Елизавета Дворецкая
Ворон Хольмгарда
– Так у нас их вон! – Йоран ткнул рукой в сторону кудов. – Там сидят которые, они знают. Всего дела: у бабы забрать ребятенка, она куда хочешь приведет.
– От жадности, Йоран, тролль лопнул! – убедительно ответил Арнор, положив ему руку на плечо, и добавил, предупреждая возражения: – Если разграбят наш старый ял, пока мы здесь вожжаемся, убытку будет больше. Ты и так разбогател на двух рабынь и пяток коз, тебе мало?
С рассветом обнаружилось еще нечто, очень способное утешить: в загоне на другом краю яла стояли два десятка лошадей. Почти все они тоже были взяты у булгар, а теперь пригодились для перевозки людей и добычи. Часть запрягли в сани, каждый из русов сел верхом, остальных отдали булгарам, которых, разумеется, забрали с собой. Троих раненых устроили на санях, и вскоре после полудня тронулись в обратный путь.
От разговоров с булгарами Арнор пока воздерживался – к тому же Хавард сказал ему, что среди них почти никто, кроме него, не говорит северным языком. Арнору лишь поклонился от саней важного вида крепкий старик, темноволосый, с нитями седины в длинной темной бороде. Даже сквозь грязь и худобу было видно, что это важный человек – усталость и голод не лишили его горделивой осанки и властности в выражении лица. Арнор разрешил булгарам взять свою одежду, если она есть среди найденной, и ничуть не удивился, когда старик выбрал самую роскошную шапку – на собольем меху, сплошь крытую узорным шелком, – и длинную широкую шубу на черной лисе. Но, как ни любопытно было Арнору узнать, что за птица, он оставил это до возвращения в Силверволл и встречи с отцом. Не будучи особо самонадеянным, он понимал: предстоят разговоры, для которых он еще слишком молод.
Пустив вперед дозор, он ехал в ряду дружины, глаза его привычно обшаривали лес по сторонам широкой реки. Мысль о значительности встречи с булгарами веселила его сердце даже больше, чем серебряный браслет за пазухой.
Глава 7
В самом дальнем яле, где оставался Гудбранд, Арнора ждал еще и Снэколь: перед расставанием вожди уговорились встретиться здесь и возвращаться вместе, чтобы не подвергать угрозе добычу на обратном пути. Оба были недовольны задержкой: взятый скот приходилось расходовать для прокорма дружины и своего полона. Чтобы умиротворить товарищей, Арнор, пребывавший в хорошем настроении, преподнес им подарки: Снэколю – льняной кафтан с шелковой отделкой, а Гудбранду – ту молодую женщину, Лисай, самую красивую из яла упрямого Сурабая.
– Я был прав! – потрясенно заявил Снэколь, держа в руках расправленный кафтан.
– В чем? – осведомился Арнор.
– Я тебе говорил! – Снэколь взглянул на Гудбранда. – Помнишь, я говорил: Арни так долго нет, потому что он все-таки полез до самого Булгара! Вот у него оттуда и добыча, и полон! – Он ткнул пальцем в булгар, стоявших настороженной и довольно хмурой кучкой.
У них для веселья было мало причин: Арнор заверил, что их жизни и свободе ничто не угрожает, но из всего их имущества вернул им только необходимую одежду, исподнюю и теплую. Хавард было намекнул на возвращение и остального – той части, что нашлась в яле Сурабая, – но Арнор ответил ему выразительным взглядом: ты меня за дурня держишь?
– Ты сам отнял бы законную добычу у своих людей после похода? К тому же ты говорил, что эти вещи предназначались для даров. Считайте, что вы их уже вручили, а мы приняли.
Это было весьма великодушно со стороны Арнора: посчитав вещи за дары от булгар, он тем самым пообещал им ответные дары. А мог бы держать их у себя в невольниках, пока из Булгара выкуп не пришлют… Однако те блага, которые сулило Бьюрланду их появление, весили неизмеримо больше, чем выкуп даже за троих знатных людей.
Проезжая во главе своей дружины от Мерянской реки к Силверволлу, видя впереди длинный холм с курящимся над острыми крышами печным дымом, Арнор слегка усмехался про себя: он будто мальчик, что пошел на Медвежий ручей удить рыбу, а выудил золотую гривну. С холма, где стоял Силверволл, их увидели издалека, и к тому времени как Арнор впереди обоза подъехал к холму, все жители высыпали его встречать и рассматривать добычу. Посмотреть было на что – всадников стало вдвое больше, чем при отъезде, позади брела толпа полона, потом гнали стадо – коровы, козы, овцы.
– Арни, надеюсь, ты отличился получше, чем Гудбранд! – воскликнула Арнэйд, радостно обнимая его.
– Конечно, получше! У него вот такого нет! – Арнор взял руку сестры и надел ей на палец золотое кольцо-цветок с красным самоцветом в сердцевинке.
Арнэйд ахнула и даже покраснела от восторга и потрясения.
– О, Арни! – Она подняла распахнутые глаза на брата, и он почувствовал себя вознагражденным за все труды и скитания по холоду. – Где ты мог такое взять?
Но Арнор только подмигнул ей и пошел распоряжаться. У него еще будет время обо всем рассказать подробно.
– Вот эти люди – не полон, это наши гости, – сказал он Дагу и прочим, показывая на булгар. – Их, думаю, стоит поместить в гостевой дом. Беда в том, что из них только двое говорят по-нашему – Хавард и вон тот длинный, его зовут Бард, а остальные – только по-булгарски.
Среди уцелевших гостей из Булгара, кроме Хаварда, нашелся еще только один рус. Остальные не знали ни одного из двух языков, известных в Бьюрланде, так что все разговоры с их вождями – Ямбарсом и Самуилом – вести можно было только при помощи Хаварда.
Но прежде разговоров гостям необходимо было привести себя в порядок – пока они больше напоминали леших, чем людей. Их нужно было отвести в баню, найти для них какую-нибудь одежду, пока новые рабыни выстирают и высушат то, в чем они прибыли. Однако несмотря на их жалкий вид, Даг был склонен отнестись к гостям с уважением: сами вещи, которыми они владели до неудачной битвы на Валге, показывали, что люди это не бедные и имеющие вес. Даже взятые среди прочего уздечки их лошадей были украшены тесным рядом узорных бляшек из посеребренной меди и даже чистого серебра.
Предстояли немалые хлопоты – скот и полон требовалось устроить в тепле, людей помыть, всех накормить. Перед дележом добычи нужно было высчитать стоимость каждого человека и каждой козы, вычислить законную долю каждого участника похода, выделить Арнору «долю вождя», а потом уже распределить по новым владельцам. Серебряный браслет, золотое кольцо, лучший из мечей – с золоченой изогнутой рукоятью, украшенной самоцветами, и серебряный ковш с могилы Арнор взял в счет своей доли – он ведь был не только вождем похода, но и принадлежал к самому знатному роду в Бьюрланде.
– Но, Арни, такими драгоценностями прилично владеть только конунгу! – воскликнула Арнэйд, когда брат, еще источая запах снега, конского пота и замерзших кожаных ремней, выложил все это на стол.
– Ну а поскольку конунгов у нас тут нет, нашему роду будет приличнее держать у себя эти вещи, чем кому-либо другому! Уж Олаву я их не отдам – он для нашего похода не сделал ничего.
– Арни, тебя любят боги! – вполголоса произнесла Арнэйд, пока он раздевался. На собственного брата она глядела с таким изумлением, будто увидела впервые. – Тем летом ты нашел дорогу домой от самого Хазарского моря. А этой зимой ты нашел в дальних восточных лесах золото и серебро! Я думала, такие удачливые люди рождались только в старину.
Арнор промолчал в ответ. Стянув рубаху, подошел к лохани и знаком попросил Арнэйд ему полить. Не склонный к самолюбованию, пока что он не ощущал себя любимцем богов. Слава асам, после того похода он перестал чувствовать себя неудачником, которого старая мерянка заколдовала и лишила воли, а сыновья Альмунда ограбили, из-под носа уведя лучшую невесту. Но теперь непреклонная Кастан давно мертва, а бегство Илетай позабылось за четыре года. Его, Арнора, нынешние дела дадут людям более свежую пищу для разговоров, и в душе зародилась надежда, что впереди его и правда ждет возвышение. Разговорчивый покойник в желтом кафтане именно это ему и предсказал.
– Теперь можно ждать, что ты женишься на дочери конунга! – следуя в том же мысленном русле, улыбнулась Арнэйд, пока лила воду из бронзового кувшина – плода прошлого похода, – ему на руки, на спину и на шею.
– Незамужней дочери конунга у меня пока на примете нет, – буркнул Арнор сквозь ладони, обмывая лицо.
– А Ульвхильд?
– На ней уже женился Годред. – Арнор выпрямился и повернулся к сестре.
Вода текла по его лицу и гладкой широкой груди, где висели два «молоточка Тора» – серебряный на серебряной же плетеной цепи и янтарный, на кожаном ремешке, полученный еще от матери в подарок к осенним пирам, когда ему исполнилось семь лет. Взгляд Арнэйд упал на этот молоточек – теперь он находился на уровне ее глаз, – и подумалось, что только он и напоминает ей о брате, с которым они играли в детстве. Ей, шестилетней, мать тогда же подарила янтарную бусину величиной с крупную ягоду клюквы, и Арнэйд до сих пор носила ее в ожерелье среди других.
Ну и еще его глаза. У Арнора и в детстве были такие глаза – большие, светло-серые, со взглядом спокойным и пытливым. Он уже тогда знал: за свое достоинство и честь надо вести нелегкую борьбу, но был полон решимости не отступать. Помешать ему смогло только колдовство, и Арнэйд до сих пор хмурилась, поминая покойницу Кастан недобрым словом.
– Булгары рассказали, – продолжал Арнор, спеша поделиться важной вестью, – что сыновья Альмунда разорили западный край кагановых владений, взяли там большую добычу людьми и всем прочим, так что вся область волоков почти опустела. Думаю, Олав сочтет, что эти двое покрыли себя достаточной славой и отомстили за Грима, и согласится на свадьбу. Ну, то есть это же было еще прошлой зимой, так что сейчас эта свадьба давно уже состоялась. Я так думаю.
– Они покрыли себя славой?
Арнэйд вспыхнула: то, что касалось Олава и свадьбы его дочери, она пропустила мимо ушей. Все ее мысли устремились к Свенельду. Ведь сыновья Альмунда вдвоем пошли в тот поход мести; если уж их дело удалось и весть о нем дошла даже до Булгара, значит, славой они оба покрыли себя более чем достаточно! От радости у нее забилось сердце, щеки загорелись. Она и раньше не сомневалась, что Свенельд не уронит себя в военном походе, но целый год, с тех пор как прошлой зимой она узнала от Велерада об этом замысле, в самой глубине души жила тайная тревога. Из походов ведь не все возвращаются живыми и невредимыми, а Один выбирает для себя лучших мужей… Но удача не изменила Свенельду. Арнэйд стыдила сама себя – ее не должны так волновать успехи совершенно чужого и в придачу женатого мужчины, – и сознавала, что даже достижения родных братьев обрадовали ее немногим больше этого известия.
– Мои булгары мало что об этом знают, но такие вести до них доходили, – добавил Арнор. – Я их расспрашивал по дороге. Они сами в тех краях не были и только слышали о тех делах от люториков… Забыл, как называется племя, это какие-то славяне, они живут на Ванаквисле, поближе к тем краям. Но что волоки между Славянской рекой и Ванаквислем больше не доступны – в этом они уверены. Они же потому сюда к нам и повлеклись, что других путей не осталось.
Первые несколько дней Дагу и прочим хёвдингам Силверволла, занятым оценкой и дележом добычи, было не до булгар. Тех поселили в гостевой дом, там же пока разместили часть приведенных пленниц. Одинаковых по стоимости делили по жребию, но Арнор имел право сам выбрать, в итоге доля сыновей Дага составила семь человек – пять молодых женщин и двое парней, Веденга и один отрок лет пятнадцати, Латуган. В хозяйстве Дага теперь прибавилось скота, и новой челяди хватало работы. И в домашних хлопотах, как надеялась Арнэйд, ей со временем, когда новые служанки привыкнут к дому, станет полегче. Особенно она надеялась на двух – Касе и Талвий, которые, хоть и ходили угрюмые, довольно толково выполняли все им порученное. За ними присматривала Ошалче. У остальных же пока все валилось из рук, две только и могли, что сидеть, забившись в угол. Эти девушки за всю жизнь ничего не видели, кроме своего бола да священной рощи «тукым-ото», где их род приносил жертвы богам, а теперь оказались силой оторваны от всего привычного, от родичей, и заброшены в неведомый край, к чужакам, говорившим между собой на непонятном языке.
– Кто будет хорошо работать, те получат хорошую еду и никто их не обидит, – объявил им однажды Арнор, застав сестру, напрасно пытавшуюся выманить двух пленниц из угла, где они сидели, закрыв лицо ладонями, и пристроить к жернову молоть рожь.
Требовалась пропасть хлеба, и лепешки пекли чуть ли не весь день. Более суровая хозяйка уже употребила бы палку, но Арнэйд была для этого слишком доброй.
– А кто не возьмется за ум, тех мы скоро продадим сборщикам из Хольмгарда, а те продадут их варяжским купцам, а те увезут их на продажу куда-нибудь в Бьёрко или Хедебю. Хорошо ли им будет за три моря отсюда, где даже языка их ни один человек не понимает?
– Ну же, Идави! – уговаривала Арнэйд. – Бери подругу за руку, и пойдем. Если не будет муки, не будет лепешек, и вам не достанется. Лентяек кормить никто не станет. Вы же не хотите умереть прямо в этом углу?
– Давай я их обменяю на каких-нибудь посговорчивее, пока не поздно.
– Если к вечеру они не возьмутся на ум, придется так и сделать, – устало отвечала Арнэйд. – Но жалко – они по виду сильные, крепкие, как раз чтобы ходить за скотом и молоть зерно. Будут хорошо работать, когда привыкнут.
Хотела бы она в это верить. Пока же у нее только прибавилось забот со всеми новоприбывшими, включая и булгар.
– Я сейчас приведу Талвий, – добавила Арнэйд, – она потолковее, она их уговорит.
Талвий была молодая женщина, пару лет назад вышедшая замуж, но, как поняла Арнэйд, в новом доме ей не нравилось и она была не прочь оттуда уйти в другое место.
Из булгар за первые дни Арнэйд случалось разговаривать только с Хавардом. Увидев его назавтра после прибытия, Арнэйд даже ахнула по себя – так он изменился, помывшись и одевшись в чистую, хоть и простую одежду. Лет ему было около двадцати пяти; правильные, довольно тонкие черты лица, голубые глаза, светло-русые, с золотистым отливом, слегка вьющиеся волосы до плеч давали ему право считаться даже красавцем. Неряшливо отросшую бороду он подбрил и привел в опрятный вид. После всего пережитого он еще выглядел осунувшимся, но на губах его заиграла легкая, дерзкая улыбка (Арнор счел ее нагловатой и укрепился в своем настороженном отношении к новому знакомцу). Перед Арнэйд Хавард всегда принимал почтительный, даже покорный вид, не скрывая, что именно ее, а не Ошалче, с которой даже не мог объясняться, считает госпожой Дагова дома. Завидев Арнэйд, торопливо идущую с каким-нибудь делом, он слегка кланялся и так замирал, как околдованный, лишь следил за нею глазами. Она, несколько смущенная этим почтением чужеземца, кивала и проходила мимо. Но обо всех делах, касавшихся булгар, ей приходилось говорить с ним. Бард, второй, кто знал северный язык, был довольно угрюмым бородачом, не склонным к болтовне.
– Не знаешь ли ты, госпожа, какой-нибудь сведущей лекарки? – спросил Хавард у Арнэйд на второй или третий день после их прибытия в Силверволл. – Многие наши люди ослаблены долгой дорогой и пленом, хворают. Пусть бы она их полечила, иначе кое-кто не увидит весны.
Это была правда: в мерянском яле булгарским пленникам приходилось мало есть и много мерзнуть, да и путь до Бьюрланда выдался нелегким, и теперь многих томил кашель, слабость, ломота в костях.
– Я могу послать за Вефрейей, она у нас считается самой мудрой женщиной, – ответила Арнэйд. – Но могу попробовать и сама – я летом собираю травы, у меня есть зверобой, душица, липовый цвет. Еще у нас заваривают сосновую хвою.
– Наши люди будут вдвойне благодарить своих богов, если о них позаботится сама госпожа! – Хавард с чувством поклонился, и в голубых его глазах светилась та почтительность с оттенком дерзости, которая настораживала Арнора.
При этом Арнэйд заметила, как Хавард бросил взгляд на золотое кольцо-цветок у нее на руке. Видно было, что это кольцо он знает; ему известно, кому оно раньше принадлежало. Может быть, ему самому? Но уж сказать об этом у него наглости не хватит!
Арнэйд пошла в сени своего дома, где хранила в больших берестяных туесах запасы сушеных трав, и послала младших срезать свежую сосновую ветку. Отсыпав всего по горсти в медное ведерко, она вернулась в гостевой дом и подвесила ведерко на шест к очагу, где в середине был разведен огонь.
В гостевом доме Силверволла можно было устроить более сотни человек, и нередко во время сбора дани он бывал полон. Он состоял из трех помещений: сперва шли длинные сени, потом теплый покой с широким, сложенным из валунов очагом посередине, длиной более чем в два человеческих роста, на подсыпке в локоть высотой. Над этим очагом при желании можно было зажарить хоть лося целиком или повесить в ряд пять-шесть больших котлов либо решеток для мяса, а пламя его хорошо освещало длинную палату. Понизу по всей длине стен шли широкие помосты, где днем сидели, а ночью спали, перед ним – столы, а над помостами полати. В дальнем конце была дверь в третий покой, где имелась только печь-каменка и спальные помосты в два яруса. В обычное время там хранились свернутые тюфяки и шкуры, которыми укрывались во время сна. Сейчас половину их достали, чтобы можно было уложить булгар и пленниц, и помещение, где в эту поры обычно пахло лишь холодом, обрело жилой вид.
Арнэйд нравилось бывать в гостевом доме. Здесь она в прежние зимы видела Свенельда сына Альмунда… Сидя возле очага в ожидании, пока вода закипит, Арнэйд смотрела в огонь и снова, в который уже раз вспоминала те давние встречи. «Здесь берут мыто за проход с товаром…» Уже слабо верилось, что когда-то Свенельд поцеловал ее в сенях этого самого дома, среди мешков, коробов, бочонков и висящей упряжи, в то время как ей оттягивала руку корзина с яйцами. Теперь и сам Свенельд, и тот поцелуй казались такими далекими! Сама тогдашняя Арнэйд казалась себе такой непохожей на нынешнюю: молоденькая и впервые задумавшаяся, за кого же ей хочется выйти. И мысль эта пришла ей в голову лишь при известии о женитьбе Свенельда… Сегодня ее окружали в этом доме совсем другие люди, но, хотя булгары находились прямо у нее перед глазами, а Свенельда она видела в воспоминаниях годичной давности, он все равно казался ей более настоящим, чем голубоглазый Хавард, плотный черноусый Ямбарс, угрюмый Бард, седобородый Самуил и все их смуглые спутники.
Самуил был среди них самым значительным человеком; Арнэйд никто не говорил об этом, она сама догадалась, что он и есть булгарский хёвдинг. Человек преклонных лет – пятидесяти или шестидесяти, не разберешь, – он держался величаво, и, как заметила Арнэйд, ел отдельно от прочих. У него было продолговатое смуглое лицо со впалыми щеками, такое сухое, что казалось вырезанным из потемневшего дерева, с крупным носом и довольно длинной, волнистой бородой, когда-то черной, а теперь полуседой. Шуба его и крытая шелком соболья шапка обличали человека очень знатного, но, как подумала Арнэйд, если он их лишится, то в достоинстве не потеряет. Из-под низко надвинутой на лоб шапки карие глаза его смотрели остро и проницательно, но при этом спокойно, словно ему не требовалось напрягаться, чтобы увидеть всякого насквозь.
Пока Арнэйд готовила отвар, Самуил сидел на своем обычном месте – напротив у очага, – и наблюдал за нею, но не пристально, а как бы между делом. Когда она стала размешивать в котелке длинной ложкой, он кивком подозвал Хаварда и что-то ему сказал.
– Господин Самуил благодарит тебя за доброту и заботу о наших людях, – перевел Хавард. – Он говорит, да воздаст тебе Господь за это доброе дело, да будешь ты в милости перед лицом его.
Арнэйд опустила взгляд. Черты Самуила были суровы, но во глазах светилась мудрость. Она подумала, что он, наверное, неплохой человек, но его резкая непохожесть на всех, к кому она привыкла, смущала ее.
– Он говорит, что его ждет дома дочь твоих лет, ее зовут Мириам.
Самуил закивал, глядя на Арнэйд темными глазами из-под морщинистых век, будто давая этим понять, что смотрит на нее как на дочь.
В последующие дни, пока Дагу было не до того, Арнэйд еще не раз беседовала с Самуилом. Выяснилось, что он немного знает славянский язык, и это давало им возможность разговаривать без помощи толмача. Завидев ее, он показывал на скамью возле себя и приглашал: «Подступи к нам».
– Скажи мне ответ, – начинал он, неторопливо подбирая слова в языке, который им обоим был не родным, но единственный давал возможность общаться. – Сколь много лета род твой поживать в эта страна?
– Мой род поживать в Мерямаа… – Арнэйд быстро подсчитала на пальцах, – шесть колено. Мой старший дед был первее прочих всех.
– Твой род самый перво… первородный есмь?
– Ну… да. – Арнэйд надеялась, что поняла его верно.
Рассказать всю сагу о Бьярнхедине Старом на славянском языке ей было не под силу. Расспрашивал Самуил и про Хольмгард – что за человек Олав конунг, велики ли его владения, богатства, военная сила, связи с другими конунгами и влиятельными людьми, какие пути туда ведут. Об этом Арнэйд знала лишь понаслышке – ни Олава, ни Хольмгарда она в глаза не видела. Тогда она посылала за Виги, который в Хольмгарде некоторое время перед тем походом прожил сам: он был посвободнее, чем Арнор, занятый оценкой и дележом добычи. Виги тоже помнил с детства несколько славянских слов, но вести связную беседу не мог, и Арнэйд приходилось им с Самуилом переводить. Почти каждый раз с ними сидел и Хавард, почти не сводя с Арнэйд глаз, и на губах его играла легкая улыбка. «Можно подумать, он свататься приехал!» – однажды буркнул Виги. «Только не скажи этого Арни!» – Арнэйд даже испугалась, что будет, если старший брат заподозрит такие намерения в госте, которого вытащил из «какой-то вонючей задницы» грязным, как тролль.
