Елизавета Дворецкая
Свенельд. В полночь упадет звезда
– Год! – воскликнул Хавлот. – Ты год вдовел до похода! Потом поход – три года. И еще год! Плеснецк пять лет будет жить без княгини! Народ не стерпит!
– Брюнхильд ждала меня три года, и будет справедливо, если я подожду ее столько же, а тем более какой-то годик. Милодара пока управится с делами. Ее мудрости хватит.
После смерти Вальды, пока Амунд не обзавелся новой княгиней, должность верховной жрицы в Плеснецке исправляла Милодара, двоюродная сестра Амундовой матери. Она не слишком обрадовалась известию, что Амунд сватается к дочери Хельги киевского, а значит, над ее первенством нависла угроза.
– Ничего из этой затеи не выйдет! – Хавлот упрямо тряс головой. – Мы не в саге, где ётунова дочь сама помогает себя похитить. Только зря потеряешь время! А тебе и так… уже сколько лет!
– Сколько? – Амунд взглянул на него, и правый угол его рта слегка дернулся вверх – он так усмехался. – Да мне всего тридцать! Это ты – старый трухлявый пень!
– Я пень? – Хавлот вскочил, но мгновенно остыл и сел на место. – Может, я и пень. Но ты скорее станешь старше меня в два раза, чем получишь эту деву законным путем. Превзойти Хельги киевского удачей – это все равно что на людях плюнуть ему в лицо. Он не простит тебя никогда. К тому же он понимает: его последний сын – не жилец. Хельги сам его переживет и знает это. И если его дочь будет замужем за князем, то вся земля Полянская когда-нибудь окажется в твоих руках. А этого не стерпят поляне. Они столько лет воевали с древлянами, но и нас любят не больше.
– Его старшая дочь уже замужем за князем. И у Предслава нет своей земли, он уж верно жаждет получить тестев стол.
– На морованина они, может, и согласятся. Но Хельги не захочет дать ему в соперники тебя! Не захочет, чтобы после его смерти два зятя передрались за наследство.
– Мы можем поставить такое условие брака – что я не буду притязать на Киев.
– Кияне тебе не поверят. Они нам не верят ни в чем. Думают, что мы перевет держали с хазарами[8] и потому уцелели. Ты один из трех князей вернулся живым, с войском и добычей! Я бы тоже заподозрил…
– Но раз я все-таки вернулся, значит, удача моя сильна. И мне она не изменит. Норны – женщины, они любят устраивать свадьбы. Правда, Горыня?
Амунд подмигнул девушке, и она заставила себя улыбнуться. Разговоры об Олеговой дочери, красавице по прозванью Золотистая Брюнхильд, она слушала с невозмутимым видом, даже слегка улыбаясь, но на душе у нее было смутно. Мысль о том, что князь влюблен, что возле него может появиться женщина, законная госпожа этого дома, была ей неприятна. Когда сама Горыня три года назад прибыла в Плеснецк, Амунд уже был вдов и хозяйки в доме не имелось. Иначе дела ее могли бы пойти куда хуже – если бы госпожа дурно ее приняла, не пожелала терпеть это «чудовище» среди женщин двора…
Но Вальда, говорят, была женщина добрая и разумная. А то дочь самого Хельги киевского! Недалеко от своего отца ушла – хитрого и коварного. Горыня уже знала повесть о том, как этот подлец придумал опоить Амунда каким-то зельем, чтобы помешать ему стать старшим вождем заморского похода и отдать главный стяг своему сыну Гриму – и никто иной как Брюнхильд своими руками поднесла Амунду отравленное греческое вино! Улыбалась ему, оплела льстивыми речами, а его потом всю ночь наизнанку выворачивало – бережатые рассказали.
Услышав об этом впервые, Горыня насторожилась. Кое-что она знала о таких делах.
– Это она ему приворотное зелье поднесла, – говорила она телохранителям. – Я слыхала о таких. Иные бабы глупые мужьям в питье чемерицу подсыпают, чтобы сильнее любил, потому что от нее в утробе у человека тоска поселяется. Но от этой тоски умереть проще простого.
– А что, сходится! – Телохранители переглянулись, и на лицах у них отразилось понимание.
От того питья князь сначала мучился утробой, из-за чего пропустил жребий, а когда оправился, ощутил любовь к той самой деве, что питье поднесла! Какое дело без чар не обойдется!
– А ведь даже Хавлот не догадался! – воскликнул Ярни, оружничий[9]. – Он же его лечил!
– Он, видно, про чемерицу не знал. А мне про нее баба Луча рассказала – Красная Баба, она в лесу живет и все-все про чародейные травы знает.
Как можно доверять такой змее! Горыня тайком кипела от возмущения, и будь перед нею не князь, а кто-то из простых, она бы ему высказала. Один раз опоила – и еще раз опоит! Выйдет замуж, приберет к рукам людей и хозяйство – а потом снова чашу поднесет мужу, да и на краду погребальную проводит! А земля Бужанская ее родителю достанется, змею сладкоречивому!
– И мне нужен верный человек, – продолжал Амунд. – Я обещал Брюнхильд прислать сокольника и думал выбрать кого-то из наших. Но когда поглядел, как ты за три года наметалась… – Он остановился перед Горыней, ровно под столбом с зарубкой, обозначавшей его рост, – то подумал: а что если деву послать? Брюнхильд – необычная девушка, она сама охотится с соколами, скачет, стреляет с седла, как угорский воин. Если к ней на службу попросится дева-волот – у нее ты ко двору придешься.
– Хочешь, чтобы я была тебе сватом, как Дунай у кагана аварского? – Горыня улыбнулась, намекая на сказание, где Дунай, сватаясь за дочь кагана для своего князя, чуть не перебил всех авар, едва оставив «на семена».
– Ну, не так шумно! – Амунд засмеялся. – Это дело очень важное и тайное, но я думаю, я могу тебе доверять.
В последних его словах Горыня уловила оттенок вопроса, и это заставило ее отбросить сомнения.
– Ну еще бы, княже! – Она прямо взглянула в его темно-голубые глаза, будто налагая печать.
Во взгляде Амунда, всегда твердом и уверенном, ей почудились затаенная печаль и надежда. И стало стыдно за свои сомнения. Амунд, хоть и князь, хоть и ростом четыре локтя, все же и человек, и мужчина как все – он тоже хочет иметь любимую и любящую жену, а эта Брюнхильд – красавица, все парни с этим согласны, кто был с князем в Киеве и видел ее. Заря золотая, а не девушка. Такую и без приворотных зелий можно полюбить без памяти. Даже у балбеса Фастара, когда он о ней говорил, делался мечтательный вид. Горыня немного дулась про себя: о ней-то никто мечтать не станет!
Но нет, этой обиде она воли не даст. Амунд к ней отнесся лучше, чем отец родной – да он стал ей родным отцом. Столько добра она ни от кого другого во всю жизнь не видела и не увидит никогда. Дренги говорили, что поначалу он злился на Брюнхильд, когда понял, что она его опоила. Но потом как-то ее простил. Наверное, за красоту. Что поделать – за красоту многое прощается. Три лета за морем он о ней помнил. Видно, и впрямь полюбил. И если ему нужна ее, Горыни, помощь, разве может она отказать?
– Я поеду, княже! – заверила она, будто очень горда поручением. – Все сделаю что надо, хоть за пазухой тебе эту деву привезу!
– Ты? – Хавлот вытаращил глаза. – Вы с ума спрыгнули оба! – Он взглянул на князя. – Да ей там проходу не дадут! Сбегутся, как на чудо морское!
– Мне, боярин, не привыкать, – скромно напомнила Горыня. – Я когда сюда приехала, вы тоже…
Амунд захохотал, вспомнив тот день. К нему самому бужане привыкли: он родился в Плеснецке и у них у всех на глазах к восемнадцати годам вырос до четырех локтей. Но когда на свете нашлась еще одна такая, да к тому же девка – весь Плеснецк сбежался смотреть. Незадолго до этого Амунд овдовел, и когда из гощения он вернулся с девушкой себе под стать, отысканной на самом краю земли Бужанской, по городу тут же пошел разговор, что князь-волот из Окольного добыл себе невесту-волота.
– Постой, но надо же придумать, кем тебе назваться, – сказал Амунд. – Хельги же спросит, чьих ты, откуда, почему оружником заделалась. Где тебя выучили? Они же знать не должны, что ты от меня.
– А я… – Горыня задумалась.
Если сказать, что я-де Волынской земли, Лужской волости, веси Волчий Яр, а отец мой – Ракитан-оратай, спросят, кто же ее на отрока выучил и с чего она в Киев явилась, в такую даль. Примутся искать – и впрямь разведают, как она из дома ушла и где последние три года обреталась. Нет, правду сказать – все погубить. Выдумать разве другого себе отца, какого на свете и не было?
– Такая дева – и ростом велика, и силою сильна, и оружна – только поляница удалая может быть, – хмыкнул Лундварь, самый старший и умный из Амундовых телохранителей.
– Про них сказания есть, нам бабка рассказывала, – подхватил Хавлот. – На тебя, Горынька, поглядеть – прямо из сказания и явилась.
– А где волоты и поляницы живут? – спросил Амунд.
– На Святогоровых горах! – сказал Лундварь.
– На горах Угорских! – добавил Хавлот. – Потому как они света дневного боятся и днем хоронятся в пещерах глубоких.
– Ты с троллями не перепутал? – усомнился князь.
– Тролли – это же ётуны?
– Да.
– Ну! – Хавлот показал на Горыню, дескать, чем тебе не ётун?
Амунд посмеялся, покрутил головой. Недруги звали ётуном его самого; зная об этом, он дал имя Ётун своему мечу-корлягу, который ковали для него на реке Рейн по особому заказу и который, как он был уверен, стал самым большим мечом на белом свете.
– Ну, пусть в пещерах. Вот бы она могла приехать верхом на волке и сказать, что она родом из темного леса Мюрквид…
– Тогда ее в Киев не пустят, – заметил Ярни. – Приедь она к нам на волке, мы бы ее к тебе ни за что не пустили, да, дренги?
– А пусть она скажет, – Хавлот оживился, – что она с гор Угорских, что весь род ее – волоты, а мать и сестры – поляницы. Волоты ведь не то что ётуны, они злыми чарами не балуются. Волотов народ уважает!
– Поверят? – Амунд с сомнением посмотрел на шурина.
– Поверят! Такое чудо своими глазами увидишь – во что хочешь поверишь. Кто усомнится – того сами побьют.
– Ну, – Амунд обернулся к Горыне, – хочешь быть из рода волотов?
– Да про меня и не то уже говорили. Лучше от Святогора родиться, чем от мамонта подземельного.
– Тогда готовься в дорогу. Надо тебе до зимы в Киев попасть.
Горыня угадывала в Амунде нетерпение любовной лихорадки: зная, что еще очень не скоро сможет получить свою возлюбленную, он старался сделать хоть что-то, чтобы приблизить этот день.
Стало быть, зиму ей предстоит провести в Киеве… Об этом городе Горыня много слышала, но, к счастью, не бывала там. В дружину Амунда она попала последней зимой перед большим заморским походом, и Амунд не взял ее с собой, велел оставаться дома и учиться. Тогда она была этим недовольна – можно подумать, ратники-весяне чему-то учились перед походом! Но воля Амунда была высказана, и ее оставалось принять. Еще в самом начале он взял с нее клятву повиноваться ему, как сестра повинуется старшему брату. Амунд тогда еще не знал ее и хотел иметь прочную узду на случай, если нрав девы-волота окажется так же неудержим, как ее сила. Эти опасения не подтвердились: Горыня обладал стойкостью и упорством, но нравом была покладиста и ни с кем не искала ссоры, если ее не задевали.
Теперь то, что она не ходила в поход и не показывалась в Киеве, оказалось ко благу: ее там никто не знает, и ей нетрудно будет выдать себя за внучку Святогора или Трояна, пращура всего рода великаньего. Уверенности ей нынче не занимать – не то, что раньше. И это тоже благодаря Амунду.
А уж когда она приедет в Киев, то на месте разберется, достойна эта Брюнхильд любви такого человека, как князь плеснецкий, или от этой невесты его нужно спасать.
Глава 2
Поселили Горыню в девичьей избе, где обитали служанки и с ними сама Брюнхильд – та спала на резной лежанке, на пуховых постельниках и за шелковой занавеской. Для Горыни на ночь раскатали на полу два постельника, набитых пухом рогоза, а на день убрали, чтобы можно было пройти.
– А она не с нами разве будет? – посмеивались гриди и кивали на гридницу и дружинную избу. – Коли она тоже теперь в гридях, должна с нами жить.
Горыня и ухом не вела. Дуралеи хоть и пытались ее поддеть, тем не менее выражали согласие принять ее в свой круг. На лицах иных она читала сомнение: рост-де вижу, а какова эта «оружница» будет в деле? Но на это вопрос они ответ скоро получат.
Поутру она вышла на широкий двор, где упражнялись гриди, по-вчерашнему одетая отроком, и в полном боевом облачении: шлем, кольчуга, круглый щит, обшитый кожей. В руках у нее был увесистый «вяз» с женское запястье толщиной и в два локтя длиной – вчера уговорились на испытании не применять железа. Хотя и этим вязом убить человека проще простого.
– Давай, воевода, поединщика мне! – к огромной радости всего двора потребовала Горыня у Рандольва. – Чего время терять?
Гриди, челядь все более густой толпой смыкались вокруг. В ворота лезли кияне: весь город успела облететь весть, что у князя появилась дева-волот. Сам Олег вышел на крыльцо с родичами и ближними боярами.
– За поединщиками дело у нас не станет! – усмехнулся Рандольв. – Кого выставим, княже?
– Самых лучших, кого имею, – Олег тоже улыбнулся и показал на своих телохранителей, в одинаковых позах, скрестив руки на груди, стоявших перед крыльцом.
Простого человека необходимость драться с кем-то из них могла бы смутить. Олеговы телохранители были на подбор: одинакового высокого роста – Горыне по плечо, – они и внешне были похожи, как родные братья. Светловолосые, со светлыми, золотистыми бородками, с голубыми или серыми глазами, даже чертами лица они были схожи, так что на первый взгляд было сложно отличить одного от другого. Только внимательный глаз определил бы, что одни немного старше, другие немного моложе, но все – от двадцати до тридцати лет. К тому же они походили и на самого Олега, из-за чего казались неким его продолжением. Быстро оглядев их, Горыня заметила разницу только в шрамах – у одного косая белая черта на щеке, у другого нос искривлен, у третьего бровь переломлена – и в выражении глаз. Одни глаза смотрели на нее с насмешкой, другие с любопытством, третьи оценивающе… Взгляд четвертых она не могла прочесть: он казался пустым, как серый лед. А тот, что стоял вторым слева, никакой тайны не скрывал – в этих серых глазах отражалась неприкрытая, вызывающая неприязнь.
– Кто желает с девой потягаться? – спросил Рандольв.
Ответом были издевательские ухмылки – желания никто не выражал, но никто бы и не отказался.
– Пусть она сама выберет! – предложила Брюнхильд, явно желая подыграть деве-волоту.
– Только вслепую! – ответил ей красивый светловолосый отрок. Горыня видела его вчера и знала, что это Рагнар, младший сын Олега и сводный брат Брюнхильд. – Пусть она как Скади: они закутают головы в плащи, чтобы видны были одни ноги, и пусть она выберет, какие ей больше понравятся!
Дружина закатилась хохотом: поединок еще не начался, а уже изрядно всех веселил.
– Только йесли конунг не вельит потом на ньей жениться! – произнес один из телохранителей; по-славянски он говорил вполне свободно, но, как Горыня и ожидала, выговор выдал его заморское происхождение.
– На ней сможет жениться только тот, кто сумеет ее одолеть! – возразила Брюнхильд. – А пока еще никто из вас этого не смог, так что не спешите!
– Пусть это будет Лютульв, – решил Олег. – Посмотрим заодно, как он себя покажет.
Свей Лютульв, или Льотульв, как он сам произносил свое имя, был новым среди его телохранителей человеком; он приехал в Киев только минувшим летом, из Хольмгарда, и даже еще не понимал по-славянски. В телохранители он попал, потому что их число нужно было восполнить, а только он один был для этого достаточно силен как боец и внешне схож с остальными, что у Олега было обязательным требованием.
– Гакк[10]! – Товарищ хлопнул Лютульва по спине и подтолкнул вперед. – Хон эст тин. Она твоя.
К Горыне шагнул тот самый, что смотрел на нее отстраненно и беспощадно. Из всех шестерых это был, пожалуй, худший выбор. Может, он и правда берсерк, мелькнуло у нее в голове. Такие глаза смотрят на противника так, будто он уже мертв, и этим подрывают его боевой дух. Но Горыня и до того слишком часто встречалась с такими попытками. Если бы она на них поддавалась, то сейчас была бы очень далеко от Киева. И в ответ на свирепый взгляд, говоривший «я тебя уничтожу», она лишь двинула бровью и дернула плечом, отвечая: уничтожил один такой.
Варяг тем временем подготовился: надел шлем, взял щит, кто-то сунул ему в руку дубину навроде Горыниной. Первые же шаги его выявили опытного бойца: он двигался не прямо, а вперевалку, приседая и выламываясь, что напоминало пляску медведя на Весновки-Марогоны. Все его мускулистое тело ни мгновения не оставалось спокойным, а на лице застыло холодно-враждебное выражение. Он то подступал ближе, то отшатывался, старался обмануть Горыню, делал выпад, будто намереваясь нанести удар, но тут же отскакивал в сторону.
– Не бойся, дай уже ей! – весело кричали отроки, но Лютульв, поскольку не понимал, то и не слушал.
А Горыню эта медвежья пляска начинала злить. Варяг как будто издевался над ней, не удостаивая ее настоящей схватки и в то же время не давая от него отделаться. За последние три года она набралась умения и опыта, но никогда еще не встречалась с такой повадкой – вроде бы уклончивой, но смертоносной. Отчетливо Горыня понимала – стоит ей на миг зазеваться, и…
Вот Лютульв снова подступил ближе, сделал ложный выпад и опять отшатнулся. Горыня быстро шагнула за ним следом и нанесла удар своей дубиной в голову, справа налево.
Этого коварный варяг только и ждал. Нырнув под дубину, он резко выбросил левую руку вперед и вверх, целя рантом щита Горыне в подбородок. Зрители разом охнули, оценив опасность выпада. Недовольный тем, что его заставили драться с девкой, пусть и такой огромной, варяг попытался закончить поединок одним махом. Попади такой удар в цель – мог бы вышибить дух, а то и сломать челюсть. Среди возгласов слышались и недовольные – от тех, кто помнил, что это всего лишь испытание и Горыня, ничего дурного Лютульву не сделавшая, не заслужила такого серьезного увечья.
– Тинн скельмир![11] – не злобно, скорее удивленно бормотнул тот варяг, что опасался женитьбы.
Против своих в дружине такой прием не применяют, и Лютульв тем самым обошелся с Горыней как с врагом.
– Да что он творит! – донесся с крыльца возмущенный голос Брюнхильд.
Лютульв почти достиг цели – Горыня не успевала уклониться, она лишь смогла прижать подбородок к груди и чуть откинуться назад, так что удар пришелся не прямо в лицо, а соскользнул на плечо. Кого другого сила удара все равно сбила бы с ног, но Горыня устояла, только пошатнулась. Перед глазами вспыхнули белые искры, рот наполнился медным вкусом крови – щеку изнутри порвало о зубы. Но боль не заставила ее растеряться – только разозлиться на гада ползучего. Ну раз ты так…
Со всей силы она толкнула растянувшегося в длинном выпаде противника плоскостью собственного щита. Слишком понадеявшись на свой коварный удар, Лютульв зарвался: от толчка в правую сторону тела его развернуло, он потерял равновесие, и тут Горыня без затей, но от души приложила его вязом по шлему. Сверху вниз, как раз над ухом. Аж гул пошел, в железной поверхности появилась вмятина, а Лютульв рухнул на колени, бестолково мотая головой. Он был оглушен и не мог продолжать бой. Хотела бы она – сейчас одним махом снесла бы ему голову с плеч.
Тяжело дыша и сглатывая кровь во рту, Горыня отступила. Постепенно до слуха доходили ликующие крики: теперь, когда она победила вопреки коварному опасному выпаду, зрители были на ее стороне.
– Вот так! Вы видели, видели! – радостно вопила на крыльце Брюнхильд. – Так ему и надо.
Товарищи подняли Лютульва, сняли с него шлем и увели в угол двора, чтобы облить ему голову водой. Горыня стояла, опираясь на свою дубину и ожидая, не прикажет ли князь дать ей еще поединщика. Может, даже двух – при испытании новичок в дружине должен выстоять против троих. И она такое испытание уже проходила… Совсем недавно – когда деревья стояли в золоте и Амунд, князь плеснецкий, вернулся домой после трехлетнего заморского похода…
…Первым Амунд выпустил на нее Берси – самого добродушного из шестерых своих телохранителей. В Плеснецке на Горыню смотрели как на кого-то вроде побочной княжеской сестры, и он был уверен, что никто из его людей не захочет причинить ей вреда, но все же тревожился – девка есть девка, хоть и ростом в четыре локтя без малого. В Берси, как и его товарищах, было три с половиной локтя. Выглядела «схватка волотов» устрашающе. На что Горыня способна, и князь, и его гриди толком не знали: пока дядька Виберн обучал молодую великаншу «на отрока», они были за морем, и насчет ее успехов им пришлось поверить на слово. На их глазах проходили только первые ее уроки: когда ей дали самый тяжелый щит из толстых досок – в каждой дружине есть такой, называемый «щит бессмертного», – чтобы проверить, сумеет ли она отражать удары, то есть можно ли вообще выучить девку «на отрока». То испытание она прошла, но в памяти князя и его гридей осталась едва умеющей прикрыть колени.
Проверяя, насколько уверенно Горыня держит оружие, Берси стал теснить ее, наседал, пока не подошел слишком близко. Не выдумывая ничего особенного, Горыня взмахом ноги ударила в его щит – и Берси вылетел из круга, опрокидываясь на спину, и рухнул наземь. Вопли и хохот взлетели над княжьим двором – зрелище было красочное, особенно при том, что в кругу осталась девушка с длинной русой косой, свисающей из-под шлема и заткнутой сзади за пояс, чтобы не мешалась. Горыня тяжело дышала – не столько от усилий, сколько от волнения. За эти три года она прошла через множество учебных поединков, но сейчас на нее смотрел сам Амунд и его дружина – люди, что эти три года провели среди опасностей войны и много раз бывали на волосок от смерти. Им она должна была показать, на что способна. Быстрая победа над Берси казалась ей подвохом.
– Давай ты, – Амунд, улыбаясь краем рта, кивнул Фастару.
Фастар был самым высоким из шестерых, но Горыне уступал. Равных ей не имелось в земле Бужанской – кроме самого Амунда, который был еще на ладонь выше. Лицо у Фастара было вытянутое, с грубыми чертами, с которыми не вязались младенчески-светлые волосы и такие же светло-голубые глаза; простодушие взгляда, граничащее с глуповатостью, придавало ему совсем невинный вид, что в свою очередь не вязалось с огромным ростом, длинными конечностями, широкими плечами и бугристыми мускулами.
На самом деле Фастар был не глуп, а всего лишь лишен воображения – что ему скажут, то он и сделает. К Горыне он с самого начала относился хорошо – девка величиной почти с самого князя, перед которым он преклонялся, ему казалась чудом, и он был рад, что привелось это чудо увидеть. Но дело есть дело, испытания для приема в дружину – не пляски под березкой.
Самым дружеским образом ей улыбаясь – с правой стороны не хватало верхнего зуба, – Фастар быстро нанес два верхних удара, отступил вбок и без передышки попытался достать Горыню под колено. Времени с полвздоха – ногу она успела отдернуть, но ощутила, что такое настоящий боец, умелый и опытный. Совсем не та хватка, с какой она встречалась здесь, среди оставшихся в Плеснецке отроков. Даже самому дядьке Виберну, ее главному наставнику, было до этого далеко – и рост, и сила, и быстрота не та.
Надо сосредоточиться. Дядька Виберн Горыней был доволен, и среди отроков, остававшихся с ним, ей к концу третьего лета соперников не находилось. Но сейчас, на втором поединке с княжьими бережатыми, она поняла: это испытание не чета прежним. Эти парни ниже ее ростом, но здоровее и гораздо опытнее. Победит она едва ли и будет молодец – то есть молодица, – если не «сольет» так же быстро, как ей слил Берси, не ожидавший, что она, девка, и правда чему-то научилась.
Горыня и Фастар закружили по площадке, приглядываясь друг к другу. Вновь сошлись, обменялись ударами и разошлись. Горыня заставила себя успокоиться: все же Фастар был ниже нее и она, привычно глядя на него сверху вниз, напомнила себе: я сильнее. Я – великанша. А он просто лоб здоровый.
– Фастар, пободрее! – насмешливо крикнул Амунд, будто подзадоривал ленивых. – Не проснулся еще?
Тот ответил широкой улыбкой, которая придавала ему придурковатый вид – но ошибся бы тот, кто этой придурковатости поверил бы. Он снова начал давить, быстро нанося верхние и нижние удары. Казалось, и меч, и собственное его тело ничего не весят – так легко он с ними управлялся, но вот удары оказывались очень даже весомыми.
Горыня немного попятилась под этим напором. Для решительной схватки ей приходилось раззадоривать себя – от природы злобы и боевого ража в ней не было. Родись она обычной девкой, неполных трех локтей ростом, а не четырех, среди других она ничем бы и не выделялась. Бойцом ее сделал только исполинский рост и сила, которым в жизни обычных женщин применения не находилось.
Помня, что нельзя все время защищаться, она сама решилась надавить: широко замахнувшись, рубанула слева направо и тут же прыгнула вперед, толкая Фастара плоскостью щита. С лязгом столкнулись стальные умбоны, но Фастар легко ушел в сторону. Оказавшись сбоку от великанши, припал на колено и длинным выпадом зацепил Горыню по левой голени.
– Есть! – чей-то выкрик с трудом пробился сквозь общий рев.
Горыня отошла назад, недовольно хмурясь. В руках Фастара, как и у нее, был тупой меч, но в ушибленной ноге ощущалась дергающая боль. Не собираясь сдаваться, она ударила низом, нарочно в край Фастарова щита, чтобы тот слегка развернуло, и тут же добавила верхний, в голову. Сбила своим щитом ответный выпад и еще раз ударила в голову. Раздался звон – клинок коснулся шлема, и этот звон отдался в сердце Горыни ликованием. Есть!
Но Фастар отскочил и вновь бросился на нее. Улыбка его еще держалась, но младенчески-голубые глаза похолодели и оттого стали жуткими. Горыню пронзил страх перед убийственной сущностью этого человека – той, что проступает, когда придурковатая улыбка перестает отвлекать внимание. Но, разозлившись уже на себя, она подавила этот страх. Она и сама страшная! Она – великанша, и этот придурок Фастар – мелочь перед нею!
Фастар тем временем крутанул обманный выпад и следующим ударом достал Горыню в бедро, но и сам получил под колено.
– Разойдись! – крикнул Амунд.
Он лучше обоих соперников видел растущую в них злость и опасался ее прорыва. Способности Фастара он хорошо знал, но мощь и ловкость Горыни тоже не обещали добра тому, кто сумеет ее раззадорить. Дядька Виберн и правда неплохо ее подучил за три года!
Противники разошлись; оба тяжело дышали.
– Хватит с вас! – решил Амунд. – Будем считать, ничья.
Фастар отошел к товарищам, снимая шлем. Обернулся, вытирая ладонью мокрый лоб и волосы и осматриваясь: кто следующий?
– Дай-ка! – Амунд вдруг протянул руки к его щиту и мечу.
Фастар отдал, еще не понимая. Амунд шагнул на площадку, где ждала Горыня: как был, в кафтане и с непокрытой головой.
– Ты что, княже… ты сам? – под изумленный гул отроков выдохнула Горыня.
– Парням не совладать с тобою, как видно, – Амунд ухмыльнулся правой стороной рта. – Хоть я за нашу честь мужскую постою.
«Нет, нет, я не хочу!» – чуть не крикнула Горыня, но смолчала из привычки не противоречить князю. Сердце трепетало, мысли метались. Биться с Амундом она совсем не хотела – он и выше нее на целую ладонь, и старше почти на десять лет, и опытнее! А главное – он же князь, в жилах его божественная мощь! Он – настоящий волот, куда ей… В этот миг она опять ощутила себя той девкой, которой была три года назад. Врожденная сила и Вибернова наука сделали ее равной самым сильным из гридей – но равной князю-волоту стать невозможно!
Однако Амунд ее мнения не спрашивал. Меч Фастара в его руке казался маленьким – его собственный в дружине именовали «веслом» – и крутился легко, как прутик. Амунд двинулся на Горыню, и она едва удержалась, чтобы не попятиться: на этого противника ей приходилось смотреть снизу вверх. И Амунд не собирался ее щадить: на Горыню обрушился град ударов, щит трещал, едва не вываливаясь из окаменевших пальцев. Стиснув зубы, Горыня кое-как обивалась и отступала вдоль площадки. Ничего другого она не могла поделать с этой живой горой, этой тучей, из которой сыпались молнии. Почти как в тот далекий день, когда Виберн, посмеиваясь, вручил ей «щит бессмертного» и сказал «Отбивай!».
– Ноги береги! Ноги! – кричали ей гриди, и Фастар в том числе.
А что ноги? И так понятно, что ноги, да поди их тут убереги!
Словно отвечая на эту мысль, тяжелый клинок стегнул ее по бедру, чуть выше колена – Горыня не успела бросить щит вниз. Коротко звякнул шлем – еще один удар пропустила. Шипя или рыча сквозь стиснутые зубы, Горыня все же собралась с духом: поднырнула под очередной хлесткий удар, отведя его верхней кромкой щита, и в длинном выпаде ударила понизу. Но Амунд ловко поддернул ногу; шаг вперед, толчок щитом… Горыня пошатнулась, и тут же меч хлестнул ее между лопаток, как что вышибло дух из груди.
Как удержалась на ногах, сама не поняла. Стояла, прижав руки к груди и силясь вдохнуть. Продолжать бой никакой возможности: в глазах темно, в ушах шум. Слившиеся в громкий гул голоса и выкрики казались далеким шелестом леса.
Когда Горыня наконец смогла оглядеться, Амунд, уже отдав Фастару щит и меч, расстегнул кафтан и весело улыбался ей.
– Ну вот! – Подойдя, он похлопал Горыню по плечу. – А вы говорили! – Он бегло глянул на толпу дружины. – Кто говорил, не выйдет из девки отрок? Подучили – и вышел. Не хуже всякого другого, а то и получше иных. Подучится еще, опыта наберется – и хоть на кагана аварского ее пускай. Да, Горыня?
…Помня тот день, Горыня спокойно ждала, оглядывая одинаковые лица Олеговых бережатых – сейчас на них отражалась одинаковая растерянность. Среди них не найдется равного Амунду плеснецкому, а значит нет такого, кто мог бы ее сокрушить. И само спокойствие ее ожидания убедило Олега, что продолжать испытание – только подвергать своих лучших людей напрасному позору.
– Довольно! – объявил он. – Я вижу, что дева-волот не зря оружие носит. И вот что я тебе скажу: если по нраву тебе у меня, то возьму тебя на службу, буду пять гривен в год платить. Идет уговор?
– Идет, господин, – Горыня наклонила голову.
Сегодняшнее испытание было легче, но куда важнее прежнего. Успешно его пройдя, она выполнила первую часть своей задачи – попала ко двору Олега киевского. Начиналась ее главная служба…
* * *
Сказав, что оружие Горыне будет вручать Брюнхильд, Рагнар пошутил, но об этом и правда вышел спор. Горыня и без того вооружена была лучше, чем иные Олеговы гриди, но дело не в клинке, а в клятве. Когда князь нанимает на службу ратного человека, то сам вручает ему оружие, и тот клянется: если предам господина моего, то пусть сей меч меня и зарубит. Нет хуже проклятия, чем погибнуть от своего оружия.
