Евгения Ивановна Хамуляк
Минута уцелевшей Вари
Да, по телевизору действительно показывали про некоторые страны, где шли войны, разворачивались вооруженные конфликты, гибли заложники. Но только не здесь. Тьфу-тьфу-тьфу!
– Космические войны! Ты сказок не читала, что ли? Их даже в школе проходят… Хотя какая сейчас школа?! – скорбно махнула мохнатой рукой паучиха. – Одно название! Я вот, помнится, первый коло еще не окончила, а знала больше, чем ваши профессора из академий. Это еще до первого потопа было. Выходили в рощицу с ребятами, садились на поляне цветущей… Тогда все цвело и благоухало, как в раю… Да это и был рай: деревья выше купола росли, с них, со священных, мы веточки себе срывали, ну как волшебные палочки, и зажигали эфиром своим внутренним, чтобы вспомнить, кем в прошлой жизни являлись, как и с кем ее прожили, ну, чтоб побыстрее в этой встретиться и лишних ошибок не наделать. Да и математику с физикой да с левитацией зачем зазря учить, когда вспомнить можно? И не только математику…
Варя вслушивалась, затаив дыхание… Про нечто такое она читала у фантастов. И все так и могло бы остаться фантастикой, если бы прямо сейчас перед ней не сидело монстроподобное существо, которому удалось-таки, что-то потерев своими черными блестящими когтями, зажечь огонек, по типу бенгальского, от черного дымка которого паучье тело медленно превращалось в низенького роста бабулю весьма приятного вида, хоть и с горбом на спине.
– А потом случилась беда… Удар космический ось твердыни сбил, вспенились океаны, друг на друга глыбы земные пошли. Живыми-невредимыми остались только те, кто в Тартар попрятаться успел, или кто куполом города свои заслонил. Остальных потопом смыло, – горько продолжала бабуля. – Я тогда совсем малая была, толком ничего и не поняла, ведь похоже сделалось, будто небо упало… И наступила, как тогда говаривали, Ночь Сварога…
Обе они, не сговариваясь, посмотрели вверх, на бездонное звездное небо, и на минуточку бабуля замолчала, а Варя боялась ее перебить.
– Прошло время, даже не знаю, сколько… отсиделась в темноте, пока могла, а когда вышла из-под развалин, не узнала отчего края. Все пустыня: ни деревца, ни цветочка, ни лучика солнечного, города засыпало по крыши глиной непролазной, везде серый туман от погромов. Ад, да и только! Еще долго мы, сиротинки, развалы пытались разбирать, искать своих, да напрасно… Сгинули, будто их никогда и не было. А в один день, откуда ни возьмись, толпища чужаков прибыла: людей разномастных, разновозрастных, маленьких да больших, но одинаково обездоленных, гонимых, словно рабы… силами невидимыми. Только потом углядели мы этих…, что взглядом лишь усмирять умели, в пепел превращая любого неповиновенного… С взором колдовским, как у тебя… – хрипло проговорила старуха, тыкая в девушку старческим пальцем. Варя вспыхнула, хотела что-то переспросить, но женщина мотнула головой, чтоб ее не перебивали.
– Собрали они нас в лагеря трудовые и начали заново жизни учить… на черное – белым указывали, а белого – никогда, говорили, и не было. Вместо него серым все сделалось.
Она опустила взгляд, припоминая детали печального своего детства.
– Еще половину померло за учебу такую. Ибо магию и волшебство, что на тривиях мы познавали, свещи древесные поджигая, – запретили под страхом смерти. Стали нас водой отравленною поить, пасленою кормить, что голову беспамятной делает, а волю – рабской. Сама не знаю, как догадалась ослушаться, не ела и не пила их отраву с тех пор, потому и сохранила рассудок и помню доподлинно историю. Но видела, как остальные забыли напрочь, подчинились, уверовали, что рабами рождены и рабами умрут.
Она дотронулась до своей головы, на которой волшебным образом завивались кудри, и бабушка на глазах преображалась, становясь все более и более симпатичной.
– А потом началась такая катавасия, что в учебниках ваших школьных описана: пришли белые, потом красные, потом фашисты, потом коммунисты… бесы, одним словом. Кровь человеческая и нечеловеческая, стравленная, лилась рекой, отчего последние всходы плодородных деревьев и цветов, что тепло и свет из центра земли, от солнышка настоящего, несли, – засохли и померли от боли. Большая часть планеты превратилась в бесплодную пустыню, целые города, материки без единой живой души… А тех, кто выжил, разделили на колонии и заставили пустоши елками засаживать, гробы бетонные возводить, бойни-фабрики строить. В таких условиях живым прожить разве что полвека можно… Эх, долго рассказывать! – махнула рукой симпатичная бабуля, стряхивая с юбки последние пылинки и листики, налипшие после приключения в лесу. – Ну а после пришли к власти серые… Коим души наши бессмертные понадобились. Вот те кашу настоящую заварили! – покачала женщина головою безрадостно. – Закрыли нас в резервацию и половину неугодных вместе с шалашами да скарбом танками раздавили, на том месте курган возвели, где теперь вон те вышки громоздятся, – она указала рукой на огромные антенны: те, словно гигантские ноги и уши какого-то монстра, сторожили весь город своими локаторами, – и каждый день оттуда сигналы посылают, от чего души человеческие в отчаяние приходят: озлобляются, отчаиваются, страшатся, в ненависть к родным впадают, душат и рвут друг друга на части… Сегодня вот только в честь праздника чуток передохнуть дали. Даже в тюрьме праздники положены.
– Для чего все это делается? Почему просто не… – хотела спросить Варя.
– Душа человеческая соединена с большой душой, за нее война ведется. Кто ею владеть станет – тому вся Вселенная подчинится. Загадка только в том, что если душа маленькая узнает, что в темницу заточена, – от этого она только сильнее станет, воспрянет духом, захочет с первоначалом соединиться. Ведь поначалу многие в скиты ушли, пытаясь самостоятельно бронь пробить, или бунты поднимали против врага, когда о куполе узнали… Это понимают поработители беспощадные, решили они хитро с ополчением управиться, нас в заложники взяли, морок и такую несправедливость навели, что душа сама мечтает побыстрее с телом расстаться, забывая, что бессмертная она, неугасимая. А им того только и нужно… Чем больше жертв, тем слабее другая сторона.
– Не понимаю… а где те, кто спасся? Почему на помощь нам не придут?
– Они пришли б, да мы их не зовем… Одичали до животного беспредела, потеряли ключи к небесам – не видно нас и не слышно, а значит, помощи недостойны. Отныне клеймо на нас от дикости и варварства – «условно разумные», – скривилась бабуля.
Варя недоверчиво помотала головой.
– Ну что непонятного, бестолковая?! – стала злиться горбатая собеседница на подозрение и недоверие. – У тебя собачка дома имеется, небось? Чувствую, имеется.
На такой вызов Варя принюхалась к себе, но ничего не почувствовала.
– Вот хочешь ты, чтоб зажила твоя собачонка счастливо? Заговорила по-человечески, дом свой обрела, друзей, работу, семью?.. А теперь представь, приходишь ты к…
– Баранке, – подсказала девушка.
– Баранке, – подхватила ведьма. – И пытаешься ее образумить, грозишь ей пальчиком: не пей из лужи, не ешь падаль, не спи на полу, веди себя по-человечески… Что она тебе ответит? А ничего не ответит! Ибо неразумное, одичалое создание. И любой им становится, кто теряет свет души, что моралью и совестью в быту называются, а вместе с ними и человеческий вид. А значит, право на человеческую жизнь. И тогда другие за него решать станут: что ему есть-пить, где спать, с кем жить и куда свою душу девать, когда помирать соберется. А чтоб не замечталася тварюга зазря – в ад посадят и раем это место назовут, чтоб молилась на чудищ, как на богов, раз душу дьяволу за кусок свиной и водицу гнилую продала, не уразумев ловушки.
Варя быстро-быстро заморгала, пробуя вникнуть в страшное услышанное.
– Вот и вся сказочка про белого бычка, на веревочке ведомого на убой, Варя… – серьезно сказала бабушка, а потом развернулась и неспешно пошла себе.
– Вы куда? – бросилась за ней девушка. – И как узнали, как меня зовут… ой, а я ведь тоже знаю ваше имя… Радмила Игоревна…
– Я свой уговор выполнила, теперь ты в курсе, душа тебя не обманывала про ад, – остановилась-таки бабушка, удивленно услышав свое давнее-предавнее имя. – А напоследок, по-хорошему тебе советую, силы не трать, по-маленькому колдуй, а то дотронется искра до купола – беда тебе и всем нам будет. Лучше силу побереги, авось и пригодится…
– Постойте! И вот так просто вы меня оставите? И что мне теперь делать с этой информацией? Тоже в паучиху превращаться и у малышей кровь пить? Стойте! Бабушка! Радмила Игоревна! Кто я?
– Зерцало, – нехотя ответила ведьма.
Варя с отчаянием и мольбой всматривалась в уходящую.
– Ну, вроде феи, что ль… Исполнять желания других умеешь. Самые сокровенные, о которых они сами, может, и помыслить боятся. – Радмила Игоревна задумалась, почесав горб. – Представь, что ты вроде зеркала и все, что видишь, – это ты! – И, считая свою миссию выполненной, быстрехонько устремилась восвояси.
– Бабушка, Радмила Игоревна, ну помогите мне… вышку… ликвидировать, – жалостно пропищала обескураженная Варя вслед, хотя ведьмы в темноте уже почти не было видно. – Снимем гипноз со всех и… и спасем планету. Заживем как в Европе… или в Америке, – пролепетала девушка, еле сдерживая слезы.
– Нету никакой Америки… потопло все, – послышалось у Вари прямо в ухе.
– А ну вернитесь немедленно! – вдруг скомандовала девушка, вытирая горькие слезы. И для верности щелкнула пальцами и произнесла: – Аминь, черт побери!
И снова, будто по волшебству, старую каргу, как маленького котеночка, по воздуху воротнуло назад.
– Вот коза упертая! – ругнулась ведьма. – Говорят же тебе, ад вокруг! Что ты хочешь, чтобы я сделала?! У меня и сил-то не осталось на волшебство. Поживи с мое!
– Взорвем вышку, люди опять нормальными станут. Создадим ополчение и общими усилиями победим тирана… или тиранов, – твердо начала Варя. – Заживем, как в других нормальных странах. Демократически!
– Чего? – захрипела от смеха бабушка. – Каких странах? Повторяю для несмышленых кутят: нету больше других стран! Пустыми стоят, запорошенные глиной, черепками усыпанные.
– Не верю! Вадик Сидоров в Турцию с семьей летал прошлым летом, а Альбина Горячева в Европе целый месяц английский изучала. По телевизору каждый день показывают…
– Что показывают, милая? – ехидно перебила Радмила Игоревна. – Как ихние химеры, роботы с клонами развеселыми, территории обживают и ручками тебе в экран машут… Им лампу потеплее вместо солнца повесили, море слез человеческих разлили к ногам, чтоб тебе завиднее стало… Только людей там нет. Людей, у кого душа имеется и светится, кто способен не по-собачьи существовать, довольствуясь крохами с чужого стола, чтоб в конце концов на столе том и оказаться.
Бабушка перевела дыхание.
– Разрешают особо прилежным дурачкам, кто кривду от правды отличить не может, из одной тюрьмы в другую перелететь, чтоб других дурачков мечтами пустыми подкормить… Калейдоскопы с разноцветными стеклышками в глаза им вставляют, отчего чужое ярким кажется, а свое – серым мерещится. И потом они за эти яркие стеклышки мать родную продадут, лишь бы в серое не вернуться. Переходят на службу к зверям, переписывают историю, лгут безбожно, душу продают за стеклышки кривые.
– Я вас просто так не отпущу, – сурово проговорила Варя. – Соглашайтесь сотрудничать, другого выхода у вас нет.
– Ну, собьем мы эти вышки, так ведь это не поможет. В кабале родились здешние, другой жизни, окромя по телевизору, не видали. Шум-гам начнется, бойня, грабежи… Много народу погибнет только из-за сумятицы, ведь не зря из человека все эти года волка растили. Проснется зверь – и своих, и чужих покрошит… Но хуже всего другое: поналетят «твои же подружки», глазками моргнут, и сама не заметишь, как станешь жечь и палить тех, кого сейчас спасти пытаешься. А коли даже удастся тебе проткнуть купол, знаешь, что первым делом сделаешь? Рванешь с земли этой грешной во вселенские просторы и забудешь нас, как Баранку свою.
– Какие подружки? Где их найти?.. Я попробую поговорить с ними.
– Ага, так они тебя и послушали! Они теперь, девочка, по другую сторону баррикад.
– Где их найти?
– Клуб «Гадкие феи» знаешь? Напротив Мэрии? Там ищи…
– А вы, значит, не пойдете?
Радмила Игоревна скептически скрестила руки на груди, помолчала с минутку…
– Пойду, погляжу, как тебя сцапают… Хоть развлекусь на старости лет.
– Не сцапают! – уверенно ответила Варя, и вдруг глаза ее загорелись каким-то внутренним огнем… – Но вы мне помогите, пожалуйста.
ГЛАВА 2. БАР «ГАДКИЕ ФЕИ»
Они с опаской вышли из гаражей, но, не заметив опасности или преследования, решили пойти напрямую через все еще бушующую от веселья площадь, желая затеряться в толпе.
И чем ближе приближались к центру праздника, тем интенсивней становился туман. Только теперь Варя стала разбирать, что туманность происходит не от дымящихся жаровен, а является скоплением… каких-то бесплотных сущностей.
– Так, красавица, слушай сюда, – вдруг остановила ее Радмила Игоревна и схватила за черный капюшон, надвинутый по самый нос. – Ты давай больше очами своими не моргай! Повсюду есть глаза и уши, даже у воздуха… И запрет на магию и волшебство в силе под страхом смерти. Мгновенной смерти. Без дознания. – Они осмотрелись. – Ничего не ешь, ничего не пей, а то забудешь все, что видела и узнала. А когда мимо толпы пойдешь, дотронься пальчиком до первой встречной, незаметно обратись ею. А то тебя в твои шестнадцать лет в клуб не пустят.
– А эти кто? – кивнула Варя на белых, словно одетых в простыни, духов, незамеченными ходящих по пятам за живыми, словно подслушивая их разговоры. – Привидения?
– Да, из-под купола выхода нет ни живым, ни мертвым. Вынуждены скапливаться здесь… кому-то везет – перерождаются в своих семьях, кому-то меньше – в чужих, кому совсем деваться некуда – в животных. Да только и тех и других все меньше среди нас становится. Давят нас со всех сторон! Поэтому вынуждены, несчастные, так бродить или заселяться в нелюдей… – Бабушка грустно посмотрела на ожиревших, покрасневших, очумелых, нетрезвых людей, веселящихся на последнем издыхании. И действительно, при близком рассмотрении от человека у них остались лишь руки и ноги с головой. Многие из них будто сошли с ума… так вели себя лишь безумные зомби из тех фантастических книг про ужасы из ада.
Варя прикусила губу. Всего лишь пару часов назад она ненавидела эту «серую убогую глупую массу»… Но теперь ее глаза, сердце видели причину одичания, настоящий ореол беды и отчаяния, который ощущала и она, он окружил горожан, пытающихся забыться в угаре праздника. Беда смотрела их одурманенными отупевшими взорами в поисках хоть какого-нибудь смысла существования. И они не находили, пытаясь залить, забить незаживающую рану. Нещадно обвиняли других в варварстве, разрывая себе сердце, корили себя в дикости и неразумности. Чувство вины давило могильной плитой сверху… но люди даже не догадывались, что на это дно им помогли опуститься, втянув в жестокие, лживые, недоступные пониманию игры, где проигравшими всегда оставались и будут оставаться только они сами.
– Очнись! – потрясла за руку Варю бабушка в тот момент, как девушку стало охватывать сострадание, готовое вот-вот вылиться в какое-нибудь волшебство. Один бесплотный дух даже засмотрелся на возникшее сияние, им никогда не виданное… но вдруг натолкнулся на черный взгляд паучихи, в секунду его слопавшей.
– Что вы сделали?! – обалдела Варя, не представляя, как именно расценивать происшествие. Как убийство? Но ведь привидение уже мертво?
– Говорят тебе, дурочка, нельзя! Никакого видимого волшебства! Через пятнадцать минут тут подъехала бы бригада бронированных машин в черном и на тряпочки нас порвала за твои поцелуйчики! – Радмила тащила Варю дальше, но та упиралась, разволновавшись за привидение. – Да все с ним в порядке! Нежели просто так шататься, пусть мне послужит… Ты ж не подпитала тетю ни кровиночкой! – съехидничала бабушка, уломав Варю идти дальше. А потом указала на какую-то девушку, с веселым хохотом поедавшую мороженое и одновременно посматривающую на симпатичного парня, задиристо разговаривавшего со своим товарищем, который еле стоял на ногах.
– А как?… – прочла мысли паучихи Варя.
– Дотронься до нее тихонечко, а себе «абракадабра» скажи, что ль! Раньше же получалось! – засмеялась Радмила Игоревна, припоминая сказочные команды новоиспеченной волшебницы, подчинившей себе опытную ведьму. – Это по первости, для начинающих, привороты да зелья требуются, а потом все вот здесь происходить будет, – и она дотронулась сначала до головы Вари, потом до грудины, а затем взяла обе руки девичьи, произнесла:
– Ты – зеркало. Сила в тебе хранится невиданная… Один лишь раз мне пришлось подобных тебе узреть. Не забудется такое никогда… Ну да скоро ты сама все увидишь… Шагай, революционерка. Да, смотри, без всполохов! – и решительно толкнула девчонку вперед.
Варя немного волновалась, но все прошло так, словно она проделывала это каждый день… Незаметное прикосновение – и легкий всполох, почти невидимый, тончайшим покрывалом накрыл незнакомку, подходившую по возрасту и типажу для ночных дискотек, а потом перекинулся на Варю, словно окутал шелковой фатой, оседая чужим духом и телом.
Почему-то от этого ощущения вместо удовольствия засосало под ложечкой и неприятный холодок пробежал по спине… Варя задумалась и поняла, в чем дело: теперь она знала о девушке все, а может быть, даже больше… Ведь странным образом, несмотря на внешнее самоуверенное поведение, приязнь к тому парню, что подшучивал над пьяным другом, каждую минуту своей жизни Оля Верещагина боялась… боялась всего: что выглядит смешной, некрасивой, неумной, бесталанной, бедной, простоватой, неухоженной… одни «не»! И неожиданно у Вари покатилась слеза по щеке от такого ужасающего, толкающего на необдуманные поступки внутреннего страха, руководившего почти всеми действиями незнакомой души.
И несмотря на внешнее различие: Оля представляла собой пример модницы с обложки, делающий из современных девушек одинаковых изможденных гламуром платиновых барби, – внутренне обе были ужасно напуганы перспективой мрачного прозябания в этом болоте, где им придется смириться с бытностью, похоронив юношеские надежды, уносившие совершенно в другие дали…
Варя осознала, что является отражением этой девушки, знает все потайные секретики, уловки, сказки, что рассказывает Оля себе на ночь, чтоб поутру попытаться улыбнуться новому дню, хотя особого повода для этого нет.
– Зерцало… – промолвила с придыханием бабушка, завидев превращение. – Ну а теперь и мне сбавь годки, деточка. А то тебя по малолетству, а меня по старости не пустят на дискотеку… Фейсконтроль!
***
– Не волнуйся и, самое главное, не блести…
Варя и не волновалась, наоборот, со всеми этими приключениями в ней проснулось лишь удивительное, ранее почти незнакомое чувство: любопытство!! Яркая, безудержная тяга к приключениям, которые зазывали и, что прекрасно, затмевали переживания и страхи… Хотелось знать обо всем на свете, что думают те красивые полураздетые по новой моде девчонки, с надменным видом входящие в клуб? А что думают те стройные плечистые ребята, последовавшие за красотками? Что в голове у тех силачей в малиновых пиджаках, собирающихся разойтись по швам от рвущихся наружу мускулов?
– Не блести! – получила подзатыльник Варя от симпатичной классно одетой невысокого роста подружки, в которую на ходу, теряя по десять лет за шаг, превращалась Радмила Игоревна.
– Они ни о чем не думают… – удивленно констатировала Варя, слегка коснувшись пиджака секьюрити. – У них нет мыслей, лишь команды… – она более внимательно всмотрелась в охранников и только сейчас обнаружила какое-то неестественное сходство, будто они сделаны из одного теста, как… – Клоны.
Бабушка в виде молодки с платиновыми волосами и ярко красными губами, незаметно поддакнула и поспешила войти в бурлящий, грохочущий и только начавший жить ночной жизнью клуб. В этом омуте сверкающих зеркальных шаров, рокота металлических голосов и завываний неизвестных инструментов, в толпе, больше походящей на скопление инопланетян, чем людей, трясущихся в одном, каком-то безумном ритме, легко было затеряться и волшебнику.
Радмила Игоревна уверенно направилась куда-то, при этом хорошо подыгрывая своему новому гламурному имиджу, хохоча и флиртуя с брутальными встречными-поперечными, затягивая за собой Варю, следовавшую за ней, разинув рот. Ведь раньше ей еще не доводилось вести ночную разгульную клубную жизнь, переливавшуюся шиком и блеском, где задорные мускулистые бармены разливали, поджигали, словно факиры, и на ходу протягивали разноцветные, кипящие, шипящие, словно колдовские зелья, напитки толпящимся зевакам, чтобы праздник не заканчивался еще очень долго.
Но тут она наткнулась на почерневший взгляд паучихи, делающей знак посмотреть куда-то.
Варя затаила дыхание и, не зная чего ожидать, с любопытством взглянула, куда указывала «блондинистая подруга».
У огромной залы овальной формы, по всей видимости, бывшего театра, имелась сцена, переделанная теперь в так называемую вип-зону, куда допускались лишь избранные: обычно кочевавшие из здания администрации по соседству (символично!) статусные новомодные боссы, управляющие этим адом.
Они восседали на сцене, подсвеченные золотыми прожекторами, становясь похожими на золотоглавых надменных богов олимпа, неспешно разговаривающих, покуривающих дымящие трубки и попивающих лучшие разноцветные зелья. Зрелище притягательное, каждому хотелось хоть минуточку побыть на их месте, почувствовать себя небожителями, никуда не спешащими, ничего не страшащимися, томно и скучно наблюдающими действительность, которую они сами творили и натворили.
Среди восседающей золотой молодежи, собравшейся у своего собственного вип-бара на сцене, окруженной десятками охранников (будто существовала опасность нападения!), Варя приметила сынка главы области, так же равнодушно отрешенного, сидевшего одиноко, задумчиво глядя в бокал. А ведь ему тоже было шестнадцать. Но сынам и дочерям небожителей было доступно то, что не разрешалось детям плебеев.
В этот момент по краям сцены вспыхнул огонь и загорелись яркие факелы… послышался бой барабанов, и под оглушительные аплодисменты толпы, которая уплотнилась у края сцены, вышел здоровяк, татуированный с ног до лысой головы, с огромной рыжей бородой, похожий на злого Карабаса-Барабаса… Теперь публика взорвалась криками и даже визгами, будто при снисхождении самого Зевса.
Металлический голос в микрофон объявил, что настало время, которого ждет с трепетом каждый посетитель клуба, – это встреча с «гадкими и ужасными феями», которые не обманут своих фанатов и на этот раз станцуют свой волшебный танец под музыку ужасного Гоблина. Карабас поклонился.
– Подходящее имечко, – заметила Радмила Игоревна.
– Я обожаю его, – вскричала соседка справа, услышавшая слова бабушки. – Я хочу его! Я люблю его! Он – бог!
Представление начиналось. За спинами тоскующей золотой молодежи распахнулась тяжелая бархатная театральная завеса, открывая музыкальный пульт диджея и гигантские настенные часы. Публика замерла. Гоблин взошел на свой рабочий пьедестал и стал отсчитывать секунды, его поддержала толпа. Кричали мужчины и женщины… и на десятый счет фейерверком вспыхнула сцена – и откуда-то из глубин по краям стали выплывать огромные, в человеческий рост, металлические клетки, в которых стояли, замерев, словно сломанные фарфоровые куклы Карабаса-Барабаса, три фигуры.
Начался ор, люди, будто обезумевшие, тянули руки к клеткам, пытались вылезти на сцену, чтобы дотронуться до кумиров, томно открывающих огромные, словно нарисованные, глаза с разноцветным ирисом. Толпу отгоняла подоспевшая армия охранников, нещадно побивая резиновыми палками особенно зарвавшихся. Варя взглянула на бабушку, и та хмуро покачала головой.
– Не поддайся магии, – одними губами прошептала она. – Будь осторожна. Это враги.
Три женские фигуры, облаченные в блестящие черные кожаные костюмы из жестоких фильмов про монстров, утыканные блестящими опасными шипами и иглами, с наручниками на тонких фарфоровых руках и ногах, с поводком на шее, будто у цепных псов, прихваченные намертво к железным прутьям, раскрашенные, и в самом деле, словно злобные куклы, со шрамами на лицах или дьявольскими клоунскими ухмылками, просыпались ото сна, сладко потягиваясь, не обращая внимания ни на обезумевших фанатов, ни на Гоблина, ни на жаждущую испробовать их силу свору небожителей, прильнувших к клеткам со стороны сцены.
У правой из трех на голове были заплетены розовые косы, ниспадающие по самые коленки, но вместо бантиков на концах волос висели черные засохшие розы, какие кладут на могилы.
