Елизавета Дворецкая
Сокровище Харальда
– Из-за вас войско оказалось разделено! – в ярости крикнул один из воевод, Радила Будинович. После несчастья, постигшего в прошлогоднем походе русское войско и его собственную семью, он не мог сдержаться и вскочил, не дождавшись позволения князя. – Из-за вас половина войска попала в плен! Из-за вас мой отец оказался в плену, из-за вас его ослепили и он остался рабом!
– Так что же ты тут расселся, как на свадьбе! – взвился Ульв. – Пойди и отомсти за него! Только трусы упрекают других, вместо того чтобы защищать свою честь! А если кто-то хочет оставаться сыном раба, то это не моя забота!
Радила бросился на него, как разъяренный тур, – такого оскорбления, да еще на глазах у князя и старшей дружины, он не мог снести. Боярин Иоанн Гремиславич и двое отроков удержали Радилу, Торд и Арнор быстро схватили Ульва за плечи, ибо тот уже вцепился в рукоять меча, готовясь защищаться. Гридница загудела: неудачный поход был памятен всем и у всех вызывал чувство жгучего стыда. Киевляне стыдились бы еще больше, если бы знали, что в прошлом году русские паруса показывались под стенами Царьграда в последний раз.
– Если бы не мы, то и сам конунг Вальдамар остался бы слепым рабом! – поддержал Ульва Вальгард, сын Стормунда. – Мы спасли твоего сына, конунг!
– После того как чуть не погубили его своими советами! – крикнула Елисава, хотя ей, девице, следовало бы помалкивать.
Княгиня Ингигерда покосилась на старшую дочь и отчасти осуждающе, отчасти лукаво покачала головой, так что длинные жемчужные привески на драгоценном венце тоже закачались и коснулись ее продолговатого, белого, почти не тронутого морщинами лица. После рождения девяти детей стан ее сильно раздался, зато лицо сияло почти молодой свежестью и красотой. Даже сейчас, глядя на нее, легко было понять, почему в борьбе за эту женщину соперничали несколько могучих владык. Кстати, этот венец греческой работы еще лет семь назад прислал ей в подарок Харальд. Доброту княгини он помнил гораздо лучше, чем собственную малолетнюю невесту.
Елисава перехватила взгляд матери и в гневе поджала губы. Если бы у нее, как у Ингигерды в ее возрасте, была своя дружина, она тоже послала бы ее на Царьград! И может быть, сама пошла бы в поход с ней! Прямо какая-то «Сага о Хервёр». Сага об Эллисив… Возможно, она встретила бы там Харальда, который защищал бы от нее стены Царьграда. Или, кажется, к тому времени он с царем уже поссорился и воевал заодно с братцем Володьшей?
– Не стоит вам ссориться из-за денег, дети мои, вы же родичи! – увещевал всех подряд, в основном князя и его настырного племянника, Ярославов духовник, отец Григорий Смирята. Выскочив на середину гридницы, он встал живой стеной между славянами и варягами и, разведя руки, говорил: – Господь соединил ваши судьбы, дабы вы могли благотворить друг другу, а не грызться, как псы из-за зловонной кости! Ведь Господь учил: не собирайте себе сокровищ на земле…
– Ты очень пожалеешь, конунг, если продашь нашу доблесть из-за своей скупости! – не слушая его, восклицал Тормунд, сын Хакона, которого здесь звали Туром Якуновичем. Рожденный от матери-киевлянки, он, как и многие киевские варяги второго и третьего поколения, свободно говорил по-славянски, но сейчас предпочитал, чтобы его поняли в первую очередь скандинавы. – Этим летом тебя ждет поход на чудь, поход на литву! С кем ты пойдешь? С теми греческими слепцами, каких выкупишь на сбереженное золото? А если не пойдешь, то останешься без земель и без дани на севере и западе. И где тогда будет твое золото?
– Не хотел бы я, княже, повторять злые слова и наветы, – вкрадчиво начал боярин Свиря Яршич, – но иные люди говорят, что твой братанич Брячислав Изяславич, полоцкий князь, зарится на твои земли. Нельзя в такое время, княже, пренебрегать верной дружиной.
– Да кто же это говорит, не ты ли? – набросился на него двадцатилетний князь Изяслав, второй сын Ярослава. Отец уже выделил ему в управление Туров с прилежащей областью, но сейчас Изяслав вместе с молодой женой Гертрудой, сестрой польского князя Казимира, приехал к родным в Киев. – Изменник тот, кто так говорит! Батюшка, надо с ним разобраться! Если правда, то речь об измене! – горячо воскликнул он, обернувшись к отцу. – А если брешет, то прикажи, чтоб не брехал!
– Довольно, довольно, Господь с вами! – Княгиня Ингигерда протянула вперед белую гладкую руку, украшенную драгоценными перстнями. – Передеретесь, храбрые мужи, и не понадобится ни греков, ни литвы! Лучше расскажи мне, Вальгард, скоро ли ты примешь крещение? Или собираешься всю жизнь прожить оглашенным?
– Может, я и приму крещение… в Миклагарде! – с намеком ответил княгине варяг. Он принадлежал еще к тому поколению скандинавов, в котором многие предпочитали пройти только первую половину крестильного обряда – оглашение, отложив собственно крещение до смертного часа, что давало им возможность при жизни пользоваться покровительством Христа, не порывая с древними богами предков. – Как Харальд, сын Сигурда!
Такие бурные обсуждения продолжались еще не день и не два, но потом внезапно Ульв успокоился и варяжская дружина перестала поглядывать в сторону пристаней. Теперь варяги напивались на пирах от радости, гордые одержанной победой: их плата была увеличена, хотя и не настолько, как им хотелось.
– Откуда отец взял деньги? – недоумевала Елисава, знавшая, как не любит прижимистый князь Ярослав отпирать свою казну.
– Нашел! – Княгиня Ингигерда отвечала небрежным движением светлых бровей. – У твоего отца гораздо больше денег, чем он соглашается признать.
– А когда придет царьградский обоз с паволоками, можно ему напомнить об этом? – улыбнувшись, спросила княжна Предслава.
– Попробуйте! – насмешливо предложила княгиня.
Но Елисава понимала, что просить теперь денег на новые наряды – совершенно безнадежное занятие. Князь Ярослав наряжал жену и дочерей ровно настолько, чтобы женщинам их ранга не стыдно было показываться на люди. Спасали собственные доходы княгини Ингигерды, в полном владении которой, по брачному договору, оставался торговый город Ладога. И все три княжьи дочери хорошо знали, какая статья будет первой и самой главной в их собственных брачных договорах!
Глава 3
В начале месяца березня по Киеву прошел слух, что к князю Ярославу едет посольство какого-то немецкого государя. Это был Фридрих, сын герцога Баварии Генриха Второго.
– И чего ему от нас надобно? – спрашивала любопытная Прямислава.
– Известно что, – рассуждал воевода Вукол Божилович, который и принес это известие в княжий терем. – В Баварии уж лет двадцать война, вот тамошние князья и пытаются оттягать ее себе. Подмоги будет просить. То на Баварию рот разевает, то на Каринтию, то на Лотарингию. А силенок-то не хватает, ну и ищет, где бы занять.
Названия этих земель дочери Ярослава знали, да и каково положение дел там, тоже примерно представляли. Около года назад старшая дружина с князем во главе весьма настойчиво обсуждала возможный брак овдовевшего короля Германии Генриха Третьего, по прозвищу Черный, с одной из княжьих дочерей. По порядку старшинства он, конечно, назначался Елисаве, и она весьма живо расспрашивала купцов, ездивших в Германию, что им известно о нем как о человеке. Но Генрих в конце концов предпочел посвататься к Агнессе де Пуатье, дочери герцога Аквитании Гильома Пятого. Поэтому оскорбленная в лучших чувствах Елисава теперь только насмешливо и презрительно поджимала губы: очень ей нужны эти немецкие герцоги!
– А свататься не будет? – улыбаясь, спросила не такая гордая Предслава и оправила свою гладкую русую косу.
– Если вместе воевать хочет, то и посватается, никуда не денется! – смеялся один из братьев, семнадцатилетний Святослав. Он уже три года ходил в походы (под руководством своего кормильца Заремысла Некрутича) и говорил с уверенностью бывалого воина. – Вот если ляхов задумал воевать, то зря старается: мы теперь с Казимиром родня!
– Ой, тебе бы все воевать! – простонала Прямислава. – Дурак ты, Святша!
– Молчи, малявка! – Святослав, разом растеряв свою взрослую важность, хотел было залепить ей подзатыльник, но Прямислава увернулась, села за большой ларь и завопила, точно ее убивают. Две старшие сестры зажали уши.
– Ну, не грустите, может, и свататься тоже будет! – утешил ее другой брат, четырнадцатилетний Всеволод, отцовский любимец. – Говорят же, что сам хозяин с послами едет.
– Вот, Севушка добрый! – обиженно протянула Прямислава, выбираясь из-за ларя и оправляя помятые ленты. – А что, герцог – это больше короля или меньше?
– Будешь, будешь королевой! – утешила ее боярыня Саломея. – Не терпится!
– А то! – подтвердила Предслава. – Простые девки в пятнадцать лет замужем, давно детей растят, а мы сидим тут, женихов перебираем, как горох в решете.
– Ждем, пока к нам архангел Гавриил прилетит! – хмыкнула Прямислава, но боярыня, сделав страшные глаза, приложила палец к губам и предостерегающе кивнула в угол, где за жемчужным пологом висела греческая икона Божьей Матери.
– Ничего, успеете! – успокоила их боярыня Любава Прозоровна. – Еще пять раз замужем побываешь, гляди, надоест! Вон, стрыйка ваша, Добруша Владимировна, чуть не до тридцати лет дожидалась, зато теперь княгиня!
– Я не доживу столько, помру! – обиженно тянула Прямислава.
– Доживешь авось. А князей на свете много, всем хватит.
– Таскать вам не перетаскать! – ухмыльнулся Святослав.
Елисава молчала. Ей кончался двадцать первый год, и по меркам простонародья она давно уже была «перестарком». Но короли и князья женятся не на девушках, а на державах, и чем более могуч новый союзник, тем прекраснее невеста, будь ей хоть сорок лет! Даже если польский король Казимир и решил, увидев сестру Ярослава Доброгневу Владимировну, что она могла бы быть и помоложе, отступать ему было некуда. И немногим моложе ее были другие их тетки, родные сестры Ярослава, Предслава и Прямислава, когда они после всех превратностей борьбы за киевский стол наконец отбыли к своим женихам в Чехию и Венгрию. А теперь, при Ярославе, Русь настолько могуча и влиятельна, что они, его дочери, будут желанными невестами для любого государя. И не важно, сколько им лет.
– Не спеши расставаться – ведь разъедетесь и не увидитесь больше! – Прозоровна погладила Прямиславу по гладко зачесанным волосам. – Вас ведь не в соседние села отвезут – за моря! Никогда больше родной земли не увидишь – ни березки, ни сосенки, ни гор киевских! Вон Стрида, ваша бывшая невестка. Ваш братец Мироша, упокой его Господь, был ее третьим мужем, да моложе ее лет на шесть: его отец тогда только на стол новгородский посадил, ему едва четырнадцать сравнялось, как Севушке нашему. А Стриде уж за двадцать было, детей имела! Мне матушка моя рассказывала, она на свадьбе была.
– Упаси Боже! – Елисава прижала руки к груди.
Как знать, не припасен ли у судьбы и для нее женишок четырнадцати лет от роду! Елисава представила себя рука об руку с каким-нибудь прыщавым юнцом, едва достающим ей до плеча макушкой, и содрогнулась. Она будет выглядеть дура дурой, даже если к свадьбе вельможный отец поднесет отпрыску какой-нибудь престол.
– Да такое и с простыми девками случается! – Саломея махнула рукой. – Я в селе у тестя видала. Когда страда на носу, а в семье работников не хватает, совсем мальчишек женят, таких, что едва порты надели[9]. Да еще девок подбирают постарше да поздоровее. Если с лица страшна, как лешачиха, – не беда, лишь бы граблями за цепом размашисто махала! Пока муж подрастет, она уж состарится. Тоже счастья не дождешься.
– А у Стриды от Мироши ведь не было детей? – спросила Предслава.
– Да где там! Они и прожили-то с полгода всего, а то и меньше. А как помер, прямо от его могилы ее с четвертым окрутили! И все в разных землях! Что же это за жизнь – хуже робы, что на торгу от одного хозяина другому продают! С рук на руки! И все на чужую сторону, в другой язык! То Англия, то Нормандия, то Дания, то Русь! Хочешь не хочешь – собирайся да поезжай!
– Все равно что четыре жизни прожить вместо одной! – мечтательно произнесла Предслава.
– А хорошо, что этот немец сам явится, – отозвалась Прямислава. – Посмотрим на него. Если он старый и злой, пусть себе едет восвояси.
– И там на хромой козе женится! – добавил Святша, и братья покатились со смеху.
Если речь заходила об ожидаемом посольстве, Елисава держалась с небрежным равнодушием и даже делала вид, будто вовсе не слушает. Но мысли об этом приходили к ней нередко, и она прислушивалась, когда женщины принимались гадать и судачить, хотя, конечно, ничего дельного они сказать не могли. А вдруг герцог Фридрих и впрямь едет свататься? А вдруг это ее судьба? Конечно, ему нужен союз не столько с девушкой, сколько с князем Ярославом, а о дочерях его он знает не больше, чем они знают о нем. Но поскольку она, Елисава, из трех старшая, то первый же достойный их ранга жених Богом и людьми предназначен ей.
Правда, сам князь Ярослав без особого воодушевления думал об этом родстве. Знатностью рода Фридрих был их вполне достоин, поскольку приходился внучатым племянником германскому императору Оттону Первому Великому. Ярослав рассказывал дочерям, что отец Фридриха, герцог Генрих, при жизни носил прозвище Строптивый, так как с самых юных лет и до смерти не раз устраивал заговоры, поднимал мятежи баварской знати и всеми средствами пытался завладеть престолом Германии, но неизменно терпел поражения, изгонялся и сиживал в заточении. Даже если Фридрих и не унаследовал беспокойный нрав отца, короли и императоры обязательно имеют и будут иметь подозрения на его счет. И киевскому князю от такого родства достанется больше беспокойства, нежели чести.
Но эти соображения, несмотря на то что Елисава и признавала их важность, не были для нее первостепенными. Сидя иной раз за рукоделием или лежа в постели, когда Предслава уже сладко спала под своим пуховым одеялом, она думала о Фридрихе, воображала его то стройным юношей, то зрелым вдовцом с сединой в бороде. Молод или стар, красив или уродлив, праведен или грешен, – он может оказаться ее судьбой, которую она не властна изменить. И эта судьба приближалась к ней с каждым днем. Конечно, мысли о вечной разлуке с семьей, с Киевом, со всем, что так привычно и дорого, навевали грусть, но при этом где-то в глубине души Елисавы жила и билась нетерпеливая жажда, чтобы все было именно так, чтобы за ней приехал ее будущий муж и уже через месяц или два ей больше не нужно было делить с сестрой девичью горницу. Скорее бы, матушка Макошь!
Она молилась в церкви об исполнении своих желаний, а затем привязывала ленточки на ветви липы, растущей в нескольких шагах от входа. На ветвях старого дерева трепетало множество лент, платочков, даже ниточек, выдернутых из подола: прося о женском счастье, женщины подносили их богине Ладе.
– Чего ты просишь у богов, Эллисив? – тайком спрашивал ее Эйнар, когда она, отойдя от липы, возвращалась домой не по улице, а по тропке на склоне горы, заросшей деревьями и кустами. На крутой тропинке Эйнар подавал ей руку, и она жалела в душе, что герцог Фридрих никак не может оказаться на него похожим.
– Любви, – тихо отвечала она, чтобы не услышал никто другой.
– А для меня в твоем сердце не найдется немного места? Хотя бы в сенях, я согласен! Я не избалован, знаешь ли! – шептал Эйнар словно бы шутя, но в глазах его и голосе было что-то такое, что не позволяло Елисаве смеяться над этими словами.
– Я возьму тебя с собой. Я скажу, что ты должен возглавить мою дружину.
– Ульв считает, что ему, как твоему родичу, приличнее получить это место.
– А я намекну герцогу, что с моим родичем он натерпится бед!
– Я за тебя хоть в огонь пойду, Эллисив! Не оставляй меня!
Елисава не знала, что думать. Ей и в самом деле было бы приятно взять с собой Эйнара, но… Люди не так уж глупы, и не стоит с самого начала давать мужу повод подозревать ее.
У самого конца тропинки Эйнар спрыгнул с крутого выступа, обернулся и протянул руки, готовясь ее принять. Елисава обняла его за шею, позволила снять себя с выступа, и Эйнар почему-то не сразу поставил ее на землю, как будто не мог выбрать место, достойное ее ног.
– Подожди мечтать! – шепнула она, почти касаясь губами его теплых светлых кудрей. – Может быть, он еще окажется женатым стариком с женатыми сыновьями!
– Вот об этом я и мечтать не смею! Это было бы лучше всего!
Раздумывая о Фридрихе, Елисава настолько привыкла к мысли о нем, что совсем позабыла о существовании всех прочих, – и напрасно. Однажды, спустившись в гридницу, княжна застала там необычное для середины буднего дня оживление – громкие разговоры на северном языке, смех, восклицания. Толпились незнакомые люди – сплошь норвежцы, как она угадала по их виду и произношению. Все явно были только что с дороги – едва сменившие одежды, пропахшие дымом походных костров, уставшие, но веселые и довольные благополучным окончанием долгого пути.
Перед князем и княгиней сидели трое, судя по всему, предводители. Князь Ярослав был сдержан и, как поняла Елисава, даже несколько озадачен; зато княгиня Ингигерда цвела улыбками и смотрела на гостей с самым искренним удовольствием и даже какой-то нежностью.
Елисава пригляделась. Самый старший – сильный мужчина лет сорока или около того, с рано поседевшей, совершенно белой головой и бородой, с резкими морщинами на обветренном лице – и впрямь показался ей смутно знакомым, но она знала, что не видела его очень давно. Он что-то рассказывал княгине, поводя руками, на которых блестели несколько золотых перстней и широкий, тяжелый серебряный браслет. Второй был помоложе, а третий – совсем еще молодой мужчина, однако хорошо одетый, со светлыми усами, заплетенными в две тоненькие косички и задорно закрученными вверх. У него на поясе поблескивали многочисленные серебряные бляшки с подвесками, на перевязи висел меч, как и у двоих его спутников, дорогой франкской работы, с позолоченным «набором» – так мастеровые и гриди называли рукоять с перекрестьем и отделку ножен. Короче, гости были знатны, богаты и близки к семье, судя по тому почету и радости, с которыми их встречали хозяева, в особенности княгиня Ингигерда.
– Эльсе! – Княгиня заметила дочь и взмахнула рукой, подзывая ее. – Иди сюда скорее! Ивар, посмотри, это наша старшая дочь! Ты бы, наверное, ее не узнал!
Елисава подошла поближе и поздоровалась, отвечая на приветствия и поклоны гостей.
– Да и ты, думается, не узнала меня, правда, Эллисив? – с улыбкой произнес старший из гостей. – Когда мы последний раз виделись, ты была еще совсем девочка, хотя уже тогда красавица. Помню, Кальв говорил мне, что лет через пять лучше тебя не будет ни одной девушки во всех Восточных Странах!
– Это Ивар, сын Хакона! – пояснила ей княгиня. – Он приезжал к нам десять лет назад с Кальвом, сыном Арне, чтобы забрать Магнуса. Гудлейв тоже с ними был. Вот он! – Ингигерда показала на спутника Ивара. – Это очень знатный человек. А с Альвом ты незнакома – он сам тогда еще был мальчиком. – Она кивнула на третьего гостя, молодого, и тот, широко улыбнувшись, поклонился Елисаве. При этом стало видно, что у него не хватает верхнего зуба справа, но даже это его не портило.
– Ивар Белый – очень знатный и прославленный человек, – продолжала Ингигерда. – Но и Альв, сын Торальва, успел прославиться, поскольку уже лет восемь сам ходит в походы вместе с Иваром. Правильно я говорю?
– Конечно, королева! – ответил Альв. – С такими известными и отважными спутниками всякий прославился бы. Где мы только не побывали! Во Франкии мы знаем каждый город.
– И что еще важнее, нас там тоже хорошо знают, – добавил Гудлейв, и все трое засмеялись с самым довольным и горделивым видом.
– А как поживает Магнус? – поинтересовалась Елисава, усаживаясь.
– О, он давно уже стал настоящим конунгом! – ответил Ивар. – И не уступит ни одному из властителей в Северных Странах, можешь мне поверить! Нам сейчас приходится много воевать, но, клянусь пастью Фенрира, мы никому не отдадим того, что нам причитается по праву! Магнус конунг прислал вам всем подарки, и особенно тебе, Эллисив. Он велел передать, что ваша дружба – самое драгоценное воспоминание его юности и что она давала ему сил вынести многое, когда, казалось, никаких сил уже не остается.
Елисава улыбнулась. При мысли о Магнусе на сердце у нее стало тепло. Это был единственный сын Олава Норвежского. Побочный ребенок, он родился от наложницы, женщины красивой и знатной, но не заключавшей брак с конунгом по установленному порядку, и поэтому недоброжелатели называли Альвхильд рабыней конунга, а самого Магнуса – сыном рабыни. Скорее, в этом были виноваты церковные люди, которые всякого ребенка, родившегося от незаконной – греховной – связи, приравнивали к детям рабынь и не признавали за ним никаких прав. Но люди по старинному обычаю считали, что сын конунга имеет право на его наследство уже в силу кровного родства, да и Олав относился к своему единственному ребенку как к полноправному наследнику. Магнус получил не родовое, никогда раньше не встречавшееся среди норвежских конунгов имя, но которое было дано ему в честь Карла Магнуса, великого императора франков и христианского государя, – в знак того, что недавно окрещенная Норвегия вступила в духовное родство с самыми могущественными и просвещенными монархами Европы.
Порой Олаву конунгу приходилось очень нелегко, и однажды, надеясь получить помощь и поддержку у князя Ярослава, он приехал на Русь и привез с собой сына Магнуса, тогда пятилетнего мальчика. Уезжая, он оставил малыша в Киеве. При обычных обстоятельствах князь Ярослав, конечно, не согласился бы принять ребенка на воспитание, ибо тем самым признал бы, что из двух правителей он младший, а это никак не соответствовало действительности. Но тогда без его поддержки Олаву пришлось бы совсем плохо. И Ярослав согласился оставить ребенка у себя из милосердия, чтобы уберечь его от превратностей суровой борьбы за власть. Олав конунг так и не сумел вернуться за сыном и никогда больше его не видел – норвежский властитель погиб всего через год. Власть в Норвегии захватил Свейн конунг, сын датского конунга Кнута Могучего, но народ был им недоволен, и еще через четыре года за Магнусом приехали знатные норвежцы – Кальв, сын Арне и Ивар Белый. Они забрали десятилетнего мальчика, чтобы тот смог занять престол своего отца, и Кальв объявил его своим приемным сыном.
Княгиня Ингигерда с тяжелым сердцем расставалась с юным конунгом: имея достаточно своих детей, она тем не менее хранила память об Олаве и, сильно привязавшись к его единственному сыну, опасалась, что тяготы борьбы окажутся не по силам ребенку. Но возражать было нельзя: если бы Магнус упустил время и позволил утвердиться на престоле кому-то другому, то на всю жизнь остался бы изгнанником, живущим из милости при чужом дворе. Из любви к нему княгиня была обязана дать ему возможность попытаться, тем более что мальчик обладал немалой поддержкой знатных людей на родине.
Как рассказали Ивар и Гудлейв, в прошлом году умер конунг Дании Хёрдакнут, сын Кнута Могучего, и по заключенному между ними договору Данию получил Магнус. Теперь под его властью оказались две державы. Но на датские земли претендовал другой Свейн – племянник Кнута, сын его сестры Астрид[10]. Принадлежа к королевскому роду по женской линии, он предпочел взять себе имя матери – Свейн, сын Астрид, а не отца – Свейн, сын Ульва. Так иногда делали люди, у которых материнский род был настолько знатнее отцовского, что последнего они почти стыдились. Кстати, и сам Харальд не любил, когда его называли сыном Сигурда. Его отец, Сигурд Свинья, был мелким конунгом, владевшим в Норвегии каким-то фюльком, и притязания Харальда на власть и почет основывались на том, что его мать, королева Аста, также была и матерью конунга Олава, которого в Норвегии почитали как святого. Но Магнус, будучи родным сыном Олава, имел полное право на отцовское наследство и уверенно его отстаивал. Этой весной он разбил Свейна и утвердил свою власть над Датской державой. Сейчас Магнус конунг оставался в Норвегии, но уже на осень назначил новый поход на датские владения Сканей, где обосновался Свейн, сын Астрид.
Слушая обо всем этом, Елисава улыбалась – она запомнила Магнуса десятилетним мальчиком, малорослым, щупленьким, и никак не могла вообразить его взрослым мужчиной – сильным и красивым, хотя и ростом не выше среднего, как рассказывали Ивар и Гудлейв. Но к тому мальчику она была привязана – будучи почти ровесниками, с пяти до десяти лет они росли вместе, играли с другими ее братьями и сестрой, и теперь Магнус казался ей тоже кем-то вроде брата.
– Он ведь еще не женился? – осведомилась княгиня Ингигерда.
– Нет, еще не женился, но у него есть кое-какие замыслы на этот счет! – с многозначительным видом ответил Ивар и, выразительно подняв брови, перевел взгляд на Елисаву. – Олав Шведский когда-то нашел себе жену в Вендоланде и перевез ее через Восточное море в Нордлёнд. У нее родилась дочь Ингигерд, которая вышла за тебя, Ярислейв конунг, и переехала через Восточное море в обратном направлении, из Швеции на Русь. Теперь у нее тоже есть дочь, и не будет ничего плохого, если она снова пересечет Восточное море, чтобы стать одной из самых прекрасных королев Нордлёнда. Тебе так не кажется, Эллисив?
Он был прав. Ее бабка по матери была княжной поморских славян, но вышла замуж в Швецию. Ее мать была шведской принцессой, но вышла замуж на Русь. Сама она родилась дочерью русского князя, и вот ей предлагается проделать уже проторенный путь с юго-востока на северо-запад. Так они и будут сновать, будто нитки, связывая друг с другом восточный и западный берег Варяжского моря.
И все же Елисава не сразу нашлась с ответом. Она была рада получить новости о товарище своего детства, но намек на то, что Магнус хочет к ней посвататься, показался ей таким же неожиданным и удивительным, как если бы посватался настоящий кровный родич. А послы не жалели слов, расписывая его достоинства: Магнус красноречив, великодушен, щедр, быстро принимает решения, отважен в бою. Молодого конунга любят все норвежцы, да и противники признают его достоинства. Ивар даже произнес несколько вис, сложенных дружинными скальдами во славу Магнуса и одержанных им побед. Но для Елисавы не это было важнее всего. В ней ожили воспоминания детства, и в душе возникло теплое чувство к давно исчезнувшему с глаз соратнику по избиению крапивы деревянными мечами…
Однако ничего необычного в этом сватовстве не было, и родители заговорили об этом сразу же, как только проводили послов и поднялись в горницу. Мать стояла за то, чтобы сватовство принять, а князь Ярослав возражал, причем весьма решительно.
– Я, знаешь ли, давным-давно этого ждал! – говорил он, по своей привычке меряя шагами горницу и прихрамывая на ходу. – Еще когда Магнуса увозили, я ждал, что Кальв предложит обручить его с Лисавой. Но тогда он, видно, понимал, что это просто наглость – просить мою дочь для какого-то мальчишки, сына рабыни, который еще никто! Потому-то он и промолчал – ведь этот Кальв совсем не дурак.
– Но теперь Магнус – уже не никто, а конунг Норвегии и Дании! Не вижу причин, почему бы ему не получить руку нашей дочери. Особенно если она сама будет не против. – Княгиня Ингигерда бросила взгляд на Елисаву, которая скромно сидела в углу и внимательно прислушивалась к разговору родителей.
Если они договорятся и примут сватовство Магнуса – о герцоге Фридрихе и прочих можно забыть и впереди ее ждет Норвегия. Против этой страны Елисава ничего не имела – язык и обычаи северных людей она хорошо знала, и мать, которая сама когда-то собиралась стать норвежской королевой, немало рассказывала о ней. Мысль получить в мужья Магнуса тоже, после некоторого размышления, ей понравилась – он не хромой старик, а молодой и вполне приятный человек. В детстве они неплохо ладили. Так почему бы им не поладить и сейчас?
– А вы помните, кто его мать? – язвительно осведомился Ярослав. – Вы же слышали, что рассказывал Ивар. Она была рабыней, а теперь живет вместе с Магнусом и с королевой Астрид[11], и эти две постоянно ссорятся из-за лучшего места за столом! А бедный парень между ними, как между двух костров! Альвхильд – его мать, зато королева Астрид – вдова святого Олава конунга, и к тому же только ей он обязан тем, что его поддержали шведы! Без нее он, возможно, и не стал бы конунгом. Он не смеет обидеть ни одну из них, и поэтому у него дома идет постоянная война! Лисава, неужели ты хочешь вклиниться туда третьей, чтобы вечно воевать со свекровью и со старой королевой? Тебе не кажется, что при виде такой соперницы, как молодая жена, эти две старухи забудут свои распри и дружно обрушатся на тебя? Это только домашние враги! Про Свейна, сына Ульва, я уж и не говорю – о нем голова будет болеть у меня, если, не дай бог, этот брак состоится!
Подавленные столь язвительной речью, мать и дочь опустили глаза. Елисава вовсе не хотела поселиться в доме, где ей придется испытать враждебность и матери, и мачехи мужа. А княгиня Ингигерда невольно вспомнила молодость. Когда-то она вот так же, под влиянием отца, отказалась от брака с Олавом Норвежским. А чуть позже ее сводная сестра Астрид стала его женой, не спрашивая родительского согласия. И непохоже, чтобы она раскаялась в этом своевольном поступке. Она была женой одного из самых могущественных владык Нордлёнда, а теперь – вдова настоящего святого! И что теперь делать? Признать справедливость всех этих доводов или…
Но все же конунг – это конунг, даже если он сын рабыни. Князь Ярослав прекрасно осознавал это: его собственные мать и бабка были пленницами, и довольно многие князья и конунги рождались не от самых знатных матерей. Это уж кому как повезет. Происхождение значит немало, однако не мать и не бабка, а сам человек вершит свою судьбу. Поэтому Ярослав не давал никакого ответа и уклонялся от прямого разговора о сватовстве. Норвежцы не настаивали – неплохо зная киевского князя, они не ждали от него чего-то другого и были довольны уже тем, что не получили решительного отказа. Послы занимались торговыми делами, ездили с князем и его сыновьями на охоту, на пирах развлекали гостей рассказами о своих приключениях во Франкии, Фландре и Бретланде.
