Евгений Гришковец
Боль (сборник)

Полная версия

© Евгений Гришковец, 2014

© ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014

Machaon®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Непойманный
Повесть

– Да не считаю я твои деньги, успокойся! Если бы я их считал, то уже давно либо свихнулся, либо убил тебя и ограбил. Боря, друг мой, я же совсем про другое… Хотя, чего я распинаюсь опять?! Ты же услышишь только то, что хочешь, – сказал Вадим и махнул рукой.

Он махнул рукой в сторону и почувствовал, что его слегка качнуло туда же. «Э-э-э, брат! Да ты опять напился. А ведь не собирался. Совсем наоборот…» – подумал он и кисло усмехнулся сам себе. Вадим понял в этот момент, что поговорить о том, ради чего он добивался встречи со своим стариннейшим другом Борисом, ради чего отложил другие дела, ехал далеко за город и ради чего всё-таки выпил коньяку, хотя категорически этого делать не хотел, уже не получится. Совсем не получится.

Вадим ехал к Боре на такси и заклинал себя ни в коем случае не пить. Не пить, какие бы Боря ни нашёл причины, чем бы ни соблазнял, на какие бы чувствительные и болевые точки ни давил. Нужно было обязательно поговорить, добиться результата и уехать. Или, в крайнем случае, выпить после разговора, когда всё будет уже решено. Вадим настраивал себя на это, готовясь к Бориному натиску.

Боре трудно было противостоять, когда он хотел не только выпить, но и непременно выпить не один. Боря был мастер самых разных уловок и прихватов, после которых не выпить, казалось, было невозможно, не нанеся Боре смертельной обиды. Вадим изучил все Борины уловки за долгие годы, но у того всегда находились новые.

А ещё Вадим прекрасно знал, что если он с Борей выпьет с глазу на глаз, то непременно и обязательно заспорит с ним на любую, неведомо каким образом и откуда подвернувшуюся тему, разнервничается, заведётся. А Боря в долгу не останется. И кончится такой разговор криком и бранью, посыланием друг друга в самые дальние пределы и клятвами друг другу, а потом клятвами самим себе больше никогда не встречаться, не разговаривать и закончить наконец эту сильно затянувшуюся с ранней молодости дружбу.

Сколько лет они дружили, столько и ругались, если выпивали без свидетелей и компании. А тут Вадиму необходимо было поговорить без свидетелей. Поговорить правильно и деликатно. Деликатно, потому что поговорить нужно было о деньгах. И ещё потому, что у Бори деньги были, и много. Очень много! Давно. А у Вадима они то были, то не были. А в этот раз у него их не было вовсе. Их отчаянно, абсолютно, ужасно не было. И они так же отчаянно и ужасно были необходимы.

Вадим приехал к Боре, чтобы попросить немаленькую сумму, которая ему нужна была позарез. Деликатность же ситуации усугублялась тем, что Вадим уже однажды брал у Бори деньги в долг и отдал с большим трудом. К тому же с годами и с невероятным ростом цифр, которыми определялось Борино состояние, Боря всё более и более чувствительно реагировал на любые просьбы и даже разговоры, связанные с деньгами. Вадим надеялся вообще не обращаться по этому вопросу к Боре или обратиться к нему в самую последнюю очередь. Вот она и настала, эта очередь. Вадим вынужден был поехать к Боре, но разговор не получился.

Точнее сказать, разговор получился не таким, в котором или в результате которого можно было попросить денег в долг.

Вадим сразу попал на чаепитие с коньяком на веранде Бориного большого дома. Это насторожило и огорчило Вадима. Он внятно просил Борю о коротком разговоре с глазу на глаз. А тут, приехав, он увидел уже слегка выпившего Борю, чай, коньяк и Борину жену за столом. А он при Ольге ни о чём не готов был просить Борю. Он ни при ком не смог бы просить Борю, тем более просить денег.

К Ольге Вадим всегда относился прохладно: и в молодости, и теперь, когда она превратилась в сорокапятилетнюю, давно привыкшую к крупным бриллиантам женщину, последние годы живущую какой-то параллельной своему мужу жизнью. Вадим помнил её молодой, весёлой, времён студенчества. Помнил, какой она была яркой и недоступной, помнил, как Боря был ею сильно увлечён, а потом страшно в неё влюблён. Вадим отлично помнил, как она позволила Боре на ней жениться и как всеми способами пыталась затолкать его под каблук. У неё это вначале получалось. Получалось до тех пор, пока к Боре не пришли сначала деньги, а потом большие деньги. Вадим не мог забыть Ольгины барские замашки после того, как Боря заработал свою первую шестизначную сумму. Затем барские замашки сменились горькими обидами на мужа, скандалами и почти разводом. Оля пыталась любыми способами вернуть своё господство, в том числе и рождением сына Мити. Но это не помогло. Митя долго был аргументом, а порой и оружием в Олиных руках в её борьбе с мужем за прежний свой статус. Оля то отчаянно веселилась, демонстрировала свою независимость, пила неделями, доводила маленького своего сына чуть ли не до нервного истощения, то кидалась в столь же отчаянную заботу о нём и демонстративно рачительное ведение домашнего хозяйства. Когда у них появился большой дом, Оля даже выращивала цветы и занималась садом. Вадим знал Ольгу разной и помнил, как неожиданно, лет пять-шесть назад, она вдруг увлеклась йогой или чем-то подобным, занялась своей внешностью, зачастила в церковь и именно что затихла, отстранилась от воспитания и даже от внимания к почти взрослому своему ребёнку, отстранилась от мужа и его активной жизни и удалилась куда-то в собственные чертоги их большого дома. Там она зажила так, как Борю устраивало, то есть параллельно.

Ольга посидела с ними недолго, посидела непонятно для чего, выпила немного чая, который заварила себе отдельно в диковинном чайнике, и удалилась в дом. Но, как только Вадим собрался приступить к разговору, ради которого приехал, Боря предложил выпить коньяку и, не спрашивая, налил и себе, и Вадиму.

Вадим, чтобы не тратить много времени, выпил, но тут к Боре приехали двое. Приехали явно по делу, и было видно, что им было назначено. Приехавшие с удивлением и недовольством посмотрели на Вадима, потому что наверняка тоже хотели что-то важное обсудить с Борей. Но присутствие постороннего не позволило им начать деловой разговор.

Боря представил им Вадима как лучшего друга юности, а их представил ему как своих коллег из Москвы. Коллеги сели за стол, им были налиты и чай, и коньяк. Пошёл бессмысленный и вялый разговор. Коллеги посматривали на Вадима вежливо, но общаться с ним не стали совсем. Так длилось довольно долго, потом оба приехавших стали посматривать на часы, и один не смог справиться с зевотой. Вадим ощущал себя неуместным. Он ёрзал на стуле и чувствовал, как уходит время и возможность для важного разговора и просьбы. Вадим чувствовал себя в этой ситуации унизительно. Он понял, что Боря, скорее всего, забыл о том, что назначил ему встречу, или, когда договаривался с ним, забыл, что назначил встречу другим. Вадима всегда оскорбляли Борины барские замашки и невнимательное отношение как к нему, так и к остальным.

Из-за всего этого Вадим взял да и выпил коньяку. Хотя делать этого, когда ехал к Боре, не собирался. Коллеги же пить коньяк не стали, посидели, посверлили Вадима глазами, поговорили ни о чём с Борей и сообщили, что откланиваются. Боря условился с ними о встрече на завтра, все попрощались, Вадиму достались вялые рукопожатия, и они снова остались с Борей с глазу на глаз.

Но только это случилось, как неожиданно для Вадима из глубин дома появился и подошёл к столу Митя, Борин сын.

Вадим почти год не видел Митю. Он удивился и обрадовался ему. Митя тоже обрадовался. Они даже крепко обнялись и расцеловались. Митя год назад поступил в университет в Лондоне и, видимо, приехал на летние каникулы. Он приезжал с учёбы и зимой, но Вадим его тогда не видел. Не повстречал.

Вадим знал Митю с рождения. Вадим был среди тех весёлых и пьяных Бориных друзей, которые вместе с Борей забирали новорождённого Митю из роддома. Вадим чуть ли не первым взял Митю на руки, когда его вынесли и сначала отдали отцу: Вадим был вторым. Он был серьёзно уязвлён, когда Ольга и Боря предложили стать для Мити крёстным отцом не ему. Он видел и знал Митю во всех возрастах и любил его.

Своего сына Вадим знал мало и практически не имел с ним контакта. Вадим очень рано и отчаянно глупо женился. Брак продержался недолго, совсем недолго. Вскоре после свадьбы родился Костя. Но его рождение не произвело должного впечатления на Вадима, он не захотел да и не умел изменить образ жизни из-за рождения ребёнка. Вот брак и распался. В самом браке и в его быстром крушении, в этом Вадим был убеждён, виноват был только рок-н-ролл.

Вадим играл на бас-гитаре в школьной, а потом студенческой, а потом почти профессиональной рок-группе. Он играл на басе и писал все тексты для той самой группы. Некоторые его стихи по нескольку месяцев, а то и дольше знала в те незапамятные годы практически вся страна. А точнее, знали люди во всей стране, которые любили рок-н-ролл, блюз и весьма запутанные, полные символов, с едва уловимым смыслом, а то и бессмысленные тексты.

Вадим не мог и не хотел расставаться с музыкальным образом жизни, с редкими, но бурными и насыщенными разными событиями поездками на фестивали и концерты. Он и не думал отказываться от дивного звона в голове, от дыма марихуаны, и от разноградусного и разноцветного алкоголя без ограничений. Брак его рухнул и исчез незаметно и безболезненно для него. А когда Вадим слегка опомнился, у его сына Кости был уже другой отец, другая фамилия, да ещё и в другом городе.

Рок, блюз и широкая известность в узких кругах закончились для Вадима на сцене ресторана. Однако для того, чтобы играть в ресторане, нужны были серьёзные навыки. Нужно было действительно хорошо играть на инструменте и совсем не песни собственного сочинения. Нужно было научиться исполнять те песни, которые любят посетители ресторана. А у Вадима это получалось с трудом и не очень. В итоге группа, в которой играл Вадим, решила сэкономить на бас-гитаре, а главное – на бас-гитаристе, заменив его электроникой. Так Вадим перестал выступать, перестал писать стихи и стал сначала директором группы, в которой играл, а потом и директором ресторана, в котором эта группа, в основном, работала. Потом он стал владельцем того ресторана. Женился второй раз. Потом купил ещё ресторан, и ещё. Но это потом.

А во времена рока и блюза Вадим был звездой в городе. Боря гордился дружбой с ним. Да что там гордился! Боря пользовался этой дружбой. Вадим был вхож и желаем в любых городских заведениях и обществах. Он мог познакомиться и познакомить с любыми барышнями и почти со всеми полезными людьми. Боря всеми этими возможностями воспользовался в полной мере. А в какой-то момент – раз – и сам стал одним из самых полезных людей города.

Проще говоря, Вадим знал Борю давно, а Митю знал всю Митину жизнь. И всё это время Вадиму казалось, что Боря воспитывает сына неправильно. Вадим видел то припадки заботы и любви с потаканием всему, чему можно и нельзя потакать… То эти припадки нежности сменялись строгостью и контролем. Вадим даже удивлялся, что в периоды строгости Боря в своих сумасшедших буднях находил время заниматься с сыном школьными уроками и решать с ним задачи по алгебре. Он то не отпускал от себя Митю и таскал его и на охоту, и на скучные для мальчишки курорты, то будто забывал о нём и отправлял одного на целое лето в какую-нибудь заграничную летнюю школу для изучения иностранных языков. Когда Мите исполнилось четырнадцать лет от роду, а Боря уже был одним из самых богатых людей в городе, он взял да и отослал сына на целый год в частную школу в Швейцарии.

Зачем Боря это сделал, Вадим не очень понял. Боря же говорил, что там сыну безопасно, рассуждал о чистом швейцарском воздухе, о чудесах тамошнего образования, о том, что хочет, чтобы сын пошёл дальше отца и стал настоящим европейцем.

Митя к своим четырнадцати был уже здорово издёрган и отцовскими перепадами в отношении к нему, и материнскими демаршами, и постоянной грызнёй или холодной войной, царившей в доме между родителями. Митя рос умным, чувствительным и довольно нервным парнем. Он часто проявлял если не характер, то упрямство, пытаясь противостоять и продемонстрировать упрямство даже отцу. Это всегда заканчивалось плохо. Боре нельзя было такое демонстрировать и тем более противостоять.

Митя сложный получился парень к своим четырнадцати. Но Вадим любил его. Митя тянулся к музыке сызмальства. Он хотел играть на чём-нибудь. Вадим убедил отдать его в музыкальную школу. Митя учился сначала с удовольствием, потом, когда стало труднее, уже не с таким удовольствием. Боря не был в восторге от музыкальных занятий сына и в конце концов отдал Митю на плавание. Так что музыка закончилась для Мити раз и навсегда по воле отца, а спорт не пошёл. И к четырнадцати годам всякие внятные увлечения для Мити исчезли.

Когда Митя бывал в гостях у Вадима, а такое случалось, он просил дать ему поиграть на бас-гитаре или на чём-нибудь другом. У Вадима тогда дома были разные инструменты. Митя хотел и гитару, и барабаны. Но Боря не покупал ему этих символов рок-н-ролла, а Вадиму жёстко запретил дарить сыну что-то подобное.

Митя был всегда нежен с дочерями Вадима, которые были сильно его младше. Вадим часто спорил с Борей по поводу Мити, ругался, но никак не мог хотя бы достучаться до Бориного отцовского понимания. Вадиму всегда казалось, что у него этого понимания больше и его понимание лучше, чем у Бори. Вадим был уверен, что своих двух дочерей он, хоть и не очень внимательно, но воспитывает хорошо, и если бы у него была возможность воспитывать сына, то у него и это бы получилось.

Из швейцарской школы Митя вернулся очень изменившимся. Он сильно вытянулся и стал угловатым. Из мальчика и ребёнка он превратился в юношу. Юношу весьма отстранённого. Боря сильно возмущался этому отстранению. Ещё он возмущался тем, что заплатил большие деньги, а сын за год научился только бегло говорить на плохом немецком языке, но читать на нём хоть сколько-нибудь серьёзные тексты не научился. При этом Митя не то чтобы разучился, а как-то расхотел писать, читать и глубоко думать на родном языке.

Боря решил сына обратно не отправлять, а, наоборот, вернуть его к уму и разуму на родной земле. Митя же за год привык к другой жизни и другому миру. Он совсем не хотел домашней нервотрёпки. Он явно отвык от разговоров на повышенных тонах и тем более от крика. Отвык от строгостей, да и от роскоши отвык. Он хотел обратно, но его не пустили.

Вадим знал от Бори, что Мите трудно далось возвращение в прежнюю школу в родном городе. Отправляя сына учиться в Швейцарию, Боря хвалил зарубежное образование, точно так же год спустя он его ругал. Возмущался, что там от детей ничего не требуют, домашних заданий не задают, а только развлекают детей да цацкаются с ними.

Спустя же несколько лет, когда Мите исполнилось восемнадцать, Боря взял и отправил единственного сына снова за границу, в Лондон, в университет. Хотел этого Митя, который прижился на Родине и очень неплохо кончил школу, или не хотел, было неясно, а Боре, видимо, не очень важно.

Однако Боря любил Митю. Сильно. Своих чувств он старался прилюдно не показывать, но Вадим знал эту любовь. Она проявлялась во многих ситуациях. А ещё Вадим не раз видел, как Боря смотрит на сына. Только Боря, очевидно, не знал, что с этой любовью делать.

Последний год Боря часто летал в Лондон проверить своего студента. Сначала он воодушевлённо рассказывал про старинное, сугубо английское здание университета, про университетский дворик, коридоры, аудитории, библиотеку и про порядки, царящие в этом классическом учебном заведении.

Он говорил про Митин университет с восторгом.

Но постепенно Боря стал меньше и меньше рассказывать об учёбе сына, потом говорил на эту тему только когда спрашивали, а вскоре перестал даже отвечать на вопросы про Лондон и университет. Стало видно, что тема Митиного студенчества Борю огорчает и раздражает.

Вадим не видел Митю почти год. За это время Митя сильно похудел. Это первое, что сразу бросилось в глаза. Митино лицо осунулось и заострилось. Вадиму не понравилась эта худоба. В этой худобе было что-то нездоровое, измождённое.

Вадим помнил Митю до отъезда. Помнил отлично. Митя хорошо учился последний год школы, но чудил и доставлял много хлопот отцу. Пару раз он тайком ночью брал отцовскую машину и разъезжал на ней невесть с кем и невесть где. Всё это кончилось нехорошо, а могло кончиться ужасно. Боре удалось замять возникшие неприятности. Сам он наказал сына неизвестно как, но очень строго. Боря страдал тогда, а Митя не унимался. В тот же год, будучи школьником, он завёл роман с девицей много старше его. Впоследствии выяснилось, что девица вовсе даже замужем. Боре пришлось и эту некрасивую ситуацию как-то устаканивать. Митю не раз привозили домой пьяным, или Боре самому приходилось его пьяным же забирать из совсем неподходящих мест.

А Вадим давно владел любимым в городе всеми близкими ему по возрасту и духу людьми клубом. В этом клубе царили блюз и рок-н-ролл. И клуб этот был открыт всем, кто любит подобную музыку. Вадим много раз сигнализировал Боре, что Митя приходил в его клуб в подпитии и не с теми людьми, с которыми пристало общаться Бориному сыну. Несколько раз Вадим видел в глазах Мити совсем не алкоголь. Но Митя никогда не вёл себя агрессивно, вызывающе или по-хамски. Он никогда не выглядел даже сердитым. Он ни разу не позволил себе козырять именем отца. А этим именем в городе можно было сильно козырнуть.

Митя был издёрганный, запутавшийся, растерянный, в чём-то избалованный, а в чём-то – зажатый и забитый, но добрый и умный мальчик. До отъезда в Лондон у него было юношеское, часто румяное лицо. А тут, спустя меньше чем год, Вадим увидел вовсе не юный взгляд и совсем не юношеское выражение на похудевшем, а точнее, осунувшемся лице Мити.

Вадим не видел Митю давно и от неожиданной радости даже на время забыл о цели своей встречи с Борей. Митя тоже обрадовался, заулыбался, налил себе чаю, но очень быстро его заострившееся лицо приняло какое-то отстранённое выражение, а глаза хоть и не останавливались и совершали резкие движения, всё же ни на что конкретное не наводились. Этот взгляд и это выражение лица встревожили Вадима, и радость встречи тут же улетучилась.

Боря тоже как-то напрягся с появлением Мити. Он снова налил коньяку себе и Вадиму, ничего не сказав сыну. Вадим до этого пытался ограничивать Борю, прикрывал бокал рукой, а в этот раз он взял бокал, не отказываясь, не отнекиваясь и ни на что не ссылаясь. Он почувствовал, что что-то тяжёлое появилось за столом. То тяжёлое, что царит в Борином большом доме, и то, что из этого дома стараются не выпускать.

– Боря, дружище! Давай выпьем за нашего студиозуса! – словно ничего не ощутив и не заметив, сказал Вадим. – Пусть дрогнет и не устоит перед ним вся хвалёная английская…

Боря, не дослушав, быстро выдвинул вперёд руку с бокалом, громко стукнул им о бокал в руке Вадима, так же быстро поднёс его ко рту, опрокинул и, одним глотком отпив добрую половину, резко поставил на стол, как бы сказав, что продолжения тоста и темы Митиного студенчества он не желает категорически.

Вадим от неожиданности замер, и тост застрял у него в горле. Зависла секундная пауза. Но Митя вдруг с безучастной улыбкой поднял свою чашку с чаем, чокнулся с Вадимом и сделал глоток. Тогда и Вадим выдохнул воздух недосказанного тоста и выпил свой коньяк до дна. Благо в этот момент Боре кто-то позвонил, он беззвучно выругался, с недовольным видом ответил на звонок, встал из-за стола и отошёл подальше для разговора.

Чтобы разрядить вдруг сгустившуюся атмосферу, Вадим поболтал с Митей о том о сём. Митя отвечал, но равнодушно. Вадим поинтересовался, не ходит ли тот на концерты или на футбол в Лондоне. Митя ответил, что футболом так и не увлёкся, несмотря на то что отец футбол обожает, а Лондон футболом живёт. На какие-то концерты Митя ходил, но был не склонен об этом рассказывать. Вадим узнал, что Митя приехал на всё лето домой. На вопрос о планах на это время Митя только пожал плечами.

А Боря прохаживался поодаль и кого-то ругал в трубку. Пару раз он даже многосложно и громко выругался. Закончив, Боря постоял там, где говорил, а потом вернулся к столу.

– Чёрт бы их всех побрал, идиотов, – сказал он, подходя. – Хоть тысячу раз им всё разжуй и в рот положи, хоть сколько им объясняй… Всё равно проще самому всё сделать. И главное, никак на них не повлияешь, понимаешь?.. Хоть озолоти их, хоть совсем не плати – один чёрт! Ненавижу спесь и гонор идиотов, от которых требуется только выполнить то, что им сказано. Не больше и не меньше… Нет ведь, натворят такого!.. Говорю им русским языком: не понимаешь – спроси. У тебя что, язык отсохнет?! Спроси! Это же так просто! Нет! Не могут по-простому и как надо… Натворят такого!.. Потом поймут, что запутались, и ещё сильнее продолжают путать. – На этих словах Боря допил остатки своего коньяка. – Сынок, знаешь, – продолжил он, уменьшив громкость высказывания и наливая коньяк Вадиму и себе, – нам с Вадимом надо поговорить. Вы ещё успеете… Лето длинное.

– Конечно, – спокойно сказал Митя, вставая. – Дядя Вадим, Кате и Соне привет от меня, они на каникулах где?

– Пока здесь. Может быть, в начале августа съездим куда-то к морю. Хотя… Не знаю, не знаю, – сказал Вадим и встал, потому что остальные все стояли. – Катя в Питер хочет поехать с подругой, Соне, по-моему, всё равно.

– Я бы хотел их увидеть… Надо будет, если можно, к вам заскочить. А в Питер я бы тоже хотел, – сказал Митя и хорошо улыбнулся. – Я в Санкт-Петербурге никогда не был… Да и в Москве толком тоже.

– Митя! – строго сказал Боря.

– Понял, – отреагировал Митя и приподнял руки вверх, как бы сдаваясь, – ухожу! До свидания, дядя Вадя!

– Сильно не прощаемся, – только и сказал Вадим.

Они обнялись с Митей, и тот ушёл в дом.

Боря проводил сына взглядом, отпил из бокала и сел. Было совсем тепло и безветренно. Вадим тоже сел, некоторое время молчали. Потом Боря тяжело и долго вздохнул и допил коньяк. Вадим, чувствуя всю непроговорённую сложность, зависшую в воздухе за столом, последовал Бориному примеру.

– Видал? – спросил Боря, сморщившись от выпитого, и указал рукой в сторону, куда ушёл Митя.

Вадим изобразил непонимание, пожал плечами и развёл руками.

– Приехал чужой. Совсем чужой, – хрипло проговорил Боря. – С ним и раньше такое бывало… А тут просто незнакомый человек приехал и занял Митину комнату. Заметил, как он похудел? Из него жизнь как будто откачали. С матерью вообще не разговаривает. Со мной… Попробовал бы только не разговаривать… Но так, не сам – я спрашиваю, он отвечает. Сам, первый – ни слова. Из комнаты не выходит. С кем-то только постоянно на связи висит, и всё. Даже не жрёт ни черта. Вадик, ему же двадцати нет! Ты вспомни, как мы в этом возрасте постоянно хотели есть. Всё время! Дома нас неделями не видели… А он!.. Я вообще ничего не понимаю! Вернулся – и ни с кем видеться не захотел. Вспомни, как его провожали, сколько пришло друзей! Я, может быть, и рад, что тех его друзей больше не вижу… Но совсем ни с кем не встретиться!.. Даже просто в город выйти не хочет… Худой!.. – На этих словах Боря отпил половину содержимого своего бокала. – Заметил? В глаза не смотрит. А у самого глаза бегают, – продолжил Боря чуть более хрипло. – Я уж чего только не подумал… Думал даже комнату и вещи его обыскать…

– Боря! Остановись! – прервал его Вадим. – Ты даже не говори такого! – сказал он твёрдо, но сам себе не поверил. – Парень просто давно не был дома. И всё! Оторвался от гнезда…

– Да?! А какого он тогда из этого гнезда даже носа не высовывает? А?! – Боря скрипнул зубами и протянул вперёд свой бокал: – Но пьём мы не за это.

Оба чокнулись и выпили.

– Ещё зимой приезжал – всё было нормально, – продолжил Боря. – Я его почти не видел. Где-то пропадал… С кем-то. А теперь… Так зачем пришёл?

– Кто?

– Ты зачем пришёл? Извини, Вадик! Видишь, у меня тут то одно, то другое… Лето началось, тоже мне! – Боря снова налил, посмотрел, сколько осталось в бутылке, и долил остатки. Получилось помногу. – Так о чём ты хотел со мной поговорить?

– Да я уже и не знаю, стоит ли… – замялся Вадим, быстро обдумывая, как и с чего начать свою просьбу и стоит ли вообще с ней обращаться в этот раз.

– Вадик, не ломайся давай! Названивал, названивал, приехал в кои веки… Давай-ка, не стесняйся, что стряслось?

– Борь, слушай! Может, не стоит сегодня… – опустив глаза на свои руки и бокал, сказал Вадим. – Мы уже выпили, а я хотел на сухую. Давай ещё выпьем, а завтра я тебе всё…

– Завтра не выйдет, – прервал его Боря. – Ты не слышал? Я с коллегами из Москвы завтра… Да что же это, чёрт возьми, такое происходит?! – вдруг резко поменяв тон и громко опустив ладонь на стол почти прорычал Боря. – Ты что, боишься меня о чём-то попросить? Ты боишься?! Меня?! И ты, как все? Все со мной говорить боятся. Вот будто кол проглотят и в штаны наложат – глазами хлопают и рыла воротят. Понимаешь, люди говорить со мной боятся! Монстра из меня делают… И ты туда же?! Меня сын родной боится! Жена как растение, как тень… ходит беззвучно. И ты туда же?! – Боря снова хлопнул ладонью по столу. – Мы же с тобой друзья сколько лет… Столько не живут!

– А вот это тост! – ловко ввернул Вадим. – Столько не живут. Это точно… Давай за нас! И уж кто-кто, а я буду последним, кто тебя боится. И другим прикажу не бояться! А вот опасаться – посоветую. – И Вадим поднял бокал. Боря покачал головой, едва улыбнулся и поднял свой.

– Ох и ловок ты, Вадя! Ох и ловок! – сказал Боря, и они выпили по доброму глотку. Боря скривился сильнее прежнего, и стало хорошо видно, что он пьян. Тоненькая струйка коньяка вытекла у него из угла рта. Он тут же утёр её ладонью: – Так чего хотел? Чего пёрся в такую даль ко мне?

Вадима передёрнуло от выпитого. Он поискал на столе, чем бы закусить, хотя до этого в закуске не нуждался, нашёл нарезанный лимон, ухватил один кругляшок, сунул в рот и с удовольствием сморщился.

– Да что мои дела? – жуя лимон и морщась, сказал он. – Я же не знал, что Митя вернулся. Знал бы, тогда совсем по-другому…

– Митя – не твоё дело! – сказал Боря совершенно стальным тоном.

Это был тот самый тон, на который Вадим всегда реагировал одинаково. Тон, до которого выпивший Боря непременно доходил в их разговорах с глазу на глаз. А опьяневший Вадим на него откликался, как на вызов к поединку. И этот Борин тон случался тогда, когда они оба ощущали себя ещё вполне трезвыми, здравомыслящими и рассудительными.

– Что-о-о?! – чувствуя, как белеет в глазах от обиды, протянул Вадим. – Митя – не моё дело? А чьё это тогда дело?

– Моё! Мой сын – моё дело. Это просто, – стараясь изображать спокойствие, сказал Боря. – Понимаешь? Просто!

– Да-а-а? А чего ж ты его хер знает куда отправил, с глаз долой? А теперь причитаешь. – Вадим скроил кислую физиономию и продолжил издевательски писклявым голосом: – Ой! Сынок вернулся домой чужим!

Ой, он говорить со мной не хочет… Боится меня…

Вадим, как всегда, сорвался, и его понесло. Понесло сразу. С ним такое случалось только с Борей. Он часто ругал себя за эти срывы, но объяснял их сам себе тем, что не мог не ответить на вызов. Не мог потому, что Борино огромное состояние не давало Боре права вести себя и говорить оскорбительно. Вадим даже считал, что своими спорами на равных он отстаивает их старую дружбу, в которой количество денег и власти ничего не значат.

Но совсем редко, с похмелья, после ссор с Борей, Вадим мог откровенно сам с собой признать, что своими срывами он доказывал себе своё равноправие и мстил Боре за свою же трезвую робость перед ним и его богатством, мстил за желание быть приятным, угодливым, за своевременные поздравления с днём рождения Бори, Оли, Мити, поздравления с Новым годом и прочее… Мстил за Борины дорогие подарки ему, жене и дочерям – если тот не забывал, мстил за то, что сам любил и ждал эти подарки.

Их споры всегда получались долгими, с попытками примирения в процессе и новыми вспышками вслед. Ни тот ни другой не могли остановиться, пока их не разнимали или пока Вадим не хлопал Бориной дверью. Сам Боря на дверь обычно не указывал. Ну а если и указывал, то Вадим не спешил дверью воспользоваться – из гордости и противоречия.

В этот раз случилось, как обычно. Они быстро заискрили, повысили голоса до предела, потом спустились до ледяного шёпота, попрепирались, повскакивали несколько раз с мест, поразмахивали руками, почти разошлись… Но неведомо как на столе появилась новая бутылка коньяку, и разговор пошёл почти спокойный, но происходящий на минном поле.

– Я вообще не понимаю, зачем давать сыну в Англии юридическое образование, – сильно наклонившись вперёд и тряся правой рукой, говорил Вадим, – если ты не хочешь, чтобы он там остался жить дальше! На кой ему английская юриспруденция здесь? Это же его время и твои деньги на ветер! Если тебе денег не жалко, так хоть Митино время…

– А ты мои деньги не считай. Без тебя есть кому посчитать… – пьяно расслабив нижнюю губу, сказал Боря.

– Да не считаю я твои деньги, успокойся! Если бы я их считал, то уже давно либо сошёл с ума, либо убил тебя и ограбил. Боря, друг мой, я ж совсем про другое… Хотя, что я распинаюсь опять?! Ты же услышишь только то, что хочешь слышать, – сказал Вадим и махнул рукой.

– Вот и не распинайся! Своими займись! И детьми своими… Катьке сколько? Скоро пятнадцать? Вот и занимайся…

– Мои девочки при мне! Я их с глаз долой не отправляю… И не тешу себя, мол, там безопасно, там спокойно… Я дыры в воспитании деньгами не затыкаю, понял?!

– Давно понял, Вадик! Давно! Потому что затыкать нечем. Ты Костю давно видел, а? Ты вообще знаешь, как он, что он? А Катя? Она чего по жизни хочет, кроме того, что ты от неё хочешь? Думаешь, она хочет всю жизнь пиликать на… этой… чёрт… – Боря защёлкал пальцами, вспоминая.

– На виолончели, – ехидно напомнил Вадим.

– Да понятно, что не на скрипке! – тоже ехидно ответил Боря. – Эту виолончель ей кто купил? Папа родимый? Не-е-ет! Папа родимый как бы случайно при тупом друге Боре начал скулить: ой, доченьке надо хороший инструмент купить, на дровах она играть не может, надо австрийский брать, а он стоит, как самолёт… Помнишь? – И Боря на этих словах прищурился. – А?! Думаешь, ты самый хитрый… Да тебя с твоими мелочными хитростями насквозь видно. И гонор твой…