Елена Васильева
Ненадежный рассказчик
Памяти моей дочери Анжелики…
На обложке картина художницы Марии Михнович.
Фото автора – Дарья Дзюба
Редактор Анна Маншина
Редактор Светлана Гаврилова
© Елена Васильева, 2024
ISBN 978-5-0064-4261-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Вместо предисловия
Эта книга легко могла бы стать незабываемым сценарием для еще одной серии фильмов «Душа» или «Головоломка». Но это не выдуманный сценарий, а реальная история жизни человека с сильнейшим духом, прочитав которую вы, будто посмотрите полнометражный художественный фильм.
История вдохновляющая, поражающая, погружающая глубоко внутрь себя, открывающая диалог с самим собой.
Книга откроет каждому читателю новые пути запутанного лабиринта жизни. И будет зависеть от вас, найдете ли вы новое в структуре родовых взаимосвязей и выйдете ли на главную тропу. Главная тропа – это лестница, поднявшись на которую, сможешь увидеть картину сверху и станет яснее куда ведет каждый путь.
Так и случилось со мной, когда дочитал книгу в самолете. Наша жизнь как полет и часто с человеком случаются события, благодаря которым просыпаешься. Одним из таких событий для меня стала эта книга.
Руслан Ивакин (Gurude)
«…Бедные маленькие человеческие создания – они оказались втянуты в этот мир, не имея представления, откуда взялись, что должны делать и долго ли им придется этим заниматься. И чем это все закончится. Но большинство из них, слава богу, каждое утро просыпаются и стараются найти во всем этом какой-то смысл. Просто невозможно не любить их, правда? Удивляет меня только, как они умудряются не все свихнуться».
Фэнни Флэгг «Добро пожаловать в мир, малышка!»
Начало
Однажды в каком-то фильме я услышала о литературном приеме, который называется «ненадежный рассказчик». Суть приема в том, что герой повествователь в произведении сообщает заведомо ложную или неполную информацию, скрывает какие-то детали, тем самым вводя читателя в заблуждение. А мы, читая произведение, ждем, что события будут происходить логично, описываться достоверно и развиваться последовательно.
В фильме героиня пишет диссертацию об этом литературном приеме. В своих рассуждениях она приходит к выводу, что единственным рассказчиком, который не пытается ввести в заблуждение, можно считать саму жизнь. Однако даже жизнь является ненадежным рассказчиком, потому что она постоянно меняет направление, и никто не знает, что же будет дальше.
Принимая какое-либо решение, мы уверены, что учитываем все факторы. Однако множество деталей остаются невидимы нашему взору, и только спустя время мы можем наблюдать, как из последовательных событий и серий, казалось бы, не связанных друг с другом случайностей возникает абсолютно непредсказуемый поворот. Мы привыкли, что жизнь чаще всего течет логично и последовательно, но, обернувшись назад, я однозначно могу сказать, что каждый поворот судьбы был для меня полной неожиданностью. Не зря существует поговорка: «Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах».
Когда я задумала написать эту книгу, я и понятия не имела, как будут развиваться события. Жизнь всегда изощренней любых человеческих фантазий. Поэтому нас так притягивают истории и фильмы, основанные на реальных событиях.
Глава 1. Ноябрь 2020
Вжж-вжж – звук привлек мое внимание. Я взяла телефон и открыла сообщение: «Зажигайте свечу, читайте намерение три раза, включайте музыку, через пять минут начнем».
В комнате дочери горел светильник, за окном было так темно, будто мир переставал существовать за границами этой квартиры. Постель была уже расправлена, Анжелика сидела на краю кровати, в ожидании глядя на меня. При тусклом свете ее глаза напоминали ягодки спелой черной смородины после дождя. Дочери двадцать лет, а их происхождение для меня до сих пор остается загадкой. У всех моих близких и у меня глаза голубые и серые, у отца Анжелики карие, ближе к цвету гречишного меда. У Анжелики же глаза почти черные, бездонные, лишь на солнце можно разглядеть зрачки.
– Доча, сегодня мы начнем лечение, тебе просто нужно тихонько лежать. Можешь спать, а я буду стоять и слушать музыку.
Дочь легла под одеяло, однако любопытство не давало ей закрыть глаза. Засыпала Анжелика всегда быстро, но по ночам ее часто будил кашель, и я вставала вместе с ней. Поэтому-то сегодня я и решилась на довольно странное для меня мероприятие. Я зажгла свечу, прочитала намерение на сеанс, которое Галина отправила мне следующим сообщением, включила музыку и закрыла глаза.
Комната исчезла. Сначала мое сознание, а потом и тело наполнились звуками музыки. С первыми нотами я увидела перед собой мальчика-пастушонка, он перепрыгивал с ноги на ногу и играл, не обращая ни на кого внимания. Я прислушалась к инструменту. Что это? Флейта? Свирель? Мальчик искусно перебирал пальцами по небольшой трубочке, извлекая из нее звук. Его ноги были обуты в лапти и перевязаны до колена онучами. Белая рубаха навыпуск с красной вышивкой была подвязана красным широким поясом. Мальчик играл на инструменте, и казалось, его мало заботило происходящее вокруг.
Посередине поляны на матрасе из трав, сверху покрытого шкурами с мягким ворсом, лежала Анжелика. Часть поляны справа засветилась: там шаман что-то варил в своем котле, пробовал на вкус и недовольно морщился. Его темный плащ, украшенный длинной бахромой и подвесками, при каждом движении издавал еле слышный звук. Не понятно откуда извлекая ингредиенты, он добавлял их в котел. Быстрые четкие движения рук, мелькающих в широких рукавах, – и разноцветные порошки, жидкости из склянок всевозможных размеров и форм попадали в котел, вызывая разную реакцию. В нем что-то непрерывно шипело, клокотало, поднималась пена и снова все успокаивалось. Когда вкус удовлетворил шамана, он одобряюще кивнул, налил эту булькающую жидкость в чашу, напоминавшую половинку кокоса, и принес Анжелике.
С другого края поляны появилась девушка. На ней было платье цвета чайной розы. Длинные распущенные светлые волосы обрамляли лицо. Вся она казалась полупрозрачной. Не касаясь ногами земли, она приблизилась к центру. В ее руках вдруг появилась темная упругая масса, которую она положила на спину Анжелике. Девушка улыбнулась и исчезла.
Над поляной царило оживление, вокруг летали птицы, непохожие на птиц, они были большие, с умными глазами. Феи, некоторые с маленькими крыльями, другие вовсе без крыльев, порхали вокруг дочери. На темной поляне их суета походила на танец мерцающих светлячков. Феи по очереди приближались к Анжелике, что-то шепча ей на ухо.
В то же время я видела, как несколько священников, склонив головы, читали молитву о ее здоровье. Я узнала залы Ватикана. Разные века, страны и города – все сливалось в огромном хороводе помощи. Погрузившись в целый мир образов, запахов, звуков и чувств, я не заметила, как закончилась музыка.
Что это было? Гипноз? Внушение? Возможно, мой мозг так отреагировал на музыку и нарисовал все эти образы? Но это было так ярко, так правдоподобно. Я словно очутилась в нескольких местах одновременно: там, на поляне, освещенной огромной луной, в Ватикане, вместе со склонившимися в молитве священниками, и здесь, в комнате Анжелики. Я чувствовала холодный пол босыми ногами. Слышала, что дочь не спит, иногда кашляет и тоже слушает музыку.
Я открыла глаза. Анжелика смотрела на меня, в ее глазах светилось любопытство, а на губах играла легкая улыбка.
– Тебе понравилась музыка? – спросила я.
Она в ответ кивнула.
– Давай спать.
Я поцеловала дочь и пошла в свою комнату, но уснуть не могла. Мысли крутились в голове. То, что я увидела сейчас в комнате дочери, казалось очень ярким. Галина написала, что Высшие силы откликнулись на призыв о помощи в исцелении, а значит, все пройдет благополучно. Очень хотелось в это верить. Я столько лет надеялась, что хоть что-то поможет. Столько лет…
Глава 2. Великое событие
2 июля 1999 года, ровно в 8 утра, когда одна смена акушеров хотела побыстрее закончить работу, а вторая не хотела ее начинать, Анжелика появилась на свет. Врач торопился домой, я видела его уставший и потухший взгляд, он наскоро, автоматическими движениями выполнял свою работу.
Я посмотрела на сверток, который мне принесли, и четко осознала, что я уже никогда не буду одинокой. Для меня, девушки из маленького сибирского города, это событие было самым великим во всей моей жизни.
– Привет, моя хорошая. Я тебя очень ждала. – Из глаз брызнули слезы.
Роды длились всю ночь. Со мной не было никого. Грубость усталых медсестер, безразличие врачей, дикая боль – все это пролилось слезами на холодную больничную кушетку, когда напряжение спало.
Я полюбила ее сразу, и как будто совсем не замечала неровный лоб, высунутый язык, закатывающиеся глазки. Откуда мне было знать в двадцать один год, как это должно быть.
Нас выписали на восьмой день. Лето в тот год было очень жарким: асфальт плавился, везде стояла страшная духота. В палате вместе с нами лежали еще пять женщин с детьми. Дети по очереди начинали плакать, выспаться было невозможно. Я спала на одном боку, каждый поворот на другую сторону причинял боль. Врачи постоянно куда-то уносили дочь, молча, ничего не поясняя. При выписке мне рекомендовали как можно скорее обратиться к генетику и невропатологу. Забрать нас из роддома приехали мой муж с родителями. На их лицах не было радости. Они меня не любили. Я это знала всегда, но в тот момент мне не хотелось об этом думать. Я хотела поесть, нормально принять душ и лечь спать.
Анжелика много спала и доставляла мало хлопот. Я смотрела на ее безмятежное лицо, и мне казалось, будто я уже справилась с чем-то значительным.
Через несколько дней после выписки раздался звонок в дверь – это педиатр, которая жила по соседству, пришла провести обязательный обход. Женщина, которой до пенсии оставалось совсем немного, за свою жизнь повидавшая всякого, привычным движением послушала дочь, проверила пуповину, а затем, делая какие-то записи в своем журнале, не глядя на меня, спросила:
– Что вам сказали при выписке? Она будет ходить?
Несколько секунд я была в замешательстве. Кто «она»? Про кого она говорит? Почему врачи мне что-то должны были сообщить? Что она вообще такое говорит?
– Да, конечно будет! – уверенно ответила я, подумав, что у тетки, наверное, день не задался.
– Вам поставили ДЦП? – продолжала она, не переставая делать пометки в журнале.
– Нет, – я сглотнула ком, внезапно образовавшийся в горле.
После ухода педиатра стало вдруг совсем страшно. Я взяла на руки крошечную дочь, прижала ее к себе и заплакала.
– Мы с тобой со всем справимся, – говорила я то ли ей, то ли себе.
Глава 3. Испытание для всех
Валентина Андреевна Тушкина работала в детской поликлинике аллергологом уже больше двадцати лет. Этот факт и длинные очереди к ее кабинету позволяли Валентине Андреевне считать себя очень значимой персоной. Я сидела с Анжелой на коленях, ожидая, что она изречет. Валентина Андреевна неторопливо листала карточку Анжелики, как будто пытаясь найти в ней ответы. За два месяца жизни карта моей дочери напоминала исписанную студентом-отличником тетрадь с целым циклом лекций. «Пожалуй, у меня за все мои двадцать один год не было столько записей в карточке», – устало подумала я.
– Ну что ж, супрастин не помог? Лучше не стало?
– Нет, – подтвердила я.
– Хорошо, что вы едите? – Валентина Андреевна строго на меня взглянула.
– Почти ничего, – ответила я, и это было правдой.
За два месяца борьбы с атопическим дерматитом мне запретили есть почти все овощи и фрукты. Я не пила молоко и не ела соленое. Единственное, что оставалась мне доступным, – это макароны с мясом. Но это нисколько не помогало. Маленькая спина Анжелики напоминала иссохшую и потрескавшуюся землю под раскаленным солнцем. Смотреть на это было очень больно. Даже нанося мазь, я почти не дотрагивалась до спины дочери. Я четко следовала назначениям Валентины Андреевны, однако ситуация не менялась уже полтора месяца.
– Продолжаем пить эти таблетки, – закрывая карточку, сказала врач. – Позовите следующего.
Когда я вышла из поликлиники, снова захотелось плакать. «Наверное, это гормоны, мой организм все еще не пришел в себя после родов, – подумала я. – И надо бы напомнить мужу о том, что нужна коляска». Анжелика весила около трех килограммов, однако все время носить ее на руках было достаточно тяжело. Своих денег у меня больше не было. С тех пор, как я вышла замуж, мне перестали платить пенсию за папу, и бабушка, которая во время обучения отправляла мне проценты с накоплений папы, тоже перестала переводить деньги, думая, что расходы за меня должен нести муж.
После первого посещения участкового педиатра мы уже побывали у генетика, невропатолога, аллерголога… И каждый врач старательно вписывал свой диагноз в карточку. Значение многих диагнозов я не понимала, спросить было не у кого, и я старалась не думать о них. Особенно о генетических. Что толку знать диагноз, если его нельзя изменить и повлиять на него? Верить в то, что есть что-то, не подвластное мне, я отказывалась. Нет, ДЦП не подтвердилось, но это не облегчало мою жизнь.
Во взглядах родителей мужа, его друзей, окружающих, читались пренебрежение, а иногда страх и недоумение. Соседи по очереди в поликлинике отводили глаза. А некоторые дети бессовестно пялились. Да, моя дочь отличалась от других детей – это был факт. Лоб был как будто стесан неловким скульптором на одну сторону. Правая сторона его значительно выступала. Языку будто было мало места во рту и он все время был высунут, левый глаз немного косил, и все же для меня она была самым красивым ребенком.
Родных в городе у меня не было. В семнадцать лет я приехала учиться в Новосибирск из крошечного сибирского города, который мечтала покинуть, сколько себя помню. Мне казалось, это так потрясающе – город, где много возможностей! Однако эти возможности были далеки от меня. Мужа я встретила на втором курсе института. В то время я не знала, как мне следует жить и что делать. Когда я училась в одиннадцатом классе, мои родители развелись. Развода попросила мама – она ушла к другому мужчине. Их двадцатилетняя семейная жизнь разрушилась очень быстро и очень болезненно для всей семьи, включая мою старшую сестру, которая к тому времени переехала к мужу. Так же, как и наша мама, она в восемнадцать лет уже родила дочь. Я никак не могла принять того, что мама оставила меня с папой, пробормотав что-то невнятное перед уходом. Обида на нее за этот поступок была настолько огромной, что я с мамой практически не общалась.
Оставаться после окончания школы с пьющим папой было по меньшей мере неразумно. И я активно узнавала, куда мне можно уехать и куда поступить. Училась я всегда хорошо и шансы поступить были неплохие. А тут и представилась счастливая возможность.
Мой одноклассник Петя был классическим хулиганом. Его воспитывала одна мама. Ирину Петровну в городе очень уважали. Ее знакомствам и связям мог позавидовать любой, однако, когда речь заходила о сыне, ей не раз приходилось краснеть. Петя пил, пробовал наркотики, вытаскивал и продавал из дома хрусталь и драгоценности. Ирина Петровна приняла единственно правильное решение – отправила сына учиться в другой город, оторвав его от связей и привычного окружения, которое на него очень плохо влияло. Одного его Ирина Петровна отправлять опасалась, поэтому предложила помощь в поступлении нескольким отличникам, среди которых оказалась и я. Легко сдав вступительные экзамены, собрав четыре сумки, которые с трудом можно было оторвать от земли, я взяла билеты в одну сторону и летом 1995 года вышла из поезда в Новосибирске. Меня поселили в общежитие нашего института. Так я стала студенткой экономического, престижного в то время, факультета.
Вместе со мной и Петькой приехали еще двое ребят. Катя, ученица из параллельного класса, стала моей соседкой, а Сашу поселили с Петькой в другое общежитие, которое относилось к их факультету. В конце октября Петя появился на пороге нашей комнаты. На губах у него светилась улыбка, в руках он держал черный пакет.
– Я поехал домой, – радостно сообщил он нам.
– Как домой? – удивилась я. – У нас же микросессия!
В нашем институте в то время внедряли новый формат и сессии раздробили пополам, назвав их микросессиями.
– Все, моя учеба закончилась. – Петя переминался с ноги на ногу и продолжал улыбаться. – Я взял билеты домой.
Пете быстро все надоело, грызть гранит науки не входило в его планы, поэтому он решил сбежать, зная, что и в этот раз мама решит проблему. Так планам Ирины Петровны не суждено было сбыться. Из нас четверых только ее сын вернулся домой. Петя закончил институт, но уже под присмотром мамы, бросил наркотики и даже женился на нашей близкой подруге.
Мои отношения с папой так и не наладились. Начав пить после развода, он уже не мог остановиться. А после моего отъезда из дома он запил сильнее и внезапно умер.
Потерять опору в восемнадцать лет тяжело. Тяжело осознавать, что с этого момента вся твоя жизнь будет зависеть только от тебя. И самое страшное, что я ощутила всем своим существом: у меня больше не было дома. Не осталось места, где меня ждут при любых сложностях, куда можно вернуться, если что-то пойдет не так, что бы со мной ни случилось. Бабушка с родным братом отца разделили расходы на мое проживание в Новосибирске. Через какое-то время я оформила пенсию по потере кормильца и начала учиться жить на эти крохи.
Вот в этом-то непростом состоянии меня и познакомили с будущим мужем. Кирилл был старше меня на пять лет, ездил на красивой серебристой «Волге» двойке, одевался в рубашки и отглаженные (мамой, как потом выяснилось) брюки, и выглядел вполне довольным и успешным. Наш роман нельзя было назвать большой любовью, но постепенно я привыкла к его ухаживаниям. Мы ездили за город на шашлыки, купались в Обском водохранилище. Он покупал мне подарки, и мы много времени проводили с его друзьями. Он не представлял меня родителям, оставался ночевать в общежитии, если приезжал, и всех это устраивало. Во всяком случае, меня. Катя, моя соседка по комнате, относилась к визитам Кирилла с пониманием, поэтому не было никаких вопросов.
А вскоре я почувствовала тошноту. Увидев две полоски на тесте, я приняла решение быстро и практически поставила Кирилла перед фактом: рожать я не буду. Возражений не было, а поэтому все было закончено быстро и без сложностей.
Через несколько месяцев ситуация повторилась. Испугавшись повторного положительного теста, я решила, что раз уж мы все равно вместе, значит, это судьба. Мы подали заявление в ЗАГС, регистрация была назначена на 24 апреля, Кирилл перевез меня к себе домой. Утром я уезжала на автобусе в институт, в обед шла в нашу с Катей комнату, из которой я не выписывалась, проводила день там, а вечером ехала домой, или Кирилл заезжал за мной.
Общежитие целиком принадлежало экономическому факультету. Десятиэтажное здание было сдано совсем недавно, однако строили его так долго, что многое успело уже выйти из строя или отвалиться. Лифт никогда не работал, как и половина туалетов. Плитка в коридорах блоков и туалетах тут и там зияла прорехами. И все же, общежитие заменило мне дом.
На втором курсе из трехместного номера, где с нами жила соседка из другого института, нас с Катей переселили в двухместный. Мы выстроили свой быт, испробовав разные варианты, научились распределять деньги, обязанности и время.
В тот год у меня появился еще один друг, помимо Кати, – Максим. Он был соседом нашего старосты. Смешной кудрявый парень приехал из маленького городка Иркутской области. Мы быстро подружились, много времени проводили вместе, слушали музыку, иногда гуляли. Он рассказывал о своих отношениях с Кирой, которая часто приходила к ним и была родной сестрой старосты. Мне нравилась их пара: Кира – темноволосая девушка с хорошими манерами, тонкими чертами лица и очень красивой улыбкой, и влюбленный в нее хулиганистый Макс. Они вызывали у меня улыбку и какую-то непонятную мечтательность. Кира училась на первом курсе гуманитарного института на факультете журналистики, а я втайне мечтала стать либо писателем, либо журналистом. Однажды я даже спросила у нее, есть ли возможность перевода из нашего института в ее. Настолько отличалось наше скучное техническое обучение от того, что изучали они. Кира принесла мне билеты для поступления, и я собиралась поговорить с папой о переводе на следующий год.
Со смертью папы мне пришлось попрощаться с этой идеей, поскольку получение даже одного образования было всегда под большим вопросом. Вдруг бабушка с дядей Андреем передумают платить за мое проживание – тогда на пенсию мне и вовсе не протянуть.
А на третьем курсе в нашем блоке поселилась Таня. Она приехала с берегов Байкала и впоследствии стала моей подругой на долгие годы.
После трех лет в общежитии переезд к родителям будущего мужа стал для меня стрессом. Несмотря на внешнее благополучие сына, жили они более чем скромно. Квартира была обставлена старой, давно вышедшей из моды советской мебелью. Комната, где нам предстояло жить, была заставлена предметами, которые, казалось, сами не понимали, как оказались вместе: изрядно вышарканный диван и два кресла, сервант, забитый пыльной стеклянной посудой, – похожий мои родители давно заменили современной стенкой. В углу стоял то ли стол, то ли тумба, заваленная старыми пожелтевшими журналами. Вид эта обстановка имела удручающий. Единственной радостью была ванна. Три года я была лишена этой радости, поэтому вечерами я сбегала туда от родителей и лежала в теплой воде, размышляя о своем будущем. Рисовалось оно мне нерадостным.
И вот после очередной ванны я проснулась в луже теплой крови. Скорая увезла меня в больницу, где я провела семь дней. Только потом я узнала, что при беременности на таких маленьких сроках лежать в горячей ванне было опасно. Я потеряла ребенка.
Из больницы я вернулась другим человеком. Я винила себя во всем произошедшем. А спустя неделю после выписки Кирилл утром сказал, что отвезет меня в институт.
– Собери, пожалуйста, все свои вещи, – не глядя на меня, произнес он.
– Зачем? – спросила я.
– Мы расстаемся. Ты снова переезжаешь в общагу.
Я пыталась узнать, почему он так решил, но Кирилл в ответ только молчал.
– А что со свадьбой?
– Свадьбы не будет, – отрезал он.
Спустя несколько месяцев от сестры Кирилла я узнала, что родители тогда поставили ультиматум: либо он съезжает из квартиры, либо рвет со мной. Расставание далось мне тяжело, но еще тяжелее было чувство вины за ту принятую ванну. Почему-то в этот раз проститься с кем-то живым во мне было невозможно тяжело. Как будто уже тогда я понимала, что это перевернет мою жизнь.
Сейчас я понимаю, что решение Кирилла жениться для его родителей было слишком поспешным, а учитывая мое положение, им и вовсе казалось, что я только и думала, как захомутать такого перспективного мужчину. Не удивительно, что они относились ко мне с открытой неприязнью и пренебрежением.
Прошла весна. Окончился учебный год. Мои ежедневные слезы сменились апатией. А потом каникулы и новый учебный год потихоньку вернули мне способность улыбаться.
Отношения с соседкой испортились. То ли мое настроение, застрявшее в череде потерь, то ли нежелание делиться болью отдалило нас друг от друга. Я продолжала ходить в институт, гуляла, с кем-то встречалась, но это уже была другая жизнь. Да и отъезд Максима повлиял на мое настроение: ему пришлось переехать внезапно, он не сообщил куда и не оставил никаких следов. Казалось, я потеряла единственного друга в общежитии.
Жизнь пошла обычным чередом, осень вступала в свои права и уже приближалась к тому моменту, когда в воздухе запахнет первыми морозами. Начинался четвертый курс. Я уже совсем не думала о Кирилле и все чаще проводила время в размышлениях о будущем. Кто-то из ребят собирался вернуться домой после окончания института, кто-то, уже пристроенный родителями, уезжал на север, на довольно приличную должность. У меня вариантов не было. К тому времени институт уже не предоставлял распределение.
Мы с Катей собирались ложиться спать, когда на пороге появился Кирилл. Вместе с ним в комнату проник запах алкоголя. Увидев Кирилла, я вздрогнула. С тех пор, как он отвез меня обратно, Кирилл ни разу не выходил на связь, мы не встречались у друзей, и я ничего о нем не слышала. И вот он стоит напротив и смотрит на меня. Катя, быстро сообразив, что нам нужно остаться одним, исчезла.
– Зачем ты здесь? – Я пыталась понять, что сейчас со мной происходит. Нет, я не рада была его видеть. Слишком много всего мне пришлось пережить после его поступка. Слишком много было вопросов, оставленных без ответов.
– Я не могу без тебя жить. – Он вдруг упал на колени и заплакал. – Прости меня, я пробовал забыть, и у меня ничего не получается. Моей жизни без тебя нет.
Его слезы оставили меня равнодушной. Я не чувствовала ни радости, ни ликования от того, что он все понял, ни жалости. В тот момент, там, в маленькой комнате общежития экономического факультета, я как будто выбирала свой путь.
Я часто думаю, что тогда определило мое решение остаться с ним? Почему я не отправила его самого справляться со своим горем? Отдавала ли я себе отчет, что это не была любовь? Что я не простила его поступок и не смогу относиться к нему с прежним уважением и теплом, что его родители меня никогда не примут. Что заставляет нас делать выбор, который внутри отзывается болью? Слабость? Трусость? Или страх сделать неправильный шаг? Как будто где-то глубоко внутри твоя душа говорит: «Нет, иди дальше, не нужно», ты киваешь, соглашаясь с ней, и делаешь ровно наоборот.
Уже к пятому курсу я снова забеременела, но отказалась переезжать к родителям Кирилла. Его бабушка по маминой линии была единственной, кто относился ко мне с теплотой. Она не любила зятя – отца Кирилла – и понимала, что жить с ним под одной крышей не пожелает никому. Ради того, чтобы мы могли жить отдельно, она продала небольшую однокомнатную квартирку, которая была у нее в собственности, а деньги разделила между внуком и своим сыном. Сама она переехала к родителям Кирилла. Кирилл распорядился бабушкиными деньгами грамотно. На квартиру, даже однокомнатную, этих денег не хватало, поэтому он нашел маленький дом, расположенный недалеко от родителей. Дом требовал серьезного ремонта. Все формальности были улажены, сделка оформлена, и на пятом месяце моей беременности, он сделал мне предложение. Беременность развивалась хорошо, анализы были в норме, и откладывать свадьбу дальше было некуда.
Свадьба прошла в кругу его родственников. С моей стороны была только Танька, которую я пригласила в качестве свидетеля. Возлагая цветы к Вечному огню, я вдруг подумала, что возлагаю их к своей жизни. После свадьбы до родов оставалось всего три месяца. Ремонт в доме не был закончен, и Кирилл уговорил меня пожить у родителей. Всего несколько месяцев, пока я не рожу.
Когда дочери исполнилось две недели, мы переехали. В доме еще не было бани, не было горячей воды. Воду приходилось выносить ведрами, а мыться мы ходили к родителям, однако все это меня не пугало. Страшнее было бы оставаться с родителями мужа под одной крышей. Глупо было надеяться, что их отношение ко мне поменяется, особенно учитывая, что родила я нездорового ребенка. Их неприязнь я чувствовала почти физически, в каждом слове, обращенном ко мне, в каждом поступке. Однако они любили сына, и его решение им приходилось принимать. Я думаю, наш брак был испытанием для всех.