Харлан Эллисон
Все звуки страха
Харлан Эллисон
Все звуки страха
СВЕТ! ДАЙТЕ СВЕТ!
Вопль – вымученный – то ли стон, то ли песнь, исторгнутая из шелестящей тьмы. По сцене мечется человек в белых одеждах; руки простерты куда-то к беснующимся теням; вместо глаз – иссиня-черные провалы. Требование и мольбу, гнев и безнадежность, мучение, страшное мучение являет миру его душа. Едва ковыляет шаг, другой – запинающиеся, нетвердые, – человек этот будто вновь возвращается в детство, пытаясь найти хоть какой-то выход из бездонного моря тьмы, где он ужасается и трепещет.
«Свет! Дайте же свет!»
А вокруг – греческий хор и перешептывание. Путаясь в одеждах, дрожа и пошатываясь, человек мучительно тянется к источнику звука – к месту отдохновения – к своей цели. Человек охвачен болью, он – воплощение всей боли, всего отчаянья. В мучительном кружке света нет ничего – совсем ничего, – что хоть как-то облегчило бы его страдания. Ноги в легких сандалиях ступают – а каждый шаг будто над пропастью, – ни прибежища, ни надежды… Как возможно, чтобы человек был так отчаянно слеп?
И снова: «Дайте свет! Хоть немного света!» Последний вымученный вскрик, что выблевывается из сорванного горла уже без всякой надежды на избавление. И человек погружается в наплывающие на него сонмы теней. Лицо расписано причудливым теневым узором – снежно-белое в отчетливо-черном – а выхватывающий его кружок ослепительно белого света сползает все ниже и ниже – к зловещему сумраку вокруг ног. Вот странное существо, словно пронзенное сияющей иглой. Сжимаясь и сжимаясь, кружок света наконец глотает его – все погружается во мрак чернее самой тьмы – тьма внутри и снаружи – ничто – finis – конец… глухое безмолвие.
Так Ричард Беккер сыграл Эдипа – первую свою роль. Двадцать четыре года спустя, незадолго до смерти, ему придется сыграть ее снова. Но прежде чем на последнем представлении можно будет опустить занавес, еще предстоит пройти двадцати четырем годам величия – торжественно пройти на сценах жизни, театра и души.
Время, время… преходящее.
Когда решено было подобрать актера на роль нищего параноика в «Нежных мистериях», Ричард Беккер немедленно отправился в магазинчик розничной торговли «Армии Спасения» и приобрел там целый ворох таких отрепьев, которые даже местные святоши – деятели благотворительности, заодно обслуживавшие и упомянутый магазинчик, – давно хотели за никчемностью выбросить на помойку. Беккер приобрел там разошедшиеся по швам и стертые до дыр башмаки – вдобавок на пару размеров больше, чем требовалось. Купил он и шляпу, повидавшую столько ненастных сезонов, что поля ее изогнулись и грустно поникли под множеством бешеных дождевых атак. Еще Беккер обзавелся неопределенного цвета жилеткой от давным-давно сгинувшего костюма, брюками с омерзительно отвисшим задом, рубашкой пуговиц так без трех – и курткой, способной служить опознавательным знаком любого ханыги, которому когда-либо приходилось клянчить «на стопочку сердитого» в загаженном переулке.
Все это Беккер приобрел, невзирая на отчаянные протесты любезнейших белокурых дам, «вносивших свой вклад в благородное дело милосердия». Затем покупатель осведомился, нельзя ли ему пройти в уборную примерить обновки. А из уборной, с накинутыми на руку добротным твидовым пиджаком и темными брюками, появился уже совсем другой человек. На обвисших щеках вдруг как по волшебству проросла неопрятная щетина. (Она, разумеется, уже могла быть на щеках молодого человека, когда тот только вошел в магазинчик. Но кто бы это заметил? Слишком уж привлекательным был юноша, чтобы ни с того ни с сего появиться небритым.) Из-под измятой шляпы, будто пакля, торчали редкие седоватые волосы. Физиономия, сплошь изрезанная морщинами, носила печать распутства и лишений – печать жизни, проведенной по кабакам и канавам. Руки заляпаны каким-то дерьмом, глаза потускнели и лишились осмысленности – а тело так и сгорбилось под грузом никчемного существования. Откуда взялся этот старик? Этот забулдыга из Бауэри? И где тот приятный молодой человек, что входил в уборную в безупречном костюме? Неужто эта тварь как-то его осилила (и какое же гнусное оружие использовал немощный и вонючий старикашка, чтобы справиться со столь сильным и энергичным юношей)? Добрые Белокурые Феи Благотворительности так и застыли от ужаса, стоило им представить себе прелестного ясноглазого юношу лежащим в ванне, а голова его – о Господи Милосердный! – раскроена обломком ржавой трубы!
Старый обормот протянул дамам пиджак, брюки и все прочие предметы одежды молодого человека, пояснив при этом голосом лет на тридцать моложе своей внешности:
