Ева Арк
Лучшая принцесса своего времени
Однако Елизавете недолго пришлось наслаждаться радостями частной жизни в садах Аранхуэса и Каса де Кампо. Ухудшение внутренней ситуации во Французском королевстве и интриги испанского двора поневоле втягивали её в политику. Строгие указы против ереси во Франции, последовавшие за ними жестокие казни и нетерпимое отношение правительства разозлили партию, противостоящую притязаниям Гизов, и угрожало серьёзными неприятностями. В Шотландии же из-за их роковой политики последовало всеобщее восстание. На помощь регентше, Марии де Гиз, из Франции были отправлены три тысячи человек, чтобы дать ей возможность сокрушить протестантов. В ответ шотландские лорды отправили посольство к королеве Англии, умоляя её поддержать их. Елизавета I отправила в Шотландию отряд под командованием лорда Грея, который осадил Лейт, и французы были вынуждены отступить. Франциск II попытался выразить протест английской королеве за поддержку, которую она оказала его мятежным подданным, но Елизавета Тюдор ответила:
– Я готова вывести свои войска, если король Франции сделает то же самое, и, кроме того, дарует свободу совести своим подданным в Шотландии, которые являются моими добрыми соседями.
В то же время Елизавета I установила тайные отношения с принцами Бурбонами во Франции через своего посла, а также с принцем Оранским и с другими недовольными фламандскими подданными католического короля. Вне себя от ярости, герцог де Гиз приказал епископу Лиможа, чтобы тот уговорил Филиппа II усмирить английскую королеву. В свой черёд, Екатерина Медичи обратилась к дочери:
– Я прошу Вас, если Вы имеете какое-либо влияние на короля, Вашего мужа, поговорите с ним, чтобы он предупредил упомянутую королеву о своём неудовольствии тем, что она разжигает войну между нами. Что касается этого королевства (Франции), уверяю Вас, я приму все меры предосторожности, чтобы, пока я жива, Ваш брат не начал войну первым.
Молодая королева подчинилась наставлениям своей матери и сделала всё, что было в её силах, чтобы побудить Филиппа выступить против королевы Англии. Более того, герцог Альба помогал ей в этом. Однако Елизавета была ещё слишком молода, чтобы играть политическую роль в испанском правительстве, и Екатерина могла нанести своей дочери большой вред, подстрекая её к вмешательству в политику. Впрочем, письмо флорентийки к французскому послу свидетельствует о том, что в какой-то мере она осознавала это:
– Монсеньор де Лимож, я не могу выразить того удовлетворения, которое Вы мне доставляете, присылая мне известия о королеве, дочери моей, даже о её самых пустяковых действиях. Большое удовольствие доставляет мне слышать, что её так любит король, её муж, и уважают её подданные. При этом, господин посол, я не сомневаюсь, что она многим Вам обязана; хотя, слава Богу, ум её всегда был таков, что я верила, когда она берётся за какое-нибудь дело, то сделает его хорошо; однако по причине своей молодости она ещё не может иметь достаточного опыта и знаний о мире.
Затем Екатерина сообщила о своём предполагаемом путешествии к границе, где она собиралась увидеться с дочерью, о чём Елизавета сообщила мужу, который выразил своё одобрение этим проектом. Королева-мать, однако, понимала, что тревожная ситуация во Франции заставит её отложить это удовольствие до следующего 1561 года:
– Но Вы не должны указывать на это как на причину, а лучше выдумайте какой-нибудь свой предлог, например, можете сказать, что я растолстела и потому не могу путешествовать, как прежде; или что зима обещает быть слишком суровой для столь долгого путешествия.
В Испании политическая обстановка тоже была достаточно сложной. После окончания празднеств по случаю женитьбы Филиппа II вражда между домами Мендоса и Толедо возобновилась с ещё большей силой. Высшая знать обычно поддерживала партию Альбы, ибо Руй Гомес считался чужаком, и зависть к тому, что король предпочитает иностранца, в данном случае сочеталась с ненавистью, которая всегда окружает фаворитов при дворе. Однако до приезда Елизаветы в Испанию он не занимал никакой важной должности, избегал конфликтов со своим соперником, и вёл себя по отношению к герцогу так скромно и покорно, как только можно было желать. Теперь же принц заручился поддержкой дома Мендосы. Вдобавок, его поддерживали тесть, герцог де Франкавилья, маркиз де Мондехар, президент совета Кастилии, Диего де Чавес, духовник короля, и граф Альба де Листа, дворецкий королевы. А государственный секретарь Франсиско Эрасо был его самым преданным другом. Всё это позволило Рую Гомесу войти в королевский совет.
Тогда Альба официально обратился к великому инквизитору Вальдесу, архиепископу Севильскому, с жалобой на принца Эболи. Дескать, тот с помощью секретарей Филиппа II всячески препятствует его, герцога, желанию, раздавать бенефиции. В Испании, если министр хотел оказать услугу, назначить на должность или подарить бенефиций, то, согласно обычаю, главный секретарь должен был для этого заполнить патент и подать королю на подпись. Так вот, Альба утверждал, что вместо его имени секретари, якобы, по указке дона Руя, вписывали туда имена совсем других людей. Хотя в последнем случае именно король своей собственной рукой вписал в патент имя другого вельможи, инквизиторы немедленно приступили к расследованию. Поэтому, чтобы избежать допросов в Священной канцелярии, перед которой был бессилен даже его господин, принц Эболи счёл за лучшее «заболеть» лихорадкой.
С проницательностью, которой он славился, французский посол сразу доложил королеве-матери, что Альба вряд ли сможет выстоять в этом деле против королевского фаворита:
– Я часто навещаю Руя Гомеса, чтобы утешить его в болезни и умоляю его, когда представится возможность, рассказать королю о некоторых вещах. Его речи более откровенны, чем речи герцога Альбы. Принц называет последнего «меланхолическим врагом человечества», который губит своего господина и его двор, и который хочет снова ввести в Испании мрачный образ жизни покойного императора.
Желание Филиппа II вернуть своего любимца ко двору вскоре стало настолько для всех очевидным, что Альба даже начал рассматривать возможность своего добровольного отъезда за границу. Всё решил один случай. Как-то герцог пришёл в покои к королю со своими родственниками маркизом де Сориа и доном Антонио де Толедо, епископом Леона, по какому-то делу. Филипп II, как обычно, работал с Эрасо, одним из своих секретарей. В такие минуты король очень не любил, чтобы его беспокоили. Однако гордый Альба не только заранее не попросил королевскую аудиенцию, но и счёл унизительным для себя дожидаться своего господина вместе с другими придворными в приёмной, что вызвало недовольство короля. Бросив сердитый взгляд на герцога, Филипп II поднялся, взял свои бумаги и удалился в другую комнату вместе с секретарём. Так что Альба даже не успел сказать ни слова о том деле, из-за которого побеспокоил короля. Затем ещё несколько дней Филипп отказывался говорить с ним и даже не хотел слышать имени герцога. А когда на совете во время спора Альбы с герцогом де Сессой король принял сторону последнего, тот решил, что временное отсутствие при дворе послужит ему на пользу и, возможно, восстановит к нему доверие его господина. Что же касается Руя Гомеса, то уже спустя шесть дней после отъезда Альбы он выздоровел от лихорадки и счёл возможным вернуться.
Тогда казалось, что партия Мендосы возьмёт верх в Испании. Однако король, ко всеобщему удивлению, не даровал своему любимцу пост министра, хотя и повысил его в должности. Вдобавок, Филипп II заявил, что ему не нужны министры, поскольку с помощью своих секретарей он может распоряжаться всеми делами, касающимися правительства.
– Тем не менее, монсеньор, – заметил епископ Лиможа в письме к кардиналу Лотарингии, – для государя, как бы ни были велики его таланты и прилежание, совершенно невозможно управлять без помощи министров делами столь могущественного королевства; хотя Его Величество в течение двух месяцев почти не выходил из этого замка (в Толедо) и даже не покидал своего кабинета, разве только для того, чтобы навестить королеву. Дела, однако, находятся в таком беспорядке, что все здесь в отчаянии, так что даже сами испанцы предсказывают, что так дальше продолжаться не может.
Глава 12
Ссоры дам
После возвращения в Толедо разразился скандал: Анна де Монпасье пожаловалась королеве на приставания графа Альба де Листы. А после того, как уверяла подруга Елизаветы, она поставила наглеца на место, дворецкий не дал ей простыней и выделил комнату без камина:
– Так что я не могла даже разжечь огонь, чтобы согреться!
Но когда по просьбе Елизаветы король сообщил об этом инциденте герцогу Альбе, тот заявил:
– Мой шурин не делал ничего плохого!
Так как королева не желала портить отношения с родственником могущественного герцога Альбы, Анна написала своей матери, герцогине де Монпасье, которая высказала своё возмущение действиями дворецкого французскому послу. После чего прибавила, что как только Франциск II даст разрешение на помолвку её дочери с графом д’Э, наследником герцога Неверского, жених тотчас приедет в Толедо, чтобы забрать свою невесту во Францию.
На что епископ Лиможа заявил:
– Хотя у Вашей дочери, сударыня, действительно были причины жаловаться на пренебрежительное обращение со стороны мажордома, однако, насколько мне известно, он никогда не совершал никакого вопиющего оскорбления по отношению к ней и не прикасался к принцессе Бурбонской.
Таким образом, Анне де Монпасье пришлось проглотить свою обиду и сносить презрение испанцев до приезда жениха. Этот случай свидетельствует о том, что фрейлины королевы подвергались домогательствам со стороны испанцев. Вдобавок, покой Елизаветы постоянно нарушали ссоры между Луизой де Бретань и графиней Уренья. Трения возникали и между самими француженками, прислуживающими королеве. Казалось, только Клод де Нана, хранительница драгоценностей королевы, заботилась об интересах своей госпожи и держалась в стороне от склок и интриг. Из её письма к Екатерине Медичи мы узнаём подробности о занятиях молодой королевы в первые годы замужества:
– Мадам, мне кажется, что королева в последнее время набралась смелости говорить не только наедине, но и в присутствии других о делах со своим мужем. Если Её Величество продолжит действовать подобным образом, она заставит уважать своё достоинство и авторитет. Королева и принцесса (Хуана Австрийская) часто ужинают вместе в саду, причём с ними бывает и принц, который выказывает особую привязанность к королеве и, если не ошибаюсь, он хотел бы быть ещё более близким родственником Её Величеству.
Последние слова Клод де Наны объяснялись тем, что Екатерина Медичи страстно желала обручить дона Карлоса со своей семилетней дочерью Маргаритой де Валуа. Хотя со стороны Португалии ей уже поступило подобное предложение, королева-мать отдавала предпочтение наследнику короля Испании. Не прошло и двух месяцев после приезда Елизаветы в Испанию, как Екатерина принялась досаждать ей своими просьбами по этому вопросу, что, в конце концов, вызвало возмущение у её кроткой дочери.
11 августа Елизавета достигла, наконец, половой зрелости. Узнав, что у королевы начались «эти дела», дамы наперебой принялись поздравлять её, чем весьма смутили Елизавету. Через три дня король пришёл к ней в спальню. Наутро фрейлины, притворно краснея, шептали друг другу на ушко, что близость с мужем далась нелегко неопытной юной королеве. О том же в деликатных выражениях поведал королеве-матери и епископ Лиможа:
– Конституция короля причиняет огромную боль королеве, которая с большим мужеством терпит это.
Вскоре до французского двора дошли слухи о внезапном недомогании Елизаветы, которая, как надеялись, должна была сделать Филиппа отцом. Однако следующий курьер принёс известие о выздоровлении королевы, и что врачи ошиблись в характере её болезни (возможно, у неё произошёл выкидыш на раннем сроке).
В конце августа Елизавета сообщила матери:
– Король, мой господин, здоров; он собирается послать к Вам приора дона Антонио по какому-то делу, о котором Вам расскажет посол. Король очень благоволит к приору, его также высоко ценят при этом дворе, и здесь к нему относятся с почестями, подобающими вельможе. Я также в долгу перед ним за оказанные услуги, и поэтому прошу Вас, мадам, оказать ему любезный приём, поскольку это побудит его принести мне ещё большую пользу. Он брат графа де Альбы, моего мажордома, который также очень достойный человек.
Екатерина ответила на рекомендацию дочери так:
– Что касается того, что Вы сообщили мне, мадам, что Ваш муж собирается послать к нам дона Антонио де Толедо, к которому он проявляет большое уважение, то будьте уверены, что король, Ваш брат, и я с радостью примем его. Прошу Вас, дочь моя, передать также Вашему мужу, что ничто не может доставить нам большего удовольствия, чем увидеть и поговорить с человеком, которому он так доверяет. Поэтому мы окажем ему надлежащий приём, чтобы у него были все основания быть довольным.
Франциск II и герцог де Гиз также приветствовали обещанное прибытие дона Антонио, надеясь на поддержку католического короля. Приор Леона приехал в Париж примерно в середине сентября 1560 года. Нестабильная ситуация во Франции и большая вероятность нового восстания гугенотов вызвали у Филиппа такое беспокойство, что перед отправкой своего посланника он послал спросить, к зависти всего двора, мнение герцога Альбы о положении дел в соседнем королевстве:
– Какой совет, на Ваш взгляд, нам следовало бы дать королю Франциску?
Оказалось, что мнение герцога полностью совпадало с настроениями самого короля:
– Не идти ни на какие уступки еретикам и подавить мятеж огнём и мечом!
Передав Франциску II мнение своего господина, приор в конце своей речи заверил его:
– Ваше Величество может рассчитывать на помощь Вашего королевского брата в подавлении любого вооружённого выступления против Вашей власти!
Выполнив возложенную на него политическую миссию, Антонио де Толедо затем отплатил чёрной неблагодарностью Елизавете за прекрасные рекомендации, наябедничав Екатерине Медичи на француженок из свиты её дочери. Так, он обвинил Луизу де Бретань в плохом отношении к главной камеристке королевы, и в том, что она мешает Елизавете приспособиться к жизни в Испании.
– Его Величество, – сказал приор, – совершенно естественно желает завоевать полное доверие своей супруги, чего никогда не произойдёт, пока госпожа де Клермон постоянно напоминает Её Величеству о тех, кого она оставила во Франции, и о французских обычаях в противопоставление испанским.
Дон Антонио, кроме того, намекнул, что Елизавета слишком много времени проводит в обществе своих фрейлин, не уделяя должного внимания благородным дамам своего двора. А потом прибавил, что королева одаривает своей благосклонностью камеристку Клод де Винё в ущерб даже Анне де Монпансье и Луизе де Бретань.
Масла в огонь подлил испанский посол Шантонне, который тоже получил из Толедо депеши о ссоре между Луизой де Бретань и Клод де Винё, что сильно разозлило флорентийку. Причина спора заключалась в том, что Клод хотела занять место няни Елизаветы, Катрин де Лузель, которая вернулась во Францию вместе с уволенными офицерами. Однако статс-дама этому яростно сопротивлялась, отстаивая свои права на выполнение обязанностей, которые до сих пор принадлежали няне, и которые давали их обладательнице право свободного входа в покои королевы. Сама Елизавета тайно поддерживала притязаниям Клод де Винё, живой и миловидной особы, которая была всего на несколько лет старше своей госпожи. По приказу Екатерины Медичи французский посол попытался урегулировать спор, для начала выслушав обе стороны. После того, как статс-дама изложила свои претензии, её соперница, в свой черёд, заявила:
– Клянусь, если бы мне были доверены все тайны королевы, я хранила бы верность Её Величеству до самой смерти, не раздражая испанцев! Но разве я могу добиться их уважения, когда они, несмотря на всё моё усердие, видят, что я лишена общества королевы и что надо мной поставлена другая?
Но когда епископ Лиможа попытался уговорить дам забыть о своей ссоре и жить в мире, если они желают сохранить своё положение при дворе, любимица королевы пришла в ярость:
– В таком случае, я сама подам в отставку!
После чего, добившись аудиенции у королевы, стала умолять свою госпожу выразить свою волю. На что Елизавета ответила:
– Я посоветуюсь с королём, моим господином, потому что ничего не могу решить без его согласия!
Узнав обо всём, Екатерина сочла своим долгом вмешаться в это дело лично, написав послу:
– Монсеньор де Лимож, я слышала, что упомянутая де Винё намерена и дальше вмешиваться в дела королевы, моей дочери, которая, как мне говорят, постоянно занята ссорами и разногласиями между своими дамами. Это известие вызвало у меня неудовольствие, господин де Лимож, поскольку я услышала всё из другого источника, а не от Вас.
Не ограничившись этим, королева-мать также отчитала Елизавету:
– Мадам, дочь моя, я узнала от разных лиц, недавно покинувших Испанию, что Ваши дамы не могут договориться друг с другом и что госпожа де Винё стремится к контролю над Вашим двором, чем я очень недовольна. Поэтому я написала этой даме, а также госпоже де Клермон. В этих делах, дочь моя, следуйте совету, который я дала Вам, когда Вы уезжали отсюда. Вам известно, как это важно для Вас, ибо, если бы Ваш муж раньше узнал об этом раздоре, он никогда бы не полюбил Вас. Я полагаю, что госпожа де Винё Вам верна, тем не менее, поскольку я знаю, что она жадна до власти и денег, то может настолько забыться, что пренебрежёт тем, чем обязана своей госпоже, дабы угодить своему господину, у которого больше возможности вознаграждать за оказанные ему услуги, чем у Вас. Я слышала, что ни одну из Ваших дам Вы не цените так высоко, как эту де Винё, пренебрегая интересами Вашей кузины, мадемуазель де Монпансье, и госпожи де Клермон, из-за чего испанцы смеются над Вашей глупостью, и даже Ваш муж высмеивает такое нелепое предпочтение, недостойное положения, которое Вы занимаете. Подобно ребёнку, Вы развлекаетесь исключительно со своими девушками и слишком много уделяете им внимания. Наедине веселитесь, сколько хотите, но в присутствии двора относитесь к своей кузине и госпоже де Клермон с сердечностью и беседуйте с ними на публике. Более того, доверьтесь им, потому что они люди благоразумные, и в сердце у них нет ничего, кроме Вашей чести и благополучия; а что касается этих юных девиц, то они не могут научить Вас ничему, кроме глупостей и озорства.
Эти письма Екатерины Медичи свидетельствуют о том, как сильно она была раздосадована разногласиями, мешавшими получить ей политические преимущества, на которые она надеялась, отправив дочь в Испании. Здесь особенно проявилась вся многосторонность ума флорентийки, которая в вихре важных политических событий нашла время, чтобы заняться улаживанием интриг двора своей дочери. Её письмо было написано во время пребывание французского двора в Орлеане, в то время, когда многие знатные особы были арестованы за ересь, и когда сама королева-мать обнаружила, что её личная безопасность находится под угрозой из-за политики дядей Марии Стюарт. Однако вмешательство Екатерины Медичи в дела дочери было своевременным и необходимым: ссора между двумя дамами Елизаветы произвела величайший скандал при испанском дворе и навлекла дурную славу на их соотечественниц, проживающих в Толедо. Клод де Винё в избытке своего негодования дошла до того, что публично обвинила баронессу де Клермон в краже в 10 000 ливров из личного кошелька Елизаветы, который подарила дочери Екатерина Медичи. Письмо матери и её негодование по поводу обвинения, выдвинутого против Луизы де Бретань, дамы безупречной честности, и, кроме того, страх перед неудовольствием мужа, побудили Елизавету, наконец, встать на защиту своей статс-дамы.
Холодность и сдержанность Филиппа II в обращении с французами свидетельствовали о том, как глубоко он был оскорблён их склоками. Постоянные визиты Себастьяна де л'Обеспина к молодой королеве, которой её мать советовала никогда не предпринимать никаких действий, даже самых незначительных, без консультации с послом, также оскорбляли короля, ревностно относившегося к своим прерогативам. Ни подобострастие, выказанное епископом Лиможа, ни лестные комплименты, которые последний постоянно делал Филиппу от имени короля Франции, не закрыли ему глаза на тот факт, что Екатерина через посредство своей дочери стремилась оказывать влияние на его кабинет и двор. Что же касается Елизаветы, то она, похоже, была совершенно неспособна контролировать своих непослушных дам. Вдобавок, действия принца Эболи, который взялся защищать интересы королевы в надежде заслужить её расположение, навели Филиппа на мысль, что ему не хватает твёрдого и эффективного министра, чтобы поддерживать порядок при дворе и пресечь поползновения французского посла контролировать молодую королеву. Поэтому король принял решение призвать назад ко двору герцога Альбу.
В свой черёд, посол сообщил Екатерине, что посоветовал её дочери ни в коем случае не удовлетворять желание Клод де Винё, поскольку это бы ещё больше обострило ситуацию, и что дон Антонио де Толедо, вернувшийся из Франции, признался ему, что о ссорах французских дам королеве-матери его попросила рассказать графиня де Уренья. Хотя сам епископ Лиможа подозревал совсем другого человека:
– Кроме того, мадам, в этом деле замешан герцог Альба, который желает самолично управлять королевой, для чего решил удалить госпожу де Клермон и других лиц её двора, чтобы не иметь соперников. Все члены дома Толедо тоже поддерживают эту интригу, ибо они, как и другие люди этой страны, склонны к пристрастности, притворству и клевете.
Таким образом, пока Елизавета довольствовалась ролью ученицы епископа Лиможа и агента своей матери, она не имела доступа к государственным делам Испании, хотя Филипп, побеждённый кротостью её нрава, относился к жене с любовью.
Одним из развлечений молодой королевы во время пребывания двора в Толедо было посещение по очереди женских монастырей столицы, беседы с монахинями, которые, будучи очарованными её приветливостью, всегда оказывали ей радушный приём и часто угощали сладкими наливками. Той же осенью королева решила устроить бал-маскарад, хотя Филипп ограничил количество гостей членами королевского двора. Дон Карлос и Хуана Австрийская тоже были приглашены, и им обоим очень понравилось это развлечение. Елизавета открыла бал танцем с королём. На королеве было роскошное платье из серебряной парчи, окантованное золотой лентой, в то время как её причёску украшала диадема из драгоценных камней. За ней следовали трубачи, а потом дамы, кто в малиновом бархате, расшитом золотыми нитями, кто в парче, и фрейлины в платьях из белого штофа с бисером. К ним портной сшил такие же штанишки, которые выглядывали из-под юбок, когда девушки приподнимали подол. Наряды девушек привели в восторг Филиппа и придворных, которые сразу же окрестили маскарад «Балом Франции». Фрейлины были нарасхват. Пикантность празднику придавало то, что все они были в масках и одинаковых платьях. На протяжении трёх часов все веселились от души. Королева была особенно в приподнятом настроении и с разрешения своего супруга несколько раз танцевала.
– Уверяю Вас, мадам, – писала Луиза де Бретань Екатерине, – что королева, Ваша дочь, здорова и так располнела, что мы были вынуждены сшить ей новые пальто и платья, потому что её талия теперь, по крайней мере, на два ногтя шире, чем когда она прибыла в Испанию. Это доставляет нам всем огромное удовольствие, ибо здесь не любят стройных женщин. Её Величество также сильно подросла, и теперь она выше меня.
Подобные развлечения давали возможность Елизавете отвлечься от бесконечных неприятностей, которым она подвергалась из-за ссор своих дам. Зло, наконец, оказалось настолько невыносимым, что де л'Обеспин, вероятно, для того, чтобы предотвратить позорное изгнание обеих воюющих сторон, счёл благоразумным поговорить на эту тему с герцогом Альбой, который, как и король, раньше избегал открытого обсуждения этой темы, хотя Филипп II выражал своё недовольство другими косвенными способами.
Встретившись с Альбой однажды во дворце, епископ начал так:
– Ваше Высочество очень обяжет меня, если сообщит, действительно ли Вы приказали дону Антонио де Толедо рассказать при французском дворе о делах королевы и её дам.
– Мадам Екатерина безоговорочно полагается на Вашу искренность, как и я сам, – добавил он затем.
На что герцог, не выказав никакого удивления, сухо ответил:
– Да, в сущности, именно по моему особому указанию дон Антонио рассказал обо всём, так как я больше ничего так сильно не желаю, как того, чтобы католическая королева подчинялась обычаям страны, которой она правит.
Затем Лимож попросил герцога более подробно объяснить, что он имеет в виду, но в этот момент Альбу позвали в зал Тайного совета, и он попрощался с послом, пообещав возобновить разговор при первой же возможности. Епископ прождал два дня, так и не увидев герцога, на третий же потребовал аудиенции у Альбы. Однако тот, извинившись, передал, что ему нечего больше сообщить по данному вопросу, который уже был решён в частном порядке его господином. Тогда посол решил побеседовать с принцем Эболи, которому объяснил, как обстоят дела, и попросил его совета. Руй Гомес, очень расстроенный возвращением Альбы, признался епископу:
– Герцог и его родня прилагают большие усилия, желая убедить короля уволить приближённых королевы, и, в первую очередь, госпожу де Клермон, которую графиня де Уренья обвинила в том, что она мешает королеве освоиться с обычаями Испании, и даёт своей любимице плохие советы, особенно в том, что касается подчинения королю.
Затем принц Эболи предложил де л'Обеспину, предварительно известив королеву, попросить аудиенцию у короля и откровенно обсудить с ним этот вопрос. Кроме того, он посоветовал показать Филиппу II письмо королевы-матери, чтобы тот уверился, насколько злонамеренными были заявления о проступках статс-дамы.
На следующий день принц проводил посла к королю, и Лимож сразу сообщил Филиппу:
– Особая привязанность, которую питает к Вашему Величеству мадам Екатерина, побудила её следить за поведением королевы, Вашей жены, и за поведением её дам, дабы она могла убедиться, что Ваше Величество получает от них все положенные почести, послушание и услуги.
– Далее я представил королю Ваши письма, мадам, – сообщил посол королеве-матери, – которые были полны увещеваний на эту тему. Таким образом, Его Величество убедился в ложности всех обвинений против госпожи де Клермон.
Затем епископ продолжал в течение получаса разглагольствовать о добродетелях и достоинствах статс-дамы. Филип II с непоколебимым вниманием и серьёзностью выслушал эту красноречивую речь, вероятно, немало забавляясь ролью наставницы, которую взяла на себя его свекровь, стремившаяся из своего дворца Фонтенбло управлять поведением королевы Испании. Затем он ответил,
– У нас есть все основания высоко ценить госпожу де Клермон и мы благодарны Её Христианскому Величеству за заботу о нас и королеве, которую мы любим. К тому же, мы никогда не испытывали никакого неудовольствия по отношению к королеве, нашей супруге, но относились к ней с большой честью, как и подобает, учитывая её происхождение.
Получив такой ответ, де л'Обеспин вынужден был удалиться. Затем он посетил Елизавету, которой доставил письмо, написанное её матерью. Королева выразила готовность защитить своих дам. На следующее утро, закончив свой туалет, она отправила пажа с посланием к королю с просьбой об аудиенции, добавив:
– Если Вашему Величеству будет угодно, я приду в Ваши покои.
Однако Филипп ответил, что им лучше встретиться в Малом кабинете, который сообщался с собственными покоями королевы. Было условлено, что при их встрече будут также присутствовать графиня де Уренья и Луиза де Бретань. Вскоре в кабинет вошёл король в сопровождении Руя Гомеса. Затем Елизавета отвела мужа в сторону и несколько минут очень серьёзно говорила с ним, заверив Филиппа, что её статс-даму оклеветали, и в конце попросила разрешить ей пользоваться услугами Луизы де Бретань и других своих дам. В ответ Филипп галантно поцеловал руку своей супруги и сказал, как высоко ценит её привязанность. А затем обратился к статс-даме с такими словами:
– Сеньора, мы никогда прежде не слышали обвинений против Вас, как утверждает посол. Если такие вещи и были сказаны, то без нашего ведома. Мы безмерно уважаем Вас и довольны тем, что Вы оказываете королеве, нашей супруге, такие достойные услуги.
Графиня Уренья видя расположение королевы к статс-даме, заявила, что, возможно, не зная языка, Луиза де Бретань не оценила её искренность и добрые намерения. Таким образом, извинившись, испанка предложила статс-даме свою дружбу. Затем королевская чета покинула кабинет.
– Теперь все клеветники закроют рты! – торжественно заверил Екатерину Медичи посол. – Отныне никто не осмелится поступать иначе, как чтить госпожу де Клермон и благоговеть перед ней!
Тем не менее, ссоры дам продолжались, причём Луиза де Бретань и Клод де Винё так громко обвиняли друг друга во всех грехах, что слух об этом дошёл до короля, который приказал запереть обеих на несколько дней в их комнатах.
Спустя некоторое время епископ Лиможа снова попросил у короля аудиенцию, чтобы сообщить ему об аресте принца Конде за участие в Амбуазском заговоре, что, без сомнения, порадовало Филиппа, ненавидевшего Бурбонов. Прощаясь, король вежливо попросил посла посетить покои Альбы, у которого было что ему сказать. Герцог встретил его очень радушно и после приветствия заявил:
– Я чувствую себя несчастным из-за того, что Её Величество и королева Екатерина поверили тому, будто я по собственному почину велел дону Антонио рассказать о досадных склоках двух женщин, обычных при королевских дворах. На самом деле я действовал согласно воле Его Величества.
Затем Альба в категорическом тоне добавил, что Луиза де Бретань и другие француженки должны покинуть двор, и что католический король и так проявил неслыханное терпение в этом деле, положившись на обещание королевы-матери. На это посол ловко ответил, что герцог может винить только себя за то, что не дал ему раньше чётких разъяснений о желаниях католического короля. И что королева желает только одного – доставить удовольствие своему супругу.
– Монсеньор, король, мой господин, полагает, что не существует более уважаемой дамы, чем госпожа де Клермон, – высокомерно ответил Альба, – и, поистине, я был бы рад, если бы моя собственная жена или мои дочери обладали её добродетелями. Что же касается Её Величества, то ни один принц не может чувствовать большего удовлетворения её поведением. Но мы должны просить Вас, монсеньор, иметь в виду две вещи: во-первых: негодование и ревность, проявляемые придворными и их жёнами при виде королевы, управляемой и контролируемой иностранцами, подобными госпоже де Клермон. И хотя Его Величество считает, что их жалобы беспочвенны, он вынужден уступить своим верным подданным; в противном случае дворяне будут проявлять возмущение и в других, более серьёзных вопросах, руководствуясь теми же предрассудками. Вторая причина, монсеньор, заключается в том, что, хотя король, наш повелитель, очень любит свою супругу, он чувствует также большую привязанность к этой стране и намеревается провести здесь все дни, какие Бог ниспошлёт ему, посему он желает, чтобы его жена тоже приспособилась к испанским обычаям. Однако Её Величество, благодаря госпоже де Клермон, будет постоянно вспоминать о стране, которую она покинула, что противоречит намерениям и желаниям Его Величества, которые с его стороны простительны и естественны, ибо никто не может обвинить мужа в желании полностью завладеть привязанностями своей жены. Поэтому Его Величество желает сделать свою супругу полностью испанкой, преданной ему во всех отношениях.
