Елена Щербакова
Дневники
Не в силе Бог, а в правде
Не знаю, что толкнуло меня вспомнить о ней, то ли греховность, то ли чувство вины и стремление покаяться. Но только я подумала, что Бог – это сначала правда, а потом – слова. Об этом странная история Инги.
У Инги всё было не так в жизни.
– Ну что мы за люди такие, одна невезуха. У меня и подруги все такие. Не сложилась у них судьба. Вот и ушли в монастырь, – говорила Инга.
Я сидела у неё в новой квартире, на Беляево, и поражалась, какую грязь она развела в ней. Мебель стояла поперёк комнаты, везде были разбросаны вещи. На кухне гора немытой посуды.
«Что за Федорино горе?» – думала я.
– Помоги мне, – попросила она и поставила свечку в кусок чёрного хлеба, – я хочу быть юродивой.
– Да ты что? Разве можно в твоём возрасте на себе ставить крест? У тебя всё впереди. У тебя есть любимый человек?
– Есть, Гарри. Но мать его не любит. Только и слышу от неё, что я труебель. А Гарри всё понимает, что она его не любит. Но он без меня не может. Он несчастен. Недавно с горя выпил и начал выкобениваться. Говорил такие гадости мне! Я так не люблю, когда он выкобенивается. Не могу я терпеть такую жизнь, не могу. Лучше буду юродивой, пойду по свету людям помогать. Может, от меня какая и польза будет. Я всегда хотела иметь детей. Только их у меня нет. Что же ещё мне остаётся делать?
– Я тоже хочу иметь детей. Я тоже в отчаянье. Все в моём возрасте имеют взрослых детей, а я всё никак.
– Ну знаешь ли! У каждого свой возраст, – серьёзно сказала Инга.
– Что ты мне говоришь? Подумай лучше о себе. Ты же меня старше.
Инга задумалась и сказала:
– Видишь, у меня в ухе родинка. Это знак. Если не юродивой, то буду серой ведьмой. Она невредная. А ты за меня свечку поставь в церкви, вспомни меня. Моя святая мученица – Ия.
– Да ты всё выдумываешь. Это твоё отчаянье. Откуда в тебе столько путаного?
– От любви. Я любила, и мне изменили. Но продолжают от меня требовать, спрашивать. А я от обиды выдернула бы пук волос у своей соперницы, чтоб хоть совесть имела. Что же? Она теперь богатая.
– Не злись.
– Да, из меня выйдет настоящая ведьма.
– О твоей душе действительно надо помолиться. А всё это оттого, что ты одна. Но держись, будь крепкой, сильной женщиной. И тогда не будет у тебя ни сомнений, ни потерянности. А всё-таки грязь в квартире – нехорошо. Не опускайся из-за своего горя.
– Я всё понимаю, всё понимаю. Да что слова? Лучше скажи мне на ухо, что ты меня любишь.
Я немного смутилась, но сделала, что Инга просила. Потом я ушла, думая, что Инга послушает мои слова.
В следующий раз, когда я была у неё на квартире по её просьбе, я ужаснулась ещё больше. Входная дверь была не заперта. В углу на смятой постели лежала Инга с огромным фингалом на глазу и не отвечала мне. От неё сильно пахло потом. Глаза были выпуклы, шея опухшая. Я пришла в ужас.
– До чего ты себя довела? За что ты себя казнишь?
Я видела, что у Инги заболела щитовидка.
– Ничего, просто мне нужно помыться.
– А фингал откуда?
– С соседом поругались.
– Тебе нужно к врачу, – сказала я после некоторого молчания.
– Врач не поможет. Я им не верю.
– Да ты бесом попутана! – возразила я.
Инга усмехнулась:
– Просто у меня нет друзей.
В глазах у неё появились недоверие и самоуверенная настойчивость, и я решила, кто знает, что у неё на уме.
Её стало жалко, но спорить с ней было бесполезно. Убедить её было нельзя, и я решила, что Инга пропала.
Через месяц я снова увидела её и была поражена. Она была здорова, как ни в чём не бывало бодра, и свет лился из её глаз. Она писала письмо своей бывшей школьной подружке, ставшей монашкой в Шамордино. Это казалось чудом. Значит, Инга покаялась и выздоровела. И я подумала, Инге помог сам Бог. Если человек прав, Бог тебе поможет. Не в силе Бог, а в правде. Значит, Инга верила в него, никому не открывала свою душу, а только ему одному.
31.08.11
Первое сентября
Сегодня 1 сентября. День Донской иконы Божией Матери. Нас со Славой уже знают в цветочном магазине. Привыкли, что мы постоянные покупатели. И даже готов букет с чётным количеством цветов. Мы, как всегда, берём розы.
На подворье монастыря праздник в разгаре. Собрались нарядные казаки в белых рубашках и в синих штанах с лампасами. У каждого при себе сабля. На сцене выступает казачий хор и оркестр с бас-балалайкой. Весёлые, вольные поют казаки песни. Среди казачьих гостей в толпе братаются, узнают друг друга старые вояки.
Народу много – не протолкнёшься. Стоят дородные казачки в длинных юбках. Перед высоким, точно башня, казаком с чёрной кожаной плёткой, грозно торчавшей в руке, расступаются остальные казаки. Голос его громкий, басистый, под густыми бровями серьёзные глаза, но под усами милая, добродушная улыбка.
Народ собирался на молебен. Мы прошли в церковь. Икона Донской Богоматери стояла сегодня в самом алтаре. И прихожане ждали, когда начнётся священнодействие.
Мы же взяли святую воду для цветов и решили пойти к могиле архимандрита Даниила, старца Сарычева Ивана Сергеевича (1912–2006), служившего в этом монастыре. На лестнице храма собрались с отцом Виктором казаки со знамёнами и ждали, когда они вместе войдут в церковь.
Мы отправились в некрополь. Оглянувшись, заметили высокий памятник графу Румянцеву-Задунайскому с большой статуей ангела со змеёй у ног и бюстом греческого воина. Сколько благородства и достоинства в этой каменной скульптуре, как и на других надгробных памятниках с барельефами и скульптурами, подтверждающих божественную возвышенность всех личностей в некрополе. И хочется думать, что прошлое не мертво. Оно даже не прошлое. Оно тоже существующее. И здесь, в городе вечности, вспоминаются слова Стефана Цвейга: «В тяжбе с мёртвыми живые всегда правы». Надо помнить о них во всяком случае.
Мы снова прошли к фрагменту прежней стены храма Христа Спасителя. Возникают в памяти меткие слова, оставленные С. Есениным:
«Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье».
Смотришь на эту стену и поражаешься. Именно здесь Русь – Третий Рим, именно здесь Россия, шестая часть земли. Вот это большое, великое, что называется Русью. Но где же среди нас Солженицыны, Дмитрии Донские, Перовы? Этот вопрос всегда будет вечным и приведёт сюда миллионы паломников.
У могилы архимандрита Даниила читал батюшка. Собрались прихожане. Могильный крест словно далёкая церковь, у которого идёт короткая служба. И прихожане здесь молятся, как в церкви: женщины слева, мужчины справа. Я поняла, это сильнодействующая могила. Неугасимый огонь светился рядом с ней, и постоянно к ней возлагают цветы, иконы, подношения. Это самое украшенное место. Здесь множество цветов. Наши со Славой розы тоже утонули в этом море.
В церкви мы поставили свечи за упокой и прошли к алтарю. Молебен уже начался. Большая очередь выстроилась к иконе, её целовали и ей молились. Один убогий мужчина тыкнул в мою сумку и быстро скрылся в людях, также тыча в них пальцем. У пишущих записки собрались нищенки, просящие милостыню.
Праздник был в разгаре. Прихожане накупали иконы, благовония, книги, писали записки на молебен. Батюшка монотонно читал. А люди шли и шли бесконечно…
01.09.11
Осенняя задумчивость играет с настроением
Отшумела Москва – в воскресенье 04.09.11 был День города. А сегодня понедельник, начались трудовые будни. И Слава от этого очень серьёзный, а может, просто реагирует на погоду – похолодало.
Дорога до монастыря стала привычной. Монастырь стоит как бы за стенами строго и нерушимо, и только всё вокруг меняется. Вот уже и листья осенние летят. Пришла осень.
– Навестим могилу казацкого генерала. Она очень заметная, – говорит Слава.
В некрополе, у лестницы в церковь, была протоптанная дорожка к могиле атамана Донских казацких войск, героя Отечественной войны 1812 года Иловайского А.В. Он воевал в частях М.И. Платова и Ф.Ф. Винценгероде, а также участвовал в войне с Францией 1806–1807 гг., с Турцией 1809–1811 гг. и в войне с Персией 1826 года. Особо почитается казаками большой траурный венок-могила у подножия высокого памятника в некрополе монастыря, охраняемого ими.
Сегодня необычайно тихо. В колокол били три раза, и Слава напряжённо прислушался, будто звон провожал его по кладбищу. Всё говорило о том, что здесь помнят великих людей и их могилы всегда отмечены знаком внимания. Кто-то да и положит цветок или воткнёт свечку. Вот и у Перова, с которым мы решили попрощаться, уже убрали возложенные нами цветы, но стояли две свечки. Вечная о нём память.
Выйдя из церкви, Слава сказал:
– Пойдём ко мне, посмотрим киноленту «Живой труп» по Толстому, где Протасова играет Баталов. Это мой любимый артист.
– Раз предлагаешь, то посмотрим.
Дома Слава показал свои фотографии. Я смотрела карточки и удивлялась, до чего же Слава эффектный мужчина. Если бы он жил в 19-м веке, он точно был бы гусаром и его любили женщины, впрочем, как и сейчас.
Но Слава себя назвал корнетом Оболенским, что кажется благородным. Да, это он такой герой 19-го века. Его даже две Елены любят: я и певица Дмитриева из Воронежа, которой он отсылает свои песни на исполнение. И думаешь иной раз, что он стоит на коленях перед всем Ленинским проспектом, где возвышается памятник Юрию Гагарину. Вот он, век 19-й, потом 20-й и рядом 21-й.
В «Живом трупе» плясали цыгане.
– Это настоящая жизнь! – восторгался Слава. – Протасов – это я, всё, как он, готов променять на веселье. Но с ним судьба обошлась жестоко и со мной обошлась так много раз. Я самый настоящий живой труп.
– Странно, – говорю я, – Протасов себя в конце фильма убивает где-то за сараем, а в книге у Толстого – сразу после судебного процесса в здании суда.
– Всё-таки он труп, и ему уже всё равно, кто хочет строить счастье на его несчастье.
– Это трагично.
– Такова горечь жизни.
Я допила чай и стала собираться. Слава позвал пуделя Джеки, чтобы проводить меня. Тот засуетился, завилял длинным хвостом. Джеки молодой, светло-палевый пудель, бегает, как и Джонни. Но Джонни, чёрненького пуделя с широкой попочкой, уже нет.
В переходе на Ленинском проспекте, как всегда, сидел известный уличный гитарист Николай в чёрной шляпке и пел романсы. Слава его хорошо знает, этого старика-музыканта. Николай поприветствовал нас тихим хриповатым голосом и показал монетку.
– Вот эта медаль будет тому, кто узнает, какую песню я пою.
Он приподнял колено и заиграл на гитаре, Джеки сидел у его ног.
– Знаем, это романс «Очи чёрные», – сказала я, когда Николай закончил исполнение.
– Верно. Медаль самому умному и кудрявому, – сказал Николай и вручил Славе десять рублей монетой.
– Заработал, Джек! – обрадовался Слава, и мы, попрощавшись с Николаем, вышли из перехода.
05.09.11
Бабушкины песни
– Куда вы ходите со Славой? – спросила меня бабушка, когда я пришла домой.
– Бабуль, я же тебе всегда говорю, куда я хожу, в Донской монастырь, в некрополь.
– А я старая, всё забываю.
– Тебе же врач сказал после инсульта пить таблетки.
– Да что таблетки? Их я, конечно, пью. Вот человека бы интересного повидать. А в какой монастырь со Славиком ходите?
– Я же тебе рассказывала. Это известный монастырь. Там мощи патриарха. А мы со Славой цветы возлагаем к могилам известных писателей. Вот ты опять о чём-то задумалась, будто меня не слышишь.
– Я бы с вами сходила, да ноги не ходят.
– Там казаки, бабушка. Они на празднике собирались, пели песни.
– А-а-а, – раскатисто проговорила бабушка, – я помню старую-престарую казачью песню, что в молодости ещё пела.
– Правда? Спой, бабушка, спой.
– Да мне с Ники гулять надо. – Бабушка надевала в прихожей ошейник пекинесу.
– Всё равно, бабушка, спой, – настаивала я.
– Вот видишь, меня даже шатает, стоять не могу.
Бабушка качнулась, упёрлась в ручку двери и запела песню «Тополина»:
– Ой, чито жито. Ой, чито покосы.
Ой, чья-то девка распустила косы.
Косы распустила, на бок похелилась.
Ой, боже, мой боже, что я народила.
Провожала маты сына во солдаты.
Не любую невестку жито жаты.
Иди, невестка, в поле жито жаты
И не вертясь до дому, до моею хаты.
Она жала, жала, жино выминала.
И на заход солнца тополиной стала.
Пришёл сын-солдат стал
у мати пытаты:
– Где ж моя дружина,
что нигде встречать?
– Не пытай, сыну, где твоя дружина.
Бери, сын, секиру, руби тополину.
Первый раз ударил – она похелилась.
Другой раз ударил – она попросила:
– Не руби, казаче, я не тополина.
Под моими листьями
спит твоя детина.
– Ой, как ты, бабушка, поёшь. О бабьей доле это. Сейчас где так услышишь? А ведь помнишь, помнишь песни!
– Я молитвы и песни старые помню. Когда ложусь спать, их вспоминаю и Бога прошу. Раньше-то ой как пели, что будь здоров. И ещё я знаю казачью песню, похожую на эту.
– Спой ещё.
– Що высоко солнце сходит,
низенько заходит.
Що женатый до дивчины
все вечера ходит.
– Зарежь, зарежь жинку,
буду жить с тобою.
Як пришёл казак до дому,
стал ножа точить.
Его жинка, его голубка
стала его просить:
– Не режь, не режь, не режь ты меня.
Под моими грудями спит твоё дитя.
А тебе надо просить Богородицу, чтобы дом охраняла и тебя берегла.
– Хорошо, бабушка, – сказала я и ушла за переписанным молитвенником.
14.09.11
Где-то уснула старость
Снова заходим в некрополь. Известная дорожка, давно знакомые памятники. Издалека узнаёшь могилы русских писателей. Они все украшены цветами. И думаешь, сколько было читано-перечитано книг, в которых заложена мудрость. Уже не смотришь на могилы, а хочется увидеть чистое небо. Но оно не видно за высокими деревьями. Они так стары, что загораживают небо. Остаётся только остановиться у дерева и подумать, будто и к тебе пришла старость, хромая старость. Ей бежать некуда. Зато всё она увидит, ничего не пропустит своими глазами. Вот мы и останавливаемся возле каждого дерева, как у каждой буквы в слове, и смотрим. А ведь дерево – это поэма. А в некрополе дерево – современник прежних веков. Оно пережило песни и легенды старых лет. Сколько их!
И только молчаливо стоит масонский крест. Это он и есть памятник-дерево. Что ж, его осталось только обойти. Он слишком таинствен и заговорен. А сколько их на кладбище – тёмный лес, который немного пугает.
14.09.11
Волшебство осени
Осень зарядила дождём. Она плакальщица. Обычное явление – дождь осенью. Даже когда небо ясное, всё равно дождь то польёт, то перестанет, и не можешь угадать, когда всё же стоит закрыть зонтик, чтобы больше не раскрывать.
В монастыре отшумел праздник Рождества Пресвятой Богородицы, всё затихло. Льёт унылый дождь. И так же, как летом, цветут розы в садике, и веет душистым цветом, а веранда – сцена со скамейками – вся мокрая, её залил дождь, и очень грустно теперь там. Дождь смыл следы праздничного веселья, бывшего на ней. Всё уходит, всё. Что же остаётся? Об этом молчат камни в некрополе.
Мы идём по старой мостовой, где замерла память о прошлых веках, когда сюда, в гуляй-город, приезжали цари на моление. Идём к стене с горельефами храма Христа Спасителя. Мариам, Девора, Мельхиседек – все они библейские герои, вставшие против поработителей.
Я в чёрном сегодня, это цвет скорби. Проникаюсь сочувствием к сюжетам на стене. Вот юноша Давид несёт отрубленную голову Голиафа, что означало наступление израильских войск. Вот Мельхиседек встречает Авраама с пленными или царями.
Мы здесь со Славой не просто случайные прохожие, но ещё и позируем перед фотокамерой. Слава надел ковбойскую шляпу, американские джинсы и ботинки-казачки с цепочками. Мы фотографируемся. Это тоже наша память.
Обратно возвращаемся мимо старых могильных плит. За памятником Румянцеву-Задунайскому стоит бюст человека с львиной шкурой на голове.
– Он похож на Александра Македонского. По одной версии, после своего завоевательного похода в Азию он пировал в кругу своих приближённых, на голове у него была львиная шкура с головой, и лапы льва обвивали его шею. В тот вечер Александра Македонского отравили.
Рядом огненно-красное дерево. Вот и осень оделась в «огненную львиную шкуру». Повсюду рыжие листья. Они кувыркаются, будто веселящаяся дикая кошка, что барахтается по земле. Листья летят и на памятники, точно хотят их пощупать, потрогать «нежной лапой».
– Да, многое могут рассказать памятники. А вот двуликий бюст с двумя головами: женщины и старика. Что это?
– Старость и молодость. Две грани жизни, когда человек уже взрослый.
– Непростая осень-волшебница. И она соединяет своей магической палочкой молодых и старых, пересекает их жизни. И в замкнутом круге они уравновешивают и дополняют друг друга.
Снова сильно полил дождь. Плачет, плачет Осень, и хочется слагать стихи.
Мы открыли большой зонт и вышли из монастыря.
22.09.11
Простившись с Лиозновой
Как быстро прошла первая неделя октября. Сегодня на редкость тёплая погода. Отшумели ветра Астафия-мельничника, и опять тёплое солнце.
– Сегодня девять дней со дня смерти Татьяны Лиозновой, – сказала я Славе у метро. – Её же будут хоронить на Донском кладбище. И нам надо почтить её память.
– Значит, берём розы, – сказал Слава.
Мы купили цветы и пошли к монастырю.
– Лиознова просила похоронить себя скромно. Про неё поэтому мало говорят.
– Да, я даже не знал, что Татьяну Лиознову на Донском кладбище похоронят.
– Вчера я смотрела фильм о Юлиане Семёнове, по роману которого Татьяна Лиознова поставила свой знаменитый сериал «Семнадцать мгновений весны».
– Ну его каждый мальчишка знает, и Вячеслава Тихонова в роли русского разведчика Штирлица.
– Сюжет вымышленный. Но он стал доподлинной хроникой Великой Отечественной войны. А фильм «Карнавал» с участием Ирины Муравьёвой? Я помню, когда я училась в школе, в первый раз увидела этот фильм, потом с подружками пели и подбирали на пианино мотив песни «Позвони мне, позвони». Она была «визитной карточкой» каждой школьной вечеринки, где играла музыка.
– Да, Татьяна Лиознова была звездой советского кино. И теперь остались одни воспоминания.
За воротами Донского кладбища мы увидели выходящих из-за часовни Серафима Саровского людей. Это шли с похоронной процессии Татьяны Лиозновой, которая уже закончилась.
За стеной захоронённых жертв политических репрессий ещё стояло телевидение, и рядом, за зелёным шатром, были видны большие венки. Мы подошли ближе. На могиле матери Лиозновой, Иды Израилевны, только что произвели захоронение её дочери Татьяны. Лежал лапник и несколько венков от Союза кинематографистов России. Вся могила была усыпана цветами. И мы положили розы. Немного помолчав, мы ушли за остальными с кладбища. В Донской монастырь мы пошли поставить свечи. Завтра день чудотворца Сергия Радонежского. Я хочу постоять у его иконы со свечой.
Икона очень большая, и у неё цветы, а паникадила нет, только рядом, у Пантелеймона целителя.
– Попросить надо святого о помощи в нашем творчестве, – сказала я Славе.
Он задумался. И когда я ставила свечку, тоже поставил её рядом.
В храме убирались, чистили пол.
– Это что, санитарный день перед праздником? – спросил Слава убирающихся.
– Да, нас позвали здесь убраться, – ответила молоденькая девушка.
– А вы кто?
– Мы из сферы обслуживания.
– Кто?
– Из кулинарного техникума. Нас сняли с занятий, чтобы убраться в монастыре.
– Какое у вас почётное поручение, – сказал Слава.
Выйдя из церкви, мы, как обычно, повернули в некрополь. Была самая настоящая осень. Жёлтые листья ковром усыпали могилы и брусчатку и шелестели под ногами. Я очаровалась надгробными памятниками, на которые падали лучи солнца. Памятники были настоящими произведениями искусства. На камнях были высечены книги, ангелы, вазы, шары – всё, на что способна фантазия художника. Снова прошли к стене с горельефами и оттуда вышли к могиле А.И. Солженицына. Сели на лавочке возле неё. Могила была вся засыпана листьями. Миллион осенних листьев покрывал кладбище и засыпал и могилу, у которой уже не было цветов, как летом, и не горели свечи. И только у фотографии писателя, в двух вазах, ещё стояли несвежие гвоздики и астры.
– Осень дарит миллион листьев.
– Да, не миллион алых роз, а миллион листьев. Всё осыпано ими. Вот они как шелестят. Слышишь? Рядом не успевают убирать.
– Это всё те же ребята из кулинарного техникума убираются?
– Всё те же.
– Счастливые, трудиться благородно.
– Пойдём, сядем на веранде.
Мы вышли из некрополя на подворье. В глубине аллеи виднелась за деревьями клетка для павлина, стояли улья за яблонями, лежали брёвна для летнего сруба, а ближе, у трапезной, был большой огород с капустой. Видно, урожай ещё убрали не весь. У веранды, как и летом, цвели розы, и стоял медовый запах от мелких белых цветов. Рядом, на скамейке, отдыхали бабушки, и мы тоже присели.
– Сегодня здесь много отдыхающих, гуляют даже молодые.
– Я давно поняла, что здесь хорошо. Вот и идут сюда разные люди. Сидеть бы здесь и сидеть.
Но время, как всегда, торопит. Мы вышли из монастыря и опять пошли по парку.
– Какой он всё-таки заброшенный, – был не доволен Слава, – хоть сделали две клумбы, но этого мало. Здесь и лавки стоят не так, на траве, и асфальт в трещинах, и каруселей для детей нет, только качели, а большая клумба вся заросла травой. Я буду звонить в мэрию. Но в этом году уже поздно… А вот здесь что такое? Пустырь! – удивился Слава, отойдя в сторону.
– Смотри, – сказала я, – там фотографируются.
На земле, на листьях, в белых сапогах лежала девушка, и её на камеру снимал полный, грузный парень.
– Счастливые. Она его Муза, – сказал Слава.
– Смотри, она теперь листья разбрасывает, явно вскружила голову своему фотографу.
– Сейчас они поцелуются. На этом пустыре всё равно никого не видно.
– Конечно, это любимое занятие Музы! Может, Музе на этом пустыре памятник поставить? – предложила я.
– Фантазёрка. Пустырь надо хотя бы привести в божеский вид. Ведь людям негде собираться здесь по праздникам. Такой запущенный вид!
– Что-нибудь ещё придумаем, а пока сфотографируй меня, как ту Музу, у дерева.
07.10.11
