Елена Сомова
Весенние элегии Горячие стихи
Горячие стихи
стихи 2025 г
***
Ты веришь в зеркало? Закрой и убери
теснящейся звезды обрамленный осколок,
предательски меняя свет на ложь —
обрушенный каскад. И молодой ребенок
не из него глядит в тебя. Творишь
субъекта в строгом зазеркалье.
Линует берег отбегающей волной —
там альбатросы знают состраданье,
которое стоит, как часовой.
Там, в зеркале, отплаканное плачет
И причитает молодость, уйти
не смея, зная, что нужна, и прячет
седую тень – ее здесь не найти.
В развешенных крестах, теснящихся, иконы,
Скорбит Николы омраченный взгляд,
лгут незатейливо свербящие вороны,
рассказывая всем про Ленинград.
Медлительные очи осторожны —
Не лезут в душу мировых иуд.
Где были счастье и любовь, возможны
листва и перья, – весь кромешный труд.
***
Еще блажная пыль не заняла овраги,
Дымится поутру тем солнечным теплом,
«И руки тянутся к перу, перо – к бумаге»,
И шарики в мозгах шевелятся колом!
Еще тоска и бред скребутся из потемок,
Но вскоре убегут и вырубят себя,
Когда воскликнет: «Дай блинка!» ребенок,
И карамельный дух на волнах соловья
Несет, как радугу; и ткет лучами солнце
Ловушки для сердец. Поймай чудес любви,
Смотри: Бастинда тает, и на донце
зло вьюги испаряет, пыл земли.
Пока блажная пыль кудрявится в оврагах,
Сверканья раздает и серебро чернит,
Деревья растянули ветряные флаги
И будущая зелень леденит.
И оторопь берёт при виде клейких юбок
Нежнейшего листа, похожего клюв
коричневой слюды, сдержавшей это чудо —
Жар солнца, в тот же миг и ветряной поддув,
Секрет листа и сок, тесней святой воды.
Синички—солнышки сотрут следы зимы.
***
Отпраздную апрель на клавишных воздушных
Над волжскою волной в кругу прекраснодушных
Сиятельных маркиз – снежков на красных лапах —
исполнивших каприз, чайку в крыло накапав.
Прозрачней воздуха, воздушней адресата
Найти труднее. Альбатрос тут чаечку сосватал.
Курлыкающий свет, расталкивая воду,
Пускает в мир движенье теплохода.
Я расцветаю здесь, и в чайках – белых розах —
Способна улететь за параллель восхода.
***
В храм обиды горечь отнесла,
Улетает пусть рассветной птицей,
Ни к чему уздечками осла
В пропасть, как в приют души, стремиться.
Уши длинные, но то не взмах,
по длине они – не крылья грифа.
А ответ – оскал охоты росомах,
Канонические позы скифа.
Дуралею выданный флагшток —
знак высокого плебейства, метка.
Человеко—знак… Лишь ты так мог:
Щелкнул хлыст. Терпение и клетка.
***
Всё это пережито, как ветрянка,
и слава Богу, прыщики любви,
Вся пубертатность жизни… Атаманка,
владеющая сценой раз—два—три —
исчезла… но была… Её карета
в подлунном мире светится, как люстра
во МХАТе.
В растанцовочке рассвета
нет постамента во весь рост, – подобье бюста.
О том—о сём трепался лживый ветер,
Кидая листья на лицо, подобно маскам.
Вся чепуха любви при белом свете —
букеты в вазах, умирающих без ласки.
***
Утро первого снега, —
Спокойствие длит ожиданье.
Из ночного побега
не тает цветок—созиданье
свето—ассоциаций фонарных.
Сквозь изморозь банькой потянет —
Моржеванье на озере —
в яркости чувств – дух не вянет.
На разглаженных водах с утра
длится пиршество уток.
В глубине трех берез —
корни спящих цветов—незабудок.
Пар дыхания кверху летит —
дух зовется Светоний —
И никто здесь тебя не обидит
и просто не тронет.
В криминальных загонах
убитой фашизмом Отчизны
Есть защита от варварства: трезвый дух —
он во имя всей жизни,
И во имя детей есть для взрослых старанья
исправить
мировые ошибки любви —
свет любви сопоставить:
Свет, летящий с небес в виде снега —
Пророчество манны,
Ожиданье ковчега.
Прибытия в мир осиянны:
Прибывает снежку —
Дети лепят, и взрослые с ними,
Пока вечер не выдаст окрас
изумительно синий.
Колыханною тюлью
накрыванье по снегу домишек
для рожденья потом
цветообразов миленьких мишек.
Плетение чудес
Из плетения роз
Эти капли осенней поры.
В мире метаморфоз
Раскрывается лист новой оды.
Кружевная завязка игры
В угасанье природы,
В смене красок на свет
И светящуюся чистоту.
Позабыв о борьбе,
Мир воспрянул принять белизну,
И волшебен ответ
новогодних пресыщенных свалок.
В одноногой ходьбе
птичек сахарных, шаток и валок,
Просыпается снег,
Выбирая походку не ту,
Что стелила на землю
покров повышения ставок.
Так синичье потеньканье
Пляшет в воздушной листве —
Тени бывшей листвы,
Уступившей ходьбе птичьих лапок.
Из белёсого пара трубы
С высоты зодиаков
Взгляд рисует людей,
Переживших привычки свиней.
Мир плетения гнезд
Не приемлет вражды, он инаков.
***
Осень, один несуществующий сюжет:
Ты пришел ко мне помечтать на крышу.
Осень королевским золотом заискрит в манжет,
Пурпуром пошутит, семенами шелестит неслышно.
Вертолеты осени на кленах,
Как бананы пальм для гномов,
добрых, не со зла
время поворачивающих
колбами рассветов и закатов,
Вместе с тем
ненаписанных страниц тома
из систем.
Отпочкуешься и дышишь.
Уровень тумана выше
дискотек. Выбрось боль, – не стоит
Расшивать кисет для смерти
В жаркую эпоху электронных сигарет.
Надо в очередь за счастьем,
И пока стоишь, ловишь свой сюжет:
Целое и части,
Самолетный взлёт снова за планшет.
***
Горячие стихи бумагу прожигают,
На пальцах не удержишь, в сердце – жар,
И ты бежишь по снегу, как по краю, —
О, негасимый внутренний пожар!
Хоть ‘на море, а хоть на крыше мерзлой,
Когда салют вещает Новый год
В России, тополя стоят все в гнездах
И выше крыш птенцы мутят народ.
Хоть год семьи, а хоть по—мексикански
Год смерти, но рожают сыновей —
Восполнить за убитых, басурмански
Всех в толчею, – всей кровушкой своей
Любить Россию, и давать ей имя —
Потерянного счастья тонкий след,
И загордиться генами своими,
Давая нерушимости обет.
Беречь Россию, Родину такую,
Что на созвездии одна ее звезда
Лучами сердце греет и ликует
Внезапно подступившая слеза
От счастья жить в стране с таким названьем,
Что во всю грудь любовью мне горит.
Любить Россию – это как призванье,
Россия—мать и в сердце говорит.
***
Все говорят, что скоро станет лучше,
Трамп женится на безголосой Эльзе
И станет хил, весной проснется в куче
Под русским дубом, рухнув с Эльзой вместе,
Произведет страшнейшее потомство
Для фильмов ужасов, заплачет Голливуд
И перестанет с марсианами здороваться
И говорить через оскалы «verygood!»,
Так как уснули братья—стоматологи,
Вставляя людям челюсти волков.
Ах, человечек в лапках докторов!
Ах, Ангел Жизни у останков логики!
Вернись, я всё прощу с десятком слов
Без канцелярских скрепок экономики!
Пусть кластеры в ознобе единят,
Раз им милы утраченные гномики,
Приобретающие всё подряд,
Снимая флаги в дырокольных боингах
Для новостей в заставку о биткоинах.
***
Стихами вырезана из пространства,
Я не нужна сереющей округе
в своем цветном шарфе на тему моря.
Как то не странно, далека от пьянства,
Я мыкаю и счастье, словно горе,
по центру сыгранной бессмертной фуги,
смотрю в крутилку хитрой центрифуги,
равняющей цвета на платье, блузке,
колготки плавящей,
и сыпью покрывая
из чистой шерсти
кофту, – в ней всё узко
там, где бывает жутко интересно,
по стилю жизни, в целом, разлетайку,
но мне куда лететь—то, если честно?..
и в нужном месте пуговки—крючочки,
чтоб некто рассмотрел в свои очёчки
арт—бижутерию: объект не оцифрован
и дорог сердцу мнимого флориста,
примерно как на счастьице подкова
на шее однозначного баристы,
сварившего в азоте или в чём—то
сушеный искус пьяного индуса.
И у него совсем прямая челка,
взгляд профессионального Прокруста,
и мы друг друга сразу забываем,
в кофейном запахе пока летаем
и дыры в ауре по краешкам латаем,
а после нить вытягиваем просто,
как нас учил почетный Калиостро,
граф без развалин, спасший всю округу
от скуки фокусами, чтобы оставаться
в скучище века, в памяти пространства,
бежать, как пони, отдавая кругу
по интересам
время, постоянство.
***
Множество вентиляторов при любой погоде
Нарезают воздух с персиками, что—то вроде
лодок, в океан воздуха бесстрашно
бросив для сражений рукопашных.
Я и птицами не прилечу – не то, что лодкой, —
ушлые дела решаешь ты с молодкой.
Оцифрованной душой любите бананы,
так на пальму лезьте, папуасоманы.
Не любить душой – как не знать о чуде,
Но душой любить – как дразнить верблюда.
Добрые дела и любовь – коварны:
Хилые тела режет винт попарно.
Как ни суетись, ты – подзол, колбаска,
и тебя сожрут, как ты ни будь ласков.
Стружка с буратин – ящерицы кожа,
В хвостовой отсек, – ветер сёк чтоб рожу.
Оседает гниль по глазницам трупов, —
Вот такой удел телефонных звуков.
***
Пока свирепствует кровавый мукомол
и тешится гнилье в блестящих платьях,
облобызованы невинные распятья,
пока живьем хоронят мыслящих крамол,
и в брудершафтах гнезд змеиных тьма
тасует карт из флагов толстые колоды,
жуют разбойники, в агонии народы
пытаются понять, где жизнь;
тюрьма
накалывает фишки новых драхм
на драмы и трагедии, лишенья,
пока злой труд несет изнеможенье,
не радость, – боль и горе потерять
глаза любимых и восторженных,
в рабов
искусно превращенных мракобесьем
иметь упряжки годные, повесить
их легче легкого, – иди, уволь,
и он или она – ничто и ноль.
Нам негде затупить рога, мы – быдло
для скачек знати. Брошеная выдра
на плечи концертмейстера вольна,
как хищник, укусить и уничтожить
десятки лет, потраченных на то же,
но в ракурсе исконном. Не живой
охотно слушает громовый стон и вой
со сцен пищанья дна не оркестровой,
но ямы, где по сотням жгут свет новой
формации поэтов, задарма
кладущим под копыта свои песни,
живые кладези сердец, чудесней
которых нет. В конторских матюгах
иные нравы. Прокопытный взмах
уничтожает лучшие творенья,
и эта боль живья—стихотворенья
погибнет там же, где больной свой шок
пыталась вылечить, с нарядами мешок
тащя, как будто это клад, в свой замок
воровка пыльная, грязь куртизанок
разворошив и выбрав себе вещь.
И этой вещью стала, словно клещ,
кусая в сердце каждого, кто верен,
кто добротой привлек и ее берег,
бросающий на «бисы» голоса
и зарывающий живьем твой цвет лица.
Так что не вымолвишь, там где она, ни слова.
И в том ее поганая основа.
***
Распад миров, сияние светил.
Иди туда, где будешь не один,
и где не спросят о насущном хлебе.
Как соска мира, слабых накорми,
Сотри, намой, скажи им трижды три,
как больно жить в дожде и ширпотребе,
всех понимать, смотря в оскалы бреда
с удобной граблей. В угол подоткни
ветвей и пуха перьев. Разотри
на месте просьб подателя, отведай,
его болей. Невкусно в зоне пледа.
Подстраивайся в зону нелюбви.
***
Где—то вертикально упавшей,
застывшей в стене иголкой
плачет время мое большое,
надрывается, плачет и становится тенью ломкой,
измеряя мой труд, словно труп земной измеряя.
Мертвым временем заболели живые корни
И зовут поправить лик, посудачить
С самим Господом, – который год он уж плачет,
Глядя на людей подобье, как на лик – не иначе.
Не истцы мы ему, не разбойники,
просто ждем, кто кого околпачит,
подлетая на крыльях Версаче,
только позже, когда не помочь уже.
Отдаем, как положено, сдачи
и мелькаем, как рыбы в воронке,
а один из нас искренне плачет,
продолжая платить,
собирая в подушку иголки,
засыпая на плахе открытий.
Все другие ждут в окнах, как сдачи,
крылья образа, взлёта наития,
понимая, что в яме здесь плоско,
плохо пахнет и больно чесаться,
но платить надо даже за яму,
где сгорит эта молодость спьяну.
А другой никогда не дождешься.
Так закопанным и засыпаешь
и наследникам там же копаешь,
в мокрой ямке, в слезах, словно в баньке.
Скоро газ дадут, выжгут, как муху.
***
Противная бесплатная работа.
Из грязного болота бегемота
Везти, как многоопытный трофей!
Погибший на болоте корифей
Разлитым глазом циферблат сверяет,
Будто рулеткой землю измеряет
И трогает своих усатых фей.
В оранжевом дыму причалившей весны
Все планы будущего, светлые, ясны,
Хватая четкий смысл за очевидность,
Когда лукавит смеховой наш брат,
Лови за стрелку новый циферблат,
Проверь свою мобильность и ликвидность.
***
Атака белых крыльев на листву…
Чуть теплый город снегом накрывает.
Как память, ящик несгораем, но сгорает,
И Феникс возрождает синеву
небесных сфер. И удивляет мир
хрустальных птиц на ледяном мосту.
Урок возмездия отчетлив, рвет эфир,
Горизонтали возвращает боль, кресту.
Загнал в укрытья холод высших птах,
И сердце не согреется никак.
Прохожий съежился, роняя белый лист,
Природы возмущенье и каприз.
И лиственные почки уронив,
Как птичьи строки выполняя свой курсив,
Деревья выражают крыльев блеск
белейшим снегом по земле, – привычный квест.
***
Не просто холодно, но адский бьет огонь.
Льёт кровью мне вцепившийся осколок
и режущий ладонь – сбесившийся обмолвок
о бесприютности души, – её не тронь.
Разбередив заросший грубый шов,
Ты обнаружишь пустоту открытий,
Кровавый шёлк, разбитый бисер, нитей
Узлы и корни, заискривший шок.
Столбами гнева музыка встает,
Жжет воздух, как петарды, и в бессилье
По косточкам ломает мои крылья,
До пота жарит, подливая мёд.
И этим яством покрывает стол,
Чего—то празднует опять.
Как дни крылаты —
