежать до первого же поста внешней охраны. Там ведь сплошь чекисты. Менять их до его ареста нельзя, нашумим. А если он вырвется, плохо будет. Больших сил у него нет, но ему много и не надо – поднимет дивизию Дзержинского, и они возьмут Москву без единого выстрела.
Жуков хмыкнул, пожал плечами.
– Значит, надо взять Москву самим, только и всего. Проще простого. Войск у нас в округе предостаточно, тем более сейчас идут учения, так что и объяснять ничего не надо. Возьмем город в ходе учений. Введем танки, пехоту, на Ленинских горах поставим артиллерию, никакие дзержинцы к Москве и не сунутся.
– Ай да Георгий! – засмеялся Хрущев. – Вот что значит боевой маршал. Давай действуй, готовь приказы. В десять у нас заседание Совета Министров, Политбюро начнется в четырнадцать, в это время и поднимай войска. Раньше – нашумим, позже – опоздаем. А уж мы в долгу не останемся. Будешь у нас министром обороны и полководцем Победы, как и хотел…
Жуков снова поморщился:
– Не дело перед боем ордена делить. Выполним задачу, тогда и поговорим. Я так понимаю, кое для кого эта операция поважнее Берлинской будет… Не бойся, Никита, все сделаем.
Он круто повернулся и вышел. Хрущев и молча просидевший весь разговор в уголке Булганин переглянулись.
– Не много ты ему обещаешь? – спросил министр. – Уж очень амбициозен, я бы такому большой власти не давал. Он ведь у нас полководец Победы. Как бы не захотел въехать в Кремль на белом коне…
– Не боись, Коля. В самый раз, – махнул рукой Хрущев. – А вот если захочет большего – то мы с ним по-другому поговорим. Попробует въехать в Кремль на белом коне – проедет по Красной площади на лафете.
Тем временем портьера, ведущая в соседнюю комнату отдыха, качнулась, и на пороге показался третий человек. Простой серый костюм, лицо, с каким впору играть в кино секретаря райкома. Обычный, в общем, партийный товарищ. Однако при виде этого человека Булганин отвернулся, а лицо Хрущева исказилось яростью.
– Ну что? Доволен? Всех нас под монастырь подвел, гестаповец! Забыл тридцать восьмой? А теперь нам всем за тебя отдуваться.
По правде сказать, смысл тирады был именно таков, но лексика несколько отличалась. Простой человек был Никита Сергеевич, и слова употреблял простые, шахтерские…
Дача Берии. 9 часов утра
Обычно Берия подвозил сына в Москву, но сегодня Серго уехал раньше. Лаврентий Павлович был этим даже доволен. В последнее время отношения у них были непростыми. Серго задавал слишком много вопросов. А получив ответ, сразу начинал спорить, и Берия раздражался. Никогда раньше он не позволял себе так говорить с Серго, однако теперь усталость и привычка руководить шутили с ним злые шутки. Нино понимала все и терпела, а сын обижался, особенно если отец срывался при его жене. Нельзя так, нельзя, однако ничего не поделаешь – когда весь день держишь себя в стальных тисках, немыслимо сдерживаться еще и дома… Остается надеяться, что Серго это понимает.
Ладно, потом, когда станет легче, они наладят отношения. Станет же когда-нибудь легче… Но сегодня лучше, что они едут врозь, ему хватило и утренней беседы за чаем. Нино поинтересовалась, собирается ли он арестовать своего предшественника, который таких дел в МВД наворотил, аж страшно становится. И Берия сказал то, чего не надо было говорить: как раз сегодня на Президиуме ЦК[6] он собирался потребовать ареста Игнатьева. Ну и Серго, конечно, сразу же принялся спорить. Почему за все безобразия должен отвечать министр – это же несправедливо; отец, можно подумать, при тебе в тюрьмах не били, а ты ведь себя не посадил… и так далее, в том же духе.
Да, при нем тоже в тюрьмах били, но он-то палачей сажал и стрелял, а не культивировал, как Игнатьев. Когда в декабре сорок первого он потребовал высшей меры для начальников конвоев и тюрем за бессудные расстрелы заключенных во время эвакуации, даже Сталин засомневался, спросил: «Ты уверен, что это необходимо?» «Уверен! – ответил тогда Берия. – Те из чекистов, кто при нашей работе сумели остаться людьми, поймут: человеческий облик терять нельзя, а те, кто уже не люди, будут бояться. Палачей надо карать в обязательном порядке, и так, чтобы все запомнили». Вот и Игнатьева тоже… нет, на этот раз он добьется открытого процесса. В чем другом уступит, а палачей будут судить принародно…
И ведь знает все это Серго, но словно черт какой-то его за язык тянет. Или сам он что-то делает не так? До такой степени не так, что даже сын перестал его понимать?
– Нет! – жестко сказал Берия. – Я их стрелял в тридцатые, буду стрелять и сейчас. И чем выше должность, тем беспощаднее.
– Все равно всех не перестреляешь! – не сдавался сын.
В результате они снова поссорились, и Серго уехал обиженный. Ничего, к четырем часам, когда они встретятся в Спецкомитете, сын остынет, они вместе вернутся на дачу. Это хорошо, у Нино будет меньше поводов для подозрений…
Ровно в девять подали машину. Нина Теймуразовна вышла проводить мужа. Запахнула ему плащ, поправила шелковое кашне. День был пасмурный, а здоровье Лаврентия в последнее время серьезно пошатнулось. Нельзя столько работать, да еще эти испытания, эти светящиеся радиацией полигоны… Ничего толком она не знает, питается обрывками слухов, а это еще страшнее, чем правда, какой бы она ни была.
За воротами к бериевскому «паккарду» пристроились два автомобиля сопровождения, и машины рванули в сторону Москвы. Они давно скрылись за поворотом, а Нина Берия стояла, смотрела на дорогу. Подошла Марфа, тихонько стала рядом. Спросила:
– Вы уверены?
Нина Теймуразовна кивнула:
– Я всегда чувствую, когда Лаврентий едет к ней…
– Нино, пойми, – сидя в машине, Берия вел безмолвный разговор, который длился уже не первый год. – Ты моя жена, и останешься ею навсегда. Но там растет мой ребенок. Я не могу бросить ребенка. Ты сама отказала бы мне в уважении, если бы узнала, что я поступил так…
Машина выехала из поселка и помчалась по направлению к Москве.
Министерство обороны. Кабинет Булганина. 9 часов 15 минут
На разработку плана у них было совсем немного времени, и работали в авральном порядке. Два часа министр и маршал писали приказы, ставили невидимые стрелки на картах, решали, какие войска задействовать, какие командиры будут подчиняться, не задавая лишних вопросов, а каких лучше обойти стороной. Решили привлечь танковую и мотопехотную дивизии, поставить на Ленинских горах артиллерийский полк, подготовить несколько авиадивизий для психической атаки.
В комнате отдыха были свои разговоры. Там пили чай Хрущев и Москаленко.
– Не понимаю я тебя, – говорил Москаленко, откусывая от бутерброда. – Почему ты Жукова чистеньким оставляешь? Мы, значит, будем полицейскую работу выполнять, а он – войска водить в белых перчаточках?
– Ну и дурак, раз не понимаешь, – ответствовал Хрущев. – А ты пойми. Самая важная работа в этом деле какая? Берию взять. И ее доверяют надежным. А Жуков – какой он надежный? Если что выйдет не так, ты знаешь, на кого он пистолет наставит?
– Почему может пойти не так? – поинтересовался Москаленко. – Думаешь, мы его взять не сумеем?
– Суметь-то сумеете, дело нехитрое. А как ты поступишь, Кирилл, если председатель Совмина товарищ Маленков встанет, прикажет тебе убрать оружие и покинуть помещение, а сам возьмет телефонную трубку и вызовет охрану? Или если товарищ Молотов вспомнит, что на арест Берии требуется санкция Верховного Совета и предложит поставить вопрос на обсуждение, а остальные его поддержат? Будешь арестовывать все Политбюро?
– Ну и буду, – мрачно сказал Москаленко. – Нельзя им позволять вызвать охрану. Маленкова надо придержать на месте, чтобы не рыпнулся…
– Правильно мыслишь, Кирилл. Придержим. Но для этого надо, чтобы все, понимаешь, как один, единым дыханием… А Жуков? Он себя как поведет? Молчишь? Нет уж, пусть лучше в штабе сидит, войска двигает, от нас подальше. Если что, Николай его легко в сторону отодвинет, а ему до нас не добраться.
Москаленко напряженно думал, нахмурившись и сосредоточенно глядя, как вихрится водоворотиком чай в стакане. Прав Никита Сергеевич, ох как прав. Он, может статься, еще и сумеет проигнорировать Маленкова, Батицкий тоже человек надежный, остальные его ребята сделают, что им скажут – не зря он четыре года себе людей подбирал, с тех пор как Хрущева в Москву перевели. А вот за Жукова и его команду поручиться трудно… Задумавшись, он даже вздрогнул, когда Хрущев хлопнул его по плечу.
– Гоп, кума, не журися! – засмеялся он. – Пусть Жуков думает, будто мы собираемся арестовать Берию на заседании Политбюро. А мы этого делать не станем. Политбюро назначено на четырнадцать, а в десять начинается заседание Совета Министров, Берия там будет докладывать по Германии. Болтать он не любит, справится быстро. Потом объявим перерыв, и он наверняка поедет обедать к себе на Качалова.[7] А ты возьмешь людей, сколько нужно, отправишься туда и арестуешь этого мерзавца. Таким образом, все будут думать – вот сейчас дело начнется, а оно, глядь, уже и кончилось. И тут уж как ни трепыхайся… И спрячь его как следует, в самое лучшее место, чтобы ни одна собака не прознала…
– Тепленьким возьму, и на гарнизонную гауптвахту, – кивнул Москаленко. – Там комендант – свой человек. Потихоньку проведем, запрем в карцер, там хоть криком кричи, ни до кого не докричишься.
– Не умеешь ты слова понимать, Кирилл. Ну какое это надежное место – гауптвахта?
– Где же тогда, Никита Сергеевич? – не понял Москаленко.
– Сам подумай. Как говорили наши товарищи в тридцать седьмом? Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы… Честь тебе, если возьмешь Берию тепленьким, а уважение, если не тепленьким, а холодненьким, – шутка понравилась Хрущеву, он рассмеялся. – Если наш дорогой Лаврентий Павлович откинет копыта при попытке сопротивления, то и славно. И с ним мороки не будет, и Политбюро тогда уже никуда не денется, все под нашу музыку спляшут. Главное, не упусти его, остальное приложится… Да, и еще. Георгий Константинович уже предпринял некоторые меры на случай, если мы Берию упустим. Я тебе доверяю, но все же сделай кое-что и ты. Отправь людей к нему на дачу и перевези-ка его семью в надежное место.
– На гауптвахту? – поднял брови Москаленко.
– С дитями на гауптвахту? Ну ты совсем не думаешь, Кирилл. Это же завтра вся Москва трещать будет, мол, в гарнизоне детишек на губу посадили. Нет, подбери дачку хорошую, с высоким забором, пусть пока там посидят, а дальше поглядим…
В дверях показался секретарь, что-то зашептал Хрущеву.
– Пришел? – спросил тот. – А как там вояки, закончили? Тогда пусть Жуков идет, займется делом, а мы будем разговаривать в кабинете. Да, кстати, иди и ты, Кирилл. Выполняй, что поручили. Справишься – в долгу не останусь. Будешь начальником МВО. Этого бериевского прихвостня[8] давно пора оттуда выкинуть. Мне в Москве свой кадр нужен…
Москаленко ушел, но Хрущев с Булганиным недолго оставались одни. Дверь отворилась, и на пороге появился еще один человек. Министр обороны тревожно посмотрел на партийного секретаря, но тот сделал неопределенный, однако успокаивающий жест: мол, все в порядке. Человек остановился перед ними, слегка расставив ноги, посмотрел исподлобья.
– Что волком глядишь, Ваня? – засмеялся Хрущев. – Не любишь? Так я не девка. Я и сам не сказать, чтобы тебя очень любил. Однако сейчас мы в одной лодке. Перевернется – все потонем…
Серов, заместитель министра внутренних дел, начальник Главного Управления госбезопасности, по-прежнему молчал.
– Ты знаешь, чего сегодня потребовал Берия? – продолжал между тем Хрущев. – Не знаешь. А я знаю. Потребовал он крови. Он собирается арестовать товарища Игнатьева. А ведь Семен Денисович не тебе чета, он все же министр, хоть и бывший. И ты сам подумай, Ваня, ты ведь Берию знаешь. Уж если он за что взялся, то доведет дело до конца.
Он перевел дыхание внимательно вгляделся в Серова. Тот молчал. Хрущев нервно заходил по кабинету.
– Ты не думай, дескать если к игнатьевским делам непричастен, то отвертишься. Помнишь, как в Германии покуролесил? Лаврентий тоже помнит, будь уверен. А если сам забыл, то ему псы его цепные напомнят, Меркулов и компания. Ты думаешь, он их в ГУСИМЗ[9] подкормиться пересадил? Ага, так и было, за пончиками в Европу послал! А вы с дружками долго думали, кто капнул, что стали дело мародеров раскручивать? – Хрущев в возбуждении заходил по кабинету, вглядываясь в посеревшее лицо чекиста. – Помнишь, какого страху натерпелся? Тогда-то тебя не тронули, Абакумов своих под суд не отдавал, ну да Берия – не Абакумов, он все тебе припомнит: и баб, и золотишко немецкое, и подвалы Дойчбанка, которые вы с подельниками чистили. Если встретишь Новый год на нарах, а не у стенки, то считай, повезло тебе… Берия не простит.
Серов вскинул голову, бледный до синевы, глянул бешено:
– Зачем ты мне все это говоришь?
– А затем, что я хочу спасти Игнатьева. А также маршала Жукова и других хороших людей. Ну и тебе могу помочь заодно. И цел будешь, и должность получишь отличную. Но взамен надо, чтобы ты кое-что сделал для нас.
– Что именно? – выдохнул Серов.
– Сегодня в два часа наши ребята будут брать Берию. Приедешь к этому времени в Кремль, в приемную Маленкова. Будешь там ждать. Когда вызовут на Политбюро, сообщишь им, что Берия задумал переворот, ты это совершенно точно знаешь, потому как он тебе приказал завтра в театре всех нас арестовать и препроводить к ближайшей стенке. Понял?
– Ты меня, Никита Сергеевич, совсем за сволочь держишь, – гневно, но уже без прежнего запала сказал Серов. – Это ведь Берия, а не ты мне карьеру делал, от тебя только бабские вопли слышал да ругань. А ты хочешь, чтобы я там, где ел, там и срать уселся?
– Срать ты будешь на параше! – внезапно заорал Хрущев. – И без тебя, говнюка, обойдемся.
Ошарашенный Серов примолк. Прямой схватки с Хрущевым он никогда не выдерживал, да и никто почти ее не выдерживал, кроме маршала Жукова. Еще Берия мог бы, пожалуй, – но Берия предпочитал с Хрущевым не ругаться, он терпеть не мог бесполезных вещей.
– Про Берию можешь забыть! – внезапно успокоившись, отрезал Хрущев. – Его, считай, уже нет. О себе лучше подумай. Я ведь могу в вашей конторе и другого кого найти. А то и вообще без вас обойтись. Тот, кто сейчас пойдет с нами, получит потом от нас хорошее место, а кто говно понюхать боится – на Колыму, зэков охранять. Не хочешь – не надо. Но только вот еще о чем подумай: мародерство твое ведь и мы можем припомнить… и вот тебе мое последнее слово: отсюда ты выйдешь либо с нами, либо под конвоем. Ступай туда, – он кивнул на дверь в комнату отдыха, – охолони, чаю попей. Можешь сто грамм хряпнуть, но не больше, понял? Потом вместе с товарищем Игнатьевым… – он заметил мгновенную брезгливость на лице Серова и прибавил напору: – вместе с товарищем Игнатьевым, ты мне тут рожи не корчи… поедешь к себе в МВД и будешь ждать сигнала. А ты, Коля, позови-ка двоих парней понадежнее, пусть с ним побудут, пока все кончится. И скажи, в случае чего пусть в уговоры не пускаются.
Серов, не говоря ни слова, направился к двери. Булганин плотно прикрыл ее за чекистом и, коротко взглянув на Хрущева, усмехнулся:
– Крепко ты его. Не хуже маршала Жукова.
При имени маршала Хрущев поморщился.
– Георгий орать умеет только на подчиненных. А поставь его один на один без погон, его тот же Серов уделает. Я ведь на шахте работал, а ты попробуй шахтеров чего заставь. Не солдаты, понимаешь, им расстрел за невыполнение приказа не впаяешь. Ничего, Ваня, – обернулся он к закрытой двери, – ты у меня будешь не то что срать там, где ешь, ты у меня говно жрать будешь.
– А нужен он нам? – спросил Булганин. – Есть ведь и другие.
– Другие есть, а нам он нужен, – жестко отрезал Хрущев. – Дело ведь не только в том, чтобы охрана в двенадцать часов не взбаламутилась. А ты думал когда-нибудь, как поведут себя остальные товарищи чекисты, когда узнают, что случилось? Или тебе хочется, чтобы и тебя, как Троцкого, по голове ледорубом долбанули? Нет, нам нужен человек, который имеет полное право ими командовать и который после всего будет держать чекистов в кулаке. А Ваньку я знаю. Он сейчас охолонет, стопочку примет, поразмыслит и сделает все как надо. А за то, что мы ему Германию простим, он будет служить нам, как пес цепной…
Москва. Спецкомитет[10]. 12 часов 15 минут
– Кто? – переспросил Ванников в трубку. – У меня. Хорошо, переключай.
Заместитель Берии по Спецкомитету повернулся к людям, сидевшим вокруг заваленного бумагами стола, нашел среди них самого молодого:
– Серго. Тебя к телефону.
– Амет-Хан? – удивился Серго Берия, взяв трубку. – Что случилось?
Амет-Хан Султан был летчиком-испытателем, одним из тех, кто работал вместе с ракетчиками. Однако вот уже почти месяц никаких испытаний не было. Не станет же он звонить в Спецкомитет по личному делу…
– Серго, – кричал Амет-Хан в трубку, – у вас дома стреляли!
– Как стреляли? – не понял Серго. – Где?
– У вас на Качалова была перестрелка. Люди говорят, из автоматов и из пулемета крупнокалиберного. Ваш дом оцеплен войсками. Ты все понял?
Серго стоял молча, окаменев, трубку стиснул так, что пальцы побелели. Откуда-то издалека доносился голос, продолжавший кричать:
– Тебе надо бежать! У меня машина стоит на соседней улице и самолет на нашем аэродроме. Я тебя вывезу…
– Нет, – Серго слышал свой голос со стороны, как чужой. – Я не могу. Я ни в чем не виноват. У меня жена, дети, мама. Как я их брошу, какой же я после этого мужчина?
– Прости, – уже тише сказал Амет-Хан. – Я знал, что ты откажешься. Но я не мог не предложить. Держись…
Тишина в кабинете стояла такая – комар бы не пролетел незамеченным. Серго опустил трубку.
– Что случилось? – откуда-то издалека услышал он голос Ванникова и поднял голову.
Борис Львович, бледный и встревоженный, смотрел на него. Серго попытался заговорить, но горло перехватило.
– Выпей воды, ты весь белый, – Ванников взял его за плечо, протянул стакан.
Отпив несколько глотков, Серго наконец обрел голос и, запинаясь, рассказал о случившемся.
– Это чушь какая-то, – мотнул головой Ванников. – Этого не может быть. Не знаю, что там Амет-Хану привиделось…
– Мне надо домой, – выдавил Серго. – Разрешите отлучиться, Борис Львович…
– Нет. Один ты не поедешь. Я поеду с тобой.
…В переулке возле дома стоял танк, во дворе – два бронетранспортера, солдаты ходили уверенно, как у себя в казарме. Во двор они с Ванниковым попали легко, однако в дом охрана их не пропустила. Борис Львович потребовал объяснений, но молчаливые солдаты на все его эскапады отвечали традиционным: «Не положено!» Серго участия в разговоре не принимал. Он молча смотрел на дом. Окна отцовского кабинета разбиты, на стене – след от пулеметной очереди. Кто-то подошел сзади, окликнул. Он обернулся – это оказался один из охранников.
– Серго, сейчас вынесли кого-то на носилках, накрытых брезентом…
Охранника тут же нетерпеливо окликнули. Ванников тронул Серго за плечо и направился к машине. Дальше расспрашивать не имело смысла, и так все ясно: военные на бронетранспортере легко снесли ворота и прорвались во двор, поднялся шум, отец подошел к окну – посмотреть, что происходит, и тогда его из пулемета…
Они вернулись обратно. В кабинете Ванникова было по-прежнему полно народу, он гудел как улей – все обсуждали страшную и непонятную новость. Едва они вошли, как наступила тишина. Ванников снял трубку.
– Никита Сергеевич? – сухо спросил он. – У меня в кабинете находится сын товарища Берия. Перед тем как отпустить его домой, я хочу получить от вас заверения, что с ним ничего не случится. Иначе он останется здесь, или я поеду с ним.
Он помолчал некоторое время, потом положил трубку и повернулся.
– Хрущев, – Серго машинально отметил, что Ванников не назвал его товарищем, – говорит, чтобы ты возвращался к семье и не беспокоился: все будет в порядке. Пойдем, я провожу тебя…
Во дворе уже стояли две машины и человек десять вооруженных людей. Ванников хмуро взглянул на них и обнял Серго на прощание.
– Держись, мальчик, – шепнул он. – Это переворот. Отец твой, по-видимому, убит, но за тебя мы еще поборемся…
Москва. Лубянка. Кабинет Серова в МВД. То же время
Серов снял трубку, сердито отвел упершееся в бок дуло пистолета.
– Да… А, это ты, Богдан… Да, знаю. Все в полном порядке, это была спецоперация. Да, по согласованию с товарищем Берия. Мы заранее узнали о нападении на его дом. Он не хотел тебя беспокоить, у тебя и так много работы. Да, всех взяли. Нет, не сейчас. Лаврентий Павлович в два часа будет на Политбюро, а потом приедет сюда. Не думаю, что он станет поднимать вокруг этого дела шум, незачем – все службы сработали четко… Да, Богдан, как только он выйдет на связь, обязательно передам. Я сейчас зайду к тебе, тут у меня кое-что интересное. Боржоми холодного тебе прихватить? Могу заглянуть в буфет по дороге…
Закончив, он повернулся, презрительно взглянул в глаза стоящего напротив Игнатьева и бросил:
– Идиоты! Шляпы партийные!
В МВД он пришел час назад, вместе с Игнатьевым. Их сопровождали генерал и полковник, фамилий которых Серов не знал. Минут сорок они делали вид, будто совещаются, пока бывший министр, все это время молча сидевший у стола, не сказал негромким будничным голосом:
– Послушайте, Иван Александрович. Ваша задача следующая. Через десять минут наши люди будут брать Берию у него дома. Как вы понимаете, он не такой человек, который сдастся без сопротивления. Вы должны, как и говорилось, нейтрализовать действия чекистов.
Серов, побелев, осекся на полуслове, несколько секунд смотрел на Игнатьева и тихо прошептал:
– Что? Что ты сказал, идиот?
– Поосторожней в выражениях! – все так же негромко проговорил Игнатьев.
– Кретины! Ублюдки!! – еще тише и еще яростнее шипел Серов.
– Берию жалеете? – пожал плечами бывший министр. – Раньше надо было жалеть, теперь уже поздно…
– Вот дурак! Да для Лаврентия это подарок судьбы – чем живым тебе в лапы попасть. Я нас жалею. С той группой, которая поехала к нему, связи, конечно, нет?
– Чего ты мельтешишь-то? – рассердился до сих пор молчавший генерал. – Все хорошо продумано. Если его сразу грохнуть, то чекисты будут сидеть и молчать. Защищать-то некого!
Проигнорировав генерала, Серов обратился к Игнатьеву:
– Ты видел, когда я пришел, то позвонил по телефону бериевскому секретарю?
– Видел. А в чем дело?
– А еще министром был, мудозвон! Я хотел выяснить, нет ли распоряжений, и узнать, где он сам. Мы всегда должны знать, где находится наш начальник, это правило такое, если запамятовал. А мне сообщили… Погоди, сейчас проверю еще раз…
Не договорив, он схватил телефонную трубку и почувствовал, как в бок ему уперся ствол пистолета. Но Серову было не до того. Он выслушал ответ, положил трубку и молча обвел глазами присутствующих. И лишь потом заговорил:
– Ну так вот. Если вы думаете, будто Лаврентий дома, то вы ошибаетесь. Нет его там, и бригада ваша поехала зря.
– Где он? – быстро спросил Игнатьев, схватив трубку.
