Елена Викторовна Грабовецкая
Продам Крылья
Глава 1
Утром светило солнце, блестела роса на стеблях, цветы шептались с ветром и, кланяясь, дарили аромат, а птицы пересвистывались, задевая её крыльями, она летела, подхваченная потоком беспричинной радости.
Навстречу шли хмурые люди, оскорблённые её беззаботной улыбкой. Мужчины были чем-то удивлены, а дамы сверлили ее злым, острым взглядом и, подхватив мужей под руку, старались привлечь к себе их внимание какими-то пустопорожними спорами.
Она летела невысоко, но так чтобы не задеть серьезных, обременённых проблемами и убитых горем людей. Летать слишком высоко было невозможно – там было пространство для правительственных и частных самолётов, чуть пониже летали птицы помельче, с красивыми искусственными крыльями, инкрустированными бриллиантами. Ниже этого пространства была натянута огромная невидимая сеть, отделявшая небо от земли, тем не менее, она прекрасно чувствовалась – большие белые крылья жгло, будто током, высоко взлететь было невозможно.
Иногда на небо прорывались отчаянные глупцы, чьи крылья гораздо меньше, и как раз проходили сквозь дыры сети. Там, от чрезмерного старания их крылья быстро тускнели, чернели, лысели, без пуха и перьев становились мясом для важных, лысеющих папиков, которые часто летали в самолётах и на искусственных крыльях.
Днём ей едва удавалось расправить крылья, только на минуточку, пока никто не видит, она, растрёпанная, но счастливая, пролетит, и сядет на место, и сразу на душе хорошо и светло. А много летать нельзя, надо знать свое место, крылья прятать, голову чаще склонять, а иначе, увидев тягу к возвышенности, многие оскорбятся, начнут придираться, работу можно потерять, тогда на корм не хватит. А когда забывалась, больно били по крыльям и по душе.
Люди умеют и бить, и стрелять, и убивать, и незаметно ставить силки, чтобы крылья сами ломались. Все это они делают по собственному желанию, нет такого закона, чтобы крылья ломать, но делают это не потому, что их крылья раздражают, а исключительно из чувства патриотизма и национальной гордости за тех, кто от рождения летать не может. И каким- то непостижимым образом ломающие кому-то крылья всегда получали бонусы в виде премий и должностей от системы со справедливыми законами.
Вечером, возвращаясь с работы в автобусе, она устало сложила крылья и стояла тихонечко у передней двери, чтобы никому не мешать, задумчиво смотрела сквозь людей и представляла полет в синем просторе и мягких ватных облаках.
К стоящей напротив странной паре оставалось полметра, вдруг, автобус резко затормозил, по инерции к ней приблизилась звериная пасть, из которой разило серой. Она задохнулась и отшатнулась. Как хлесткая плеть, к ней долетели лживые слова нелюдя, который орал, что она ему стала на ногу. В недоумении, широко открыв глаза, она молча смотрела на истрепанное тело злого самца то ли пьяного, то ли наколотого наркотиками и такую же, как он, самку. Двери автобуса открылись, и зверь, понимая, что это его шанс дотронуться своими грязными лапами до белых крыльев, с силой пнул ногой ее из автобуса, она пыталась подняться, но сверху посыпались удары вместе с грязной бранью. От удовольствия он впал в раж, а на лице его самки отразилась ревность к его побоям и дикое желание убить ее. Она лежала, свернувшись калачиком, обняв голову, белые крылья были уже в крови. Когда они замахивались ногами, норовя попасть ей в живот, появился кто-то третий, сумевший их остановить, пригрозить и отогнать. Пара нелюдей убежала, высокий, мужественный красавец помог ей встать. Неужели она должна была благодарить и плакать на груди спасителя, как в индийских фильмах? Ей претили пошлые мелодрамы, жёг безжалостный стыд за то, что допустила такую ситуацию, не было сил и не хотелось ничего объяснять, казалось, что все равно никто не поверит в абсурдность этой ситуации.
Она встала, отряхнула поломанные крылья, и тихо влача их, побрела домой, подумав, что вечером крылья только мешают. Дома, порыдав вдоволь, решила продать крылья,
увидев короткое объявление, выведенное большими красными буквами, как кровь, на выжженной земле: – Куплю крылья, – решила от них избавиться.
Позвонив по указанному номеру телефона, она робко спросила:
– Это вам нужны крылья? Да, большие, белые, чистые, можете не сомневаться. Сколько раз поломаны? Очень много, но всегда срастались и теперь опять, как новые, сильные и крепкие. Вам не верится? Почему вы думаете, что в нагрузку идёт ещё хвост в виде школьного возраста и съехавшая крыша?
Она задумалась. Выходило, что ее крылья – непрактичные, за них ничего не давали, еще и ставили условия, по которым в придачу к крыльям она должна отдать и душу.
На другом конце света пьяный, хитрый рифмоплет сетовал на то, что пропил свои прекрасные, такие шустрые и талантливые крылья. Его проспиртованная душа теперь не могла двух слов связать без алкоголя, поэтому он был согласен взять ее весьма непрактичные, громоздкие, белые крылья вместе с наивностью школьного возраста, граничащей с помешательством, обещая взамен лояльность толпы и лёгкость бытия.
Сделка должна была состояться воскресным утром, в городском саду. Перед выходом из дома она посмотрела на себя в зеркало и подумала, что, наконец, вместе с крыльями избавится от горестно-наивного и рассеянного выражения лица романтичной школьницы, прикрыла крылья плащом и решительно шагнула за дверь.
Над домом повисло странное облачко, оно напоминало маленького ребенка, печально опустившего кудрявую голову и вытирающего рукой слёзы. До угла её проводил дворовый рыжий кот с зелёными глазами, смотрящими прямо в душу, он все знал и умел передавать свои мысли:
– Подумай хорошо, не торопись, ты думаешь, меня только гладят? Есть такие, что и пинают, хотят хвост оторвать, мне приходится и когти выпускать, и быстро бегать, ничего, тренируюсь, за все спасибо. Я же в прошлом тоже был с крыльями, лебедь я, но в отставке, знаешь, как бывало, оторвешься от стаи, сидишь, мерзнешь, а вокруг уже лёд, как встрепенешься из последних сил и летишь своих догонять. Ты это, лучше, чем крылья продавать, своих бы искала. Где твоя стая?
– Эх, рыжий, в том-то и дело, что не долетаю до них, я же не птица.
В назначенное время она пришла в парк и села на скамью. Черная, большая ворона, с карими человечьими глазами, обернувшись старухой, села рядом и закаркала монологом. Ворону в ней выдавало раскатисто произносимое «р» и черта характера, заставившая ее проворонить белые крылья:
– Ах, какие у меня были красивые крылья – большие, белые. Они уносили меня от земной грязи в такие края, так высоко, что с высоты она мне казалась самоцветами. Ах, какая наивная я была, когда согласилась их отдать, меня закружили и, играя, обманули. Ты знаешь, как больно ломать крылья от корней, с кровью? От этой боли черствеет душа, помрачается разум. Теперь, без них я вижу только черную землю и жирных червей, меня не радуют цветы, солнце, аромат. Я стала черным вестником беды, предвещающим карканьем скорую смерть. Твой персональный ад начнётся тогда, когда ты потеряешь душу и крылья – черным и грустным станет весь белый край. Это крамола, преступление! Брось продажу, пока не стала такой, неси на крыльях добрые сказки, брось груз тревог, смотри на красоту. Нет возраста прекрасней, чем возраст наивности, нежности и чистоты, нет больше счастья, чем сохранить белые большие крылья и светлую душу.
Чуть, не плача, женщина ответила:
– Сейчас небо закрыто для больших крыльев, в них нет толку, все равно, высоко не взлететь.
Ворона хмыкнула:
– Меня не учили работать с возражениями, я тебе просто по личному опыту скажу, никак триста лет уже живу, времена меняются, и в тот момент, когда небо откроют, у тебя должны быть наготове крылья, не продавать их надо, а укреплять и растить. А если продашь, потом горько об этом пожалеешь. Старушка, снова превратившись в ворону, больно клюнула ее в спину, подтолкнув к побегу. Боль в спине заставила ещё раз обдумать слова вороны, о том, что крылья всегда выворачивают с корнем. Она задумчиво сидела, ждала, пока утихнет фантомная боль и уже тихо радовалась, что покупатель опаздывает.
Тихонько расправив, отдохнувшие крылья, она встала со скамьи и решительно направилась домой. Ветер ласково развевал её волосы и нашептывал нежные слова, солнце переливалось в каплях слепого дождя всеми цветами радуги-это маленькая тучка всплакнула от счастья, что снова увидит её в небесах, высокая синева манила к себе, а первые молодые, прозрачные листья светились изумрудными фонариками, источая на солнце тонкий аромат весеннего блаженства.
Вся её сила, заключённая в нежных, мягких крыльях была с ней и уже не тяготила.
Подходивший к ней бомжеватого вида пьяница громко сказал: "Мадам, вы прекрасны, разрешите поцеловать кончики ваших крыльев". Его маслянисто-черные глазки похотливо охватили всю ее фигуру, всклокоченные кудрявые волосы над морщинистым лбом от постоянных запоев превратились в подобие мочалки, большой красный нос шумно втягивал ее биополе, а полы залоснившегося на швах и карманах темного плаща неопределенного цвета, болтались наподобие крыльев, изрядно потрёпанных, грязных и безнадежно сломанных. Он хитро и двусмысленно произнес:
– Мадам, дайте бедному еврею.
– Я евреям не даю, – вырвалось у нее.
Она ускорила шаг, чуть поднялась и полетела с мыслями:
– Как хорошо, что мои крылья и душа остались у меня. Пусть и поплачу иногда, но что мои слезы по сравнению с разъедающей его душу пустотой и болью? Только роса, – подумала она и медленно, плавно проплыла в эфире мимо опешившего покупателя крыльев. – Пусть я летаю и невысоко, но зато с душой, а придет время – разовьются и окрепнут крылья, откроют небо. Она подняла голову и увидела слева на ветке большую ворону. Чёрное оперение её блестело каким-то мистическим блеском, глаза были круглыми, черными, блестящими, как агаты. Широко раскрыв клюв, она каркнула два раза. Слава Богу, что не три: два к удаче, а три – к смерти. Спасибо вам – маленькая тучка, рыжий кот и добрая ворона. Ну, есть же люди!
