Евгения Петровна Белякова
Песочные часы с кукушкой
Визит первый
Карл Поликарпович Клюев, пожилой владелец часовой фабрики, примечателен был ростом и огромными нафабренными усами, а также, по уверению конкурентов, жесткостью характера, скрывающейся за по-детски пухлыми щеками и голубыми глазами. Посмотрев на небо, которое, наконец, прекратило ронять тяжелые капли на его усы, Карл Поликарпович повернул несколько раз массивную ручку звонка. Дождался, пока за дверью послышались шаги, после этого чуть привстал на цыпочки, заглядывая в глазок со стороны улицы, чтобы Жак мог хорошо рассмотреть визитера. Уверения в том, что его массивная фигура видна, даже когда он просто стоит перед дверью, Карл считал смехотворными; щелкнул замок и фабрикант, тщательно вытерев подошвы о половик, ступил в дом-лабораторию своего друга, Шварца.
Жак уже успел куда-то убежать, попирая законы вежливости – откуда-то из глубины помещения раздался странный звон, затем приглушенное ругательство. Карл Поликарпович недовольно покряхтел и прошел на середину прихожей, затем снял шляпу.
– Яков Гедеонович дома? – спросил фабрикант, надеясь, что его голос выражает серьезность ровно в той мере, чтобы этот прохвост немедля примчался.
Жак застучал каблуками щегольских ботинок откуда-то сверху. «Ни тебе здрасьте, ни досвидания», – недовольно подумал гость. Жак меж тем свесился с балкона второго этажа и, заулыбавшись, ответил:
– Отсутствует, Карл Поликарпыч, голубчик!
Он произнес последнее слово с жутким акцентом, так что у него вышло что-то вроде «калюпчик». Клюев подозревал, что это еще одна форма издевательства, которой он удостоился от этого нахала – в основном потому, что обычно Жак говорил на почти идеальном русском. Появившись в услужении у Шварца год назад, Жак стал звать фабриканта «Карпом Поликарловичем», и только Яков его приструнил, тут же нашел себе отдушину. И не придерешься ведь.
Не раз фабрикант за чаем и душевной беседой с другом спрашивал того – на что ему Жак? Фигура весьма сомнительная, если вдуматься. Начать с того, что этот фрукт имя имел французское, акценты менял чаще, чем модница шляпки, внешность у него была, как у франта из журнала, говорил про себя, что он грек, а фамилия у него была итальянская, Мозетти. Яков Гедеонович как-то рассказывал, что Жак, разведясь с женой, которая потребовала раздела имущества пополам, два года скрывался от нее и юристов, перебираясь из одной страны в другую, менял паспорта, а когда она его все-таки настигла, восхитился ее настойчивостью и выдал на руки, мелкими купюрами в чемодане, часть своего состояния. В то, что Жак мог бегать от жены, Карл Поликарпович верил безоговорочно, а вот насчет «состояния» сильно сомневался.
Словом, Жак был подозрительный тип с темным прошлым и мутными намерениями относительно будущего, по мнению Клюева.
– И когда будет? – спросил он у помощника Шварца.
– Они не сказали, – хмыкнул Жак, спускаясь по винтовой металлической лестнице. На полусогнутой руке он ловко удерживал поднос с чайником, четырьмя чашками и блюдцем, полным печенья. – Но ушли давно, и хозяин знает о вашем визите, так что… Пройдемте в гостиную, дождемся их, попивая ваш любимый черный с молоком.
Под «они» Жак подразумевал своего патрона, Якова Шварца, и второго помощника, молодого человека по имени Адам Ремси. Клюев предпочел бы, чтобы его встретил сдержанный и вежливый Адам, а Жак бы отсутствовал вместе со Шварцем (если уж так не повезло прийти в отсутствие хозяина), или вовсе бы провалился. Но делать нечего, Карл Поликарпыч повесил шляпу на вешалку в виде фантазийной птицы, судя по виду, будто страдающей несварением желудка, и проследовал за Жаком.
– Хорошая нынче погода, – французо-греко-итальянец расставил чашки-блюдца так расторопно, что можно было бы заподозрить за его плечами лет эдак десять службы в лакеях или официантах. – А то все лило, как из… как вы говорите, Карл Поликарпыч, калюпчик?
– Из ведра, – мрачно отозвался Клюев.
– Вот-вот. Хотя я никогда не понимал этого вашего русского выражения. В ведре воды хватит разве что одного человека намочить. Хотя на вас ушло бы полтора.
Клюев пропустил шпильку мимо ушей и сделал вид, что с интересом разглядывает комнату. Хотя частично интерес этот не был напускным – когда полтора года назад фабрикант выделил этот дом Шварцу, тот сотворил из обычного особняка какой-то фантасмагорический лабиринт, и постоянно что-то переделывал. Вот и сейчас Клюев заметил, что гостиная изменилась. Стены цвета горчицы, ранее девственно пустые, теперь были занавешены графиками, чертежами, кое-где наброски были нарисованы прямо на краске. Под потолком висели люстры, все разные – и длинные, обернутые алой тканью, из-за чего казалось, что это чьи-то гигантские внутренности, и хрустальные, и с бумажными абажурами. Появился новый агрегат – у стены, где раньше стоял сервант. Назначение этой машины Карлу Поликарповичу было неведомо – он лишь мог предположить, разглядывая широкий раструб и коленца длинной трубы, что он делает что-то из чего-то.
– А, любуетесь машинкой, – Жак заметил взгляд фабриканта и довольно улыбнулся. Клюеву показалось, что на пластичном, постоянно меняющемся и оттого казавшемся неискренним лице Жака промелькнуло живое чувство. – Наша малышка.
– И что она делает?
– Разные вещи. – Жак тут же вернул обычный свой вид, то есть такой, при коем у него даже цыганка не решилась бы что-то купить. – Яков Гедеонович расскажет.
Клюев кивнул и, закончив осмотр комнаты, подумал, что впечатление от нее такое, будто изобретения Шварца, размножаясь словно живые, расползаются по дому ночами, когда никто не видит. Сегодня кресло стоит, а завтра глядишь – колбы, колесики и стержни. Просыпаешься, а вокруг тебя стеклянные трубки фосфоресцируют, что-то скрипит, а вместо ноги – телескоп. Карл Поликарпович поежился и шикнул на разгулявшуюся фантазию.
Пытка жаковой напускной вежливостью продолжалась недолго – послышался скрип входной двери и голоса. Фабрикант с облегчением повернулся ко входу в гостиную. Посередине двери было окошко, что-то вроде иллюминатора, и в нем промелькнула ярко-рыжая шевелюра. «Яков», – с теплотой подумал Клюев.
Шварца он знал давно, еще с той поры, когда юный Яков проходил практику у него на заводе, но сдружились они года два с небольшим назад, в самом начале Проекта – накрепко. Фабрикант и сам не смог бы сказать, как это произошло. Умных студентов вокруг пруд пруди – это же Сайнс Айленд, по-ихнему, а по-русски «Научный Остров» – а также всевозможных механиков, изобретателей, ученых, сумасшедших, энтузиастов, гениев… А ведь Яков сразу выделился среди толпы. То ли взглядом, то ли, как модно сейчас говорить, «месмерическим притяжением». Похож он был на птенца страуса – ворох на голове, рассеянный взгляд, весь голенастый и нескладный, однако же горел в нем какой-то внутренний огонь. Клюев взял его на фабрику, а уже через месяц выделил изобретателю целый особняк на русской улице, благо здание все равно грозились снести, чтобы построить то ли котельную, то ли мастерскую – жилым домам на Острове почета нет. Все должно служить делу науки. Сколько крови выпили у Клюева чиновники из министерства – словами не передать. Он топорщил брови, тряс пальцем и на ломаном своем английском уверял, что дом вовсе не «юзлесс». Теперь табличка на входе гласила: «Шварц Я.Г., русский изобретатель, часы и механизмы», и все было чин чином.
– Яков, душа моя! – Карл Поликарпович распахнул объятия, не дав Шварцу и шанса избежать широко расставленных рук. Обнявшись, друзья сели за стол, и Клюев отхлебнул внезапно ставший вкусным и каким-то даже домашним чай. В присутствии Якова все менялось к лучшему.
Молодой секретарь Шварца, Адам, мялся у стенки. Карл Поликарпович, почувствовав стыд, что не сразу поздоровался, неожиданно для себя направился обниматься и с ним, чем смутил юношу еще больше.
– Полно тебе, Карлуша, – засмеялся Яков, – он таких реверансов боится. Да и ты крупный человеческий экземпляр… Садись, Адам. Бумаги подождут.
– Что за бумаги? – Клюев, только успев снова расслабиться на стуле, выпрямился. – Опять кровососы из министерства? Я ж им давеча все…
– Нет, Карлуша, не волнуйся. Груз пришел, на пароходе, на таможне застрял. Напутали что-то в накладных. Многоязычие здешнее совсем не облегчает жизнь. У нас там, в Империи, найдут какого-нибудь «толмача» из тех, кто в школе два класса английский учил через пень-колоду, он и напишет что-то вроде «метал лонг пис», а тут доказывай, что это wire, «проволока».
– Что, так и написали? – ахнул Карл Поликарпович, который, признаться честно, и сам бы изрядно намучался с переводом, а лезть в карман за словарем малого формата, который его жена заставила носить, гордость бы не позволила.
– Ну, это я для примера, – пояснил Яков, откусывая кусок печенья. – Там посложнее слова, но суть я передал. Жак, посыльный не приходил?
Жак, в присутствии Шварца ставший необычайно тихим, встрепенулся и замотал головой.
– Странно… – сказал Яков, но тут подал голос Адам:
– Утром приходил. Вы спали. Жак сказал не будить. Я посылку взял, положил на столик во второй прихожей.
– Батюшки мои, тут еще и вторая прихожая есть? – изумился Клюев. – Когда успел, Яков?
– Настоящего изобретателя должно окружать постоянно меняющееся пространство, – со смехом ответил Шварц, – чтобы вдохновлять его, чтобы мозги не застаивались в рутине и однообразии. – Он повернулся к секретарю. – Хорошо, Адам, молодец. А тебе, Карл Поликарпович, я после чая покажу кое-что. Изобретение новое. Тебе понравится, уверен.
– Эту махину? – кивнул головой Клюев на агрегат у стены.
– Эту? Нет, это… а, неважно, недоделка. Нет, там похитрее механизм… Карлуша, прости дурака, я же так и не поинтересовался, ты ж не просто так пришел, записка тревожная была… Случилось что?
– А… – махнул рукой Карл Поликарпович. – Ерунда на постном масле. Переволновался я, раздул из мухи слона. Подождет… Ты лучше покажи новинку-то, не томи.
– Ну, тогда пойдем. Заваришь пока свежего, Жак?
– Конечно, Яков Гедеонович, – помощник тут же подскочил.
«Чем-то его Яков таким по струнке заставляет ходить», – мелькнуло в голове у Клюева, но тут же мысли его заняло новое изобретение друга и компаньона. Сказать по правде, Карл Поликарпович не раз начинал задумываться о странной покладистости Жака в присутствии Якова, но каждый раз отвлекался. Будто мешало что-то.
– Пойдем, пойдем, – поторопил его Шварц. – Ты меня напружинил прямо, уже самому не терпится похвастаться.
Фабрикант прошел за Яковом по коридору с низким потолком, затем, поднявшись еще по одной винтовой лестнице на второй этаж, они вошли через двойные двери в мастерскую. Если раньше Карлу Поликарповичу при виде приколотых к стенам схем и валяющихся колесиков пришло в голову, что изобретения расползаются по дому, то вполне понятно, почему первая его мысль при виде мастерской была: «Гнездо». Или, скорее, улей. Вдоль стен стояли высокие шкафы со множеством подписанных ящичков, где хранились мелкие детали. Огромное круглое окно, забранное толстым стеклом, рассеивало по мастерской тепло-желтые лучи полуденного солнца, но и электрического света хватало. Клюев сам выписал из Империи большой генератор для своего лучшего изобретателя, впрочем, Яков сразу же его «усовершенствовал». На фабрике у Карла Поликарповича до сих пор пользовались газовым освещением, но тут, у Шварца, все было по высшему разряду. В воздухе раздавался приятный, расслабляющий звон – что-то тикало и хрустело, щелкало, а затем, отражаясь в бесчисленном количестве стекла, множилось и множилось, создавая гул. Несколько столов были заставлены различными устройствами, да так густо, что глаза разбегались. Однако Клюев сразу заприметил на одном из них нечто высокое, накрытое белым полотном, и догадался – вот он, сюрприз.
Яков взлохматил рыжую шевелюру и с заговорщической улыбкой подошел к агрегату, уцепил пальцами в пятнах от химикатов край полотна, готовясь сдернуть.
– Та-дам! – Произнес он и с видом фокусника откинул ткань.
Взору Карла Поликарповича открылся аппарат – длинный, состоящий из полых стеклянных трубок, опутанных проводами, наверху он заканчивался медной колбой с крышечкой и носиком.
– Похоже на чайник… – упавшим голосом пробормотал Клюев.
– Это и есть чайник! – Яков с энтузиазмом покивал. – Только особенный. Смотри… сюда наливается вода. Здесь – часы… а тут, сзади, еще одни. Когда приходит время пить чай, колба нагревается, затем наклоняется и разливает кипяток.
– И? – все еще не понимая, в чем уникальность предмета, спросил Клюев.
– Но если запустить эти часы одновременно, однако поставить разное время… я планирую добавить третий механизм, чтобы чай разливался утром, днем, и вечером…
– Яшенька… – простонал Карл Поликарпович и уронил бессильно руки, которыми намеревался вцепиться в голову.
Незаметно подкравшийся Жак прошипел:
– «Яков»… Вы забываетесь, калюпчик.
Клюев в растерянности покивал, он и впрямь запамятовал от расстройства, что друг его не любил никаких уменьшительно-ласкательных производных своего имени, и продолжил бегло:
– Яков, дорогой мой… но это же, по сути, просто чайник… А как же что-то… полезное? Вот в прошлый раз чудесная, чудесная сенокосилка была! Сама подхватывала, вязала, в снопы ставила! Крестьяне русские ноги бы вам пришли поцеловать, ежели б океан нас не разделял. А уж Император и вовсе грамоту выписал! А система очистки воды? Сколько городов вдохнуло свободно, без миазмов! Вена ее купила, Париж купил, даже Лондон купил, уж на что эти англичане снобы. А это? Ах, дорогой мой Яков, ты меня без ножа режешь…
Рыжий изобретатель посмотрел на поникшего Клюева с умилением, как на ребенка, который хотел деревянного пони, а получил действующую модель паровоза и сам своего счастья не понимает.
– Ну и что? – Жак подошел к аппарату и покрутил ручку сбоку. – Подумаешь, грамота… Да Яков Гедеонович каждые полгода гениальное что-нибудь создает, а вам все мало! Низкий, алчный вы человек, Карл Поликарпович…
Аппарат дзенькнул, но и только.
– Вы не понимаете, – Клюев отступил на шаг и таки обхватил толстыми пальцами виски. – Как раз поэтому… меня ж живьем съедят. Это не муха, это слон и есть, самый натуральный!
– Э-э-э, друг мой, успокойся, расскажи по порядку. – Яков подхватил Карла Поликарповича под локоть и потащил обратно – вернее, направил его к выходу, придавая верное направление. – Сейчас еще по чашечке, с пирожными… Жак, озаботься… И все расскажешь.
Облокотившись о стол, Клюев выпятил нижнюю губу и жалобно произнес:
– Меня закрыть хотят, Яков.
– Почему? – спокойно поинтересовался Шварц.
– Проверяющий был… а теперь вот бумаги пришли – мол, часы дело хорошее, но изобретать дальше некуда, конечный продукт, никакой пользы от фабрики… вот разве что маятниками да мелкими игрушками самодвижущимися продержаться какое-то время можно… а на мое место знаешь сколько охотников? Француз один, – Клюев покосился на Жака, – который систему химическую разработал… Из Нового света толпами просто Палату патентов осаждают, толпами – и все уже ходили вокруг фабрики моей, присматривались, руками махали, мол, тут сделаем дорогу железную, чтобы детали развозила, тут подъемники…
– Выпей чаю, Карл. Ты же сказал – ничего страшного?
– Так я… ох, нехорошо так поступать, наверное, тебя не спросив, но вся надежда на твою светлую голову, Яков. Я им сказал, что фабрика моя постепенно перестроится, чтобы тебе детали поставлять. Но сам понимаешь, масштаб огромен – одному человеку целое производство. В деньгах-то окупится, из Империи везти дороже выходит, но общественность выскочек не любит. И опять же, это же часы, часы, Яков. Отец мой ими занимался, дед, даже прадед. Еще в 1808 году во Франции открыли «Klueff Montre», если б не война, были б сейчас первые в мире… Ну и так – на третьем месте, престиж…
Яков и Жак переглянулись, помощник молча подлил заварки и кипятку в чашку фабриканта. А Клюев забормотал совсем уж жалко:
– Но и на это готов пойти, чтобы место тут сохранить. А ты мне… чайник. – Карл Поликарпович с такой ненавистью глянул на фарфоровый чайничек в руке Жака, что помощник вздрогнул и чуть пролил на скатерть. – Комиссию разве удивишь чаем три раза в день…
– Так ты об этом беспокоишься, – засмеялся Яков, и от его лучезарной улыбки на душе у Карла Поликарповича чуточку потеплело. – Будет тебе громкое изобретение, через несколько дней. Это, там, в мастерской – подарок тебе. Я же знаю, как ты чаевничать любишь…
И Шварц подмигнул. Тут уж Клюев не выдержал, сам улыбнулся и отхлебнул из чашки. Напиток снова стал вкусным, бодрящим. Все беды показались такими мелкими, по сравнению с тихой торжественностью момента, когда настоящая дружба побеждает страхи.
– Громкое? – обрадовано повторил фабрикант.
– Очень. – Понизив голос, обещал Яков. – Бумкает будь здоров. Готово будет дней через пять. Но комиссии скажи, что через неделю – для верности. Если захотят – прямо тут, в лаборатории, устрою им демонстрацию. Уверяю, после нее тебя беспокоить никто даже не подумает.
Клюев успокоился, даже воспрял духом. Попытался было расспросить Якова об изобретении, в какой хоть отрасли то работает, но Шварц лишь загадочно улыбался, и похлопывал по плечу. Карлу Поликарповичу вручили аппарат с чайником наверху, показали, куда наливать воду и насыпать заварку. Яков позвал Адама, наказал проводить Клюева до двери – подмигнул в очередной раз, потер нос, шепнув: «Работа ждет», а Карл Поликарпович только рад был. Чем быстрее Яков доделает агрегат, тем скорее отстанут от него, Клюева. Полный радужных надежд, фабрикант покинул особняк, чуть не забыв шляпу – но расторопный Адам выбежал за ним на улицу, вернул, почистив на бегу щеткой.
Яков, когда Клюев ушел, долго сидел еще в кресле, держа блюдце на колене, попивал из чашки и щурился на запыленное окно. Подошел Жак, убрать посуду.
– А успеем за неделю? – спросил он, нагружая чашки неустойчивой башенкой на поднос.
– Постараемся, – ответил Яков. – Видишь, как оно повернулось.
– Может, ну его, этого Карпа-Карла? – наморщил нос Жак.
– Поздно спохватился. Теперь заново начинать возможности нет, время поджимает. – Яков усмехнулся. – «Время»… в нем-то все и дело. Мне ли тебе объяснять. В нашем деле точно выбранное время – половина успеха. Так что справимся, Жак. В конце концов, сделаем какую-нибудь пушку…
– Э, нет, мы же договаривались, никакого оружия… – Жак застыл у двери, чашки зазвенели, грозя скатиться с подноса.
– Сколько негодования, ты б себя слышал… – Яков встал, потянулся, и, подойдя к Жаку, добавил свою чашку с блюдцем в общую пирамиду. Та, как ни странно, сразу обрела устойчивость, дрожать перестала. – Да пошутил я, пошутил, ты ж меня знаешь… Пойду работать. И ты приходи.
– А… Адам?
– Рано ему пока. Пусть бумаги разберет. Цифры считать – одно, а творить, изобретать – совсем другое.
Визит второй
Джилли Кромби, корреспондент газеты «Новости островов Силли», остановилась посреди тротуара, раскрыла сумочку и принялась перебирать содержимое. Она точно помнила, что положила бумажку с адресом в боковой карман, но она куда-то запропастилась. Рядом буркнули «Посторонитесь, пожалуйста, мисс», она извинилась, не поднимая головы, и отошла к стене здания, продолжая поиски. И только спустя несколько секунд поняла, что к ней обратились на английском, что было редкостью – квартал-то был русским. Она посмотрела вслед уходящему мужчине, но успела приметить только спину – черный короткий пиджак, котелок и трость. Ну, уже хорошо. Тетины подруги пугали, что в русском квартале прямо по мостовой скачут «cossaks» с «nagayka», гуляют медведи, но… в отличие от Российской Империи, морозы не сбивают с ног, ведь это остров Силли, Гольфстрим рядом. Она не призналась бы в подобных предрассудках, но в глубине души и впрямь ожидала варварских орд на улицах; однако ей стало немного спокойнее, когда она напомнила себе, что находится, как ни крути, на территории Соединенного Королевства. В конечном счете, это она дома, а русские – гости. Как и все остальные…
Когда самые могущественные державы мира на заре нового века собрались и создали Проект, она только начинала работу в качестве журналиста местной газеты. До того знаменательного дня она думала, что ей катастрофически не повезло родиться на малюсеньком островке, словно отщепившемся то ли от Франции, то ли от Англии, и унесенном в море. Один городишко, три деревни. Жителей едва наберется, чтобы выпускать местную газету тиражом в пятьсот экземпляров, и надеяться, что покупают ее именно для того, чтобы читать, а не рыбу заворачивать или что похуже. Но всего три года назад судьба ее резко изменилась – остров был выбран путем жеребьевки из более чем тысячи претендентов, чтобы стать базой для самого, пожалуй, амбициозного и значительного проекта человечества со времен постройки Вавилонской башни. Так, кстати, называли остров Науки некоторые радикалы и крайние консерваторы – «Новая башня Вавилона», и предрекали ему ту же судьбу. Некоторые из них до сих пор пытались пробраться через несколько линий защиты, окружающей остров, чтобы устроить тут митинги и акции протеста. Последнюю удачную попытку совершила «Партия антимонополистов» год назад, но они успели только бросить парочку навозных бомб, расклеить плакаты, призывающие ученых вернуться по домам, и заслужить в газетах прозвище «Партия деградации».
А Проект рос, как на дрожжах. Строительство основных объектов завершили в рекордные сроки – всего за год. Вот что значит, когда за дело берутся сообща. Спустя еще год на бОльшей части острова задымили фабрики и заводы… и, естественно, приехали журналисты со всего света. Каждая страна, участвующая в Проекте, присылала своих представителей, в том числе газетчиков. Но «Новости острова Силли» не уступили своих позиций чужакам. Пишите о научных открытиях сколько угодно, сказал главный редактор «Новостей», а также дядя Джилли, Майкрофт Кромби, а мы по-прежнему будем освещать события, происходящие на острове.
Джилли имела некоторую фору, как племянница редактора и владельца местной газеты, но она не смогла бы выжить в профессиональном море, полном опасностей, если б не обладала журналистским талантом, чутьем и напористостью. В этом году она была твердо намерена побороться за звание лучшего репортера острова, и именно для того, чтобы осуществить эту мечту, она пришла сегодня на главную улицу русского квартала – Николаевскую. Как выяснила Джилли, предпочитавшая тщательно готовиться перед интервью, улица была названа в честь русского царя. Найти ее было легко – самая длинная и широкая, остальные разбегались от нее, как трещинки от колеи. А вот дом… двадцать три? Тридцать два?
Отчаявшись найти бумажку с адресом, она решила положиться на свою память и удачу. Вскинув голову, она увидела табличку с цифрой «18» и решила идти, пока не дойдет до двадцать третьего номера. Фамилию изобретателя она запомнила, в крайнем случае постучит, и спросит, правильно ли пришла.
Дверь дома номер 23 по Николаевской была оборудована дверным глазком, массивной ручкой звонка и табличкой, свидетельствующей о том, что удача Джилл не изменила.
«Schwarz J.G. Russian inventor. Clock and machinery»
Джилли поправила шляпку, покрутила медную ручку и состроила на лице выражение, которое можно было бы описать как «я пришла восхищаться, излейте на меня ваше бесценное мнение». Такой был у нее подход – в то время как другие журналисты задавали вопросы, клещами вытягивая ответы, она, беззастенчиво пользуясь своей внешностью милой молодой особы, просто распахивала глаза, приоткрывала рот и слушала, слушала… Благо подавляющее большинство изобретателей были мужчинами. С женщинами тоже проблем не было, надо было только выглядеть дерзко и храбро, и они сразу же принимали ее за суфражистку. Пара фраз о борьбе за равноправие женщин, и изобретательницы выдавали секреты и делились своим видением роли женщины в науке.
Дверь открылась и Джилли увидела перед собой субъекта, настолько далекого от определения «ученый», насколько это было возможно. «Итальянец? – подумала Джилл, разглядывая из-под полей шляпки черную кучерявую голову мужчины. – Только у итальянцев такой откровенный, раздевающий взгляд». Незнакомец был красив, и более того – он был прекрасно об этом осведомлен, поскольку одевался довольно щеголевато и щурился самодовольно.
– Мисс Кромби? – На чистейшем английском спросил он.
– Да, это я. Газета «Новости островов…»
– Я в курсе. Проходите.
Очарование незнакомца сразу поумерилось, стоило ему развернуться к ней спиной и бесцеремонно удалиться куда-то вглубь дома. Спустя несколько секунд, когда Джилли вошла и попыталась рассмотреть прихожую, утопавшую во мраке, до нее донесся голос мужчины:
– Я – Жак. Мистер Шварц сейчас выйдет. Вешалка справа от вас.
Джилли сняла пелерину, чуть встряхнула ее, потому что на ней осела мелкая морось от тумана, и повесила ее на неестественно выгнутое крыло металлической сказочной птицы, которую обнаружила сбоку. Зябко потерла руки – погода на островах теплом не баловала. Достала блокнот, потом спрятала обратно в сумку. Потом снова достала. Спрятала.
Наконец, раздались шаги и в прихожую вошел хозяин лаборатории. Высокий, огненно-рыжий, с длинными руками и ногами, будто на поршнях. Тот самый русский ученый, о котором ходил слух, будто он скоро получит для своих нужд целый завод. Ничего особо привлекательного в нем не было, на вкус Джилли, однако же она бессознательно все равно поправила шляпку и улыбнулась.
– Мисс Кромби, рад вас видеть. Вы, наверное, продрогли. Пройдемте в гостиную, нас ждет чай и приятная беседа.
Девушка только кивнула и посеменила за изобретателем. Войдя через дверь с круглым окошком посередине, она постаралась не выдать своего изумления: гостиная была похожа скорее на лабораторию. Всюду графики, странные машины… Возможно ли, чтобы мистер Шварц проводил свои опыты там же, где и принимал гостей? Очень на то было похоже.
– Садитесь, вы совсем замерзли… – Хозяин заботливо подал Джилли плед, укрыть ноги, и поставил на стол пару чашек; над ними клубился пар, расходясь по комнате завитками, пахнущими клубникой. – Настоящая английская погода, да? Вполне понятно, почему у англичан принято разговаривать о ней за столом, да и вообще часто упоминать в беседе – невозможно удержаться от того, чтобы не пожаловаться на сырость, или порадоваться редкому солнцу. Булочек с маслом?
Джилли, смутившись, покачала головой. Новая диета категорически запрещала сдобу. Девушка придерживалась ее уже два дня, и пока стойко сопротивлялась искушениям. Она вежливо сделала глоток чая, удивилась тому, насколько он вкусный и крепкий, а затем, порывшись в сумочке, достала блокнот и выложила на стол три остро заточенных карандаша, в рядок, очень аккуратно. Взяла один из них и улыбнулась мистеру Шварцу как можно обаятельнее.
– Газета «Новости островов Силли», мистер Шварц, скажите…
– А вы знаете, откуда пошло название этих островов? – Внезапно перебил ее хозяин. И, лукаво глядя на девушку, улыбнулся в ответ. – Это острова Сциллы, того самого чудовища – знакомы с древнегреческой мифологией?
Джилли читала в детстве адаптированную версию «Подвигов Геракла», и помнила смутно о львиной шкуре, конюшнях и каких-то птицах; потому неуверенно покачала головой.
– Если верить мифам, где-то неподалеку живет и второе чудовище, Харибда. А Сцилла была прекрасной девушкой, которую волшебница Церцея отравила, обратив в чудовище. Но что это я… вы же хотели задать мне какой-то вопрос?
Джилли, растерявшись от перемены темы, брякнула первое, что пришло в голову, ощущая, что звание лучшего корреспондента острова стремительно превращается в недостижимую мечту.
– Да-да… Наука – это очень сложно?
– Хм… Это очень сложный вопрос. – Мистер Шварц посмотрел на журналистку без тени усмешки. – Позвольте, я начну немного издалека. Вот, возьмем довольно распространенное мнение общества о том, что толстяки должны быть добрыми и веселыми.
Джилли вздрогнула и чуть подалась вперед. «Какое удивительное совпадение», – подумала девушка.
Буквально на днях тетя, жена дяди, ей прочла длинную лекцию о том, как должна вести себя девушка, чья внешность «далека от идеала». Джилл была уверена, что ей вовсе не обязательно стремиться стать томной худосочной красоткой с кругами под глазами, курить сигаретки в мундштуках и нюхать кокаин – для бледности и худобы, как сейчас было модно, о чем и сказала тете, на что получила ответ: «Раз уж твои объемы больше, чем следовало, по крайней мере, не будь букой. Возможно, ты найдешь жениха, если будешь милой и легкой в общении». Только под давлением тети Джилл согласилась на строгую диету, чтобы перейти из «толстеньких» в категорию «пухленьких», и то корила себя за малодушие, то убеждала в том, что с новым платьем на размер меньше жизнь и правда станет лучше.
Тем временем Шварц продолжал развивать свою мысль, нарезая булочку на тарелке и неспешно намазывая ее маслом – толстыми, блестящими пластами масла, желтого и свежего.
– Люди считают, что раз уж кто-то отходит от современных понятий о красоте, то должен уравновесить это приятностью характера. Точно так же раньше слишком хрупким девушкам говорили – возможно, восемь из десяти твоих детей умрут во время родов, но остальным ты, с твоим умом, дашь хорошее образование. Булочку?
– Да, пожалуй. – Как завороженная, Джилли приняла из рук ученого угощение и, откусив, стала медленно жевать.
– То же с наукой, – Шварц довольно сощурился. – Наука, знаете ли, проистекает из хаоса. Но люди боятся неопределенности, неорганизованности, и потому надевают на науку одежку логики и последовательности. Мешает ли это разглядеть собственно рождение новых идей? Да, конечно – ведь они появляются на свет в прокрустовом ложе порядка. И вот опять мы вернулись к мифологии. Вам известна история Прокруста?
– М-м, – снова покачала головой Джилли.
– Так звали разбойника, что устроился на дороге между Мегарой и Афинами. Он подстерегал неосторожных путников и, уложив их на специальное ложе, слишком высоких «укорачивал», обрубая ноги, а слишком, по его мнению, низких – растягивал. Такой вот древнегреческий аналог демона – гипотетического, конечно – Максвелла, который пропускает из сосуда с газом только быстрые молекулы. И, совершив круг, мы вновь вернулись к науке. Забавно, верно? Наука тесно связана с мифом, вот мое мнение.
«Наука – это миф», – вывела первую фразу в блокноте Джилл, не отрывая взгляда от ученого.
– Может, показать вам мое последнее изобретение?
Журналистка оживилась и вскочила со стула. Стыд какой – чуть было не заснула в гостях, глаза уже стали слипаться. Она украдкой ущипнула себя за запястье.
