Елизавета Тюгаева
ЯТЬ. Психотерапия русской традицией, или как жить лучше в опоре на наш культурный код
Фольклор для людей или люди для фольклора?
Куда направлено внимание тех, кто исследует фольклор? Когда я только начала свой путь, то первое время взахлёб читала книги, данные этнографических экспедиций, посещала фестивали и в какой-то момент поняла, что я уже целиком ТАМ, в прошлом. Всё моё внимание было развёрнуто назад, я как будто оказалась не в полной мере «жива», даже на уровне физики: всё чаще стали мёрзнуть руки и ноги. Я уже и забыла, для чего исследую фольклор, и почти начала кидаться проклятиями в прохожих в духе «Вы забыли свои корни!» Вовремя опомнилась и стала разворачиваться к настоящему. Брать фольклорные практики и нести их в мир, исследовать вместе с людьми, чтобы понять, как и что можно применять сейчас. Потихоньку снова ожила, только в новом качестве.
Быть в постоянном плотном контакте с культурой ушедших людей означает немножечко «примереть» самому. Здесь достаточно вспомнить базовые постулаты системной семейной терапии (направление в психологии). Куда обращено ваше внимание, в прошлое или в будущее? Жизнь течёт от старших к младшим, а не наоборот. Если взрослый сын смотрит на маму, сам уже вышел на пенсию и всё ещё продолжает жить ради неё, то это нарушает естественное течение жизни и является отказом от своей ради служения матери. Смею предположить, что в фольклорном поле есть та же тенденция: ставить на пьедестал правды традицию и забывать, ради чего она была нужна. Фольклор для людей или люди для фольклора? Прошлое или настоящее?
Для меня фольклор не является смыслом жизни сам по себе, это лишь инструмент. Инструмент для жизни. Гораздо важнее люди – вы. Что с вами происходит, когда вы касаетесь традиции? На своих занятиях я люблю говорить: «Важны не ноты, а ваши состояния и чувства». От старших к младшим, а не наоборот. Старое для нового. Фольклор для людей.
Хранить и передавать – это разные функции. В первом случае внимание обращено в прошлое, во втором – в настоящее. В зоне хранителей важен сам фольклор, в зоне передачи и адаптации – люди. Хранители всегда находятся немного за пределами жизни, в своём особом пространстве «между». Сейчас много хранителей, и именно благодаря им мы имеем доступ к старине. Но при этом мало «переводчиков со старинного» – тех, кто ищет место традициям прошлого в мире настоящего. Задача эта непростая, и без субъективности с ней не справиться. Тут не может быть однозначности и авторитарности. Даже в исследовании прошлого я предлагаю оставаться в настоящем и помнить, для чего нам нужна та или иная традиция. Нет общественно верных ответов в вопросах адаптации культурного кода, есть только верное лично для вас и вашей жизненной ситуации.
Русская традиция и религия
Обмолвлюсь о сложном – о вере.
«А можно ли петь старинные русские песни, если я не православная/ый?»
Да, русская традиция доступного нам периода (XVIII–XIX веков) плотно переплетена с православием, от этого не отмахнёшься. И при этом я не вижу проблемы в том, чтобы применять сейчас фольклорные практики вне религиозного контекста. Есть обряды, в которых больше духовности, есть обряды совсем про иные стороны жизни. Мы вправе выбирать то, что нам ближе.
В конце концов, сколько русских занимается йогой, и ни у кого это не вызывает вопросов. А цигун? А тибетские чаши? А даосские практики? У каждой традиции/религии есть практики-спутники. И чтобы ими заниматься, не обязательно становиться адептом конкретной религии.
У меня есть любимая присказка. Фольклорное сообщество любит православие, но эта любовь не вполне взаимная. Сейчас поясню. У нас в Сибири фольклористы очень ратуют за церковь, доходит даже до громких заявлений: «Руки прочь от святого фольклора, если ты невоцерковленный». Многие фольклорные фестивали и студии тесно связаны с посещением церкви и с религией в целом, и, если вы других взглядов, возможны проблемы. Это может быть серьёзным ограничением для современного человека. Я знаю родителей, которые побоялись отдать своих детей в детские фолк-студии именно по причине иных религиозных взглядов. Говорят, в Москве с этим полегче.
Ирония судьбы в том, что священнослужители, как правило, не в курсе про фольклор: что это такое, как он выглядит и с чем его едят. Впрочем, как и любой среднестатистический современник. Многие относятся к фольклористам как к непонятным ряженым, а к старинным русским песням, пляске и хороводам – как к чему-то «от лукавого». Есть, конечно, дружественные фольклору священнослужители, но это редкость. Вот и получается, что сейчас мы наблюдаем огромную пропасть между фольклорным и православным мирами, хотя ещё в XIX веке одно от другого было неотделимо.
Моё мнение: вера – сугубо личное дело каждого. Ко мне приходят представители разных конфессий, и это им не мешает петь старинные русские песни и исследовать себя. Не обязательно быть православным, чтоб изучать наследие своих предков. Прошлое моего народа является частью моей личной истории по факту рождения, а не по факту веры.
Русский/россиянин
Ой-ой, сейчас полетят копья, но невозможно это не обсудить в книге про русский культурный код. Кого, собственно говоря, считать русским? На основании самоидентификации или существуют какие-то объективные факторы принадлежности? Давайте поразмышляем.
Для начала я предлагаю вам пощупать собственную идентификацию. Вы считаете себя русским? А россиянином? А кем ещё? Быть русским – для вас это про этническую принадлежность или про гражданство?
С точки зрения социологии, если вы говорите на русском и это ваш единственный родной язык, вам снятся сны на русском, вы выросли в России (СССР) и всех агентов социализации прошли на русском, поздравляю! Вы – русский, даже если ваше этническое происхождение иное. С точки зрения культуры вы впитали русские традиционные коды, даже если бабушка из Китая, а дедушка из Нигерии.
А вот если ваше иное этническое происхождение подкреплено соблюдением обрядности другого культурного кода, другой верой и тем более вторым родным языком – тут сложнее. В таком случае у вас внутри есть как минимум две культурные субличности: русская, которая впитала русский культурный код через взросление в соответствующей социальной среде, и этническая, которая также была приобретена вами через трансляцию определённых установок и правил (через веру, семейные традиции, язык). Получается, что вы и русский какой-то своей частью, и «…» (подставьте своё).
И мы все такие разные – россияне, то бишь граждане одной большой многонациональной страны России.
Это в идеале. Но часто случается путаница: слово «русский» используют в значении «россиянин», т. е. как маркер гражданства, а не этнической принадлежности. Например, слышали такое мнение: «Русский – это прилагательное»? Так часто говорит тот, кто не знает, куда себя отнести в случае запутанного семейного древа, и для простоты называет себя русским, хотя правильнее было бы сказать «россиянин».
Действительно, в России есть регионы, где «много всего намешано». Во время командировки в Казань моей любимой практикой было мучить таксистов на предмет их культурной идентификации. «Кто вы?» – спрашивала я. Что тут начиналось: «Бабушка марийка, дедушка из мордвы, прадедушка татарин, а сам я непонятно кто… русский». Конечно, справедливо было бы тут сказать «россиянин», как объединяющий контур, включающий в себя субличность и марийца, и татарина, и русского, коли человек вырос в русской среде и это его родной язык.
Ещё есть расхожий стереотип про то, что нет «чистых» русских. Какая ерунда! Так говорят только те, кто старинный сарафан в глаза не видывал, ни одной старинной русской песни не слыхивал и хочет, чтоб вы тоже не видывали да не слыхивали. Чистота – понятие очень относительное. Для меня русский культурный код имеет достаточно явные границы. Если сравнивать разношёрстных современных европейцев с нами, то мы, русские, очень даже похожи друг на друга. Это я поняла в многочисленных путешествиях, когда с утра до вечера общалась с европейцами. Вот уж где всё намешано! «Папа китаец, мама итальянка, дедушка русский, а сам я француз!» Если сравнить семейное древо европейца и русского, сразу всё станет понятно про «чистоту». На каждом шагу интернациональные пары, культурные границы разрушаются буквально на глазах. Или смотришь на человека: ну индус же. Ан нет: I'm british – и это только потому, что живёт в Англии десять лет и уже в полной мере считает себя «бритиш». Я быстро поняла, что в общении с европейцами верить глазам нельзя, нужно спрашивать, как себя человек сам идентифицирует. И самое удивительное, что всё чаще и французы, и немцы, и англичане, особенно молодые, определяют себя в категорию «европейцы». Вот так моргнём – и через тридцать лет жители европейской части России тоже будут называть себя европейцами, а не русскими. Но вернёмся к сути.
Получается, что у каждого россиянина есть русская субличность. И вот тут важно понимать, что именно в её зоне будут работать традиционные коды. Причём именно в том объёме, в каком эта субличность представлена.
Более того, фольклорные русские практики будут эффективны даже с теми, кто считает себя иноземцами. Много вопросов и опасений я слышу от представителей других этнических групп, которые на чистом русском языке без акцента (т. е. на родном) спрашивают меня: «А это будет работать на мне, я же осетин/татарин/алтаец/хакас и т. п.?» Конечно, будет! Просто не в той мере, в какой на этнически русских россиянах.
Кстати, про иностранцев. Я вижу огромный потенциал нашей культуры в качестве международной практики саморазвития. Я пела старинные русские песни и с европейцами, и с американцами, и с китайцами – и везде были очень любопытные результаты. Терапия фольклором работает даже для иностранцев, которые не понимают слов старинных песен. Просто в иной степени, нежели для русских.
У меня есть друг из Германии, Крис. Он прожил в Новосибирске три года, преподавал философию в НГУ и целый год ходил на мои занятия по песням, хороводам и русской традиции. Признаюсь честно, когда Крис мне позвонил и попросил разрешения прийти, я заприметила акцент и выдержала театральную паузу. Я судорожно пыталась сообразить, как он будет петь песни на русском, который для самих-то русских сложный (в традиционных песнях много непонятных слов). Пауза стала уже неприличной, и я решила: пусть приходит, а там разберёмся. И что вы думаете? Крис вписался как родной, пел уверенно, все были в шоке. Он даже был на моей русской свадьбе! А ещё стал полноправным участником моих лабораторий на целый год, всегда давал невероятные антропологические комментарии, и только небольшой акцент его выдавал: «Ой, рано-рано петухи проПЭли».
Я убеждена: русский фольклор может принести массу личностных открытий даже тем, кто себя не считает ни русским, ни россиянином. А уж если вам снятся сны на русском, вас ждут удивительные откровения.
Кто я?
Начну с истории. 2013 год, мне 28 лет, мы с моим старшим братом Павлом делаем четвёртый фестиваль саморазвития для взрослых «ТВОРЕЦ». Перебрав все мыслимые и немыслимые направления творчества от правополушарного рисования, сальсы, тибетских чаш до жонглирования и капоэйры, мы пришли к неожиданной на тот момент мысли – а не сделать ли мастер-классы по русской традиции?
Стонали все, и организаторы, и участники, периодически предлагали: «Давайте лучше хип-хоп под африканские барабаны или простынбол, да что угодно, только не нафталиновую вечёрку». Как сейчас помню своё негодование – меня глубоко возмущало такое отношение русских людей к своей культуре. И каково же было наше удивление, когда вечёрка не просто «зашла», а прямо-таки порвала зал. Хотя программа была незатейливой (сейчас-то я знаю, что можно сделать гораздо интереснее с новой аудиторией). НО! На тот момент это было откровение! Такого общественного экстаза мои глаза организатора, повидавшие более ста различных направлений творчества, не видали.
Тогда-то я и поняла: русская традиция – то, что в здравом уме и рассудке мы меньше всего хотим, но то, что русской душе нужно… где-то очень глубоко в душе.
Для вечёрки я оделась так, как представляла себе русского человека. Я не имела никакого понятия, что есть «русская традиция» и что нужно подпоясываться, заплетать косу и т. п. Благо у нас дома был столетний сарафан от бабушек, я надела его и купленную на каком-то летнем этнофесте рубаху. На этикетке гордо красовалось: «русская». И была этим довольна. О том, что рубаха не подходит к этому сарафану и вообще это «ужас фольклориста», я была не курсе. Стояла задача «срочно одеться как русская», я и оделась как могла на тот момент, исходя из тех образов, что были в голове. У других было ещё «веселее»: бусы из сушек, «клюквенные сарафаны, невесть откуда взявшиеся», очелье на голове, красные губы и ложка расписная в волосах!
После мероприятия я была неподпоясанная, простоволосая и в «неправильной рубахе», зато счастливая современная девушка, внезапно познакомившаяся с аутентичной русской деревенской традицией. К слову, весь организаторский состав после «Творца» всерьёз увлёкся русской традицией, да так, что Катя до сих пор поёт в фольклорном ансамбле, Лиза ведёт мастер-классы по русскому костюму, а я придумала свою методику работы с людьми – «Терапия фольклором».
После «Творца» у меня был период сольных путешествий по миру с рюкзаком в стиле «бэкпэкинг» (это система путешествий для англоговорящих, и там практически не бывает русских). Я посетила 15 стран Азии, Европы, даже в Австралии побывала. И как истинный социолог очень много общалась и с местными, и с путешественниками бэкпэкерами. Именно в контакте с разными культурами и пришло понимание своей ценности. Как сейчас помню: стою я на улице в Луангпрабанге, культурной столице Лаоса, мимо меня идёт местная дама в национальном костюме и поёт старинную песню. А я что? В джинсах и с колой, из старинного в голове только «во поле берёзка», и то оказалось потом, что это новодел. Мне честно стало очень стыдно, что я ничего не знаю о корневой культуре. Вернувшись в свой родной город, я поняла, что мне особо некуда идти, негде искать информацию. Есть, конечно, очень тайные закрытые сообщества посвящённых, но туда чужих не берут.
Я быстро сообразила, что нужно организовать свои пространства, где современный человек может прийти на свидание с собственной культурой. Так начался проект «Галерея сельдерея». За плечами у меня был очень большой организаторский опыт и своя аудитория, и я смогла быстро встать на рельсы. С неистовой активностью я проводила в неделю по 3–4 лаборатории по исследованию культурного кода вместе с «непосвящёнными» людьми: занятия по песням и хороводам, фильмы с обсуждением, ткачество на стане, украшения в технике «сажение по бели», кулинарные мастер-классы по каргопольским тетёрам, свадьбы, сбор трав, песенные бани, выездные тренинги. Я перепробовала массу форматов, мне было ужасно интересно буквально всё. За десять лет активной практики через мои проекты прошли десятки тысяч людей, и я отвела несколько тысяч часов занятий. Сейчас такое в принципе невозможно провернуть из-за ковидных последствий и уже сформированной привычки к онлайн-мероприятиям.
Забавно, что меня увлекла именно деревенская традиция, так как деревни я в глаза не видела, корову ни разу не доила. В какой-то мере моя семья принадлежит другому сословию. В моём роду купцы и городские жители, а начиная с бабушек – сплошные учёные, родители – кандидаты наук, выросла я в научном городке. В общем, по крови я далека от деревни, та ещё белоручка, однако моя семья умеет хранить историю, и семейные сундуки оказались полны старинных вещей. И это притом что я из Сибири, где редко найдёшь дом, в котором есть вещи из прошлого. Оно и понятно: какими путями попадали люди в Сибирь, мы все знаем из уроков истории.
Изначально я пришла в фольклор с исследовательским любопытством, впитанным с молоком матери. Когда увидела мощные внутренние процессы у людей даже после простеньких песен, побежала учиться на психолога. Мне стало очевидно, что у русского фольклора есть огромный потенциал. Но при этом в фольклорной среде «психологические идеи» высмеивались, а в психологической среде и слыхом не слыхивали про какой-то там фольклор. У меня же люди как начали плакать на занятиях буквально с первого, так плачут и до сих пор. Параллельно я набиралась экспертности и в плане этнографии и фольклора, посещала всё, что можно было: фестивали, семинары, образовательные программы. Так, за десять лет у меня сформировалась своя методика на стыке психологии и русской традиции – «Терапия фольклором», расскажу о ней в последней главе.
Сейчас я психолог, музыкальный терапевт. Регулярно выступаю с докладами на российских и международных конференциях по психологии и музыкальной терапии, действительный член ОППЛ (Общероссийская профессиональная психотерапевтическая лига), член АМПП (Ассоциации музыкальных психологов и психотерапевтов), независимый исследователь русской традиции XVIII–XX веков разных регионов. Обучаю своей методике других специалистов помогающих профессий, веду различные тематические клиентские онлайн-группы по песенной терапии, консультирую индивидуально. А также активно помогаю театрам внедрять культурный код в их репертуар и участвую в постановках. В общем, крайне увлечённый своим делом человек.
При этом я очень хорошо понимаю людей, которые сторонкой обходят всё русское. Помню, как мама рассказывала, что в глубоком детстве я с упоением смотрела «Играй, гармонь». А когда выросла, ужасно стыдилась этого эпизода из своего детства. Вот этот «стыд за свою культуру» мне знаком. Просто тогда я не знала о красоте и мощи подлинной культуры и находилась в объятиях фейклора. Поэтому я и пишу эту книгу, чтоб подсветить вам ценность традиции и развеять «мракотан» стереотипов. А самое главное – показать варианты применения культурных кодов в современной жизни.
Кто такая Матрёна Ивановна?
В глубины русского кода мы с вами пойдём не одни, а при поддержке Матрёны Ивановны.
Это собирательный образ женщины, которая родилась в деревне и вышла замуж по обряду до революции 1917 года, т. е. не позднее 1890–1905 годов рождения. Та, что в коде, та, что пела старинные песни, соблюдала ритуалы, водила хороводы, подпоясывалась и качала зыбку, весной кликала весну, а в сундуке хранила своё «смёртное». Та, что обладала особым знанием, фрагменты которого исследователи успели записать в этнографических экспедициях.
И я точно знаю, что лица людей традиции вам знакомы, например, вы могли их встречать в своём фамильном фотоальбоме. Их легко опознать по характерному взгляду. Старая женщина с морщинами и спокойным лицом без улыбки, в чёрном платочке без прикрас взирает на вас с фотокарточки так, будто она знает то, к чему мы уже не имеем доступа, и молча смотрит этим своим знанием из вечности. Их лица сильно отличаются от лиц людей советского периода и уж тем более от современных. Это как бесконечно далёкая тайна и необъятная глубина. И знакомая, и незнакомая одновременно, как путеводная ниточка, за которую можно ухватиться и прийти к истоку. Если у вас не сохранились старинные фотографии, я предлагаю вам прогуляться на кладбище. В какой-то момент вы упрётесь взглядом в эту вечность в платочке и сразу же поймёте, о чём я толкую. Пересмотрите свои старые фотоальбомы. Вы теперь ИХ видите? А ИХ в себе?
Матрёна Иванова и есть ОНА. Может, это ваша прабабушка или даже прапрабабушка. А может, и просто обобщающий образ русской деревенской женщины, которая знала все ответы, бабушка русского фольклора. Этакая мировая бабушка для всех.
В каждой главе Матрёна Ивановна будет подкреплять мои рассуждения описанием обрядов её времени в виде цитат носителей традиций, собранных в экспедициях разными исследователями. Я буду обращаться к ней, чтобы показать вам разницу в мышлении и образе жизни. Матрёна Ивановна – мудрая женщина и совершенно не собирается обвинять нас, своих потомков, в неправильности нашей жизни. Напротив, её задача – быть незримой опорой и опытом, на который мы можем уверенно встать, как на землю-матушку. Я верю в то, что, познакомившись поближе с Матрёной Ивановной, можно лучше понять что-то и про себя.
Почему именно Матрёна Ивановна? Одна из первых старинных русских песен, которую я выучила десять лет назад, была масленичная:
Как на Масленой неделе трое саней пролетели,
Ой ли лёли, ой да люли, трое саней пролетели.
Как на этих на санях по семи людей сидят,
По семи людей сидят, в одну сторону глядят,
В одну сторону глядят, одну речу говорят,
Одну речу говорят, приворачивать велят,
Приворачивать велят к Севастьянову двору.
Севастьяного двора была дочка хороша,
Была дочка хороша – хорошего звания,
Хорошего звания – Матрёна Ивановна[2].
Кем была героиня этой песни, мне неизвестно; может, так звали исполнительницу, от которой была сделана запись, или это её подруга, дочь, мать, или вовсе так звали руководителя этнографической экспедиции. Важно то, что Матрёна Ивановна давно уже свидетельствует мой путь исследования силы русской традиции для современного человека. Дам ей слово и в этой книге.