Евгений Таганов
О личной жизни забыть
Глава 2
Со времени поездки к куратору прошла уже неделя, а тоска Алекса все не проходила, став из острой и отчаянной тягучей и непрерывной. Отныне он действительно во всем мире остался один, абсолютно один. Несколько раз, когда вокруг никого не было, у него на глазах выступали слезы – так было жаль и себя, и своих родителей-неудачников, и ту приятную, комфортную жизнь, бывшую у него совсем недавно, и то великолепное будущее в Штатах, которое уже никогда не осуществится в том великолепном виде, в каком обещало быть совсем недавно.
Как романтическая, сентиментальная девчонка, он каждый день украдкой доставал из прикроватной тумбочки снимки той памятной фотосессии с Камиллой и, рассматривая их, любовался уже не столько своей пассией, сколько захваченными объективом частями сада и дома. Наверно, попроси он дядю Альберто, тот достал бы ему и фото родителей, однако такая просьба низводила его до положения обычного сиротки, и самолюбие не позволяло делать этого. Однако и простая угрюмая замкнутость была уже пройденным этапом, к которому не стоило снова возвращаться. Некоторое облегчение он теперь испытывал лишь в минуты агрессивного цинизма ко всем и ко всему. Главной жертвой этих его новых упражнений стала Даниловна.
– Ну и какой ты на меня донос написала на этот раз? – спрашивал он ее отныне почти каждое утро.
– Какой надо, такой и написала, – недовольно огрызалась староста.
– А когда целуешься с кем-то, об этом тоже докладываешь?
– Обязательно.
– А когда тебя за коленки хватают?
– В первую очередь.
– А если я схвачу?
– А схвати!
Он смотрел в ее побелевшие от злости глаза, понимал, что порядком переборщил, и отступал. Это было уже его собственное открытие, сделанное недавно. Пытаясь определить, чем здешние сверстники отличаются от своих одногодков в Западном полушарии, Алекс пришел к выводу, что все дело в их удивительном бесстрашии, с которым даже самые расчетливые из них могут поставить на кон все свое благополучие. Здравый смысл может сколько угодно внушать им, что надо все делать так-то и так-то, и вдруг из-за самого копеечного повода вспышка настроения – и возникают самые катастрофические последствия. Похоже, и Даниловне в один миг ничего не стоит поломать все их вроде бы устоявшееся приятельство.
– А ты знаешь, что все шпионки свои сведения получают только через постель? – доставал Алекс ее в следующий раз.
– А тебе какое дело?
– Просто порадовался за тебя.
– Тебе, может быть, тоже со старухами придется спать?
– Нет, я их лучше пытать буду.
– Размечтался! Все мачо всегда в глубине души женщин боятся, только прикидываются, что это не так.
– Чего их бояться?
– Подрастешь – узнаешь!
День-два на небольшое неразговаривание – и новая инквизиция.
– А представляешь, тебя в перестрелке возьмут и ранят. И будешь потом без ноги или без руки?
– Тебя уже ранили, и ничего, – пыжилась в ответ староста.
– Для мужчин раны совсем не то, что для женщин.
– Это почему же?
– Ну представь, ты разденешься на пляже, а у тебя на боку шрам, да к тебе ни один парень не подойдет. А тот, кого ты охмуряла в одежде, увидит тебя со шрамом и сразу отвалит прочь.
– Не отвалит.
– Еще как отвалит! – торжествовал юный гестаповец.
При всем при этом они старались никогда друг друга не касаться, а свою перепалку вели только один на один, что как-то странно их еще больше сближало между собой.
– Вадим Вадимыч, дайте мне телефон куратора Копылова, – потребовала Даниловна после первых столь непривычных грубостей своего несостоявшегося кавалера.
– Это еще зачем? – строго поинтересовался директор.
– Копылов после поездки к нему стал какой-то невменяемый. Я хочу узнать, что случилось.
– Хорошо, я позвоню куратору и узнаю, давать ли тебе его телефон, – пообещал Вадим Вадимыч. Он уже знал о смерти матери Алекса, но предпочел, чтобы куратор сам определил, что можно дружбанам и дружбанкам Копылова говорить, а что нет.
Зацепин в телефоне Даниловне отказал, предпочел приехать в интернат сам и поговорить со старостой о своем подопечном.
– Наш разговор с Алексом был о судьбе его родителей, только и всего, их судьба не очень хорошая. Но будет лучше, если ты его об этом расспрашивать не будешь. Насколько я знаю, в вашей школе не принято говорить о работе родителей. Это очень хорошее правило, и не стоит его нарушать.
Родители Алекса погибли на задании, поняла Даниловна и тут все ему простила, как говорится, и за вчерашнее и за завтрашнее.
Глава 3
Служебный кабинет Зацепина представлял собой маленький закуток, образованный разделением обычной комнаты на две половины. Но лучше было так, чем тесниться с кем-то бок о бок. В закутке стояла старая, еще советская мебель, а стены и потолок нуждались в основательном ремонте. Слава богу, что никаких сторонних посетителей, перед которыми могло быть стыдно, здесь никогда не появлялось.
Сегодня Петр после нескольких дней тихого саботажного безделья наконец сел за компьютер, составлять очередной аналитический отчет по поступившим в отдел за последнюю неделю разрозненным сведениям из Мексики и Панамы.
Вот зазвонил внутренний телефон. Зацепин нажал кнопку громкой связи, не желая прикладывать к уху трубку с голосом нового начальника.
– Да, Ростислав Григорьевич.
Чуть сиплый голос нового начальника отдела Берегового пробурчал:
– Зайди ко мне.
Капитан собрал лежащие на столе бумаги, запер их в сейфе и вышел.
В кабинете Шелеха все разительно изменилось. Вместо прежней аскетической суровости повсюду появились признаки некоторого комфорта и домашности. Особенно раздражала Зацепина стоявшая на столе фотография семейства нового начальника – ну прямо добропорядочный эсквайр, да и подставка для письменных принадлежностей с американским орланом – подарок агентов теперь якобы дружественного ЦРУ – тоже порядком резала глаза.
Хозяин кабинета, моложавый холеный молодец, лишь тремя годами и одним званием старше Зацепина, не сразу поднял глаза на стоящего перед ним подчиненного. Взяв из лотка с бумагами тоненький прозрачный скоросшиватель с недельной давности отчетом Петра об американцах, посещающих мексиканское посольство в Москве, Береговой небрежно бросил его на стол.
– Это что за такое кликушество ты написал? Впору все бросать и бежать арестовывать каждого второго американца, выходящего из мексиканского посольства.
– Не американца, а сотрудника спецслужб, – поправил Зацепин.
– Что это за совдеповские страхи?
– Разве собранные материалы не указывают…
– О чем они указывают, не тебе судить. Американцы наши коллеги. Слышал такое слово? КОЛЛЕГИ! И нечего на них бочки катить. Забирай свою писульку и сделай нужные купюры. А не нравится – рапорт на стол. Я подпишу.
Зацепин молча взял со стола свой отчет.
– Я могу быть свободен?
– И нечего на меня губы надувать! Иди.
«Губы надувать» особенно взбесило Петра: в их конторе, несмотря на гражданскую форму одежды, такого рода босяцкая лексика была не в ходу. Либо Береговой хотел таким методом выживать его, либо ставил на место, либо выпускал пар по поводу каких-то собственных, личных неприятностей. Как бы то ни было, в свой закуток капитан вернулся предельно заведенным. Походил из угла в угол, стиснув зубы и кулаки, затем, приняв решение, оделся и вышел. Контору он покинул с нарушением принятого порядка: в журнале ухода отметился, а своего грубияна-майора в известность не поставил.
Покрутившись в «семерке» по ближайшим узким улочкам, в это время дня почти полностью безлюдным, он оставил машину, прошелся немного пешком, свернув пару раз, и только после этого сунулся под стеклянный навес таксофона. Повернувшись так, чтобы видеть, кто мог бы за ним идти, он набрал номер. В трубке щелкнуло, но никто не отозвался.
– Алло, – произнес Петр. – Это я, капитан. Надо встретиться.
– Завтра. В семь пятнадцать. – И Терехин назвал адрес.
То, что встреча будет не сегодня, а только завтра, едва не расхолодило Зацепина. Возвращаться в контору не имело смысла. И, предварительно позвонив, он покатил к Зое, своей подруге.
Зоя жила на окраине Москвы на пятом этаже панельной пятиэтажки. Квартира была двухкомнатной и максимально ухоженной, какой может быть ухоженной панелька после тридцати лет эксплуатации. Паркет ужасающе скрипел, водопроводные трубы постоянно гудели, от проходящей в полукилометре электрички постоянно звенела люстра и бокалы в стеклянной секции.
Каждый раз, попадая сюда, Петр испытывал угрызения совести – почему надо устраивать любовное свидание здесь, а не в его сталинских апартаментах у Садового кольца. Но отчеты о личных встречах с другими людьми с него никто не снимал, а эти посещения окраинной хрущевки он в свои отчеты не включал. Ему это не ставили в вину ни до отъезда в Панаму два года назад, ни тем более сейчас, хотя он был уверен, что любовные связи своих сотрудников их контора по-прежнему отслеживает как надо.
Зоя работала в мелкой частной фирме, где отпрашиваться раньше времени совсем не поощрялось, но что не сделаешь для любимого кавалера. Петр от ресторана отказался и по соображениям экономии, и просто чтобы с подозрением не пялиться на посторонних. Предпочел накупить продуктов, из которых они с Зоей в четыре руки сварганили очень приличный ужин, разделенный на две части пылкими постельными объятиями. Для Зои Петр был военным советником, бывшим два года в Латинской Америке, – вполне нормальная отмазка, даже то, что он показывал ей тамошние города не по живым фото, а по журнальным иллюстрациям, ее ничуть не смущало.
В этом скромном любовном гнездышке, после столь будничных, но очень приятных утех, Зацепин снова почувствовал, как его дневная решительность еще больше пошатнулась. Одно дело были непотопляемые полковники, имеющие глубокие и разносторонние связи во властных структурах, другое дело – он, капитан, выбившийся в люди исключительно за счет своих личных способностей, за любой серьезный проступок ему грозил закрытый трибунал, после которого подсудимые могли исчезать бесследно, да и насчет обещанной от Терехина сладкой морковки были пребольшие сомнения. И тогда он стал искать другие аргументы в пользу уже принятого своего решения.
– А что у вас на работе говорят обо всем этом? – Широкий жест Петра в сторону окна и грохочущей электрички ясно дал понять подруге, что именно он имеет в виду.
– А что ты хочешь услышать? – спросила, усмехаясь, Зоя, прекрасно осведомленная о его взглядах на окружающую ельцинщину. – Что раньше, при советской власти, было лучше? Так это всегда и везде будут говорить. Что Горбачев во всем виноват? Что дал свободу, которой мы подавились?
Он поморщился: это действительно напоминало спор пенсионеров у пивнушки.
– Я не об этом. – Ему в голову пришел более свежий аргумент. – Я про то, что старый российский лозунг: монархия, православие и народ – представляет искажение более верного прежнего лозунга: монархия, православие и сословность. В семнадцатом году убрали сословность и все стали быдлом, только одно быдло было партийным, а другое беспартийным. К девяностому году сословия стали вырисовываться по новой. Кроме интеллигенции, рабочих и колхозников, появилась наследственная номенклатура – чем не новая аристократия? И вот снова все разломали. Теперь у нас опять бесклассовое общество, которое делится на быдло без денег и быдло с деньгами.
– А ты у нас к какому быдлу принадлежишь? – Зоя, держа на коленях его голову, шутливо взъерошила ему волосы.
– К быдлу, мечтающему разбогатеть.
– Ну и богатей, кто тебе не дает.
– Так ведь это почти криминал. Кстати, а криминал можно назвать видом производственной деятельности?
– Еще какой! – развеселилась она. – Знаешь, у братков от пистолетов какие мозоли? Вот такие! – Зоя показала какие.
– И если бы ты узнала, что и я в таком криминале замешан, то что?
– На это есть тюрьма. Ты в ней отсидишь свое и выйдешь совершенно чистым, невиновным человеком.
Такая простая логика его сразила.
– Ты правда так думаешь?
– Я пойду поставлю чайник, – сказала она и пошла на кухню.
Глава 4
Встреча с Терехиным на следующий день вышла совсем не такая, какую Петр ожидал. Виталий Борисович пришел в условленное место один и не соблюдал никаких видимых мер предосторожности. Словно это была случайная встреча старых знакомых, скажем, прежде живших где-то по соседству. Как казахи, едущие по степи, они долго говорили о том, что попадалось им на глаза: о кооперативном кафе, киоске с мягким мороженым, платном туалете.
Потом Терехин просто сказал:
– Пока никаких особых заданий вам не будет. Больших финансовых вливаний у нас нет, поэтому мы платим обычно борзыми щенками.
Зацепин, воздерживаясь конкретно спрашивать, просто скосил на собеседника вопросительный взгляд, и тот тут же ему ответил:
– Через несколько дней вы получите заграничную командировку на два-три месяца. Это и будут наши борзые щенки. Надо же вам доказать, что мы на что-то умеем влиять.
– Получив такой аванс, мне, наверное, будет потом трудно вам отказать?
– Ни в коей мере. Мы шантажом не занимаемся, нам нужны сугубо добровольцы. Будем считать это небольшим вам подарком. Пока нам достаточно, что о нашей предыдущей встрече вы никому не сообщили.
– Почему вы так уверены? – запротестовал капитан. – Разве вы не знаете, что помимо письменных отчетов существуют еще устные доклады, которые нигде не фиксируются.
– Езжайте в командировку, а после, если сочтете нужным, мне снова позвоните. – Виталий Борисович был само невозмутимое добродушие.
Его возможности Зацепин оценил уже через неделю по той злости и досаде, с которой Береговой отдал ему распоряжение готовиться к заграничному выезду.
В свою любимую Латинскую Америку Петр отбыл в качестве вербовщика. Формально в этом не было ничего удивительного. Профессиональных кадров в их конторе становилось все меньше, поэтому был резон проверить по этой самой трудной заграничной специализации и другие кадры бывалых разведчиков-нелегалов.
Командировка вышла пятьдесят на пятьдесят: в двух местах Зацепину сопутствовала удача, в двух – проигрыш. Но начальство в особой претензии не было. После развала Союза и уменьшения общего финансирования желающих сотрудничать с российской военной разведкой становилось все меньше.
Глава 5
Имеется кошка. Нет кошки. Даю кошке. Вижу кошку. Интересуюсь кошкой. Думаю о кошке. Уф! С ума сойти! Шесть падежей на одну бедную кошку. Как они только со всем этим разбираются? А буква «ы», которую не выговоришь, в собственной фамилии чего стоит! Еще и кошмарный свободный порядок слов в придачу.
«Мама мыла раму. Мама раму мыла. Мыла мама раму. Мыла раму мама. Раму мыла мама. Раму мама мыла». Три слова – шесть сочетаний. Если слов четыре, то фраз будет двадцать четыре. А от пяти слов и вовсе сто двадцать сочетаний. И все будет абсолютно грамотно. Как они в этой мешанине ухитряются находить что-то особо точное?
К концу восьмого класса Алекс не просто занимался русским языком, он впитывал его в себя килограммами и литрами. Даже по ночам ему снились совершенное и несовершенное время, синонимы и антонимы, печатные ругательства и непечатный мат. Он мог уже прочитать вслух любой текст, хоть и понимал из него едва ли четвертую часть. Самое удивительное, что он уже мог и писать со слуха достаточно правильно, порой только догадываясь о смысле написанного.
Одна из методик его обучения состояла в том, что одну и ту же книгу его заставляли читать и переписывать по несколько раз, чтобы сначала он понимал хотя бы общий смысл, потом мог усваивать часть текста, дальше еще больше и наконец процентов девяносто изучаемой книги.
Сегодня это был «Тарас Бульба», по которому он наедине с учительницей писал диктант.
– «…Бульба был упрям страшно. Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями…» Успеваешь? – спрашивала учительница, немолодая уже женщина с красиво уложенными на затылке волосами.
– Ольга Александровна, а почему эти тексты только из девятнадцатый век? – составив сначала эту фразу в голове, с сильным акцентом поинтересовался Алекс. – Разве в наше время в Россия совсем нет хорошие тексты?
– Да как бы тебе сказать? Сейчас все так перевернуто с ног на голову, что лучше опираться на старую, проверенную временем русскую классику.
– А казаки, паны, светлицы, хаты – это тоже очень нужно?
Она ответила не сразу.
– Ты хочешь потом бегать в библиотеку и непонятные слова по толковому словарю проверять?..
В класс не вошла, а ворвалась Даниловна.
– Ольга Александровна, а можно я у вас посижу?
Учительница строго посмотрела на нее.
– Только тебя тут и не хватало!
– Вы хотите, чтобы я обиделась и пошла хулиганить? Вот я не хочу хулиганить, а вы заставляете.
Ольга Александровна слегка встала в тупик от такой логики.
– Ты же Копылову мешать будешь?
– Он справится! – уверенно заявила староста.
– Ну что с тобой делать? Сиди.
Даниловна села на приличном расстоянии, знаками показывая, что она ниже травы, тише воды.
Алекс с трудом подавил улыбку. Учительница покачала головой и вернулась к диктанту.
«…оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников, когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек…» Написал?
– Сейчас. «…отважен человек»… – Копылов старательно писал.
– А он правда делает на странице уже не тридцать ошибок, а двадцать пять?.. – Терпения Даниловне хватило ненадолго.
Ольга Александровна гневно замерла. Потом подошла к Алексу и протянула руку. Он послушно отдал ей то, что успел написать. И не глядя на гостью, учительница вышла из класса.
Алекс с укором посмотрел на старосту.
– Ну что я такого сказала?! – искренне недоумевала великовозрастная шалунья.
– У тебя кожа, наверно, как у слона.
– Э! Э! Фильтруй базар!.. Ну иди, еще извинись перед ней за меня. С тебя станется.
– А-а! – Алекс с тем же безнадежным выражением, что и учительница, махнул рукой, мол, что с тобой говорить.
Они вышли в коридор.
– Между прочим, тебя сегодня с вещами увозят, – сообщила девушка. – Вскрылись твои старые преступления, и все – прощай, Алекс!
Он остановился и обалдело на нее уставился.
– Да ты что, шуток не понимаешь. – Даниловна по-дружески толкнула его в плечо. Это было едва ли не первое ее прикосновение к нему, но Копылов даже не заметил этого. – За тобой куратор приехал. Куда-то тебя везет на все лето. Мне сказали тебя собрать.
Куратор? Всю весну о нем было ни слуху ни духу. И вот снова нарисовался.
Они прошли на крытую галерею, соединяющую учебный корпус со спальным.
– А как же экзамены? – вспомнил Алекс.
– Осенью сдашь. Тебе сейчас все равно их не сдать.
В мальчиковой спальне было засилье цветных глянцевых пятен. У изголовья каждой из шести кроватей на стене красовались вырезанные из газет и журналов фото. По заведенному порядку каждому воспитаннику разрешалось повесить не больше трех картинок – только Хазин повесил себе пять, доказав классному руководителю, что если Копылов повесил одну, то он за счет этого может повесить себе на две больше. В основном это были снимки обнаженных красавиц и культуристов, и только у Алекса висел тихоокеанский атолл с пальмами и сверкающей водной гладью. Еще у каждого из ребят имелась своя книжная полка, на которой стояли учебники и беллетристика.
Пока он бросал в сумку рубашки и носки, Даниловна разглядывала его книги и журналы.
– Покажи мне ее фотографии? – вдруг попросила она.
– Чей? – не понял Алекс.
– Ну той девчонки из Коста-Рики. Пацаны сказали, что есть у тебя.
– В тумбочке. – Он даже не стал отходить от шкафа с одеждой.
Староста открыла тумбочку. Достала из пакета и внимательно просмотрела все фото Камиллы.
– Ты с ней целовался?
Вопрос, что называется, в лоб. А можно ли то, что было с Камиллой, назвать настоящим поцелуем? Да и с какой стати он должен отвечать?
Алекс присел на стул переобуться.
– Какие еще вопросы?
– Ну как хоть зовут, скажи.
– Камилла. Довольна?
Даниловна вытащила из ящика медальон, который при бегстве из Лимона оказался у него в кармашке рубашки.
– Это от нее?
– Нет, от мамы. Он не открывается.
Староста что-то зацепила ногтем, и медальон открылся.
– Да запросто открывается. Тут какая-то штука. Из золота, что ли? – Она с удивлением смотрела на чип внутри медальона.
– Потом посмотрю. – Алекс мельком глянул на желтую плоскую штучку, закрыл медальон и сунул себе в карман.
Зацепин поджидал их на стоянке для машин. С Алексом они, как всегда, не обменялись ни приветствием, ни рукопожатием, зато Даниловне «дядя Альберто» улыбнулся, как улыбаются симпатичным женщинам.
– Не жалко расставаться с этим врединой?
– Очень-преочень жалко, я его еще не слишком достала, – задорно откликнулась староста.
Алекс недоуменно переводил взгляд с одного на другую – все слова ему были понятны, саркастический тон тоже, а вот со смыслом сказанного пока было не очень.
– А чего такая радостная? – уже садясь в машину, спросил Зацепин.
– Родители домой возвращаются.
– Ого! Поздравляю! – оценил новость капитан. – Это сколько же их не было?
– Почти два года. – Лицо Даниловны и в самом деле сияло, как капот новенькой иномарки.
