Евгения Кретова
Вершители. Книга 4. Меч Тамерлана
– У тебя все равно нет других шансов…
– Кроме как рискнуть своей дочерью? Еще раз? – Велес тяжело опустился в кресло, тяжело облокотился на спинку. После долгой паузы попросил:
– Мирославе не говори.
Глава 2
Катя
Будильник настойчиво жужжал на тумбочке, постепенно наращивая громкость поднадоевшей мелодии. Катя открыла глаза, уставилась в потолок. Сегодня суббота. Не надо идти ни в колледж, ни на работу – зачем она вообще включила будильник? Можно было бы выспаться.
Будильник смолк, переключившись в режим ожидания. Катя знала: включится снова через пять минут и будет играть на нервах еще какое-то время.
– Надо вставать, – посоветовала сама себе.
Потянувшись, села на кровати.
– Алиса, включи бодрую музыку!
Серебристая колонка мигнула зеленым, сообщила:
– Включаю музыку по вашему вкусу.
Заиграли бодрые биты, их сменила плотная барабанная сбивка и заводной гитарный рифф. Катя зевнула:
– Вот так-то лучше.
Снова завибрировал сотовый, на этот раз сообщая о входящем звонке. Катя покосилась на аппарат: «Дядя Рауль звонит», – сообщал экран.
Доктора, так внезапно вошедшего в ее жизнь в ночь исчезновения мамы, приглядывавшего за ней эти годы, она звала дядей Раулем, хотя, конечно, никакой он ей не дядя.
Посмотрев на высветившийся номер, девушка сразу вспомнила, зачем поставила будильник в выходной на 6:30 утра – обещала поехать с Раулем Моисеевичем в магазин, помочь выбрать обои. На самом деле он просто искал повод встретиться с подопечной и удостовериться, что с ней все в порядке. Катя это прекрасно понимала, но была не против повидаться.
– Доброе утро, дядя Рауль, я уже встала и скоро приеду к вам, – отрапортовала она в трубку. В ответ услышала надсадный кашель. – Да вы, кажется, простудились?
– Оно самое…
– Температура? Горло? Что еще болит?
Рауль Моисеевич усмехнулся:
– Сразу видно, внучка доктора…
Он называл ее внучкой. Тогда, четыре года назад, она даже какое-то время жила у него. Всем сообщили, что мама уехала в длительную командировку, а Катя осталась на попечении дальнего родственника. Катя переехала к нему, перешла учиться в школу рядом с его домом. Изначально планировалось – до конца 11-го класса. Но Катя после 9-го решила поступать в колледж – надеялась, что ее, как взрослую, отпустят и она сможет жить отдельно в родной квартире.
Но не тут-то было. Рауль Моисеевич строго придерживался взятого перед Катиными родителями обязательства – приглядывать до «пока не вырастет», а этот момент он связывал исключительно с совершеннолетием.
– 18 лет исполнится – топай куда хочешь, слова не скажу, – ворчал он и сразу мрачнел. Катя понимающе вздыхала – дядя Рауль боялся, что снова останется один в квартире, пропитанной воспоминаниями.
И она смирилась.
В день ее 18-летия он символично положил на стол ключи от маминой квартиры:
– Держи. Но я был бы рад, если бы ты решила остаться.
Катя поцеловала его в щеку, пообещала навещать почаще. И все-таки переехала.
– Может, лекарства привезти? – спросила, прикидывая, сколько времени потребуется, чтобы смотаться до дежурной аптеки и доехать до названого деда.
– Что я, онлайн-приложением не умею пользоваться, по-твоему? Все, что надо, уже заказал.
– Не занимайся самолечением, вызывай врача! Мало ли…
Слушая его надсадный кашель, она все больше волновалась: как бы не что-то серьезное.
Рауль Моисеевич снова закашлялся, усмехнулся:
– Вызван-вызван врач… Я чего звоню… – он помолчал. – От матери твоей весточка пришла.
У Кати оборвалось сердце.
«Весточками» дядя Рауль называл письма, которые приходили ему от Мирославы: они обменивались посланиями через шкатулку темного дерева, ту самую. Он клал письмо внутрь, из нее же через пару дней получал ответ – исписанный плотным почерком лист.
Мама считала, что так понятнее для него: «Чем меньше волшбы, тем лучше».
С ней самой мама говорила напрямую – появлялась по утрам, с зарей, когда миры почти соприкасались. Приходила, усаживалась на край кровати, гладила по голове. Кате нравилось, что мама о ней беспокоится, – она снова чувствовала себя любимой здесь, вдали от родителей.
– Может, вернешься домой? – как-то обреченно спрашивала мама почти каждый раз.
Катя упрямо качала головой; мама тайком вздыхала – не то с горечью, не то с облегчением. Но Катя не хотела снова дворцовых тайн, снова терпеть отчуждение и чувствовать свою ненужность.
– Здесь я знаю, кто я, – объясняла снова и снова.
– Так не пройдя пути, не узнаешь, чего ты стоишь. Нельзя же вечно прятаться.
После таких слов Катя уходила в глухую оборону; мама еще раз вздыхала и медленно таяла вместе с рассветом.
И вот сейчас, видимо, в ход пошла тяжелая артиллерия – Рауль Моисеевич, которому Катя просто не может отказать – слишком долго объяснять причины, проще согласиться. О чем мама решила попросить в этот раз? Катя насупилась:
– И чего она хотела?
Рауль Моисеевич откашлялся, вздохнул:
– Попросила переговорить с тобой, чтобы ты выслушала отца. Там у них что-то важное к тебе.
– Ну естественно, – Катя возмущенно закатила глаза.
Разговоров с отцом все эти годы Катя старательно избегала.
– Слушай, Катерина, я не знаю, что там у вас произошло, никогда не спрашивал и не вдавался в подробности, кто я, в самом деле, тебе такой… – Снова приступ тяжелого кашля. – Но именно это обстоятельство позволяет мне смотреть на твои отношения с родителями со стороны. А со стороны это все выглядит ребячеством…
– Дядя Рауль…
– Ребячеством! – он повысил голос и снова закашлялся. – Которое можно простить девочке-подростку, но никак не стоит прощать взрослой девушке, какой ты, собственно, уже давно являешься…
Катя простонала:
– Ну вы же не знаете ничего. Как вы можете так говорить?!
– Могу. Потому что я старый и больной. И жизнь повидал. И знаю, что семья и ее целостность – главное достояние в жизни человека. Нет этого достояния, и всё – нет человека.
– Так уж и нет…
– Нет… Я помню тебя в тот день, когда заболела твоя мама. Ты была семейным ребенком, если понимаешь, о чем я говорю. – Он снова замолчал. Катя услышала, как он выпил воды, перевел дыхание. – Хотел я это с тобой обсудить, когда увидимся, чтобы глаза твои видеть. Но не судьба, так скажу…
При словах «не судьба» Катю полоснуло будто раскаленным докрасна ножом: как там сестра, Недоля, успокоилась ли или так и бродит по коридору времен?
– Что значит «не судьба»? – встрепенулась девушка. – Вы что-то от меня скрываете?
Рауль Моисеевич отмахнулся:
– Да ничего не скрываю, к слову пришлось… – Он продолжал: – Ты пойми, наша сила – в корнях. В семье, значит. Даже если отец в чем-то не прав был, поговорить с ним стоит, выслушать. Понять… Нельзя всю жизнь вспоминать прошлые обиды. Понимаешь?
Катя кивнула:
– Понимаю.
– А если так, то пообещай отца выслушать. Да не в штыки все принимать, а с мыслью, что вы – родные. Невзирая на прошлое. Обещаешь?
Катя вздохнула:
– Обещаю, хорошо.
– Ну вот и славно, – голос Рауля Моисеевича потеплел. – Пойду я, прилягу.
Он отключился, а Катя почувствовала, как ее заполняет паника: что, если отец хочет заставить ее вернуться, чтобы стать женой Флавия? С момента своего совершеннолетия она думала об этом всё чаще. Что мешало теперь исполнить договор? Может, уже помирились они за четыре прошедших года – у нее не было никакой информации. Однажды она спросила об этом у мамы, так та начала рассказывать о необходимости налаживания отношений с соседними государствами, династических браках и ответственности государей. Единственное, что она поняла из тирады, так это то, что в случае чего ей не отвертеться.
* * *
Весь день после разговора с Раулем Моисеевичем она маялась и нервничала, ожидая появления отца. На нервах убралась в квартире, выстирала белье. Порядком взбудораженная, пошла в магазин за хлебом. Купила печенье, сыр, но про хлеб забыла и вспомнила, только открывая дверь квартиры. Чтобы снова не идти в магазин, решила нажарить блинов – и руки заняты, и голова свободна. Словно желая ее довести до белого каления, примерно в половину шестого в дверь позвонили.
Катя отставила сковороду на холодную конфорку, пошла открывать. На пороге стоял Данияр с пакетом из продуктового. В руке он держал надломленный батон хлеба.
– Чего явился? – Катя была особенно раздражена сегодня, и появление исчезнувшего несколько недель назад Поводыря только добавило масла в огонь.
Он словно ожидал такой встречи: улыбнулся широко и, протискиваясь мимо девушки, чмокнул ее в щеку – с губ Поводыря слетел мягкий аромат свежеиспеченного хлеба. Он вошел в коридор.
– Я тоже тебе очень рад. Как вижу, ты по мне скучала, – он сбросил с плеч куртку, пристроил на вешалку, затем отнес пакет на кухню.
Катя посмотрела ему вслед, нахмурилась.
– С чего ты это решил?
– Ну как же, ты злишься, значит, заметила мое отсутствие и тебе не все равно, есть я рядом или нет, – распахивая дверцу холодильника, он подмигнул девушке.
– Мне все равно. Потому что, как видишь, в твое отсутствие я себя неплохо чувствую…
Данияр ее словно не слышал.
– … О, блины! Прямо к моему возвращению! – Поводырь просиял и схватил с тарелки самый верхний, еще дымящийся паром, но тут же бросил его назад. Отдергивая пальцы и обжигаясь, свернул трубочкой, подул: – Ох, горячий… Сгущенка есть? Да и так отлично! Вкуснотища!
Катя решительно прошла мимо него, отодвинула тарелку подальше. Демонстративно развернулась и скрестила руки на груди. Данияр доел блин, внимательно разглядывая девушку.
– Ты ждешь кого-то? Я не вовремя? Мне уйти?
Катя вспыхнула:
– Да, жду. Нет, не не вовремя. И нет, остаться.
– Ничего не понял, но мне уже интересно, – он уселся за стол, приготовился слушать.
Катя порывисто выдохнула, посмотрела на тарелку, пробормотала:
– Отец сегодня придет.
Данияр схватил со стола яблоко и с хрустом откусил.
– М-м.
Но по его неопределенному «м-м», по той поспешности, с которой он вцепился в яблоко, Катя отчетливо поняла, что он в курсе. Более того: он точно знал, что отец появится сегодня. И, вероятнее всего, знает, в связи с чем. И поэтому прервал свои скитания между мирами и явился. Именно сегодня.
Катя повернулась к плите. Налив теста на сковороду, развернулась обратно и воинственно выставила вперед нож, которым переворачивала блинчики:
– Если ты что-то знаешь, самое время в этом признаться!
– Э, не, меня в свои разборки с родителями не вмешивай. Я Поводырь. Я в игры богов не играю.
– А в какие играешь? – она уставилась на парня. – Помнится, ты обещал избавить меня от Залога власти…
Тот деловито прищурился, отвел взгляд.
– Ты же знаешь, что все оказалось сложнее, – он нахмурился и посмотрел с осуждением. – Но я честно прячу тебя здесь так, что ни одному мороку не сыскать. Что касается Велеса… Скажем так: я догадываюсь, в чем причина такого спешного визита, но рассказывать ничего не буду. Даже не проси.
Но Катя уже сама догадалась:
– Что-то с Гореславой? Ее нашли?
Забыв о блинах, она опустилась на табурет напротив Данияра. Поводырь посмотрел на нее серьезно:
– Ты чувствуешь ее?
– Нет… Вернее, мне кажется, что нет… Не знаю. А что?
– Хорошо бы понять, где она, в каком мире, что с ней…
Поводырь отвернулся к окну – верный признак смятения и задумчивости. По кухне потянулся запах подгоревшего теста. Катя спохватилась, сняла почерневший блин со сковороды.
– Мне не нравится то, что происходит, – проговорил наконец Данияр. Катя насторожилась и обратилась в слух. – Словно на головы людей разом обрушились все беды и несчастья. Так душно в мире…
Девушка медленно обернулась:
– Разве это возможно? Темный морок хранит людей.
Данияр покачал головой:
– Если в серую краску бесконечно добавлять черноту, она рано или поздно превратится в эту черноту.
Катя медленно опустилась на стул:
– Все беды обрушились на головы, говоришь? Не хочешь ли ты сказать, что Темновит заполучил Гореславу? Что еще могло ослабить темный морок?
– Как свет – противоположная сторона тьмы, так и вы с Гореславой – две стороны одной силы. Перейди одна из вас на службу какому-то из мороков – мир изменится до неузнаваемости.
Мама говорила ей об этом давно, когда пыталась объяснить, зачем Катю оторвали от дома, спрятали в мире людей.
– Отец будет просить найти Гореславу?
Данияр задумчиво кивнул.
– Кажется, ты единственная, кто сможет это сделать.
* * *
Милану не отпускало чувство беспокойства. Даже оказавшись в своей комнате, она озиралась по сторонам, будто эта странная девочка могла и здесь выскочить из темноты со своими странными вопросами и безумными глазами. Устроившись на кровати, Милана с опаской поглядывала в окно: ей всё мерещилось, что за ним кто-то стоит и смотрит на нее из темноты. Она так и заснула – сидя, с включенной настольной лампой. Ее разбудил шум в коридоре. Были слышны торопливые шаги, а из кухни потянулся приторный запах лекарств.
Девочка встала, приоткрыла дверь: мама суетилась на тесной кухоньке – что-то торопливо искала, роясь в ящике. Рядом с ней на стуле стояла спортивная сумка, заполненная нехитрыми вещами: махровое полотенце, тапочки в полиэтиленовом пакете, цветастый халат и ночная сорочка с незабудками.
– Мам, ты что?
– Бабушке плохо, – не оборачиваясь, прошептала и всхлипнула. – Скорую вызвали.
– А сумка для чего? – Милана знала, конечно, ответ, но он не укладывался в голове – с бабушкой они виделись всего несколько часов назад, она была здорова и ни на что не жаловалась.
Мама оглянулась через плечо:
– Если скажут, что госпитализировать надо… Милана, принеси ее зубную пасту и щетку, положи в сумку.
Милана побежала к умывальнику, схватила зубную щетку и пасту и рванула назад. На обратном пути заглянула в комнату бабушки – та лежала, положив натруженные руки поверх одеяла, дышала тяжело, прерывисто, выпуская из груди тонкий и протяжный свист.
Девочка проскользнула в комнату.
– Бабуль, – тихо позвала Милана.
Бабушка приоткрыла глаза, посмотрела мутно прямо перед собой, будто и не увидев девочку. Та подошла еще ближе, коснулась руки женщины – кожа оказалась холодной и липкой от пота.
– Бабуль, ты как? – она легонько сжала пальцы бабушки, надеясь, что та почувствует ее присутствие.
Рука соскользнула с одеяла, перевернулась ладонью вверх. Милана ахнула и отпрянула, невольно отдернув руку, – подушечки пальцев потемнели и покрылись тонкой сеткой воспалившихся капилляров. Ладонь отекла, став будто восковой.
– Милан, ну ты что? – зашла в комнату мама. Ее голос и вывел девочку из оцепенения.
Она обернулась через плечо, спросила:
– Что это с ней?
– Не знаю. Стала задыхаться, отекла. Я сделал укол и вызвала скорую. Папа греет машину, чтобы тоже ехать в больницу… Ты поедешь с нами или останешься? Я попрошу соседку тетю Галю присмотреть за тобой.
Милана представила, как будет изводить себя тяжелыми мыслями в опустевшем доме, торопливо отозвалась:
– Нет. Я с вами!
Глава з
Отец
Отец появился внезапно, едва сумерки коснулись плоских крыш города. Проявился из длинной тени на подоконнике, шагнул полупрозрачным духом в комнату. Катя и Данияр едва закончили ужинать, включили новый сериал на ноутбуке. Заметив тень отца, Поводырь отстранился от девушки, откашлявшись и пробормотав приветствие, извинился и вышел.
Катя смотрела на отца. Высокий, сильный, стремительный. Так хотелось поймать его улыбку, удостоиться ласкового взгляда. Девушка медленно встала из-за стола, закрыла ноутбук. Отец пересек комнату – его тень медленно материализовалась, и он сел напротив.
– Данияр часто бывает здесь? – спросил вместо приветствия.
Катя пожала плечами:
– Заходит иногда… Между нами ничего такого нет, если ты об этом.
Сказала – и сама почувствовала, как сердце забилось тревожнее, а щеки залила краска. Как раз в том самом месте, которого недавно коснулись губы Данияра. Отец был сильно увлечен своими мыслями – не заметил, согласно кивнул, удовлетворившись объяснением дочери:
– Этот лис твердил мне, что не знает, как ты себя чувствуешь.
Слова о том, что Данияр не стал шпионить за ней и докладывать отцу, отозвались в груди – стало горячо и… колко.
– А почему он должен знать? Я ему не докладываю, он не спрашивает без надобности… – Катя почувствовала раздражение. – Ты за этим пришел? Поговорить о Данияре? Так, может, нам его позвать? Что мы его обсуждаем за спиной? Нехорошо как-то.
За дверью где-то в глубине коридора что-то загрохотало и будто бы рассыпалось. Послышалось недовольное бормотание Поводыря.
– Я не за этим. Присядь, – Велес царственно указал на стул. – Мне нужно знать, виделась ли ты с Гореславой. И если да, то как давно.
– Четыре года назад в коридоре времен. О том я тебе подробно рассказывала.
– И больше вы не встречались?
Катя покачала головой. Отец нахмурился. Пальцы нервно барабанили по столу.
– Ты ее чувствуешь? В том смысле, что знаешь, где она?
Катя снова покачала головой.
– Что происходит, отец?
– Флавий намекает, что захватил ее. У него по-прежнему в руках мое слово и Залог власти… Он намекает, что она исполнит обет и станет его невестой.
Катя опешила, посмотрела на отца, будто желая увериться, что он здоров.
– Она же умерла, что за бред? Она дух. О каком браке может идти речь? – Катя не могла понять, чего так боится отец, откуда в нем эта неподдельная тревога. – И зачем ему это? Зачем ему мертвая царевна? Ради силы?
Отец перевел на нее тяжелый взгляд, проговорил строго, чуть повысив голос:
– Катя, речь о моем обете, обещании отдать в жены свою дочь и скрепить власть человека и богов. Обещании, данном на крови, которое не разорвать до самой смерти. Это слово может быть предметом торга само по себе, предметом сделки между Флавием и Темновитом – император может уступить его моему брату. Если это произойдет и Гореслава окажется во власти Чернобога, то он сможет обрушить все несчастья мира на наши головы. Болезни, катастрофы, войны… – Он пристально посмотрел на дочь, умолчав о том, что, вернее всего, Гореслава – лишь способ захватить силу Катерины и лишить мир последней надежды, самой возможности спасения. – Нужно узнать наверняка, где она. Только зная точно, что она не в его руках, я смогу действовать…
Катя молчала, смотрела на отца и начинала понимать, что именно он от нее хочет.
– Почему я?
– Вы так долго были вместе, что ты должна ее ощущать.
Он говорил с таким нажимом, что Катя почувствовала себя виноватой. Качнула головой:
– Нояне…
Царевна растерялась. Катя в самом деле Гореславу не ощущала. Более того, находясь в мире людей, девушка все реже использовала морок, все больше забывала то, чему учили ее Стар и Ярослава. После восемнадцатилетия ей даже показалось, что сила покинула ее – дочь Макоши и Белеса с трудом призывала даже темный морок, призрачный заяц становился все более нечетким и рассеивался туманом, едва сформировавшись.
– Данияр! Зайди! – отец встал. Сосредоточенный взгляд, плотно сжатые губы – казалось, к нему возвращается самообладание.
Молодой человек открыл дверь, застыл на пороге.
Велес заговорил с ним так, будто продолжал давно начатый разговор, будто ожидая, что не присутствовавший при разговоре с Катей Поводырь должен быть в курсе его содержания. Получалось, Данияр в самом деле знал, о чем Велес планировал говорить с Катей.
– Нужно найти способ, чтобы Катерина смогла увидеть Гореславу. Думай, что можно сделать… Я не вижу ее в мире богов. Могу предположить, что Темновит не найдет ее и в мире усопших. Значит, она может быть здесь, в мире людей. С Катериной у нее самая тесная связь из всех возможных, они сестры… К тому же, как известно, у них было одно тело долгие годы. Если кто и сможет ее найти, так это только она. – Велес окинул взглядом дочь, словно убеждая самого себя в верности сказанного. – Катя, Данияр, я прошу вас быть очень осторожными и не демонстрировать силу Доли; но я полностью развязываю вам руки, вы можете использовать любую доступную вам волшбу, кроме этой. Чем быстрее вы всё выясните, тем лучше… – Он встал. Глубоко вздохнув, повернулся к дочери, сообщив ей главное: – Мы на пороге войны, царевна, и, если все беды и болезни земли в руках врага – это слишком опасное оружие.
* * *
Велес исчез так же стремительно, как и появился.
Катя с разочарованием смотрела на место, где он только что стоял, наблюдала, как тают очертания его тени на подоконнике.
– Что скажешь? – спросила у Данияра, замершего за ее спиной. – Для тебя ведь все это не было новостью.
– Если ты сказала правду, что не чувствуешь Гореславу, то мне ответить нечего. Я озадачен.
– Я сказала правду, – Катя резко обернулась и посмотрела на Поводыря с вызовом. – Я вообще почти ничего ТАКОГО не чувствую.
Она поманила рукой тень из угла комнаты. Та сформировалась в небольшой комочек с едва различимыми очертаниями: длинные ушки еле заметно трепетали, любопытная мордочка настороженно замерла, подвижный нос хватал воздух. Призрачный заяц сделал неуверенный шаг к призвавшей его девушке и, выйдя на освещенный пятачок, тут же растаял.
Катя с раздражением перевела взгляд на Данияра:
– Видишь?
Он пожал плечами, отошел к стене:
– Это потому что ты не практикуешь.
– Это потому что я не хочу туда возвращаться. Нет желания снова слушать про богов и чужие войны.
Девушка порывисто села, скрестила руки на груди и положила ногу на ногу, всем своим видом демонстрируя досаду. Данияр наблюдал за ней.
– А если эта война не чужая? – уточнил он. – Если она уже началась и идет за твоим окном? Идет прямо по любимому тобой городу людей?
Катя насторожилась, взгляд стал растерянным:
– Ни к чему эти твои аллегории. Я в них ничего не понимаю.
– Да уж какие аллегории… – он взял пульт от телевизора, включил его.
Ведущий на новостном канале рассказывал о росте заболевших во время пандемии.
– Власти готовы ввести очередной локдаун, если ситуация не улучшится. Первыми будут закрыты предприятия общественного питания, торговые центры и развлекательные учреждения. За ними…
Данияр переключил канал. Мутные бушующие воды, крик женщины за кадром – грязевой поток, ударившись об угол дома, потянул его за собой. Беленная известью стена подалась вперед, выбивая опору красной черепичной крыши. Дом повело, а в следующее мгновение, под оглушительные крики ужаса за кадром, он обрушился и поплыл вдоль обрыва, увлекаемый потоком.
Поводырь снова переключил канал. По проселочной дороге живым ковром передвигалась саранча. Среди паузы, взятой корреспондентом, поскрипывали миллионы крыльев, шелестели цепкие лапки.
– Ну? Ты все еще считаешь, что война идет где-то там? – он посмотрел на девушку, ожидая ответа.
Та устало прикрыла глаза, отмахнулась:
– Данияр, какая война? Это природные бедствия, пандемия… Ну что ты как маленький. У нас довольно беспокойная планета. Вам, как ее создателям, это должно быть известно.
Но он не ответил, не сводя с нее пристального взгляда.
– Бедствия. Это правильное слово, – прошептал Данияр наконец.
Катя в шоке распахнула глаза.
– Ты ведь не хочешь сказать, что… – Она подняла на него взгляд. – Ты думаешь, Флавий сказал правду:
Гореслава находится в его руках и теперь все болезни и несчастья мира обрушились на наши головы?
Данияр решительно выключил телевизор, пробормотал:
– Я ничего не хочу сказать. Но меня удивляет, что ты не замечаешь очевидного.
Катя закусила губу, нахмурилась. За окном шумел проспект, громко выла сирена скорой.
– Если Флавий уже поймал ее в свои сети, то что я могу сделать?
Поводырь пожал плечами:
– Поймал, не поймал… Можно сто лет гадать и наблюдать, как появляются новые надгробия на кладбищах, а можно сделать то, о чем просит Велес, и спасти тысячи жизней. Ты все-таки не простая девушка, ты царевна и богиня Доля. И, – он строго посмотрел на Катю, – обязанности свои выполняешь спустя рукава.
Он кивнул на выключенный телевизор.
Катя вспыхнула.
– Я не просила будить во мне силу. Я не хотела быть Долей.
Данияр пожал плечами:
– Выбор при рождении есть только у Хаоса… Если говорить нелюбимыми тобой аллегориями. Но ты не он…
Катя долго молчала. Данияр не торопил ее – отойдя к окну, смотрел на крыши домов. В медленно темнеющем отражении были видны небольшая уютная кухня, стол и ссутулившаяся за ним девушка. Она сильно изменилась за годы, что Поводырь провел рядом с ней. Из растерянной девчонки превратилась в ершистого подростка. Из ершистого подростка – в юную девушку с затаенной обидой на отца и мать.
Он много раз говорил ей, что обида – плохой советчик. Но всякий раз Катя замыкалась, даже отталкивала его, не желая обсуждать очевидное. Тогда он уходил, продолжая жить между мирами, балансируя на тонкой грани, где живое превращается в мертвое, а мертвое – в вечное. Уходил, чтобы наблюдать за ней вот так же, как сейчас – через синее полотно темнеющего окна. Уходил, чтобы снова вернуться – он дал слово защищать ее здесь. Скрывать от посторонних, путать следы. Его подопечная и представить не могла, каким плотным коконом она окружена.
Увидела бы, если бы захотела… Но она не хотела.
– Я правда ее не чувствую, – неожиданно заговорила Катя, но совсем иным тоном, без раздражения и досады в голосе. – Совсем… Я думала об этом. Но решила, что так и должно быть.
Данияр продолжал рассматривать ее в отражении.
– Так не может быть. Она была внутри тебя столько лет. У вас одна кровь…
Катя упрямо мотнула головой:
– Но ведь отец тоже ее не чувствует, как он сказал. А он Велес! Если даже он ее не видит, то что могу я? Ты же знаешь, во мне почти не осталось силы…
Данияр словно ждал этого вопроса.
– А это уже совсем другой разговор… – Развернувшись к девушке, он скрестил руки на груди, подался чуть вперед и бросил на нее лукавый взгляд. – Слушай… Ты ведь хорошо помнишь тот день, когда вы столкнулись с Темновитом?
Катя неохотно кивнула, глядя на Поводыря с опаской. Тот говорил негромко, задумчиво, проговаривая то, что считал важным:
– Когда мы с Берендеем появились в коридоре времен, он держал острие своего меча у твоего горла. Берендей, уколов тебя, отравился черным мороком, которым оказалась пропитана твоя рана…
Он замолчал. Катя решила, что он ждет от нее каких-то выводов, качнула головой:
– Я все равно не понимаю.
– Гореслава, исчезая, забрала этот меч с собой, помнишь? – прошептал Поводырь.
Катя с усилием кивнула:
– Помню. Только при чем тут это?
– Я думаю, не попробовать ли нам найти Гореславу по этому мечу. Вернее, даже не по нему самому, а по твоей крови, которая осталась на его клинке. Это была последняя кровь, которая его коснулась, понимаешь?
Девушка округлила глаза, призналась:
– Не очень…
Данияр, казалось, не услышал ее ответа и заговорил увереннее:
– Это отличная идея! Ты сможешь почувствовать свою кровь, это несложно. Она приведет тебя к мечу. А меч – к Гореславе.
– А с чего ты взял, что он все еще с ней? Может, она его бросила где-нибудь… Или он вернулся к Чернобогу.
Данияр пожал плечами:
– Ну, пока не проверим, не узнаем. Это во-первых. Во-вторых, я уверен, что он с ней… Или она к нему периодически возвращается. Совершенным с ней обрядом освобождения Гореслава застряла между мирами, она не жива и не мертва, не дух и не морок. Меч для нее – что-то вроде краеугольного камня: с помощью него ее освободили из твоего тела, он – единственное, что она ассоциирует с жизнью… и с тобой. Она ведь тоже чувствует твою кровь на нем.
– Почувствовать кровь? Я не упырь какой-нибудь. Как я это сделаю?
Данияр поморщился:
– Это что-то вроде субъективного ощущения существования конечности после ее ампутации, фантомная конечность, если слыхала такой термин когда-нибудь. – Теперь настала очередь Кати поморщиться будто от зубной боли. Поводырь мрачно усмехнулся: – В человеческой медицине этот синдром изучен не до конца, но это потому, что обычные врачи не знают о мороке. И силе крови.
– Бог мой, это звучит так по-идиотски, что почти наверняка окажется правдой, – Катя картинно закатила глаза, положила голову на скрещенные руки. – И как ты думаешь это сделать? У нас нет ни волшебной карты, ни поворотных камней, которые бы привели нас к мечу. Ничего, кроме просьбы отца и его намерения развязать нам руки.
Данияр усмехнулся:
– Этого достаточно. Но нам нужно, чтобы ты могла одновременно видеть все три мира: людей, богов и усопших.
Катя насторожилась:
– Да это невозможно. Три мира – это как стеганое одеяло, соединенное поворотными точками. Я помню. И как это увидеть одновременно?
Данияр задумчиво потер лоб, посмотрел на Катю с ухмылкой:
– Есть одна вещица, которая нам поможет.
* * *
Искусанные, потрескавшиеся губы кровоточили. Здесь было больно – как всегда в мире людей, – но тепло. Чуть теплее, чем там, в призрачной тени скал. И это тепло тянуло ее к себе, словно она была голодна.
– Эй, есть здесь кто-нибудь? – позвала, подслеповато вглядываясь в полумрак.
Усталость накатывала с новой силой – она приходила вместе с болью, стоило ей приблизиться к человеческому жилью, чтобы согреться.
Гореслава остановилась, чтобы перевести дыхание, тяжело оперлась на забор.
Где-то вдалеке залаяла собака. Она боялась этих хвостатых и лохматых – от их лая становилось неспокойно где-то внутри, будто там закипало что-то неживое, тоскливое. Поэтому сейчас, услышав призывное «гав» с подвыванием, она оглянулась и не сразу заметила, как к ограде подошла девочка. Скорее всего, она уже давно стояла здесь и наблюдала за ней.
Гореслава постаралась улыбнуться, прошептала приветливо:
– Сейчас лето?
Странно, но девочка вздрогнула, отшатнулась. В глазах мелькнули презрение и страх. Она едва не выронила блестящую коробочку. У Гореславы такой никогда не было.
Но, кажется, такая была у Кати, ее сестры. Недоля прильнула к забору, обхватила худыми пальцами перекладину, чтобы рассмотреть диковинную вещицу получше. Это окончательно испугало девочку за забором. Она с трудом сглотнула, перевела дыхание и сделала шаг назад, к дому – Гореслава видела теперь его отчетливо: он проступал в непроглядной тьме, будто освещенный сверху.
– Д-да, лето, – проговорила девочка, а у самой дрожали руки.
Гореслава хотела ее успокоить. Обрадовавшись тому, что с ней заговорили, ей ответили, она улыбнулась еще шире и протянула к ней руку:
– А как тебя зовут? Давай дружить?
– М-милана, – девочка сделала еще один шаг назад.
Гореслава теперь видела не только ее и ее дом, но и лужайку, поблескивающую округлыми боками машину. Но взгляд снова вернулся к блестящей коробочке в руках Миланы:
– Что это? Можно посмотреть? – она протянула руку через забор, не заметив сперва, как из-под пальцев посыпалась угольно-черная беда.
А Милана сразу увидела: ахнув, она стремглав бросилась к дому.
Гореслава отдернула руку, спрятала за спиной. Поздно: черная пыль въедалась в землю у ворот, с чавканьем прорастала по периметру забора и тянулась к человеческому жилью. Недоля, присев на колени, изловчилась, просунула пальцы сквозь щели в ограде, сковырнула и зажала в кулак отравленную бедой почву. Но та уже пустила ростки.
