Елизавета Васенина-Прохорова
Сад твоей души
– А я по натуре собачник, – продолжил Олег Александрович.
– У меня до Ромео были две собаки, последняя, Джон, прожила пятнадцать лет, – ответила я, разливая нам кофе. – Но собака требует большего внимания, чем кошка. Коты более независимы.
– Это верно, – согласился профессор. – Поэтому сейчас я не могу завести пса, все время забирает работа.
И пока пили кофе, мы вспоминали забавные истории из жизни наших четвероногих питомцев, что помогло сгладить неловкость от первых минут общения.
– Вы хотите сначала посмотреть оригиналы наших гравюр или прослушать лекцию, – спросила я Олега Александровича, убирая со стола посуду, чтобы освободить место для книг.
– А давайте мы попробуем это совместить, – предложил мой собеседник, выкладывая на оставшееся свободное место на столе наш материал.
– Согласна.
– Мы начнем наше путешествие по истории садов и парков с XII–XIII веков, когда в Европе появились первые регулярные сады при монастырях, – начала я свой рассказ. – Хотя садово-парковое искусство зародилось еще во времена первых фараонов Древнего Египта, мы не будем затрагивать этот временной пласт. Если вы захотите ознакомиться с этим периодом, то могу порекомендовать книгу Ожегова «История ландшафтной архитектуры». Начнем с того, что ближе к нашим находкам.
Олег Александрович кивнул, соглашаясь.
– Монастырские сады были трех типов. Первый тип – сад в ограде монастыря, декоративно-символический по своему характеру. Второй тип – так называемые хозяйственные сады, которые включали в себя огороды и фруктовые посадки. И третий тип – сад за оградой, связанный с представлением о Священной роще, – продолжила я свой рассказ, одновременно раскрывая книги на нужных мне страницах. – Композиция сада отражала христианские символы. Сад в ограде монастыря, так называемый «Сад ограждений», символизировал изолированность от греха и спасение. Ограда сада – это охрана от греха, а также являлась символом небесной чистоты. Сад имел прямоугольную или квадратную форму, по главным осям проходили крестообразные аллеи, в центре пересечения располагался фонтан, который символизировал жертвенность жизни Христа, или розовый куст – символ Богоматери. Позже распространенным элементом сада стал лабиринт, символизирующий крестный путь Христа, до этого первоначально изображавшийся только на полу храмов.
Сказав это, я замолчала, уставившись на нашу гравюру.
– Да, крест и роза, – произнес Олег Александрович, озвучивая мою мысль.
– Это только подтверждает мою догадку, – через некоторое время сказала я, пытаясь собраться с мыслями.
– Какую?
– Автор наших гравюр был знаком с символикой средневековых садов. В том числе с гравюрами дю Серсо, – проговорила я, перелистывая книгу, чтобы показать эти гравюры Олегу Александровичу.
– А в чем их особенность? – спросил меня профессор.
– Большая часть замковых садов XVI века не сохранилась. Но мы можем представить, как они выглядели, по гравюрам Жака Андруэ дю Серсо. Эти сады располагались на территории замка, но также имели свои стены. По контуру сада шла рядовая посадка деревьев. Партер имел прямоугольную форму, и его границы отмечались стриженым буксом. Внутри партера из декоративных цветов создавался сложный геометрический рисунок. В центре пересечений аллей располагались фонтаны или скульптуры. Все это мы видим на наших гравюрах. Но что это может означать, я не знаю.
– А разве нет книг, в которых описывается символика партеров? – с удивлением спросил меня Олег Александрович.
– К сожалению, нет, – с грустью ответила я. – В основном архитекторы-исследователи анализируют планировку исторического регулярного сада, обращают внимание на структуру плана, композиционную взаимосвязь элементов, а также на особенности визуального восприятия сада с различных точек. Аллегория и символизм сада, как правило, не рассматривались в их исследованиях. И поэтому философско-символические особенности садов нам сегодня не понятны. Мы многое забыли из прошлого и воспринимаем сейчас только то, что доступно нашему восприятию.
– Да, с этим я согласен, – сказал Олег Александрович.
– Но, на наше счастье, до нашего времени сохранился, правда, в отреставрированном виде, сад Вилландри. В нем можно выявить характерные черты садов французского Возрождения, на которые оказали влияние как замковые сады XVI века, так и сады итальянского Возрождения. А аллегория символов Вилландри достаточна, проста и доступна нашему восприятию.
– Хорошо, рассмотрим то, что доступно нам на данный момент, – философски заметил профессор и приготовился слушать дальше мой рассказ.
– Итак, замок Вилландри в первой половине XVI века принадлежал министру финансов короля Франциска I, Жану Бретону. В 1754 году его покупает маркиз Кастеллане, посол Людовика XV, и разбивает сад с террасами в классическом духе. Но в начале XX века замок Вилландри покупает известный ученый – доктор Иохим Карвалло и восстанавливает сад в стиле замковых садов французского Возрождения. Сад Вилландри… – только я перешла к самой интересной части рассказа, как была вынуждена прерваться из-за телефонного звонка.
– Извините, – сказала я и сняла трубку. Звонил Денис.
– Хорошо, что ты позвонил. Я собиралась вам звонить и пригласить на ужин, – произнесла я, но Денис меня перебил и стал быстро тараторить.
– Повтори еще раз, – попросила я его, не замечая, что от волнения стала ходить по комнате кругами. – Хорошо, буду вас ждать, – ответила я Денису и отключила телефон.
Олег Александрович с удивлением смотрел на меня.
– Не знаю, как сказать. Это звонил Денис Серов, это он дал мне газету со статьей Щеглова, и он же рассказал, что Щеглов незадолго до своей гибели говорил об архитекторе Баженове как возможном авторе парка, – стала я объяснять. – Так вот, придя сегодня на работу, он взял почту у вахтера, так как секретарь болеет. Среди писем был пакет на имя погибшего Щеглова. Письмо без обратного адреса, и он, пока никто не видел, положил его в карман. Но вскрыть его он смог только сейчас – сидел на совещании у главного. В конверте находился диск без каких-либо надписей. Ему удалось его открыть, и на диске, как он говорит, записано изображение какой-то гравюры. На ней символы и эмблемы с надписями. Он хочет прийти, чтобы я посмотрела.
– Вы думаете, что это может быть изображение части нашего партера? – спросил Олег Александрович.
– Боюсь сглазить, но возможно, – ответила я. – Денису не дает покоя смерть Щеглова. Он просил меня покопать по Баженову, да и вряд ли простая гравюра его заинтересовала бы.
– Почему?
– Его жена Лена – художник-график, работает в технике офорта и акватинты. У него наметанный глаз, и гравюрой, даже очень старой, его не удивишь, – объяснила я Олегу Александровичу.
– А в чем различие между офортом и акватинтой? – поинтересовался мой собеседник.
– Рисунок в офорте выполняется иглой по листу металла, покрытого специальным грунтом. Это может быть медь, цинк или сталь. После этого доска протравливается кислотой, грунт смывается, и после нанесения краски изображение печатается на станке. Тональность в офорте достигается за счет глубины травления штриха. А в акватинте после травления линейного рисунка наносится канифоль, которая плавится на огне. И тональность достигается за счет глубины травления плоскости, покрытой канифолью. С одной доски можно сделать до ста оттисков. Но некоторые художники, например Рембрандт, печатали всего несколько листов, иногда два или три. Наши гравюры выполнены в технике офорта.
– С этим ясно. А что касается третьей части, скоро мы будем знать точно, так это или нет, – заметил профессор. – Вы сможете позвонить мне сегодня вечером?
– Обещать не буду, – честно призналась я. – Серовы могут уйти от меня и в два часа ночи. Это в порядке вещей. Особенно если Денис придет с работы в десять вечера. Но я могу послать вам сообщение на мобильный.
– Хорошо, а то я не засну, – с шуткой произнес Олег Александрович.
– До вечера еще есть время, и мы можем продолжить наш экскурс в историю садов и парков, – предложила я.
Он кивнул головой в знак согласия, как примерный ученик.
– Сад Вилландри состоит из четырех различных по своему художественному решению, функциональному назначению и образной символике садов. Сады различаются также и своими размерами, – продолжила я прерванный телефонным звонком рассказ. – Сам замок располагается в северо-восточном углу участка, и перед его южным фасадом разбит Сад любви. Сад состоит из четырех квадратных партеров, каждый из которых символизирует определенный тип любовных переживаний. Первый партер – это «Нежная любовь»: четыре символических сердца, разделенные пламенем любви, и в центре четыре бальные маски, которые позволяли вести беседы на фривольные темы. Следующий партер – «Страстная любовь», двенадцать мелких цветников треугольной формы в переплетении образуют сложный ритмичный рисунок, напоминающий танцевальные движения. Третий партер – «Любовь непостоянная», в углах партера расположены четыре веера, символизирующие легкость чувств, между веерами изображены стилизованные рога, а в центре брошены обрывки любовных посланий. И последний партер – «Любовь трагическая»: из красных цветов по сторонам квадрата выложены четыре стилизованных лезвия как символ поединка на почве ревности. Также на этой террасе, южнее Сада любви, располагается партер с изображением в центральной части Мальтийского креста, справа от него – контур креста провинции Лангедок, а слева – провинции Басков. Далее с западной стороны находится Огород почти квадратной формы, разделенный пересекающимися аллеями на девять квадратных партеров-грядок. С юга к Огороду примыкает Сад музыки, где в рисунке партера условно изображены символические арфы и лиры. Это, наверно, и все, что касается сада Вилландри.
– Какие еще партеры существовали на тот период? – спросил меня Олег Александрович, после того как я закончила свой рассказ.
– Наиболее раннее сохранившееся изображение партера приведено в аллегорическом романе Hypnerotomachia Poliphili, изданном в Венеции в 1499 году, – ответила я на вопрос профессора, раскрыв журнал «Реликвия», в котором было приведено изображение этого партера. – «Гипнеротомахия Полифила» переводится с латыни как «Борьба Полифила за любовь во сне». Книга представляет собой энциклопедию и научное исследование, охватывающее все темы – от архитектуры до философии, замаскированное под любовный роман. Кроме этого партера в ней приведены четыре лабиринта: в храме, в саду, в воде и под землей. А также гравюры, имеющие скрытый аллегорический символизм. Сам текст написан на семи языках: латыни, итальянском, греческом, древнееврейском, халдейском, арабском, и есть даже египетские иероглифы. Но вернемся к нашему партеру, где рисунок образован неширокими полосами различных цветов и декоративных трав, их виды отмечены цифрами.
– Так-так, а это уже нечто интересное, – проговорил Олег Александрович, внимательно изучая рисунок.
– Да?
– Если рассматривать этот партер с точки зрения символов, – стал объяснять мне Олег Александрович, – то только на поверхности здесь три уровня. Вот смотрите: первый уровень – это круг, вписанный в квадрат. В каббалистической традиции круг, вписанный в квадрат, символизирует искру Божью в бренном теле, а также переход из материального мира в духовный. Второй уровень – квадрат, вписанный в квадрат, причем внутренний квадрат упирается углами в стены наружного. Фигура мистическая, символизирует, что человек, пока жив, никогда не может «пробить» стены квадрата. Но если человек становится одухотворенной личностью, он раздвигает внутренним квадратом стены внешнего, то есть, раздвигая рамки, он наполняет их новым содержанием. Третий слой – это квадрат, вписанный в квадрат, причем он повторяется дважды. Символизирует порядок. Это основной принцип порядка всех вещей, которыми мы окружены.
Я сидела и слушала объяснения Олега Александровича, как завороженная.
– Выходит, что в этом партере зашифровано целое послание?
– Выходит, да.
– А что обозначают эти переплетения? – спросила я.
– Сразу же сказать не смогу, надо покопаться в справочниках, – признался профессор. – Но скорее всего они чисто декоративные.
– Ясно, – немного печально сказала я, потому что мое любопытство не было до конца удовлетворено.
– И в завершение нашей лекции приведу в качестве примера еще несколько изображений партеров на тот период. Это рисунок партера выполненного Серлио в 1537 году. Как видите, он имеет строго геометрические формы. А это уже партеры из книги Феррари De Florum Cultura, изданной в 1633 году. В XVII веке рисунок партеров начинает принимать более сложные формы. Также очень интересны рисунки партеров Саломона де Коса, французского архитектора XVII века, работавшего по всей Европе. Сохранилась гравюра, на которой в сложном рисунке партера присутствуют символ королевской власти – корона, а также надпись на латыни.
– У них действительно, как вы говорите, одна композиционная схема, – проговорил Олег Александрович, внимательно прослушав мой рассказ.
– Расцвет строительства регулярных садов приходится на XVII и первую половину XVIII века, когда под влиянием творчества Андре ле Нотра во всех европейских государствах создавались загородные резиденции с обширными садами и парками. Сады строились по строгим правилам и должны были отвечать даже в малых своих деталях господствующим эстетическим нормам. Только строгий геометрический порядок мог выделить среди окружающей естественной природы творение рук человеческих, – закончила я свою лекцию. – На смену регулярным садам пришли пейзажные парки, но это уже другая история.
– Спасибо, Ольга Николаевна, – сказал Олег Александрович после некоторого молчания. – Общее представление о садах того времени у меня теперь есть.
– Это так, – кивнула я в знак согласия. – Но наша находка, хоть и вписывается в общую схему по композиционным принципам, в остальном же не вписывается никуда.
– Тем интереснее будет разгадать тайну этого партера, – произнес мой собеседник, опять взяв в руки репродукцию главной гравюры. – Нам надо наметить другие направления нашего расследования.
– Согласна… – начала я говорить, но была вынуждена остановиться, так как раздался звонок домофона.
Я посмотрела на часы – было еще только семь часов вечера.
– Кто это может быть? – с удивлением проговорила я, направляясь в прихожую. – Для Серовых еще рано.
Идя к двери, я обратила внимание, что Олег Александрович стал собирать наши гравюры и положил их в папку.
Но я ошиблась, это пришли мои друзья.
– Слушай, Оль, что такого раскопал сегодня мой благоверный, – прямо в дверях стала тараторить Лена. – Прибежал с работы раньше времени и бегом к тебе.
– Мы, похоже, не вовремя? Ты занята? – спросил меня Денис, увидев на вешалке пальто профессора. – Надо было позвонить.
Я не знала, что ответить, и тут на помощь мне пришел Олег Александрович.
– Нет, мы уже закончили, и я ухожу, – произнес он, направляясь в прихожую.
Пока в дверях возникла заминка, я взяла папку с гравюрами и быстро положила ее в книжный шкаф. Убирая гравюры на верхнюю полку, я заметила легкий кивок профессора, означающий, что он согласен с моими мерами предосторожности. Серовы хоть и были моими друзьями, но Денис в первую очередь журналист, и если он почувствует сенсацию, то вряд ли сможет противостоять искушению все это опубликовать. А нам с Олегом Александровичем реклама в этом расследовании была не нужна.
Ребята прошли в комнату, где им навстречу сразу же выскочил Ромео, до этого все время проспавший на диване.
– Спасибо, Ольга Николаевна за консультацию, – официальным тоном проговорил профессор, надевая пальто.
– Не за что, – так же ответила я и тихо добавила: – Вечером пошлю вам сообщение.
– До свидания, – сказал Олег Александрович и подмигнул, так что я чуть не засмеялась.
Как только я закрыла входную дверь, Лена пулей вылетела в прихожую и бультерьером вцепилась в меня:
– Кто этот импозантный красавец? Колись.
– Это профессор нашего университета Курбатов. Виктор Иванович попросил помочь, проконсультировать по поводу некоторых парков, – глядя на Лену честными глазами, ответила я.
Мой ответ показался ей убедительным, так как на столе все еще лежали раскрытые книги.
– Твой Виктор Иванович решил стать свахой, – не унималась моя подруга. – Я думаю, он неспроста попросил именно тебя проконсультировать этого профессора.
Я молча пожала плечами – что еще можно было сказать?
– Лен, перестань. Сначала займемся делами, – резко сказал Денис, включая мой ноутбук.
Тут я сама вспомнила, ради чего пришли мои друзья, и, подойдя к Денису, с нетерпением стала следить за его манипуляциями.
– Оль, у тебя принтер подключен? – спросил меня Серов, вставляя диск.
Я кивнула в ответ, доставая бумагу и вставляя ее в принтер.
– Мы сначала скопируем файл на твой комп, а потом распечатаем, – продолжал Денис. – У тебя стоит фотошоп? Может понадобиться чистка. Я не мог долго рассматривать эту вещь, чтобы не привлечь внимание.
Я с волнением ожидала, когда раскроется файл и появится само изображение. Это был момент истины. И мне почему-то казалось, что Олег Александрович думает сейчас о том же самом – нашли мы третью часть партера или нет? И ждет моего сообщения.
– Что вы там надеетесь найти? – скептически заявила Лена, поглаживая Ромео, который сразу же после ее прихода потерял интерес к моим находкам. – Карту к сокровищам? Я не верю в эту чепуху.
Не выдержав, я пошла на кухню – положить шампанское в морозилку и достать продукты, чтобы приготовить ужин. Лена пошла за мной в сопровождении своего хвостатого телохранителя.
– Все пошло, я включаю печать, – крикнул Денис. – Идите сюда.
Выдохнув, я подошла к столу и взяла лист.
«Ну здравствуй!» – мысленно сказала я третьей части нашего партера.
Пока мои друзья с явным непониманием разглядывали гравюру, я соображала, как мне выкрутиться из данной ситуации. Говорить правду я не могла, а врать мне не хотелось.
– Ну, Оль, что ты по этому поводу думаешь? Что это такое может быть? – спросил меня Серов.
– Это офорт, и время его создания не позднее начала XIX века. А что касается самого изображения со всеми надписями и символами, то это полный бред, – высказала свою мысль Лена, видя мое молчание.
И тут я мысленно чертыхнулась: как я могла забыть поразившую меня фотографию партера, которую я видела месяц назад в одном из журналов, посвященном ландшафтной архитектуре. Этот партер находится на территории испанского монастыря Сан-Лоренцо де Трасуто, а сам монастырь принадлежит ордену францисканцев. Партер состоит из мистических символов, выстриженных из самшита, и предположительное время его создания XV век.
«Надо не забыть рассказать об этом партере Олегу Александровичу», – подумала я, а вслух сказала:
– Это план партера, но что обозначают все эти символы, я не знаю.
– Подожди, подожди, где-то я уже видел один символ, – стал быстро говорить Денис. – Оль, ты не выбросила газету со статьей Щеглова?
– Нет.
«Денису в наблюдательности не откажешь. Журналист есть журналист», – мысленно сказала я сама себе, протягивая газету Серову.
– Так я и думал, – радостно проговорил Денис, указывая нам на эмблему ордена розенкрейцеров, красующуюся рядом с заголовком. – Вот он!
– Значит, Щеглов нашел не только письма, но и план, – решила я высказать свое мнение. – Но кто послал ему этот диск?
– Выяснить это нереально, диск без единой надписи, – ответил Серов. – Если бы это прислали по Интернету, то шанс бы был.
– Во всяком случае, это уже что-то, – с искренней радостью сказала я. – Теперь нам есть от чего отталкиваться дальше.
– Оль, это может быть работой Баженова? – спросил меня Серов.
– По-моему, вы занимаетесь полной ерундой, – не унималась Лена.
– Не знаю. Возможно, – уклончиво ответила я на вопрос Дениса. – Раньше ни с чем подобным я не сталкивалась.
– Но ты все-таки покопай по Баженову, – попросил Денис. – Видно, не зря Щеглов им заинтересовался. А я покопаю в другом направлении.
– В каком? – спросила я, чувствуя, что запахло жареным.
– Пока точно не знаю, – загадочно, как истинный журналист, проговорил Серов.
– Что ты хочешь найти? – не унималась я. – Ведь, кроме статьи с сомнительной ссылкой на письма из Публички и не менее сомнительной гравюрой неизвестного автора, у тебя ничего нет.
– Я чувствую, что за всем этим что-то скрывается, – упрямо ответил Серов, начиная заводиться.
– Так, ребята, хватит, – грозно проговорила Лена, появившись в дверях с шампанским и фужерами для нашего усмирения. – Перестаньте играть в тайны мадридского двора, а то шампанское превратится в лед, а я в пламя.
– Ладно, на сегодня тайм-аут, – примирительно сказал Денис и стал открывать шампанское.
«Поживем – увидим», – философски подумала я, убирая со стола книги и приготавливая посуду для ужина.
Первый бокал мы подняли за мою книгу. После этого все остальное время за ужином мы с Леной вспоминали смешные моменты из нашей академической жизни и курьезные случаи на открытиях ее выставок. А в конце вечера, когда мы перешли к кофе с коньяком, Денис стал рассказывать страшилки из жизни их редакционного полтергейста. Разошлись мы, как я и предположила, уже во втором часу ночи под уверения Лены, что после таких страшилок мы спать не будем.
Сразу же, как только за моими друзьями закрылась дверь, я взяла мобильник и послала сообщение Олегу Александровичу: «Это третья часть. Ура!»
После этого я села за компьютер, чтобы обработать и распечатать третью часть нашего партера, так же как и все предыдущие. Денис предусмотрительно диск забрал с собой, но у меня остался файл, который он мне скопировал. Распечатав листы и положив их в общую папку, я пошла спать, думая о том, что завтра надо с утра позвонить Олегу Александровичу и, главное, начать сбор материалов по Баженову.
Но Олег Александрович меня опередил, позвонив в десять часов:
– Доброе утро. Я вас не разбудил?
– Нет, что вы, – вежливо ответила я, стараясь не зевнуть в трубку.
– Как прошел вчерашний военный совет? – поинтересовался профессор. – Кто послал Щеглову этот диск?
Встав с кровати, я пошла на кухню, чтобы сварить себе кофе, по дороге рассказывая Олегу Александровичу о событиях вчерашнего вечера.
– Серов обратил внимание, что на гравюре и в статье Щеглова изображена одна и та же эмблема, – закончила я свой отчет. – А также он собирается заняться своим расследованием, но в каком направлении – не сказал.
– Ничего страшного, – успокоил меня собеседник. – Мы пойдем своим путем. Его изыскания нам вряд ли помешают, а пригодиться могут.
– Может быть, и так, – с сомнением ответила я. – Хочу сегодняшний день посвятить нашему старому знакомому – архитектору Василию Ивановичу Баженову.
– Хорошо, – согласился Олег Александрович. – Я, в свою очередь, займусь историей масонства.
– А также мне надо передать вам экземпляр гравюр, – в заключение разговора сказала я. – Пусть они будут у вас под рукой. Так легче работать.
– Согласен, – ответил профессор. – До связи.
– До свидания, – попрощалась я и отключила трубку.
В течение всего телефонного разговора я стояла у окна и смотрела на снежинки, которые медленно кружились и тихо опускались на землю с белесо-серого неба. На улице был легкий мороз, и я решила, что такая погода подходит для вдохновляющей прогулки, перед тем как сесть за компьютер.
Выйдя из дома, я не спеша шла вдоль Невы по направлению к Летнему саду, так как через него хотела выйти к одному из сохранившихся творений архитектора Василия Ивановича Баженова – Инженерному замку. Первоначальное название замка было Михайловским в честь церкви архангела Михаила. Он был построен в 1797–1800 годах по распоряжению императора Павла I, принимавшего активное участие в разработке его проекта, у южной границы Летнего сада. Раньше на этом месте находился Летний дворец Елизаветы Петровны, построенный по проекту Бартоломео Растрелли. В этом дворце 20 сентября 1754 года по старому стилю будущий император Павел I и появился на свет.
Со всех сторон замок окружала вода – Мойка, Фонтанка и глубокие рвы с подъемными мостами. Позже рвы были засыпаны, и их восстановили несколько лет назад после полной реставрации всего здания. Создавая неприступную крепость, Павел надеялся найти за ее стенами спасение от своих противников, но его надеждам не суждено было сбыться. Он был убит заговорщиками именно в Михайловском замке в ночь на 12 марта 1801 года.
Инженерный замок характерно отличается от остальных памятников петербургской архитектуры. Имеющий в плане квадрат с внутренним восьмиугольным двором, он поражает своей мощью. Северный фасад, выходящий к Летнему саду, с тяжелым аттиком и легкой колоннадой входа, поддерживающей балкон. Широкая лестница украшена статуями Геркулеса и Флоры. Южный фасад здания, который является главным, выходит на площадь, во времена Павла называемой площадью Коннетабля. Центральная часть фасада спроектирована в виде массивного портика, облицованного мрамором, а портал въезда во двор, как невозмутимые стражи на часах, фланкируют обелиски, тесно прижатые к стене.
Я стояла у памятника Петру I, автором которого является Б. К. Растрелли, отец знаменитого зодчего эпохи барокко, и смотрела, как в наступающих сумерках постепенно загорается подсветка Инженерного замка. Пора было возвращаться домой и садиться за компьютер: я решила подать материал об архитекторе Баженове для Олега Александровича и Дениса в виде краткой статьи.
«Баженов Василий Иванович, художник-архитектор, родился 1 марта 1737 года в семье церковника одной из придворных кремлевских церквей. На природный талант Баженова к искусству обратил внимание архитектор Дмитрий Ухтомский, который принял его в свою школу. Из школы Ухтомского Баженов перешел в Императорскую академию художеств, где стал первым пенсионером, отправленным ею за границу для продолжения образования в 1759 году. Еще во время обучения в Академии архитектор С. И. Чевакинский сделал его своим помощником при проектировании им Никольского морского собора (Баженов считается автором колокольни Никольского собора). В Париже поступил в ученики к архитектору Дювалю, в мастерской которого выполнил несколько макетов, в том числе Луврской галереи в Париже и собора св. Петра в Риме. Также изучал труды римского архитектора Витрувия. Вернувшись в Россию, Баженов, живя в Москве, выполнил полный перевод 10 томов теоретических трудов Витрувия, напечатанный в 1790–1797 годах в Петербурге.
В 1765 году по заданию Академии художеств на соискание звания профессора Баженов выполнил проект Екатерингофского дворца и парка, но был оставлен в звании академика, которое получил тремя годами ранее. После этого Баженов берет увольнение с академической службы и поступает в артиллерийское ведомство главным архитектором к князю Г. Г. Орлову.
В конце 60-х годов проектирует и строит здание Арсенала в Петербурге и разрабатывает оставшийся неосуществленным проект Смольного института.
В 1767 году Баженов направлен в Москву для работы над проектом Кремлевского дворца. Но по приказу императрицы Екатерины Второй начатое строительство было остановлено.
Та же судьба постигла и дворцово-усадебный комплекс в Царицыне, который Баженов начал проектировать в 1775 году. Строительство дворца было остановлено в 1785 году, и на должность Баженова был назначен архитектор М. Ф. Казаков (ученик Баженова).
В этот период Баженов выполняет большое количество частных заказов, которые далеко не все сохранились до нашего времени. Наиболее известный из них дом Пашкова в Москве.
В 1792 году Баженов вновь принят на службу в адмиралтейств-коллегию и возвращается в Петербург. В этот период он работает над дворцово-парковым комплексом Каменного острова для цесаревича Павла.
Последней крупной работой Баженова стал проект Михайловского замка, который был им не завершен по причине болезни и смерти, наступившей 2 августа 1799 года».
– Краткость – сестра таланта, – сказала я Ромео, лежащему рядом с компьютером, перечитав набранный текст.
После этого включила принтер, чтобы его распечатать, а также сделать еще один экземпляр гравюр для Олега Александровича. На своем экземпляре статьи я отметила моменты, на которые хотела обратить внимание профессора: первый – время нахождения Баженова за границей, а второй, на мой взгляд, весьма важный – стилистическое сходство дворца в Царицыне с усадьбой на нашей гравюре.
Так как было еще не очень поздно, я решила позвонить Олегу Александровичу и договориться о встрече.
– Добрый вечер, Олег Александрович, я вас не отвлекаю? – спросила я после того, как он снял трубку.
– Нет, Ольга Николаевна, – ответил профессор. – Просматриваю источники по нашему вопросу. – А как ваши дела?
– Я подготовила краткую справку по нашему архитектору и распечатала экземпляр гравюр для вас. Так что могу вам их отдать.
– Хорошо. Если вы завтра вечером свободны, то мы могли бы встретиться и обменяться информацией, – предложил Олег Александрович.
– Согласна, – ответила я. – Если вас устроит, то можно встретиться у меня.
– Устроит. К шести я могу быть уже у вас.
– Хорошо. Буду ждать, – сказала я.
Отключив телефон, я сладко потянулась.
– Ну что, Ромео, надо поужинать, – проговорила я коту, беря его на руки. – Гостей у нас сегодня не предвидится, так что ужинать будем вдвоем.
Он, обрадованный таким предложением, прыгнул на пол и вальяжно направился на кухню.
На следующий день в девять утра меня разбудил телефонный звонок.
– Оль, у тебя все в порядке? – неожиданно спросила меня Лена.
– Да, конечно, – не понимая, о чем она говорит, спросонок ответила я. – А что случилось?
– Не знаю, – честно призналась она. – Денис позвонил с работы и попросил меня позвонить тебе и узнать. Извини, что разбудила. Он после всех событий стал каким-то мнительным, везде мерещится опасность.
– Ничего страшного, мне все равно уже надо вставать. Ты сама не волнуйся, – стала успокаивать я подругу. – Будешь звонить Денису, передай, что я подготовила краткую справку по Баженову.
– Хорошо, – сказала она. – Вечером созвонимся.
– Договорились, – согласилась я и повесила трубку.
Волнениям Дениса я не придала тогда большого значения.
День обещал быть суматошным, с кучей хозяйственно-бытовых хлопот, которые надо было успеть завершить к приходу Олега Александровича, то есть к половине шестого. Но тайна наших гравюр так захватила меня, что я не могла дождаться прихода профессора и постоянно смотрела на часы. С грехом пополам выполнив намеченные дела, я к шести часам успела сервировать поднос для кофе и вскипятить чайник. Услышав звонок домофона, я поставила поднос на стол и пошла открывать дверь.
