Елизавета Дворецкая
Огнедева. Аскольдова невеста
– А, я знаю! – помедлив, откликнулась та же девочка, и ее смышленое личико просияло. – Огнедева – это то же, что Сауле. Ты – Сауле? Ты пришла, чтобы нас спасти?
– Что такое Сауле? – не поняла Дивляна.
– Да вон она… ты! – Девочка подняла руку и указала на встающее над рощей солнце, вовсе не удивленная тем, что оно находится на небе и на земле одновременно.
Дивляна улыбнулась:
– Да, это я. Но вы кто такие? Откуда вы родом?
– Мы из Межи, – вступил наконец в разговор один из подростков. – Кореничи мы.
– А мы – Синеличи! – подхватил другой голос.
– И где ваша Межа?
– Вон там. – Ей показали в другую сторону, где зеленел лес.
– Но почему вы здесь, а не в Меже? Кто вас привел сюда?
– Это… – Подросток хотел ответить, но голос его почему-то прервался, на глазах заблестели слезы… – Это она…
– Ее игрецы! – таким же дрожащим голосом подхватил кто-то.
– Нас… хотели… съе-е-е-есть… – прозвучал еще один надрывный от подступивших слез голос же окончательно перешел в плач.
И тут дружно зарыдали все – мальчики и девочки, совсем маленькие и постарше. Дивляна беспомощно огляделась, чувствуя себя незадачливым пастухом среди ревущего стада. И такой глубокий, застарелый ужас слышался в этом плаче, такая безнадежность, что ее мороз продрал по коже и захотелось бежать. Несмотря на яркое солнце, синее небо, живую зелень и тепло вокруг, ей стало жутко. Она действительно попала на Ту Сторону, где творятся какие-то страшные, непонятные, жестокие дела! Она и правда забрела в какую-то ужасную баснь, из тех, которыми пугают непослушных детей.
И тут у нее отлегло от сердца: на опушке, откуда она пришла, мелькнуло несколько знакомых фигур – сперва вышел братец Селяня с озадаченным лицом, потом Душила и Осташка. Обернувшись, тот торопливо махнул кому-то рукой, и появился Белотур, а за ним Велем. Все были растрепанные, явно еще не умытые, кое-как подпоясанные, Селяня даже босиком – видимо, проснулись, обнаружили исчезновение своей Огнедевы и кинулись во все стороны искать пропажу. И надо было видеть их лица, когда они обнаружили Дивляну – на чужом жальнике, в окружении незнакомой ревущей детворы!
А она, пробившись через толпу, бросилась к своим, схватила Велема за руку и затеребила, не давая ему раскрыть рта:
– Они лежали здесь, они лежали прямо на земле! Я думала, они все мертвые!
Заметив чужих мужчин, дети перестали реветь, сбились в тесную кучку и замолчали, настороженно их оглядывая из-под падающих на глаза светлых влажных волос. Теперь было видно, что они все или почти все близкие родичи – одинаковые узоры на рубашках, очень схожие лица, как и бывает в родах, где жизнь проживают бок о бок и даже думают одинаково.
– Они из Межи, – пояснила Дивляна. – И их кто-то хотел съесть…
Один из мальчишек вдруг сорвался с места и бросился бежать. Другие тоже встрепенулись. На опушке того леса, за которым, по словам детей, находилась Межа, появились люди – мужики с кое-как завязанными поверх сорочек поясами, женщины в поспешно намотанных убрусах, с заплаканными лицами. Сорвавшись с места, дети кинулись к ним, женщины бежали им навстречу, причитая на ходу, а мужчины настороженно и враждебно разглядывали чужаков. Многие сжимали топоры…
Белотур поднял руку, словно призывая к вниманию, и сделал шаг вперед. Несмотря на простую одежду, весь его облик был полон уверенной силы и дышал привычкой повелевать – он был безоружен, но местные попятились.
– Здоровы будьте, люди добрые! – окликнул он. – Чьего вы роду, чьего племени?
– Мы-то – Кореничи межевские. – Один из мужиков вышел вперед, еще сжимая топор в опущенной руке. Лет ему было на вид сорок с чем-то, а светлые волосы и голубые глаза позволяли предполагать в нем отца или деда кого-то из озябших детишек. Судя по беспокойным взглядам, которые он невольно бросал, в детской стайке и впрямь имелись его потомки. – Я – Милоум, Кручинович сын, Пытигневов внук. Со мной братья мои Кореничи, а еще Синеличи, себры наши и сваты. Земля эта наша, уж пятое колено наших родов ею владеет. А вы кто и что на нашем жальнике родовом делаете?
– Я – Белотур, Гудимов сын, Ратиборов внук, брат полянского князя Аскольда и князя Святослава Всеволодовича внук. Здесь дружина моя киевская и сваты мои ладожские. Вон – Велемысл Домагостевич, сын воеводы ладожского Домагостя Витонежича. Держим путь из Ладоги в полянскую землю, в Киев-город. Кому дань даете?
– Князю смолянскому Громолюду Удачевичу – уж пять лет как. А до того давали кривичскому князю Велебрану.
Белотур кивнул: он знал, как произошла эта перемена.
– Это она нас оживила! – раздался рядом знакомый тонкий голосок, приглушенный почтением к старшим, но, тем не менее, Милоум обернулся.
Держась за руку женщины средних лет, рядом стояла та восьмилетняя девочка с костяной птичкой на шее.
– Это она! – Девочка показала на Дивляну. – Батя, это Сауле. Она сама сказала. И она нас оживила.
Милоум вытаращил глаза. Он и раньше приметил Дивляну, стоявшую между Белотуром и Велемом, и, наверное, задумался бы, что это за красивая девушка в самой поре, но без обычной девичьей тканки на голове, если бы у него было на это время. Но… Сауле? Само солнце, почему-то сошедшее на землю?
– Это невеста брата моего, князя Аскольда. – Белотур положил руку ей на плечо. – И она – Дева Ильмера, Огнедева волховских и ильмерских словен. Благословение богов на ней. Она нашла ваших детей спящими на жальнике и разбудила их. Может, вы расскажете, что здесь происходит?
– Ты… Огнедева? – Женщина, держащая бойкую девочку за руку, сделала шаг вперед, подавшись ближе к Дивляне. – Ты – Дева Ильмера? Я знаю… Моя бабка из Взвада родом… Она рассказывала про Деву Ильмеру, ее звали Благочеста… но она была последней!
– Благочеста Гостивитовна моей бабки Доброчесты была родной сестрой, – ответила Дивляна. – После нее боги семь десятков лет не находили новой избранницы, но этим летом, когда я приехала в Перынь6, огонь на жертвеннике Лели-Солнцедевы вновь загорелся.
– Это правда, – подтвердил Велем, и Белотур кивнул.
Жители Межи в изумлении разглядывали девушку, и в ее красивом лице, в косе, сияющей червонным золотом, уже видели отражение божественного света. И хотя любому было трудно свыкнуться с мыслью, что перед ним стоит богиня, никто не сомневался: именно таким и должно быть земное воплощение Солнечной Девы.
– Это боги нам тебя послали! – среди наступившей тишины выдохнула женщина и всхлипнула. – Солнцедева! Спасение наше! Слава чурам! Слава Макоши-матушке! Услышали деды наши мольбы! Как уж мы ждали, как просили – когда солнце взойдет и к нам на порог…
– Ну, коли боги саму Сауле с небес свели нам на помощь, что же мы, как дивьи7 неученые, ее в дом не зовем? – усмехнулся другой мужик, постарше и поплотнее, с такой же, как и у Милоума, светлой бородой и веселыми голубыми глазами. – Что застыл, Миленя, стоишь, будто лунь болотный? Кланяйся, зови Огнедеву в дом!
– Пожалуй, Солнцедева! – Милоум, еще раз окинув взглядом лица родичей, неуверенно, хотя и без неохоты, поклонился сперва Дивляне, потом ее спутникам. – Пожалуйте, воеводы, будьте нашими гостями!
Межа действительно оказалась довольно обширное весью, и даже недавний мор, о котором рассказывал Мезга, не нанес заметного ущерба численности его населения. Избы были срубные, под дерновыми и соломенными крышами, но в жилье старого Кручины, где теперь обитал его сын и наследник Милоум, имелся очаг в земляном полу – в виде вытянутой ямы, обложенной камнями, вокруг которой стояли горшки, вылепленные руками местных женщин – серые, желтые, темно-бурые, простые и без узоров. Только один горшок был красивый, с ровными стенками и цветной росписью, как бы свидетельствуя, что жители Межи не чужды торговли. Оно и понятно – живут рядом с торговым путем. Еще при дедах была сложена печь, обычная для словенских жилищ, но и старинный очаг не решались засыпать: под его камнями обитали чуры, которым не понравится, если потомки перестанут их кормить и греть.
Первоначально в Меже жили всего два рода – кривича Корени и голядский род Синелиса, иначе Синели, как его стали называть соседи. За четыре-пять поколений семьи разрослись и так перемешались, что брать жен друг у друга Кореничи и Синеличи больше не могли – все в родстве. И хотя в семьях Синеличей еще сохранялись родовые голядские имена, говорили все на одном языке и жили одинаково. Дивляна не сразу начала различать, кто из снующих вокруг детей и взрослых из Кореничей, а кто – из Синеличей, пока не приметила на подолах родовые знаки, – тогда все стало ясно.
Старейшиной над всеми в последние лет двадцать или больше признавался глава Кореничей – Кручина. Когда он умер, его права и влияние унаследовал сын Милоум – но не меньшим весом обладала и его мать, вдова Кручиниха. Причиной тому был ее решительный нрав, хозяйственная опытность, а также немалые ведовские знания и умения. Неуживчивой старухи боялись и свои, и чужие, но никто лучше ее не лечил скотину и людей, не умел приносить жертвы, чтобы выпросить у богов дождей в нужное время или отвести тучи, когда дождя не надо, отвадить волков и медведей от пасущегося в лесу стада. Наиболее она славилась как зелейница8, знающая сотни съедобных, лечебных, волшебных трав. Кручинихе во всем помогали духи, невидимые слуги, которым она всегда, садясь есть, бросала по несколько ложек или кусков от каждого блюда под стол.
И вот недавно бабка Кручиниха умерла. Умерла внезапно и в одночасье – шла в одиночку с выгона и упала замертво. Ее нашли только к вечеру – бездыханную, с искаженным лицом, то ли испуганным, то ли разгневанным. Женщины подняли крик и плач, мужчины ходили, «будто лунем склеванные», как тут говорили, – то есть растерянные и ошарашенные. За тридцать последних лет все привыкли, что их жизнь и благополучие в надежных руках знающей бабки, а без нее все разом ощутили себя беззащитными и брошенными. Ходили слухи, что старуха умерла не просто так, а что догнала ее прилетевшая с ветром чужая, наведенная порча. Конечно, врагов она успела нажить немало, но до сих пор поблизости не находилось равных ей соперников в колдовском деле. Неужели таки нашелся? Винили «дикую голядь», жившую в лесах на восточной стороне, но что же тут докажешь? От этих мыслей было еще страшнее, и все до одного ждали неминучих бед.
Бабку похоронили по обряду – в глухом лесу на Мариной плеши устроили высокую краду, положили на нее тело в лучшей одежде, со снизками на шее – из синего, зеленого, голубого, желтого стекла, ─ с широкими бронзовыми браслетами на морщинистых руках, в высокой богатой кичке, украшенной десятком колец-заушниц с подвесками, как принято у местной голяди, с которой бабка была в родстве. Рядом разместили все, что могло понадобиться умершей: кремень и огниво, шилья, ножницы, швейные и вязальные иглы, пряслень, серп, дорогой покупной гребень из заморского душистого дерева. Когда крада прогорела, остатки костей и то из вещей, что попалось среди углей и золы, собрали в берестяной туес и зарыли на вершине кургана Кореничей, придавив большим камнем. Во рву вокруг кургана и на вершине разложили огонь – погреться бабкиной душеньке, оставили угощение…
Думали, проводили по чести, да не тут-то было. Когда бабка Кручиниха шла с выгона, ее знаменитая клюка находилась при ней – в навершии клюки была вырезана бородатая голова чура, и все знали, что именно в ней-то и живут бабкины духи-помощники. Перед смертью ведун должен их передать хоть кому-нибудь. Но никого при бабке не оказалось, и клюка ее валялась рядом с телом, выпав из мертвых пальцев, – так ее и нашли. Тело бабки подняли, но клюку оставили на месте – боялись к ней прикоснуться. Кто возьмет клюку, тот возьмет и духов, а с ними справляться – уметь надо.
В Меже имелось несколько мужиков или женщин посмелее, кто не отказался бы обрести силу вместе с духами-помощниками. Но кто бы ни брал в руки бабкину клюку, наутро та оказывалась на вершине кургана, возле камня, которым прикрыли яму с прахом Кручинихи. Это означало, что ее духи не хотят покидать прежнюю хозяйку.
– Видно, ищут нового хозяина достойного, – рассказывал Дивляне и обоим воеводам Милоум. – Наша кровь-то старая, знатная. Бабка была из хорошего голядского рода, из Милогодовичей, а они с самими князьями старыми голядскими в родстве. Княгиня Колпита, старшая Громолюдова жена, из них тоже сама.
– Так вы с Громолюдовой княгиней родня? – Белотур поднял брови.
– Хоть и в дальнем, а дедами счесться можем, – важно кивнул Милоум. – Видно, духи-то хотят княжьей крови себе хозяина. И верно – ведь есть такой человек…
– Да ты лучше про жальник сперва расскажи, – посоветовал тот веселый толстяк, Милоумов родич, названный Синелей в честь почитаемого предка.
– Да, про жальник, – вспомнил Милоум. – Как похоронили, а через три дня наутро смотрим – нет скотины! Вся разом исчезла, у всех! Как растаяла, как навьи унесли! Кинулись искать – а следы на жальник ведут. Пришли – вот она вся, родимая наша! Коровы, овцы, козы – у нас скотины людно, слава Велесу! – все здесь, стоят, травы не жуют, не мычат… будто зачаровал кто! Пригнали домой, стали бабы доить – молоко горькое, в рот взять нельзя! Так все и вылили. На другое утро – что за напасть! Опять нет скотины! Бегом на жальник – там она, и снова молоко горше полыни! Ну, тут уж мы смекнули – жертвы хочет наша Кручиниха. Выбрали телку, закололи. Три дня было тихо. А нынче просыпаемся – мальцов в избе нет. У меня нет, а ведь их пятеро, у Синели, вон, нет, а он шесть девчонок наплодил, ни у кого нет! Бабы в плач, а мы на жальник. А там вы…
Он замолчал, молчали и гости, потрясенные этим рассказом. Смысл происходящего был очевиден и жуток. Неудовлетворенная кровью телки, покойная бабка хотела теперь в жертву кого-то из детей. А может, ее игрецы, озлобившиеся и одичавшие без хозяина, который их кормил и давал им работу. Дивляна от своей бабки, Радогневы, хорошо знала, что духи-помощники, если не общаться с ними, не ухаживать и не кормить, дичают и звереют, как собаки, и чем дальше, тем больший вред могут принести. Волосы шевелись на голове от ужаса – духи хотят крови ребенка! И властно тянут возможные жертвы к себе – на курган.
Но не было больше в Меже мудрой бабки Кручинихи, которая могла посоветовать, как избыть напасть. Наоборот, она-то и превратилась в самого страшного, могущественного врага. На вершине кургана раскладывали на ночь огонь, стараясь усмирить и отпугнуть нечисть, – его-то и видела Белотурова дружина предыдущим вечером – но ничего иного никто предложить не мог. И огонь вовсе не помешал кровожадным духам приманить на жальник детей…
– Я не знаю! – Восьмилетняя дочка Милоума с взрослым недоумением развела руками. – Мы же спать легли на полатях, заснули, как всегда… А просыпаюсь – Сауле меня за руку держит и зовет: «Росуля, проснись!» Как туда попала – не знаю.
Ни сами дети не помнили, как ушли из домов на жальник, ни взрослые не заметили, не услышали и не увидели, как фигурки в исподних рубашках соскальзывали с полатей, отворяли двери, выходли под ночное небо… Но женщины, прижимая к себе детей и внуков, и сейчас еще причитали, понимая, чем грозит жуткое происшествие.
– И дожди зарядили, – удрученно добавил Милоум. – Снопы мокрые в овин свезли, пока совсем не сгнило, как там просохнет теперь… Сегодня вот только развиднелось, дай Стрибог ясного неба…
– Так ведь сама Солнцедева к вам пришла и тучи разогнала! – Мезга улыбнулся. – Примите ее хорошо, глядишь, и наладятся дела!
Женщины, толпившиеся у двери, смотрели на Дивляну с мольбой и надеждой, а она изо всех сил старалась скрыть растерянность. Она много чего знала насчет духов и того, как с ними обращаться, но совсем не имела подходящего опыта и сейчас лихорадочно думала, как теперь поступить, чем помочь? Была бы на ее месте Радогнева Любшанка – уж она бы живо приструнила распоясавшихся духов! Но бабка сама уже года три как переселилась в Ирий, и Дивляна могла надеяться лишь на то, что Огнедева, чье имя она носит, не оставит свое земное подобие и научит, как помочь беде.
Глава 2
– А где теперь эта клюка? – спросила Дивляна, и боясь, и желая увидеть своими глазами вместилище грозных неуправляемых духов.
– Вот пойдем, покажу. – Жена Милоума знаком позвала ее за собой.
Миновав несколько изб, она привела гостью к покосившемуся строению, имевшему заброшенный вид. Соломенная крыша давно не подправлялась, под стенами обильно росла трава, и не виднелось никаких признаков обитаемого жилья – только старый засохший венок под окошком, оставшийся, как видно, от последней Купалы.
– Жил тут Новила со своими. – Милоумова хозяйка неопределенно повела рукой. – Да в тот мор, спасите чуры, повымерли они – и Новила, и жена… сестра моя была… и детки… трое. Так и стоит изба. Хотел было Домилко жить, как женился, да отец ему сказал: нечего велсов дразнить, лучше новую поставить…
Дивляна прижала ладонь к мешочку, пришитому к исподнему поясу, – в нем хранился один из тех оберегов, которыми ее снабдили в далекую опасную дорогу мать и прочие родственницы. Значит, здесь, в вымершей избе, хранят клюку Кручинихи? Но как же – ведь сказали, что она сама возвращается на могилу прежней хозяйки…
Но спросить о чем-либо Дивляна не успела – женщина толкнула низкую дверь и вошла, позвав ее за собой. Придерживаясь за косяк, Дивляна опасливо спутилась по трем ступенькам и оказалась в темных сенях. Пахло затхлостью и заброшенностью, по углам валялся грязный, запыленный хлам – и не поймешь, что такое.
– Ну, как тут? – раздался впереди голос женщины.
Кто-то что-то ей ответил, но тихо и неразборчиво. «Уж не с духами ли она говорит?» – в испуге подумала Дивляна, но покачала головой: едва ли Милоумова хозяйка это умеет. Переступив порог истобки, она застыла у порога, после светлого дня ничего не видя. Двери она закрывать за собой не стала и в свете снаружи вскоре разглядела небольшую избу: стол и лавки, печка в углу. Возле одной из лавок стояли две женщины: Милоумиха и другая, постарше.
– Или сюда, Солнцедева. – Милоумиха обернулась и поманила ее. – Вот, посмотри.
Она кивнула в сторону печи. Подойдя ближе, Дивляна заметила, что между печью и стеной устроена лежанка. Запечье считается самым лучшим местом в избе – и тепло, и не дует, и к чурам поближе. На лежанке кто-то был… похоже, мужчина. Довольно молодой, насколько она могла рассмотреть в полутьме. Но при ее появлении он даже не обернулся, не пошевелился – видно, спал. На краю лавки Дивляна заметила большой моток толстых веревок и мимоходом удивилась: это еще зачем?
– Вот клюка! – Милоумиха показала на пол, и Дивляна, глянув вниз, в испуге отпрянула – она едва не споткнулась о наследство Кручинихи!
Клюка лежала перед запечьем, прямо у нее под ногами. Не слишком длинная – бабка, надо думать, роста под старость была невысокого, – кривая, из светло-желтого можжевелового ствола с комлем, она за много лет использования была отполирована жесткими бабкиными ладонями и блестела, будто смазанная маслом. В навершии виднелась грубо вырезанная бородатая голова – когда Кручиниха при ходьбе опиралась на клюку, чур смотрел вперед. На вид ничего особенного в ней не было, но Дивляна содрогнулась, всем существом ощутив мощный поток силы, исходящий от клюки. И силы тревожной, недружелюбной.
– Почему она здесь? – С трудом оторвав взгляд от клюки, Дивляна подняла глаза на Милоумиху. – И кто это здесь? – Она кивнула на неподвижного мужчину.
– Это из-за него. – Милоумиха тоже кивнула. – К нему бабкина клюка и пришла.
– Кто это? Он ваш? – полуутвердительно произнесла Дивляна. С одной стороны, из своих никто в выморочной избе жить не мог, но с другой, чужих сюда вообще не пустили бы.
– Не так чтобы наш… Но и не чужой. Родич он дальний. Синеличам и бабке. Это Ольгимонт, Минтаров сын, а мать его – княгиня Колпита, князя Громши старшая жена.
Дивляна опешила, едва веря ушам. Это – сын княгини смолян? Или князя Громши? Она еще плохо разбиралась в родственных связях местных кривичских правителей, но все же застать княжеского сына в запечье какого-то села никак не ожидала.
«Белотуру следует об этом знать!» – было первое, о чем она подумала. Но перед этим следовало все выяснить самой, и она приступила к подробным расспросам. Милоумиха сперва отвечала неохотно, опасаясь, что сами разговоры о таких вещах навлекут на род зло, но уверенный вид Дивляны скоро побудил ее к откровенности, и она пустилась в объяснения с все большей охотой, стремясь и надеясь переложить ответственность на кого-то другого. А кто подошел бы для этого лучше, чем Солнечная Дева?
Молодой князь Ольгимонт был сыном княгиня Колпиты от ее первого мужа, по имени Минтар. Тот происходил из коренной голядской знати, правившей в этих краях еще до того, как здесь появились первые насельники словенского языка. Сперва словены сами платили голяди дань за право жить на ее землях, но их становилось все больше, собственная словенская знать окрепла и понемногу начала подчинять себе и саму голядь. Оба племени жили довольно мирно, смешиваясь в одних и тех же поселениях, но князья кривичей и голяди, случалось, сражались между собой за право взимать дань с этих смешанных родов. Последний спор такого рода в верховьях Ловати произошел более двадцати лет назад. Смолянский князь Удача, родом с верхнего Днепра, победил князя Минтара, взял в плен его молодую жену с маленьким ребенком и отдал своему сыну, княжичу Громолюду. Вся голядь и кривичи с верховьев Ловати перешли под руку Удачи, а после его смерти – Громолюда. Ольгимонт Минтарович, не помнивший родного отца, вырос как сын Громолюда и считался его наследником – что приветствовали и кривичи, и смоляне, и голядь. А пока князь Громша был жив и крепок, сын возглавлял его дружину.
Сюда он приехал сразу после смерти бабки Кручинихи, но с этой смертью его приезд никак не был связан. Не все голядские роды признали власть Громолюда, и иные из них сопротивлялись до сих пор. Особенно выделялся род старого Тарвила – древний, знатный и многочисленный. Он принадлежал к так называемой «сторонней», иначе «дикой голяди». Жила-то «дикая голядь» не хуже прочих и невыделанных шкур не носила, строила избы с печами-каменками, разводила скот, пахала пашни и сеяла жито, ковала железо и отливала бронзу, но при том крепко держалась своего языка, обычаев и сторонилась чужаков. Иные из этих родов жили в городках, за крепкими частоколами на валах, которые их предко возвели несколько веков назад для защиты от словенских пришельцев. Не желая родниться со словенами, которые все плотнее окружали своими весями их угодья, женихи «дикой голяди» бывали вынуждены ездить за невестами своей крови очень далеко, но тех из своих, кто смешал кровь со словенской, презирали и ненавидели еще сильнее, чем самих словен.
В последние годы родичи Тарвила, собрав под свою руку еще несколько родов «дикой голяди», не раз устраивали набег за ближайший волок между Ловатью и озером Узмень. Объявив эту землю своими наследственными угодьями, они требовали с торговых гостей право за проезд, силой брали дань с местных жителей, а если кто сопротивлялся – жгли дома, захватывали скот и товары, истребляли и уводили в плен людей. Последний такой случай был только этим летом, и потому князь Громолюд приказал сыну собрать дружину и пресечь разбой.
Молодой князь Ольгимонт с дружиной из тридцати отроков приехал в Межу, чтобы предотвратить новый набег и грабеж, если появятся торговые гости с севера. И успел почти сразу после похорон Кручинихи. Кручиниха находилась с князем Минтаром в отдаленном родстве, и из уважения к кровной родне Ольгимонта пустили в село переночевать и угостили поминальными пирогами. И в первую же ночь горько пожалели об этом! Среди ночи Ольгимонт поднялся, схватил хозяйскую козу, которую на ночь загоняли в избу, свернул ей шею, прокусил горло, стал разбрызгивать кровь и внутренности из разорванного брюха по избе! Хозяева, разумеется, проснулись от шума и с воплями кинулись прочь. Соседи и родичи, сбежавшись со всех сторон в одном исподнем, запалили огни, вооружились кто чем, но и мужчины, взглянув на молодого князя, чуть не бросились бежать – так жуток он был, весь залитый кровью, с дико выпученными глазами и оскаленными зубами.
– Мяса! Крови! Мы голодны, голодны! – ревел он диким голосом, все время разным – то глухим и низким, то высоким и тонким, будто в него вселился разом десяток синцов да игрецов. – Покормите нас! Покормите! Это наша еда! Отдайте! А не то мы сами возьмем! Сами возьмем!
Наконец Невида угостил его длинной и тяжелой дубиной по голове и князь Ольгимонт рухнул без чувств. Его могли бы убить на месте, но не решились – как ни были все потрясены и напуганы, поначалу страх удержал, а потом хватило ума сообразить: молодым князем завладели духи и, если убить его, они бросят мертвое тело и найдут себе новую жертву. Поэтому гостя наскоро обмыли от крови, связали и оставили в заброшенной избе.
А утром обнаружили, что знаменитая бабкина клюка лежит возле него. Как она туда попала – никто не знал. Уж, наверное, ни у кого не хватило бы смелости ее сюда нести, а значит, сами беспризорные духи перенесли свое вместилище!
Рассвет Межа встретила в ужасе и растерянности. Хорошо, что буйному князю попалась под руку коза, – а ведь мог и человек оказаться. Хозяевам совершенно не хотелось оставлять у себя одержимого злыми духами, но страшно было подумать, что будет, когда обо всем узнают князь и княгиня, – их, Кореничей и Синеличей, обвинят в том, что они навели жуткую порчу на их наследника, извели, погубили! И будут почти правы – ведь от них, Кореничей, от покойной Кручинихи пришла к нему такая напасть. Известно, что снять порчу может только тот, кто ее навел, но если порча явилась от Кручинихи, а та мертва – как же теперь быть? Кто поможет?
Дружина самого Ольгимонта, обо всем узнав, впала в не меньший ужас. А он так и не вернулся в чувство – лежал, его била лихорадка, иногда он выкрикивал что-то бессвязное – и каждый раз другим голосом. На ночь его остались сторожить трое сильных мужчин из дружины – и снова в полночь он поднялся и набросился на своего ближайшего товарища, не узнавав того, и попытался перегрызть горло. Пришлось снова оглушить и связать князя.
Никто не знал, что делать. Везти его в таком состоянии домой было страшно. Посовещавшись, женщины придумали достать сон-травы из запасов Кручинихи, сделали отвар и напоили им князя, а также положили сон-траву ему в изголовье. Буйствовать он перестал, но и на третью ночь его связали. Днем его удалось накормить, напоить, умыть, он смог подняться и выйти во двор, ведомый под руки, но явно не понимал, где он и что с ним, будто спал с открытыми глазами. Его отроки поначалу боялись даже сообщить родителям, опасаясь обвинения, что не уберегли молодого князя, но теперь делать было нечего. Сушина, оставшийся старшим в дружине, решил сегодня послать гонца к княгине. Если кто и сумеет изгнать духов, то разве что мать Ольгимонта, наследница мудрости древних жриц и колдуний голядского племени.
Трое товарищей, стороживших его в эту ночь, уже ушли отдыхать – дружина Ольгимонта устроила стан поодаль от села. Днем с ним сидела одна из женщин, всегда готовая позвать на помощь.
– И мы так себе рассуждаем, – окончила длинный и пугающий рассказ Милоумиха, – видно, духи-то бабкины не всякого себе хозяина хотят. Никому из наших ее клюка в руки не давалась, сама уходила. А к князю молодому пришла! Стало быть, выбрали его духи.
– Так и есть. – Дивляна задумчиво кивнула. – И это у него теперь «волховской недуг»… Так всегда бывает, когда человек хочет волхвом стать и духами управлять учится. Или не хочет, а они сами его находят. Только обычно другой, старший волхв, помогает, чтобы все обошлось. А ему помогать некому, и, похоже, не хочет он, противится. Вот духи и мучают его.
Она подошла поближе и, с трудом одолевая жуть, наклонилась над лежащим. Князь Ольгимонт выглядел ровесником Велема – ему было чуть за двадцать. Довольно красивый мужчина, как отметила Дивляна, – продолговатое лицо с резко очерченными скулами и маленькой светлой бородкой, светлые волосы, слипшиеся от пота и перепутанные. Ей показалось, что в бороде и на прядях волос застыло что-то темное – наверное, кровь той злополучной козы, и Дивляна снова содрогнулась.
– Кроме сон-травы, что-то ему давали? – спросила она, стараясь скрыть дрожь и держаться увереннее.
Она видела, что от нее ждут совета и помощи, но никогда в жизни ей не приходилось давать советы кому-то старше себя. В Ладоге было много знающих женщин: ее бабка Радогнева Любшанка, знаменитая на всю округу зелейница и волхва, прямая наследница всей мудрости старшего рода, ее дочери вставить ─ Милорада, мать Дивляны, с сестрой Велерадой, а еще Солога, жена волхва Святобора, и Олова, сестра Милорадиного отца, варяжская ворожея, которая разговаривала с руническими косточками, ставами, как с живыми существами и каждый день получала от них мудрый совет. Бабка Вельямара, чудинка бабка Вихрея, да и другие еще… Дивляну и ее сестер, разумеется, обучали и травам, и всем видам гадания, но ей слишком редко приходилось самой применять свои знания – всегда рядом находился кто-то старше и мудрее, способный помочь, принять решение и посоветовать.
Теперь же никого из них рядом не было. Бабка Кручиниха, как оказалось, не ждала скорой смерти и не готовила себе преемницу. Только Росуля, младшая дочка Милоума, иногда ходила с ней собирать травы, но в свои восемь лет еще мало что знала. Остальные женщины умели сделать отвар от простуды или примочку для ран или порезов, но против духов были совершенно бессильны.
И все же Дивляна не спешила признаться в своей растерянности. Где-то в глубине души жило убеждение, что она знает, как помочь. Нужно только успокоиться, собраться, взять себя в руки и хорошо подумать. Ведь она не какой-нибудь в поле обсевок! Она – наследница Любошичей, рода, жившего над Волховом почти четыре века и давшего местным словенам немало князей и волхвов. Она получила по наследству знания многих поколений словен и варягов, знания, которые сделали ее пригодной для того, чтобы стать княгиней полян, а значит, старшей жрицей, матерью и покровительницей целого племени. Да, ей всего шестнадцать, она юна и неопытна. Но она – Огнедева. Боги избрали ее, а значит, посчитали сильной. Когда-то же ей надо начинать. Так почему не сейчас?
– Что же ему дать? – Милоумиха развела руками. – Сон-трава духов усмиряет, и то мы ее едва нашли, Росуля показала. Мы и не знаем, где у бабки что было, она ведь не давала никому в свои дела нос совать. Хотели было с ней на краду положить все ее припасы, что она с Купалы собирала да сушила, однако умные люди отсоветовали – если столько трав чародейных разом сжечь, это Мер-гору перевернуть можно!
