Евгения Вершинина
Очерки народной жизни
Обвет
История об обете Богу я впервые услышала от будущей няньки моей дочери. Женщине той в то время было уже за семьдесят, а мне двадцать пять. Сейчас мне скоро шестьдесят, её уже давно нет на свете, а всё не забывается этот «обвет», как она его называла.
Встреча моя с этой женщиной произошла так. Стоял декабрьский пасмурный и тихий с крупным снегом день. Я шла с работы домой, где меня ждал мой навечно больной муж и маленькая трёхмесячная дочка. Я работала тогда акушеркой в селе. Была отзывчива на чужую боль. Кроме основной работы было много и дневных, и ночных вызовов. Конечно, я бежала на вызов по первому зову, но всегда мучило чувство вины за оставленную дома мою девочку. В селе всё на виду. Жизненные обстоятельства каждого известны всем. Не была секретом и моя жизнь. Перешла по зимней дороге реку, поднимаюсь по своему проулку, у начала которого стоит малюсенький домик. Около него разгребает лопатой снег бабушка. Высокая, крупная, строгая с виду. Это Марья Константиновна. Я её знаю. Возила в райцентр её мужа в тяжёлом состоянии. Там он и умер от заворота кишок во время операции. Знаю и то, что она после его смерти ушла жить в этот свой домик-избушку, чтобы не спорить с его детьми из-за дома, что своих детей у неё нет, живёт одна в своей избушке. Здороваюсь с ней слегка неуверенно. Всё вспоминаю в душе, что чуть затянула отправку её старика в больницу по неопытности, да там ещё прождали с операцией часа три. Но она сама смотрит на меня ласково и мягко. И говорит сразу и прямо: «Возьми меня в няньки». При всём своём неумении отказывать людям и говорить нет, я отвечаю ей, что не смогу платить. А она уговаривает: «Да я бесплатно. Я «обвет» Богу дала выводиться с тремя чужими детьми, а выводилась только с двоими. А уж лет мне много. Боюсь не успею. Дак я приду завтра с утра?» Не смогла я ей отказать, и на следующий день она ещё затемно пришла к нам. И так я ей благодарна за помощь, что не забыть во век. Через два месяца она со своей старинной подругой – бывшей дьяконовой дочерью окрестила мою девочку дома. Событие это они обставили по всем правилам: отыскали для новокрещаемой новенькую рубашечку, новенький блестящий крестик и припасли бутылочку красненького вина. Меня и не предупреждали ни о чём. Прихожу домой, а они уже песни распевают и целуют по очереди в обе щеки. Та хохочет довольная. Сердиться на старух было невозможно. А нянька рада больше всех. Теперь ей и целовать можно ребёнка, а то ведь «поганой» был. Приходила она к нам всегда вовремя. Пока я на работе, она своими крупными, ловкими руками столько дел переделает. И всё у неё получалось красиво, быстро. Узнала и про её «обвет».
Вышла она замуж, за кого тятя отдал. Пять дочерей у него было. Все высокие, работящие. Посватал её поповский сын. Отец не раздумывал и не спрашивал Марьиного согласия. А любовь то у неё была – тот самый старик, Миней, недавно умерший. Тогда он был молодым и очень красивым. Повенчали её с поповичем в церкви перед Великим постом. Дожили молодые до весны, а весной поплыли они в лодке по Чусовой щук ловить. Мария на корме с веслом. Наклонится молодой через борт за сетью, а у неё в голове стучит: только чуть лодку наклонить, он и булькнет в воду, а уж обратно ему не выбраться – вода большая да быстрая. И мне не помочь, не сумею. Вот и буду опять свободна. Может и замуж пойду за Минея. Только Миней то посватался уже. Высватал за себя невидную, нестатную да и немного странненькую. Сбежала Мария летом от мужа от греха подальше в Новую Лялю. Там у неё дальние родственники жили, и строился бумажный комбинат. Шёл 1922 год. Устроилась на работу, но любви больше не встретила. Вышла замуж за хроменького, много пониже её ростом да и постарше. Дом у него был большой. На девять окон. В двадцать шестом году родилась у неё Галечка. Через два года Пашенька. А в начале войны уехал в госпиталь ей муж. Лечить сильно заболевшую хромую ногу. Месяца через два прислали ей извещение, что он умер. Хоронить она его не ездила. Война. Где могила его, так и не узнала. В войну работала, как проклятая. Дом большой. Его содержать надо. Дети подрастают. Семнадцати лет пошла её Галечка работать на комбинат. Красавица – две толстых косы почти до колен. А через несколько месяцев хоронила Марья Константиновна свою Галечку в маленьком ящичке. Затянуло Галю за косы в бумагоделательную машину междву двух бумажных рулонов. Свету божьего не взвидела Мария. Но выдержала. После смерти Галечки переехала она с сыном в Салду. Не могла смотреть на комбинат этот проклятый. Опостылел и дом. Свет в окошке милый Пашенька. В армии отслужил. Высокий. Много выше матери. Весёлый да улыбчивый – девки гужем. Выбрал Оленьку под стать себе. Привел в дом. У матери ревности: тесто на блины и то сделать не может, прибираться не умеет. Сыночек народился и того успокоить не знает как, голодный должно кричит. Делят Пашеньку. И та, и другая любят без памяти. А бедный Пашенька не знает, чью сторону принять. Заболел Пашенька. Прободная язва. Одну только ноченьку помучился. Умер к утру. Пашеньку в Салде похоронила. Думала с ума сойдёт. Всё плакала, всё перебирала в уме, за какие грехи так её Бог наказывает? Знала за какие. Дети то от второго мужа, его фамилию носили, да она то венчана с другим. Грех это Богом и людьми. Так и приняла обвет. Со снохой жить не стала. Не могла оставаться в осиротевшем доме, да и обвет надо было исполнять. Ушла в люди. В первой семье, куда она прибилась, мальчик был уже большенький. Допестовала она его аж до самой школы и ушла в следующую семью водиться с Лёнечкой. Лёнечку этого она любила без памяти. Всё вспоминала потом, как хорошо жилось ей в этой семье. А потом пришло письмо из деревни. Овдовел Миней. Да и сестра её родная тоже овдовела, живет одна. Зовут её домой. Лёнечка подрос уже. Приехала Мария Константиновна на родину. Купила избушку и за Минея вышла замуж. Только уж здорово выпивал Миней, видно горе какое-то заливал. В одной избе он сам по себе, она по себе. Схоронили и Минея. Снова живёт в избушке. Церкви в селе нет. Так и Богу молится день и ночь. Каждый день из окошка наблюдает, как я утром бегом на работу, вечером по вызовам.
Пронянчилась она у нас больше года. Девочке моей уж около двух лет было. В детский сад не отдаёт: пока могу, буду ходить. Прикрикнуть на неё не разрешает: не обижай ребенка. Богородица дала. Не твое дитя, божие, не обижай. И девочка моя её любила. Второе лето нашей с ней жизни выдалось жарким. Стала моя Мария Константиновна сильно мучиться от жажды. Квасу ставила каждый день две трёхлитровые банки, а всё ей не хватало. Ещё воды стаканов несколько прихватит. Повезла я её в райцентр в больницу. Диабет. Дали таблеток. Переживала она не сильно, даже рада была: бог не забыл. Делать нечего. Девочку мою отдали в садик, а Мария Константиновна ещё прожила лет пять. Таблетки принимала через пень-колоду. Любила конфеты и так и не отказалась от них. Мы к тому времени из-за реки переехали. Выделил колхоз нам отдельный дом. Но друг к другу похаживали. Настряпает она шанег с картошкой, придёт. А когда у меня появилась вторая дочка, ещё пыталась мне помогать, но силы её уже оставили. В одну из зим она совсем ставила диету, потеряла всякий интерес к жизни. Дня четыре пролежала она в коме. Всё ей дети мерещились: «Да успокойте робёнка-то, что он всё у вас плачёт». Племянники её не оставили.
Какое –никакое наследство. От моей помощи отказались. О больнице никто и не помышлял. Деревенских старух тогда туда не брали. Умерла она в середине марта. Осталась у нас маленькая тусклая фотография, на которой она чуть видна, и благодарная память. За могилой я ухаживаю, пока могу, в алтарь подаю молиться. Прости ей Господи все её прегрешения – вольные и невольные. Упокой ее душу.
2006 г.