Елена Вайцеховская
Фигурное катание. Стальные девочки
Было ли это справедливо? Наверное, все-таки нет. По сути, Асада двумя своими тройными акселями в произвольной программе и еще одним – в короткой задала тренд женского одиночного катания на много лет вперед. Тогда, правда, казалось, что уже следующее поколение одиночниц придет на взрослый лед не только с тройными акселями, но и с четверными прыжками. Но на самом деле великая японская фигуристка просто слишком сильно опередила свое время – мир сумел перепрыгнуть эту планку лишь через десять лет.
А тогда тот же самый мир не слишком задавался вопросом, чего стоили Асаде ее программы.
«Два тройных акселя в одной программе были настолько сложной задачей, что приходилось жесточайшим образом держать вес, – вспоминала ассистентка Татьяны Тарасовой Жанна Фолле, постоянно работавшая с фигуристкой в Японии. – Перед Играми в Ванкувере Мао держала этот вес вплоть до грамма. Он составлял 46,6 кг, притом что летом Асада могла весить более пятидесяти килограммов. Она сама готовила себе еду – преимущественно из риса и водорослей, а когда чувствовала, что становится совсем тяжело, мы шли с ней в Японии в ресторан и заказывали мозги краба. Это странная, ни на что не похожая субстанция дает человеку огромное количество энергии. И прямо из ресторана мы шли на тренировку…»
Сейчас уже невозможно наверняка сказать, почему у самой выдающейся и самой фанатичной одиночницы той эпохи (придя во взрослое фигурное катание в 2005-м, Мао ушла из него весной 2017-го) не случилось олимпийской победы. Может быть, дело просто заключалось в том, что Мао, мечась между разными специалистами в поисках самого лучшего, незаметно для себя упускала время, вынужденная раз за разом привыкать к новым рукам. Как бы то ни было, те несколько баллов преимущества, которые Ким получила в Ванкувере за короткую программу и которые, по сути, сделали ее недосягаемой уже после первого выступления, подломили Асаду до такой степени, что заставлять себя соревноваться она уже не смогла. Спустя два месяца Мао завоевала свой второй титул чемпионки мира, опередив кореянку почти на семь баллов, но это даже близко не могло компенсировать упущенный в Ванкувере шанс.
Глава 4
Взгляд в прошлое. Станислав Жук
Человеческая жизнь часто складывается таким образом, что спустя годы даже самые разные и вроде бы не связанные друг с другом события могут закольцовываться самым непредсказуемым образом. Не случись столь яркого сотрудничества Юны Ким с Брайаном Орсером, вряд ли в 2018 году к канадскому специалисту попросилась бы и стала его первой российской ученицей Евгения Медведева. И вряд ли сам он сумел бы стать выдающимся тренером, воспитавшим, помимо Ким, двукратного олимпийского чемпиона Юдзуру Ханю, а заодно – и двукратного чемпиона мира и семикратного чемпиона Европы Хавьера Фернандеса, если бы не собственная не удавшаяся так, как хотелось, спортивная карьера. То, что великие тренеры получаются, как правило, из неудачников, – это вовсе не расхожий штамп. К этой категории относилась, например, Татьяна Тарасова, вынужденно завершившая карьеру в 19 лет. Елена Водорезова, благодаря которой мир получил первую российскую олимпийскую чемпионку Аделину Сотникову, тоже ушла из спорта досрочно, а ее тренер Станислав Жук оставил соревновательный лед, вовремя осознав, что звездой фигурного катания он не станет.
Когда в мировом женском катании стали доминировать исключительно подопечные Этери Тутберидзе, в адрес молодой женщины то и дело начали раздаваться восхищенные возгласы: мол, она совершила в фигурном катании настоящую революцию.
Эти высказывания были не вполне корректны. Совершенно аналогичную революцию за сорок с лишним лет до появления на взрослом льду Юлии Липницкой, первой звездочки с конвейера Тутберидзе, – совершил Жук.
* * *
С Жуком мы познакомились в 1991-м на последнем чемпионате СССР в Киеве. 56-летний тренер был там просто зрителем. Ему уже никто не отдавал своих учеников, как это было двадцатью годами ранее, он в одиночестве сидел на трибуне с карандашом и блокнотом в руках и, найдя в моем лице заинтересованного слушателя, по-тренерски перейдя на ты, стал с энтузиазмом комментировать по ходу соревнований чужую работу:
– Смотри, замечательно вращается парень. А теперь считай вращения. Их должно быть как минимум по пять на каждой ноге. Три, четыре… Пяти не было – четвертушку недотянул. Можно, конечно, засчитать, что элемент выполнен, а можно и придраться. Почему не сделать по восемь, чтобы уже ни у кого не возникало вопросов? А дорожка шагов? Здесь можно усложнить, здесь, здесь. Вот и получается, что проигрывают по собственной дури. Надеются только на то, что соперник упадет. Надо быть на голову выше. На голову!!! Если же после соревнований двое судей спорят, была у фигуриста ошибка или нет, – это вина только тренера.
Периодически меня подмывало возразить: мол, легко критиковать со стороны, когда не несешь ответственности за результат. Но в то же время я понимала, что Жук, как никто другой, имеет право так строго судить. Потому что как раз его собственные ученики всегда были на голову выше остальных.
Чего стоил фурор, который в 1977-м на чемпионате мира в Токио произвела в фигурном катании 13-летняя Лена Водорезова? Чемпионкой мира она, увы, так и не стала. Но первой из советских фигуристок сумела получить малую золотую медаль – выиграла произвольную программу, причем ее композиция была до такой степени нашпигована безупречными тройными прыжками, что зрители лишь разводили руками, не понимая, каким образом маленький ребенок блестяще выполняет то, на что не способен ни один взрослый спортсмен.
Четверной прыжок, вокруг авторства которого в фигурном катании в начале 90-х шли нескончаемые дебаты, а четырехкратный чемпион мира канадец Курт Браунинг был внесен в Книгу рекордов Гиннесса как первый исполнитель этого элемента, на самом деле первым за несколько лет до этого показал на соревнованиях ученик Жука – Александр Фадеев.
Однако в самом начале 90-х тренер остался безработным. К этому привел целый ряд примененных к нему дисциплинарных мер. Его постоянно обвиняли в слишком сильном пристрастии к алкоголю, а за два года до Олимпийских игр в Калгари в ЦК КПСС поступило письмо, подписанное двумя подопечными тренера, в котором они обвинили Станислава Алексеевича в аморальном поведении по отношению к спортсменкам. Никаких доказательств предоставлено не было, однако Жука в конечном счете все же отстранили от тренерской работы.
Однажды зимой я шла на интервью с Жуком в его московскую квартиру со смешанными чувствами. Опасалась, что не смогу удержаться от жалости, сочувствия, задену тренера неосторожным словом. Безработный же… Почему-то была абсолютно уверена, что по вечерам тренер выходит на балкон своей квартиры и смотрит на сияющий в сумерках каток ЦСКА, где прошла почти вся его жизнь. Пыталась представить, что чувствует, возвращаясь с прогулок в пустую квартиру. Или когда включает видеомагнитофон и прокручивает пленки с выступлениями и тренировками своих бывших учеников…
И растерялась, услышав надтреснутый смех.
– Да нет у меня никаких таких чувств. Я просто трезво размышляю и вижу, что никому я ничего не должен. И одиночество не давит, тем более что я к нему стремился всегда. Например, безумно люблю музыку, но дома никогда не включаю. Отдыхаю от людей подальше – на природе. Предел мечтаний – подводная охота: целый год, бывало, ждал, когда удастся вырваться на море на недельку. Это меня и восстанавливало во время работы в спорте. Да и сейчас безработным себя не считаю. Безумно увлечен составлением таблицы элементов фигурного катания. Если с умом ее использовать, то можно добиться просто невероятных результатов: сразу видно, как построить программу, чтобы по сложности и по оригинальности близко никто подойти не мог. А если бы у меня при этом была и практическая работа…
Тренер был искренне рад моему приходу. Суетился, не по-мужски изящно накрывая стол к чаю, выставлял из шкафчика какие-то искрящиеся хрустальными гранями вазочки с конфетами, вареньем, орехами. Наконец, окинул комнату оценивающим взглядом и произнес фразу, сразившую меня наповал:
– Вы как больше любите, Лена, – в кресле или на диване?
Двусмысленность вопроса в сочетании с напряженными от журналистской неопытности нервами сделала свое дело: я зашлась в истерическом хохоте. И на нервной почве не придумала ничего лучше, как пробормотать сквозь слезы:
– Станислав Алексеевич, ну как не стыдно… С вашей репутацией…
– Ну вот, начинается, – нарочито строго отозвался он. – Хотя я давно уже ничему не удивляюсь. Когда в Японии работал, сел как-то обедать с тренером японской сборной, а он вопросительно так на меня смотрит: что пить будете? Ничего, говорю, не буду – тренировка вечером. Уже потом он мне признался, что мой же бывший ученик, который работал в Японии до меня, предупредил: Жук, мол, без бутылки за стол не садится, а потом несколько дней на лед не выходит.
– И как вы относитесь к своей скандальной популярности?
– Знаете, еще в мою бытность спортсменом моего тренера Петра Петровича Орлова как-то совершенно незаслуженно облили грязью в газете. Помню, я возмутился: давайте, говорю, ответ напишем. А он мне сказал: «Запомни, Стасик, даже плохая реклама – это реклама». И я ему за это благодарен. Именно так я и живу. Я же всегда вижу, кто за чем стоит и чего хочет добиться. Врать не стану, бывает обидно. Я страшно переживал, например, когда буквально «сломали» Катю Гордееву и Сергея Гринькова, убеждая их уйти от меня в тот момент, когда они только-только начали выходить на нужный уровень. Вполне реально могли выиграть и следующую Олимпиаду, но увы. Хотя те, кто убеждал, били именно на это: Роднина ведь ушла от меня к Татьяне Тарасовой и все равно еще дважды становилась олимпийской чемпионкой.
– Но ведь это действительно так.
– Ира длительное время работала на том фундаменте, что был создан мной для нее за долгие годы. У Кати с Сергеем такого фундамента не было.
– Кстати, если мне не изменяет память, то все ваши неприятности начались как раз с уходом Родниной и Зайцева к Татьяне Тарасовой. Именно тогда Жук из великого тренера вдруг превратился в алкоголика.
– А это самый удобный, скажу вам, способ убрать конкурента.
– Но для слухов, видимо, был повод?
– Я считаю, что это личное дело каждого – как себя вести в частной жизни. Что касается меня, то я никогда не пил во время соревнований. Потому что абсолютно уверен: состояние тренера, стоящего у бортика, моментально передается спортсмену. Волнение, кстати, тоже. Поэтому я не только не пил, но непрерывно по несколько дней – мои-то всегда выступали в трех видах программы из четырех – глотал успокоительное и снотворное. Зато после такого количества таблеток было достаточно одной рюмки, чтобы свалиться с ног.
– Это правда, что вы как-то пытались прыгнуть двойной тулуп в кабинете тогдашнего председателя Спорткомитета Сергея Павлова?
– Не пытался, а прыгнул. У нас с министром дни рождения почти совпадают, вот ему и доложили, что я свой слишком бурно отметил. Вызвали меня на ковер в присутствии всех павловских заместителей. Меня, помню, даже смех разобрал, ну и…
«А вы так сможете?» – спрашиваю потом.
Правда, после этих слов на чемпионат мира я не поехал. И, несмотря на все это, воспоминания о Павлове у меня остались самые теплые. Это был один из немногих в нашей истории великих руководителей спорта.
– Не противно было столько лет оставаться в обстановке интриг, дрязг и сплетен?
– Ну, в Большом театре обстановка еще похлеще. А в шахматах по-другому? Я знаю одно: хорошо там, где нас нет. Другое дело, что многих такие вещи ломают. Мне же, наоборот, помогли. Я даже благодарен тем, кто лил на меня грязь: не давали застояться. Ответить-то я мог только одним – результатом. Я человек азартный, меня это заводило, но не считал никогда нужным отвечать гадостью на гадость.
– А хотелось?
– Конечно. Но, знаете ли, Бог не фраер…
* * *
За долгие годы своей журналистской работы я не раз приходила к мысли, что великие тренеры – это совершенно особенная порода людей. Первым мне сказал об этом отец, который более десяти лет проработал главным тренером в сборной СССР по плаванию. Уже на исходе его тренерской карьеры я получила редакционное задание сделать с отцом интервью и надолго запомнила его слова:
«Считается, что не боги горшки обжигают. Но чтобы подготовить олимпийского чемпиона, нужен бог. Не верю, что это способен сделать любой тренер. Таким тренером надо родиться…»
Примерно с тех времен я и стала задумываться: а что, собственно, выводит в чемпионы одного-единственного атлета или команду из дюжины равных соперников? Готовность? Уверенность в себе? Банальный фарт? И неизменно приходила к выводу: львиная доля успеха всегда принадлежит тренеру.
Тренеры-боги, которым, вне всякого сомнения, был Жук, вообще рождаются крайне редко. На первый взгляд – все они предельно жесткие, непоколебимые в собственной уверенности. Не боящиеся ни самых рискованных решений, ни ответственности за них. Отнимающие много крови и нервов как у противников, так и у самых близких людей. Но умеющие дать максимальный результат тогда, когда это больше всего нужно.
Добиваются они его как раз потому, что видят перед собой единственную цель – победить. Конфликтуют, режут по живому, где-то идут по трясине, где-то – по трупам (тоже случается), но дают результат. Всерьез и очень жестоко по отношению к себе и другим играют в игру, в которой на кону стоит такая вроде бы маленькая и по-бытовому никчемная медалька. Но они играют. Потому что сделали эту игру жизнью.
Однако у каждого великого тренера неизбежно наступает момент, когда результат заканчивается. И достойно пережить этот период способны далеко не все. Почти всегда за внешней бравадой стоит непереносимая, нечеловеческая боль.
Пока мы пили чай, Жук периодически прерывал разговор, демонстрируя мне какие-то трофеи, добытые во всевозможных уголках мира на подводной охоте, а у меня в голове вертелся все тот же вопрос, который не давал покоя с момента нашего знакомства. В конце концов я решилась его озвучить:
– Не знаю, что думаете на этот счет вы сами, но в моем сознании не укладывается: Станислав Жук, великий тренер и… безработный тренер. Кстати, как вы относитесь к формулировке: «Станислав Жук – великий тренер»?
– Во-первых, не я об этом должен говорить, – индифферентно пожал плечами Жук. – Если вас интересует, что я сам о себе думаю, то я просто знаю, что к чему. И вполне объективно понимаю, что я сделал в своем виде спорта больше, чем кто-либо другой: только в парном катании ввел более двадцати новых элементов, мои ученики завоевали – было время, посчитал – 67 золотых, 34 серебряных и 35 бронзовых медалей на чемпионатах мира, Европы и Олимпийских играх: Жук – Гаврилов, Жук – Горелик, Роднина – Уланов, Роднина – Зайцев, Гордеева – Гриньков, Черкасова – Шахрай, Пестова – Леонович, Першина – Акбаров, Четверухин, Фадеев, Водорезова, Кондрашова. Конечно, вы можете сказать, что последние медали Родниной и Зайцева не мои… Но дело-то в другом. Победы никогда не были для меня самоцелью. Я всегда абсолютно точно знал, что, если спортсмену удается сказать новое слово в фигурном катании, он непременно рано или поздно станет первым.
– И поражения ваших учеников никогда не становились для вас трагедией?
– Это спортивная борьба, а не трагедия, – привычно пожал плечами Жук. – Вот когда Лена Водорезова – девчонка, какой в женском одиночном катании еще сто лет не будет, – вдруг подцепила инфекционный полиартрит, это была трагедия. К тому же, когда она была молодая и невероятно прогрессировала, руководство мне говорило: к чему торопиться, она свое возьмет. И Лену откровенно «продавали» на соревнованиях.
– Вы имеете в виду судейские сговоры?
– Да. Они были всегда, хотя доказать это невозможно. Разговоры-то между судьями ведутся один на один, и говорится порой напрямую: мы вам отдадим танцы, а вы нам помогите в одиночном катании. Нельзя же, в конце концов, выигрывать все виды. И Лена так никогда и не стала первой, хотя в 77-м на чемпионате мира в 13 лет прыгала те элементы, которые иные мужчины-фигуристы не делали еще много лет.
– А надо ли это было прыгать в 13?
– А почему нет? Гибкость, координация гораздо лучше воспитываются именно в этом возрасте. К тому же я не просто бесконечно нагружал Водорезову, а строил тренировку так, чтобы организм мог восстанавливаться. Мне всегда претил лозунг, особенно популярный именно в спорте: «Победа любой ценой». Если у тренера достаточно знаний, то он никогда не пойдет этим путем…
Уже прощаясь, я рискнула задать Жуку еще один вопрос: «А если бы вдруг вам снова позвонили и снова попросили помочь. Взялись бы?»
– Сложный вопрос, – помедлив, ответил он. – Во-первых, браться за работу и фанатично пахать на старости лет, не получая за это соответствующей оплаты, просто несолидно. За два месяца работы в Японии я заработал и привез в дом больше, чем за всю свою спортивную жизнь. Мы ведь пока не привыкли к мысли, что за работу тренера надо платить. И большие деньги. Когда-нибудь к этому придем. Хотя мне уже сейчас постоянно звонят родители, просят поработать с их детьми на любых условиях. Но в данный момент у меня нет льда. Есть кое-какие планы, но о них пока рано…
* * *
Последний раз мы разговаривали с Жуком по телефону в самом конце октября 1998 года. Он позвонил сам, как звонил обычно, когда в его тренерской жизни начинали вырисовываться какие-то новые перспективы. «Ты знаешь, я опять в команде. Должен тебе сказать, что скоро удивим кое-кого. Есть одна девочка…»
Но первого ноября тренера не стало. В тот день он договорился с журналистом одной из московских газет поехать на ВВЦ – встретиться с читателями. Выглядел, по обыкновению, великолепно. По случаю «выхода в люди» надел даже костюм с галстуком. Уже потом, задним числом, очевидцы вспоминали, что, выйдя из дому, Жук вдруг зашагал очень медленно. Дошел до ближайшей станции метро, начал было спускаться вниз по ступенькам и вдруг стал оседать на пол…
Скорая помощь приехала лишь минут через 40. Приехала, чтобы констатировать скоропостижную смерть: по неизвестной причине у тренера остановилось сердце. Как потом признался один из медиков: «Если бы знали, к кому едем, поспешили бы…»
Вот так в спортивном мире стало одним великим тренером меньше.
Наверное, такова судьба многих профессионалов от Бога – оставаться непонятыми, непризнанными при жизни и очень неудобными для окружающих. Ученики Жука, с которыми мне приходилось встречаться уже после завершения ими спортивной карьеры, редко вспоминали тренера с благодарностью. Чаще повторяли иное: слишком жесток, слишком уверен в собственной правоте и непогрешимости, слишком неудобен для того, чтобы постоянно находиться с ним рядом, слишком… слишком… слишком…
Даже Катя Гордеева – совсем юная девочка, ставшая для Жука, по сути, его лебединой песней в большом спорте, как-то сказала о нем: «Мне иногда казалось, что он делает все, чтобы мы с Сергеем расстались. Сереже не нравилось то, как тренер ведет себя, а я еще не имела собственного мнения».
Советская система подготовки, несмотря на все ее недостатки, была для Жука идеальной – он мог по своему усмотрению отбирать лучших в любой точке страны, привозить их в Москву, в ЦСКА. Жук-тренер был своего рода гарантией качества, а значит – медалей. Рецепт был прост: работать так, чтобы быть на голову выше остальных в сложности, выносливости, скорости, стабильности. Чего это стоило – другой вопрос. Кто выдерживал – становился чемпионом. При этом никому не приходило в голову задуматься, чего же больше в системе Жука – золотых медалей или поломанных судеб. Медали интересовали мир больше. Все остальное было не в счет.
Очень часто со стороны и вправду казалось, что Жук-тренер был слишком жесток. Что спортсмены для него – лишь расходный материал. Он одним из первых в фигурном катании выдвинул и поставил на конвейер идею объединить в паре большого сильного фигуриста и миниатюрную партнершу. Такими были пары Черкасова – Шахрай, Пестова – Леонович, Першина – Акбаров. Правда, Черкасова, в которой Жук был склонен видеть новую Роднину, обманула надежды тренера – выросла за год больше чем на 15 сантиметров. Но до этого Жук успел шокировать публику, выставив на показательном прокате сразу две свои пары. Под музыку популярного шлягера партнеры то и дело менялись, что отнюдь не мешало им делать предельно сложные парные элементы. Потом то же самое было проделано с тремя парами.
Тогда новшество не оценили. Признавали, что задумка интересная, но, с другой стороны, индивидуальность в фигурном катании всегда ценилась выше, чем механическая отлаженность исполнения. Думал ли сам Жук, что пройдет время, и в его виде спорта на мировом уровне появится новая дисциплина – precision (или synchronized) skating – групповое катание, основанное на геометрически правильных линиях и элементах? Скорее всего, им просто двигало желание в очередной раз придумать что-то совершенно новое.
Сказанная тренером в 1992-м фраза: «Эх, если бы у меня была практическая работа!» – недвусмысленно давала понять, насколько страдает Жук без настоящего дела. Убеждая себя в том, что фанатично пахать на старости лет, не получая за это соответствующей оплаты, просто несолидно, он мгновенно согласился на это, когда его все-таки пригласили в сборную консультантом. Правда, в команде он продержался недолго. Говорили, что виной тому была все та же неисправимая слабость – алкоголь. Хотя, скорее всего, тренеру было просто скучно.
* * *
Одним из самых обиженных на Жука людей долгое время казался мне первый партнер Ирины Родниной Алексей Уланов. После Олимпийских игр 1972 года в Саппоро, уйдя – во многом по собственной инициативе – от Родниной к Людмиле Смирновой, Уланов фактически поставил крест на своей столь блистательно начинавшейся карьере. Его место рядом с олимпийской чемпионкой занял Александр Зайцев, вновь созданная пара вскоре перешла к Татьяне Тарасовой, а все более редкие воспоминания болельщиков об Уланове сводились к одному: да, катался когда-то…
С фигуристом я встречалась еще при жизни тренера – в 1993-м. Застарелая обида как на тренера, так и на прежнюю партнершу прорывалась в разговоре чересчур заметно даже спустя два десятка лет.
– То, что меня вынуждали делать на льду, очень часто казалось просто диким, – рассказывал Алексей, имевший помимо всего прочего еще и музыкальное образование. – Я категорически не приемлю, когда балетмейстер, составляя программу, берет из симфонии Моцарта три такта начала, четыре такта главной темы, восемь побочной и 25 – из финала. Это варварство. Но это сплошь и рядом практикуется в фигурном катании. Что касается Ирины, то я прекрасно понимал, что, несмотря на все наши успехи, она никогда не сможет стать моим идеалом фигуристки. У нее был один очень серьезный недостаток. Она не слышала музыку – только ритм. И когда мы сделали «Калинку», это было в каком-то смысле ее творческим пределом. К тому же Ира совершенно открыто говорила, что после Игр в Саппоро кататься не будет. Когда я узнал об этом, то еще раз предложил Смирновой выступать вместе. Тем более что после возвращения из Японии мы поженились. Но когда Жук осознал, что произошло, нас с Людмилой, с его подачи, стремились любыми способами убрать из сборной вообще. Доходило до того, что на чемпионате мира—72, куда мы с Людмилой приехали уже будучи мужем и женой, но катались еще в своих парах, нам пытались запретить жить в одном номере. И на следующий год мы смогли поехать на чемпионаты Европы и мира только благодаря тому, что у нас были персональные приглашения от организаторов. Кстати, помните легендарный случай, который возвели в ранг подвига, когда Роднина и Зайцев катались без музыки и стали чемпионами мира?
– Да, конечно.
– Это была величайшая авантюра Станислава Алексеевича. Который просто-напросто попросил своих друзей воткнуть отвертку в магнитофон, чтобы остановить музыку!
Эта фраза выдающегося фигуриста произвела на меня, помнится, шокирующее впечатление, и я не выдержала: «Ну, знаете! Такие обвинения требуют доказательств!»
– Я слишком хорошо знаю Жука, – ничуть не смутившись, продолжал Уланов. – Он – большой профессионал, но всегда подстраховывался со всех сторон. Вспомните, как все происходило: когда музыка оборвалась, главный судья скомандовал фигуристам остановиться, а Жук кричал: «Продолжайте!» Уже потом ИСУ вынесло решение, согласно которому за неподчинение главному судье спортсмены должны быть дисквалифицированы. А тогда Родниной и Зайцеву просто предложили перекатать программу, после того как закончат выступать все остальные. А это значило, что если бы они что-то сорвали, то имели бы право прокататься еще раз.
– Но они же ничего не сорвали.
– А кто знал, что не сорвут? Перед этим-то Зайцев на чемпионате СССР простоял 30 секунд на двух ногах, когда надо было исполнять дорожку. Ну а когда уже после чемпионата мира Роднина сказала, что накануне старта видела все, что произошло, во сне, то я окончательно убедился, что их победа была спланирована заранее…
Тогда я, естественно, не знала, что после выхода улановского интервью мне позвонит Жук и скажет: «А я ведь видел, как Алексей уронил Иру с поддержки на их последнем совместном чемпионате мира – вниз головой, просто убрав руки. Видел, но так и не смог сказать Ире об этом. Какими бы глазами она стала смотреть потом на близких людей?»
Не знала, но вновь не удержалась от сарказма в адрес Уланова:
– Точно так же, видимо, в свое время были спланированы и ваши победы с Родниной?
– Мы действительно были лучшими, – последовал ответ…
* * *
Собственно, в этой заключительной фразе была изложена суть всей работы Жука-тренера. Его спортсмены были лучшими всегда. Другое дело, что в кругу коллег далеко не все готовы были признать этот факт вслух. Гораздо более популярной была иная точка зрения: что Жук, имея неограниченный приток в свою группу свежего «материала», просто бросает людей через высоченный барьер, откуда они штабелями падают вниз, на землю. Кто выживет – тому повезло…
Считалось, что больше других выдающегося тренера должна не любить Татьяна Тарасова. Когда Роднина с Зайцевым ушли в 1974-м к ней в группу, тренеру еще не было и тридцати лет. Отношения Тарасовой с Жуком после этого испортились сразу и надолго. Маститый мэтр еще много лет не здоровался с «самозванкой».
Одиннадцатью годами позже в своей автобиографической книге «Четыре времени года» Тарасова написала о Жуке:
«Станислав Алексеевич – тренер, который, кажется, из любого может сделать чемпиона, человек, который, как никто, предан фигурному катанию. Человек, которого нельзя не уважать за то, что он вот такой, какой есть: то со зверским выражением лица, то с чрезмерной радостью и без всякой попытки выглядеть лучше перед камерой телевидения.
Не понимать и не отмечать, что Жук талантливейший тренер, может только человек, далекий от фигурного катания. Великолепно знающий технику катания, умеющий находить для себя материал – и только для себя. Предугадывающий на год, чему надо учить и, главное, как, какие мышцы накачивать, сколько часов провести в зале, с какими предметами. Сколько нужно пробегать, сколько нужно проплакать, сколько нужно выкатать, сколько нужно выстрадать. Прежде он тонко чувствовал время, когда необходимо тренироваться вместе с ним, а когда нужно выходить на лед без него… Энциклопедические познания Жука в фигурном катании нельзя не признавать любому тренеру, даже и тому, который не любит Станислава Алексеевича.
<…> Я наблюдала за ним, еще когда была спортсменкой. Он постоянно что-то изобретал в фигурном катании, постоянно экспериментировал, не жалея спортсмена, но в первую очередь самого себя. Рассказывали, что, когда распался его союз с первым и единственным тренером Петром Петровичем Орловым, Жук себя и Нину (свою партнершу и жену) тренировал сам. Тренировал много и жестоко. Я плохо помню, как он катался, но зато прекрасно помню его первых учеников – Татьяну Жук (Таня его родная сестра) и Александра Гаврилова, которые уже в те годы катались точно как часы. А глядя на них, можно было понять, что молодой Станислав Алексеевич – незаурядный тренер. Его питомцы не срывали элементы, каждый шаг у них был отточен, движения строго параллельны. Они делали элементы, которые никто в парном катании не делал, а то, что уже было известно, они исполняли с абсолютной чистотой.
<…> Жук создал новую пару Роднина – Зайцев. И весь тренерский состав сборной сидел и смотрел их тренировки. Это было феноменально. Чувство нереальности происходившего тогда не покидает меня и по сей день. Невозможно себе представить, чтобы за такой короткий срок можно было сохранить чемпионский почерк дуэта, в котором осталась только партнерша. Мало того, сделать катание пары еще лучше – мощнее и интереснее. Первая победа Родниной и Зайцева – настоящая победа – пришла к ним не на международном турнире, а именно на том выступлении в Запорожье, когда лучшие специалисты страны увидели, что можно сделать в фигурном катании. Я помню, как Ира и Саша впервые поднялись на пьедестал – это было на европейском первенстве в Дортмунде в 1973 году, на табло горели оценки в шесть баллов, и Жук хохотал.
Я помню, как на следующий год в Братиславе, на чемпионате мира, во время произвольной программы, отключилась музыка, и композицию Ира и Саша докатывали в абсолютной тишине. Потом, когда на видеозапись наложили музыку, выяснилось, что спортсмены двигались точно в мелодию. Такое самообладание под силу только ученикам Жука. Он как скульптор лепит не только великих спортсменов, но и великие характеры.
<…> Говорят, что Жук жестокий. Конечно, он суров, но только по отношению к работе. Я не раз видела, как его ученики, правильнее сказать, его дети, по рассказам, будто бы замученные и угнетенные им, обнимали Стаса, ползали по нему, когда мы летали вместе в самолетах (самолет, по-моему, становится самым популярным местом общения тренеров сборной) на чемпионаты и турниры. Они всегда относились к Жуку как к отцу с тяжелым характером, но единственному и родному…
Не испытывая к Жуку теплых чувств и практически не встречаясь с ним, вижу, что ему нелегко, что он страдает и мучается, и тренерский хлеб достается ему не только с потом, но и со слезой, хотя он никогда не жалуется. Впрочем, мы почти с ним не разговариваем. С ним трудно общаться: он обособленный человек, не хочет никого к себе подпускать».