Елизавета Лаггар
Песни Серебряных Струн. Песнь первая: «Мечта и воля». Часть первая
– Помолчал бы о честности, путник! – рявкнул Сильбарр. – Зачем ты прикинулся слугой тут?
– Искренне хотел помочь! – Даан сказал это с таким чистым выражением лица, что если бы Жустав Сильбарр видел его в первый раз, он, возможно даже поверил бы. – Ведь вашего сына не было дома. А я вполне справился с задачей носильщика. И даже оплатить мой труд не требую. Просто прошу – разрешите мне остаться на вашем постоялом дворе. Всего-то на одну ночь. И всё. Завтра днём уйду – вы и не заметите. Правда!
– Да какая правда! – не унимался хозяин. – Единственная правда в том, что я не хотел беспокоить своего важного гостя объяснениями, что ты здесь никто, а Ульберт, который должен был позаботиться о его багаже, вышел по поручению. Зато сейчас я прикажу ему вышвырнуть тебя за ворота подальше!
– Ну зачем же вы так, господин Сильбарр? – Даан поджал губы. – Я готов снять у вас комнату в наём. Вы же знаете – деньги у меня есть…
– Снять, говоришь? – мужчина вдруг с хитрым прищуром посмотрел на музыканта. – Ну что ж. Изволь! Могу сдать тебе ту каморку, что у нас под самой крышей. Да-да, это рядом с той комнатушкой, в которой ты у нас тут прежде ютился.
– Что ж, пусть будет так! – с показной покорностью ответил Даан.
– Ага, – продолжал хозяин. – А заплатишь ты за своё тут проживание… десять… нет! Двадцать полных монет чистым серебром! И денежки вперед!
– Двадцать серебряных кресцентиев за одну ночь и полдня в коморке под крышей? – переспросил Даан, вселяя в господина Сильбарра надежду, что музыкант вот-вот разразится руганью за такой немилосердный грабеж, и поскорее сбежит из этого дома. Ведь на эти деньги можно было бы по меньшей мере полмесяца жить, вообще ни в чем себе не отказывая, и в куда более богатых гостиницах. Но менестрель, прикинув что-то в уме, вдруг широко улыбнулся, и ответил. – Идёт!
Жустав Сильбарр даже закашлялся, не ожидая подобного поворота событий. И хоть ему очень не хотелось позволять Даану оставаться в «Золотом трилистнике» и одной лишней минуты, взять своих слов назад он уже не мог. Да и деньги никогда лишними у бережливого хозяина не бывали.
Даан театрально широким жестом вновь достал из-за пазухи кошель, отсчитал двадцать серебряных, и со звоном рассыпал их на столе.
Господин Сильбарр уже во второй раз за этот вечер побагровел лицом. Даан же, учтиво кивнув хозяину, подхватил свою котомку и мандолину, и отправился наверх – обустраиваться в своей честно снятой комнате.
Конечно, эта комнатёнка под низким покатым потолком и близко в сравнение не шла с апартаментами, в которые поселили господина дель Альфорда, и в которые Даан сегодня зашел аж несколько раз, пока перетаскивал сундуки да кофры, принадлежащие моднику.
Менестрелю вспомнился броский футляр, в котором хранилась, несомненно, баснословно дорогая лютня чванливого франта. И Даан вдруг подумал, что всё-таки, как бы ни был хорош скрытый под плотным украшенный металлической вязью филиграни слоем кожи и бархата чужой музыкальный инструмент, он ни за что не променял бы на него свою родную мандолину. Если говорить по правде, принадлежащая Даану Тэрену мандолина и сама была прекрасна. Музыкант содержал её в большой аккуратности, и относился к ней с огромным уважением. На деле, этот инструмент на мандолину был похож лишь внешне: голос её, яркий, сочный и полнозвучный, способен был переиграть звучание иной лютни от какого-нибудь именитого мастера. Даан всегда гордился не только теми чарующими звуками, которые у него получалось извлекать из её серебряных струн, не только золотыми узорами и перламутровой инкрустацией на деке, но и тем, что эта самая "мандолина" когда-то принадлежала его отцу. В Киннаре было почти традицией оставлять своему ещё даже не рождённому чаду такие подарки. И, хоть отца Даанель никогда не видел, говорили, что тот держал эту мандолину в руках. Верить в это, как в любые красивые романтические легенды, было приятно.
Недолго провозившись, пристраивая по углам своё скромное имущество, Даан неожиданно для себя осознал, как он хочет есть. Еще бы! Обед прошел уже давно, и состоял для него из нескольких глотков воды да двух сырных лепешек, которыми щедро поделился с ним ворчливый старик Гертарий. А ужинать Даану так и не случилось. И сейчас, от божественных запахов еды, доносившихся из обеденного зала на первом этаже, у музыканта даже в животе заурчало.
Повинуясь своей человеческой потребности в хлебе насущном, Даан бегом спустился по лестнице, в зал, и уселся на лавку за ближайшим столом. Жустав Сильбарр нарочито долго не обращал внимания на второго постояльца. Вместе со своей женой Иветтой, как всегда чопорной, и худой, словно щепка, Жустав хлопотал вокруг «дорогого гостя», господина дель Альфорда, интересуясь, всё ли ему нравится и не нужно ли еще что-нибудь принести.
Наконец, соизволив подойти и к голодному Даану, хозяин постоялого двора коротко бросил:
– Ну?
– Я пришел на ужин, – пояснил Даан. – Мне ведь полагается и постель, и стол, так?
– Так, так, – рассмеялся господин Сильбарр, и, крикнув Сантиль, что-то тихонько ей приказал. Девушка как-то жалко втянула голову в плечи, поклонилась отцу, и, едва не плача, убежала на кухню. Довольно скоро перед Дааном появилась миска простой, сероватой по цвету каши и ломоть сухого хлеба. Очень похоже, что такой хлеб, да и каша, шли на угощение домашней скотине на заднем дворе. Даан потрогал край миски – он был едва тёплым. Никакого столового прибора к поданному блюду тоже, видимо, не полагалось. Музыкант усмехнулся. Ни ложки, ни вилки. Совсем как в стародавние времена, да прошедшие века и столетия! Да что столетия? И тридцати лет не прошло, как тот самый Сантьяг Златорукий, так рассердивший старика Гертария, пел чудные песни о мире с норхтарами2. Тысячи людей внимали его пению на вершине Священного холма! Он пел так, что, наверное, сам Создатель и все Божества прислушивались, что уж о простых смертных говорить. Ну и что ж с того, что ради отказа от оружия Сантьяг запретил всем поклонникам, что жили у подножия холма, пользоваться столовыми приборами? Раз уж даже такой светоч, как Сантьяг Златорукий, заповедовал есть руками, почему бы ему, Даанелю Тэрену, не продолжить мотивы известного певца? Господин Сильбарр бросил на Даана презрительный взгляд победителя и отправился к своему длинному столу. Там его поджидала жена, наряженная в горчичного цвета платье, похожее на то, что носила Сантиль, но куда более дорогое и удобное. Она наливала какой-то горячий напиток в высокие керамические кружки, одну из которых пододвинула ближе к подошедшему мужу.
Даан глубоко вздохнул – как могут вздыхать, наверное, только великомученики – и, сохраняя скорбно-постное выражение лица, обмакнул кусок хлеба в кашу и принялся есть. Каша и правда оказалась остывшей и не имела почти никакого вкуса – пресная, словно пергамент без чернил. Даан немного подумал, затем решительно встал, и прошествовал к длинному столу, за которым шептались хозяин с хозяйкой.
– Добрый господин Сильбарр! – начал Даан. – А не будешь ли ты так любезен добавить в мою кашу немного свиных рёбрышек или хотя бы цыплячью ножку? Каша, конечно, сама по себе прекрасна. И сухой хлеб тоже. Но с мясом она стала бы во сто крат вкуснее!
– Не нравится – не ешь, – отрезал хозяин постоялого двора. – Нечего тут привередничать!
– Вообще-то, любезный, я за кров и стол двадцать серебряных заплатил, – напомнил Даан, – как уговаривались. За такие деньги, между прочим, и получше можно было бы кормить!
– Про еду у нас уговора никакого не было, – отрезал Жустав Сильбарр. – Повторяю: не нравится – проваливай на все четыре стороны. А на моем постоялом дворе ты за эти двадцать монет будешь спать, где постелют, и есть, что дают! И нечего тут жаловаться. Сам нигде иначе как в «Золотом трилистнике» остаться захотел. Никто тебя за кошель не тянул!
Смех, раздавшийся за спиной у Даана, заставил его обернуться.
Смеялся, разумеется, молодой господин дель Альфорд, вольготно расположившийся на скамье среди подушек. Стол перед ним был заставлен блюдами и тарелками прекрасных кушаний, при виде которых у Даана слюнки потекли. Чего тут только не было! И мясо, и рыба, и свежий хлеб, и фрукты, и тот самый вишневый пирог – не чета тарелке пустой пресной каши! А еще вино и сладкие пряные горячие отвары. Настоящий пир горой. Даан насупился.
– А ну-ка садись, – махнул рукой дель Альфорд, указывая Даану на место рядом с собой, – да кашу свою прихватить не забудь. Раз она так прекрасна.
– Изволь, – ответил Даан просто. Сходил за миской, и, не обращая внимания на испепеляющие взгляды хозяина постоялого двора, уселся за богатый стол.
Сидящий там модник, похоже, уже был немного пьян и поэтому стал очень весел и прост, а продолжать возлияния в одиночестве ему не хотелось. И вовремя появившийся Даан показался вполне подходящей компанией, а его панибратское обращение даже позабавило.
– Так что там твоя каша? – дель Альфорд изящно подцепил вилкой кусок ветчины.
– Каша… – задумчиво начал Даан, окидывая взглядом полный яств стол, – каша, сударь, есть символ умеренности среди изобилия кулинарных изысков, от которых позже излишне прожорливого едока могут постигнуть хвори печени, желудка и – не приведи Создатель – проблемы со… смычком.
Услышав о смычке, молодой модник чуть поперхнулся, а затем снова разразился смехом.
– Да ты, я смотрю, прямо философ слова. Почти настоящий. Почти – если не доводилось тебе бывать в великолепном Киннаре.
– Доводилось, – честно признался Даан.
– Вот как? – дель Альфорд даже выпрямился. – И не врешь?
– К чему же мне врать? – пожал плечами Даан.
– Вот уж не знаю, – усмехнулся его собеседник, наливая вина себе и – чуть подумав – Даану тоже. – Ведь соврал же ты, выдав себя за здешнего прислужника.
– Попрошу заметить, любезнейший господин дель Альфорд, – начал Даан, – что я лично себя за местного прислужника не выдавал. Ты так назвал – а я никуда не торопился. Почему бы хорошему человеку не помочь?
– Хорошему человеку, – дель Альфорд расплылся в улыбке. – Щедрому, думаешь небось? Знаешь, деньгами я тебе платить не стану. Зато со стола моего можешь есть сколько хочешь. Очень уж ты меня повеселил. Да и сундуки отнес, как батрак взаправдашний.
– Благодарствую, – ответил Даан, опустив всё, что услышал после разрешения угощаться, и пододвинул к себе тарелку сочных куриных крылышек.
Выпили.
– Ладно, – продолжил дель Альфорд, – не держи на меня зла за то, что батраком тебя назвал. Очень уж ты, не сочти за грубость, убогонький в этом плебейском жиппонишке3.
Даан в ответ усмехнулся, не отрываясь от жареного мяса. С тех самых пор, как Альфорд произнес волшебные слова о своем предстоящем выступлении во дворце императора, музыкант вообще не держал на модника никакого зла. Напротив, старался быть с ним мягким, учтивым и любезным, словно в кармане именно этого человека лежал его, Даана, счастливый билет во дворец. Только как достать этот билет Даан пока еще не решил.
– Ну хорошо, – дель Альфорд снова наполнил их стаканы вином, – а зовут-то тебя как?
– Да как хочется – так и зови, – разрешил Даан, пожав плечами. – Я ко всякому привычный.
Модник рассмеялся, и снова с прищуром оглядел собеседника.
– Раз так, буду звать тебя Бомолох4, – сообщил он. – Знаю тебя всего вечер, а веселишь ты меня как заправский шут.
– Так тому и быть, – согласился Даан.
– Ну а я – Лин дель Альфорд, – представился модник. – Благородный менестрель, пять лет учившийся вдохновенному искусству сочинительства и исполнительства в самом городе Киннаре!
– Выпьем же за знакомство! – предложил Даан. Лин согласился. Вино снова полилось в стаканы. Однако, Даан лишь чуть отхлебнул напитка, в то время как Лин осушил свой стакан.
– Что ж, приятель Бомолох, – обратился модный менестрель к Даану, – говоришь, тоже доводилось тебе в Киннаре бывать?
– Доводилось, – подтвердил Даан, подлив в стакан Лина еще вина, а сам не забывая откусить сочного куриного мяса.
– А кем ты там, позволь спросить, был? – поинтересовался Лин. – Слугой или подмастерьем?
– Да кем-то вроде того, – усмехнувшись соврал Даан. Ему даже не хотелось мешать собеседнику придумывать о себе легенду, и было интересно, какой именно Лин дель Альфорд нарисует его биографию.
– Понимаю, – сочувственно кивнул Лин, – денег на обучение не хватило, и остался чистить сапоги у кого-то из великих Мастеров?
– У господина Орфериуса Элегиста, – назвал Даан имя своего учителя изящной словесности.
– У самого Орфериуса? –дель Альфорд даже глазами заморгал. – Вот это да. Вот это повезло тебе, Бомолох!
– Согласен, – подтвердил Даан, – Выпьем за здоровье Мастера Орфериуса?
Выпили. Тут даже Даан не стал ловчить, и по-честному опустошил свой стакан. Впрочем, в отличие от до краёв наполненного вином стакана Альфорда, стакан Даана был наполнен только наполовину. Помолчали. Даан ждал, что дальше скажет его собеседник, закусывающий вино ломтиком сыра с лимоном.
– А мой отец вот нашел деньги на обучение в Киннаре, – наконец гордо сообщил Лин. – Да. И я даже тебе, Бомолох, немного завидую. Ты же вот мог сапоги господские начистить, по поручениям сбегать, и чего там?.. Свободен, считай. Так ведь?
– Почти, – неопределенно согласился Даан.
– А мне нужно было перед отцом отчет держать за каждую медную четвертушку. Ты понимаешь? И учеба дорого стоит, и инструменты… Ну это я лютню выбрал. А если бы несколько? И арфу бы, и флейту? Это же очень… А инструменты сам ведь понимаешь – должны быть дорогие, богатые. Чтобы сразу каждый зритель понимал – перед ним большой артист! И одежда. Одежда – она же почти как лицо артиста! Два раза в одном и том же наряде на публике не покажешься. И потом все эти цирюльники… И на экипажи тратиться… Да и вообще. Красивые вещи окружать настоящего виртуоза должны. Вопрос престижа! – Лин многозначительно поднял палец.
– И что же отец? – Даан снова наполнил вином стакан собеседника.
– Отец, конечно, платил, – нахмурился Лин, – сначала даже с радостью – когда меня приняли. Ну а потом всё с большей неохотой. Перед выпускным концертом едва скандал не устроил мне. Маменька удержала. Недоволен отец до сих пор сильно, конечно. Он хоть и коммерсант, и сам красивые вещи любит, а тут вдруг стал больше экономить. Но на этот выезд не поскупился. Знаешь, почему?
– Почему же?
Потому что это будет мое триумфальное появление! – Лин просиял. – Да! Не всякому музыканту удается в начале карьеры сразу во дворец императора на праздник попасть! А ведь День Лебедей – это же королевский отбор талантов. Даже безвестные исполнители получают свои минуты славы в этот день – и чьё выступление придётся по душе знатным господам, удостаивается шанса стать придворным артистом. Достаточно просто заранее заявиться на августейший концерт да получить приглашение.
– Ты, значит, и не выступал на большой публике еще? – удивился Даан.
– Ну как сказать, – поджал губы дель Альфорд. – В Киннаре выступал, конечно. И комиссия преподавателей на отчетном концерте вполне мной довольна была… Так что это – гарантия успеха!
– Кто ж поспорит! – согласился Даан, пряча улыбку. – В Киннаре и учителя самые требовательные к студенту-исполнителю, да и зрители такие же. Знают толк в настоящем искусстве.
– Вот именно! – Лин хлопнул рукой по столу. – За пределами стен Киннара первый раз выступать буду. И сразу – во дворце! Так вот, это всё отец похлопотал, спасибо ему. И на концертмейстера королевского выходы нашел, и рекомендации добыл нужные от учителей, и приглашение мне выписал. Да и на выезд мой не поскупился. Я же из графства Тэльтуон, что выше по заливу Гратт-Эскапьён. Мой отец там – первый после графа человек!..
– Повезло! – протянул Даан, – За это и выпьем!
Выпили. Даан вытер губы салфеткой, Лин поморгал глазами.
– Правда, перед отъездом у меня с отцом серьезный разговор вышел. Он мне в последний раз помогает – всё лучшее покупает, что может. Костюм парадный там… вот, опять же… Гостиничка тут пусть простовата, далеко не самая шикарная в столице, но отец здешнего хозяина знает, и мнения об обслуге хорошего. Я, в общем-то, не в накладе. Комната годна, еда – тоже. Высплюсь, отдохну… вечером – во дворец. А… так вот, разговор. Ну, в общем, выезд этот отец мне организовал в лучшем виде. А я уж дальше должен сам подсуетиться. Произвести на кого надо впечатление во дворце, попасть в число придворных музыкантов… Или даже пост занять. А там и в люди сам выбьюсь, и деньги будут, и родителям отплачу за их вклад в мой талант.
– Похвально! – одобрил Даан. – В таланте не сомневаюсь даже. Если бы его не было – не доучиться бы тебе в Киннаре до выпуска.
– Всё верно понимаешь, – усмехнулся Лин. – Ладно. Давай по последней. И спать пойду. И так к полудню бы подняться… хорошо вино тут лёгкое – голова шуметь не будет. Так всё равно же – пока все эти ванны-прически-приготовления… И распеться надо… и на репетицию успеть во дворец…
– По последней – так по последней, – Даан ничего не имел против.
Выпили. Даан, несравнимо более трезвый, чем его недавний знакомый, помог ему подняться из-за стола, подняться по лестнице, и даже заботливо проводил в комнату.
Лин скинул кафтан и сапоги, пробурчал что-то неразборчивое, махнул рукой, и завалился на кровать. Даан вышел из комнаты, не дожидаясь, пока господин дель Альфорд лениво закутается в покрывало. Лишь стоя на пороге он повернулся, посмотрел на подвешенный на резной крючок для одежды кофр с парадным костюмом удачливого выпускника музыкальной академии Киннара, глубоко вздохнул, и шагнул в коридор.
– Ой… господин Тэрен… – в полумраке коридора Даан столкнулся с Сантиль. Девушка едва не выронила подсвечник, который сжимала в руках, – Отец увидел, что вы наверх пошли… вот, послал меня убавить в комнате господина Альфорда свет… проверить, всё ли в порядке… И если что погромче звать на помощь…
– Всё в порядке, – усмехнулся Даан, – Ты не беспокойся. Лучше вот что мне скажи, милая Сантиль. Можешь ли ты завтра разбудить меня пораньше?
– Могу… – ответила девушка, – А насколько рано?
– А чем раньше – тем лучше. Сможешь с первыми петухами – хорошо.
– Ладно…
– Твой отец тоже так рано встает?
– Только когда какое-то дело у него или матушки, – задумчиво сказала Сантиль, – Или если ждем кого-то из постояльцев до рассвета. Но сейчас, кажется, никто не обещал приехать, случайный гость столицы разве… Так что до восхода солнца он точно не появится из спальни. Тем более, что они с матушкой… то- же немножко выпили.
– А что братец твой? Из ранних пташек?
– Ой, Ульберта я всегда бужу, – хихикнула девушка, – Он сам никогда не просыпается. Если не трогать его – наверное, весь день спал бы. А… что?
– Да вот хотел попросить тебя ванну мне с утра пораньше приготовить, – подмигнул музыкант.
– Ой… – Сантиль густо покраснела, и снова едва не уронила свечу. – Я…
– Ну отец твой может этому быть недоволен, – рассудил Даан. – Он и кормит-то меня с неохотой. Не смотря на то, что я ему честно заплатил и за кров, и за еду.
– Ох, это… – Сантиль расстроилась. – Он, когда мне приказал вам… каши простой принести… Я так опечалилась, господин Тэрен, так опечалилась! Так было жалко вас!.. На отца рассердилась очень, а перечить ему не могла… Вот и пришлось вам ту кашу принести. Я потом долго из кухни не выходила… плакала…
– Спасибо тебе за твое сочувствие, – мягко сказал Даан, а потом с озорством подмигнул. – Но видишь – не так все плохо и вышло в итоге. В общем – подготовь мне с утра ванну, чтобы никто не знал, да разбуди меня тихонько.
– Хорошо, господин Тэрен, – Сантиль отвела глаза, когда Даан обошел ее, направляясь в свою каморку. – Спокойной вам ночи!..
– И тебе, милая Сантиль, – ответил музыкант, и полез по узенькой лестнице наверх, под самую крышу.
***
Спал Даан не слишком спокойно. И дело даже было не в тонком матрасе и неудобной кровати. Он долго ворочался, уговаривая себя скорее заснуть, но сон не шел к нему. Слишком уж сильно завладело его душой волнительное чувство предвкушения, опьяняющее не хуже вина. А если уж к слову о вине… Даан и радовался, что выпил за ужином немного, и сознание его оставалось ясным, и в то же время сердился на себя – отпустить взбудораженное восторженным предчувствием сознание и отдохнуть ему бы сейчас не помешало.
Только уже ближе к утру Даану удалось на несколько часов забыться сном. И сон этот был таким крепким, что бедняжка Сантиль, поднявшаяся к его невзрачной комнатёнке, чтобы разбудить к назначенному часу, подумала, что он не здоров или потерял сознание.
Сперва она просто приоткрыла дверь в коморку, и несколько раз шепотом позвала его по имени, но он даже ухом не повел. Постояла. Позвала еще – с тем же успехом. Еще постояла, долго решаясь переступить порог. Затем, зажмурившись, шагнула в комнату, все-таки найдя в себе силы побороть свое смущение и страх. Страх. Еще бы! Если бы отец увидел ее сейчас здесь, в комнате наедине с мужчиной – да не просто каким-то мужчиной, а Даанелем Тэреном! – он бы наверняка кричал так, что перебудил бы всех соседей в округе. Или еще хуже – выпорол бы ни в чем не повинную девочку, которая ведь даже и не помышляла о том грехе, в котором бы ее обязательно обвинил отец. Хотя если быть очень-очень честной – помышляла немного. В книгах, которыми она обменивалась с живущими в соседних домах девочками-ровесницами, часто рассказывалось о том, как прекрасная героиня остается наедине со своим рыцарем, и дарит ему поцелуй. Вообще, книги попадали в руки к Сантиль и ее подругам не так часто. В домах невысокого класса книг было не так много, и по большей части книги это были полезные. Кулинарные, книги по этикету, какие-то правила или очерки по уходу за приусадебным участком. Лирические сочинения или книги с романтическим содержанием рассматривались как бесполезные излишества, которые у юных девиц лишь вызовут ненужные представления о красивой жизни. А чем такие знания помогут состряпать хороший обед или выходить больную курочку-несушку? Да еще все эти книги про «любовь и про богатых», как однажды назвал их Жустав Сильбарр, стоили куда дороже «полезных» книг. Если бы родители узнали, что читают их дочери, они бы точно принялись голосить, причитать, и сожалеть о том, что выучили их грамоте. В общем – девочкам приходилось довольствоваться теми романами, что изредка удавалось купить вскладчину на подаренные на праздники или чудом сэкономленные при закупке продуктов деньги. Иногда еще кто-нибудь из рассеянных постояльцев забывал книги, и уезжал. Но это случалось редко. А однажды, в подарок на Первое Утро Года5, самой обеспеченной из подружек Сантиль живущая в богатом доме тётушка привезла в целый сборник любовной лирики. И там тоже было про поцелуи. Да еще и в стихах!
Да… Вот господин Даанель Тэрен уж точно знает толк в хороших стихах о любви, и, вообще, в романтической литературе. И, безо всяких сомнений, он знает толк в поцелуях!..
Сантиль так смутилась собственных мыслей, что покраснела, зажмурилась, едва удержалась на ногах, и чуть было не бросилась за дверь, прочь из каморки. Но вовремя одумалась, решив, что этим поднимет слишком много шума. Тем более, что она обещала господину Тэрену разбудить его пораньше.
– Господин Тэрен…, – пролепетала девушка. – Просыпайтесь, Господин Тэрен!..
Но тихий голосок никак не потревожил менестрельского сна. Тогда, краснея, бледнея и дрожа от ужаса и смущения, Сантиль протянула свою тонкую трясущуюся ручку, и легонько дотронулась до руки спящего музыканта. Но и это не увенчалось успехом. И лишь когда она, собрав всю свою волю, по- трясла его за плечо, Даан, наконец, проснулся. Открыл глаза, и несколько мгновений смотрел перед собой, словно пытаясь понять, спит он еще или уже нет, а если нет – то где находится.
– Господин Тэрен, просыпайтесь… пожалуйста… – повторила Сантиль, – Вы просили разбудить вас рано и… ванну приготовить.
– О… – сонный Даан уселся на кровати, жмурясь от неяркого, теплого света маленькой, низкой свечи, что Сантиль держала в руке на плоском подсвечнике с ручкой. – Спасибо…
– Я там все постелила… и вода уже нагрелась, наверное… Сейчас проверю…
Еще не совсем проснувшийся Даан слушал ее, молча кивая. Затем он встал, и потянулся к своей котомке, чтобы достать умывальный набор.
– Вы там как… помоетесь, рубашку свою оставьте… Я постираю потом… – продолжала смущаться на каждом слове Сантиль. – Я рубашку брата вам приготовила… Ему сшили той весной, а он её так и не носил. Теперь мала вот… в сундуке пролежала. Она чистая! Вы помоетесь, наденьте свежее… А я вам пока завтрак принесу. Сюда… Вы пирог с мясом будете? Вкусный… вчерашний… Сегодня еще тесто не ставили, скоро будем, но… И горячий цветочный чай принесу. Только простой, без пряных трав… и альтунарский кофе6 не смогу вам сварить. Он ароматный очень, все в доме проснутся…
Даан выслушал ее с широкой улыбкой.
– Ты – моя светлая звёздочка, милая, заботливая Сантиль!
Золотое у тебя сердечко. Точно. Спасибо тебе!
Он, наконец, вытащил чехол с умывальным набором, и стал торопливо убирать свой скромный багаж обратно в сумку. Сантиль украдкой следила за движениями его рук, и от Даана не скрылось то, с каким интересом посмотрела она на исписанные чернилами свитки пергамента, на которых он записывал свои стихи и пьесы, и особенного внимания девушки удостоилась небольшая книжица, которую он уже второй год носил с собой.
Эта книга досталась ему совершенно случайно. Он тогда впервые попал в столицу – только в тот раз путешествие началось с Западного Астер де Торонисса, а не Восточного, как сейчас. Одна довольно милая поэтесса под покровительством богатого мецената издала сборник своих стихов. Тираж был маленький, но прием с распродажей устроили на славу. Сами по себе стихи были довольно милы. Ничего гениального или жгущего разум и сердце, как стихи поэтов Киннара, в них не было, но для легкомысленной дамочки и таких же читательниц вполне подходило. Даан тогда ненароком попал на это событие. Что-то спел. Что-то сыграл. Сделал несколько многозначительных комплиментов выдающимся талантам поэтессы и изящности её рифм, и поспешил ретироваться как раз тогда, когда благодетель стихотворицы решил, что заезжий менестрель нарушает правила приличия. Но, сказать по правде, Даан потом еще виделся с этой дамочкой раз или два при других, куда более душевных, обстоятельствах. Тогда-то он и получил от нее в подарок вот эту книжицу.
Сантиль, конечно, историю появления этой книги в котомке менестреля не знала, но её куда больше интересовало название
«Пламень каменного сердца», выведенное потрескавшимся сусальным золотом на потертой обложке. Даан отметил себе этот интерес девушки – на всякий случай – поскорее завязал котомку, подхватил чехол с умывальными принадлежностями, и негромко скомандовал:
– Веди же меня в царство душистого мыла, горячей воды и чистоты, моя звёздочка!
Сантиль смутилась, зарделась, и поспешила из комнаты, ступая тихонько и освещая в полумраке огарком свечи дорогу себе и Даану.
В ванной, представляющей из себя небольшое помещение с облицованными камнем полом и стенами, тоже царил полумрак. Колбы светильников с люминарисом были прикрыты небольшими резными вставками, специально сделанными во всех подобных лампадах для регулирования яркости освещения. В ванной их было всего два – оба на стене, рядом с довольно большим зеркалом в простой деревянной раме. Под зеркалом стояла небольшая, грубоватая тумба, сооруженная из такого же камня, как пол и станы. В тумбу была встроена небольшая раковина, похожая на неглубокий жестяной таз. Рядом с раковиной стоял жестяной же кувшин для умывания, и оставалось еще достаточно места для того, чтобы купальщик или купальщица могли расположить принадлежности для мытья. На стене дальше висело несколько ковшей с длинными рукоятками. Рядом с дверями – лавка для одежды. На ней Даан обнаружил обещанную ему чистую смену белья. Сама дверь, как обратил внимание музыкант, запиралась на небольшие, но прочные засовы с обеих сторон. Ванна – большой деревянный ушат – стояла у противоположной от входа стены, под маленьким плотно занавешенным оконцем. Края и дно ванной были по старому обычаю застелены простынями. Ванна была налита водой больше, чем наполовину. От воды шел пар, едва уловимо пахнущий ромашкой.
– Только бы не заснуть… – пробормотал Даан, опускаясь в горячие объятья ванной. Вода поднялась ему почти до самых подмышек, и запах ромашки стал чувствоваться еще сильнее. Хорошая ванна. То, чего так сильно не хватало во время долгих путешествий. Все эти ручьи, реки и всякие куцые тазики и ковшики для умывания ни в какое сравнение не могли идти с настоящей ванной – с мылом, вехоткой6 и хлебным отваром для мытья волос.
Даан тщательно вымылся, не упустив возможности подурачиться, и несколько раз уйти под воду с головой. Однако он быстро прекратил эти забавы – слишком уж много получалось шумного плеска. Вылез из ванны, наскоро обтерся, надел смену чистого белья и, прибавив света в лампадах, начал тщательно бриться и чистить зубы. В чуть запотевшем зеркале отразился как будто бы совсем другой человек – по-настоящему отдохнувший и посвежевший. Даан остался очень доволен, и подмигнул своему улыбающемуся отражению. Так-то лучше будет. Правда, мокрые волосы сразу же начали виться куда более буйно, чем обычно, но это не беда. Зато чистые!
Собрав свои вещи и снова приглушив свет, Даан осторожно приоткрыл дверь, и выглянул из ванной комнаты. У самой двери никого не обнаружилось, а вот в двух шагах дальше, рядом с лестницей стояла скромница-Сантиль. Как всегда густо покраснев при виде Даана, она шагнула к нему навстречу.
– С лёгким… паром… – прошептала она, отводя глаза. – Вы поднимайтесь там… завтрак… а я пойду пока… уберу всё… И потом за посудой к вам поднимусь…
– Благодарю тебя, о моя маленькая благодетельница! – сверкнул улыбкой Даан, и галантно поцеловав влажную от волнения ручку девушки, стал тихонько подниматься по лестнице. Сантиль же так и осталась стоять, не шелохнувшись, прижимая к груди руку, которой только что легко коснулись губы музыканта, и глядя в одну точку расширившимися от смущения, страха и счастья глазами. Наконец, дыхание вернулось к ней, и медленно, будто во сне, она отправилась наводить порядок в ванной комнате.
Даан прокрался в свою каморку, и на всякий случай поплотнее запер за собой ветхую дверцу. На аккуратно застеленной кровати он обнаружил деревянный поднос с тарелкой фруктов, парой ломтей сыра, куском пирога и еще довольно теплым варёным яйцом в чуть треснувшей скорлупе. На грубом ящике, служившим в этой комнатушке столом, была оставлена большая кружка с крышкой. В ней оказался почти не успевший остыть чай.
