Евгений Красницкий
Отрок. Бабы строем не воюют
Серия «Отрок»
Выпуск 8
Оформление обложки Владимира Гуркова
Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону
Глава 1
Неурочной поездкой в Ратное Анна намеревалась убить несколько зайцев. Строительство усадьбы для Андрея откладывать нельзя, с приказом воеводы не поспоришь – это во-первых. Во-вторых, Демкина выходка подтвердила, что новую родню, которая во множестве толклась на лисовиновском подворье, надо срочно пристраивать к делу и расселять из Ратного. И так с этим затянули дальше некуда – вот и получили позорище на все село. Кабы не проводы полусотни, боярыня, может, и раньше бы собралась. Ждать до воскресенья? Но в суете, с девками, что там решишь? Вот сейчас, когда ее не ждут – в самый раз приехать и не спеша, вдумчиво во всем разобраться.
Ну и, наконец, Татьяну проводить, как подобает, со всем уважением. Как-никак, тоже боярыня Лисовинова. Накануне, разогнав после обеда девиц по занятиям – кого к Арине, кого к Прошке, – Анна обратилась к снохе, которая все еще неспешно трапезничала, погруженная в свои мысли.
– Как ты сегодня? – за гулом голосов суетящихся с посудой холопок и прочим шумом, царящим в это время в кухне, гостья не сразу услышала обращенный к ней вопрос, так что пришлось повторить. – Ребеночек-то не беспокоит?
Татьяна в ответ закивала и улыбнулась, сразу становясь моложе:
– Да вроде как ничего, Ань, вчера умаялась, конечно, а спала хорошо, с устатку и не чуяла ничего… А сейчас только голова немного кружится, от жары, небось. Вон давеча… – она явно собралась обстоятельно поведать о своем самочувствии, но Анна не дала ей договорить – по привычке прежнего, ратнинского, житья взяла на себя роль ведущей в разговоре и решительно переменила тему:
– Ну, так пойдем отсюда, если уже поела. На улице-то попрохладнее… А Кузьма у тебя какой молодец! Прямо удивительно!
– Кузенька? – довольная гостья было улыбнулась, но тут же потускнела. – Не иначе опять что-то этакое изладил… он же у нас мастеровитый. Весь в Лавра, – со вздохом закончила она.
– Да нет, не в том дело: на отца-то он и впрямь похож, тут ты права, но ведь и от деда тоже немало взял! А теперь сам уже, почитай, наставником стал – выбрал себе двух помощников и учит их.
– Это Кузьма-то? – охнула собеседница. – Учит?
– Ага. Прямо на глазах взрослеет.
– Взрослеет… – опять вздохнула Татьяна. – И он тоже. А ведь совсем еще мальчишка…
– Да все они мальчишки, – Анна не смогла скрыть тревоги, которая мучила ее со вчерашнего дня, после проводов. – Только вот взрослеют слишком быстро.
– Да уж. Мои совсем чужими стали, мать им вроде как больше и не нужна. Я вот приехала, – всхлипнула Татьяна, – а они все заняты. И понимаю я, что так оно и надо, но… хоть бы годик еще детьми побыли, подле меня.
За таким неспешным разговором Анна довела послушно следовавшую за ней сноху до своей светлицы.
– Располагайся на лавке поудобнее, да успокойся. На вот рушник, вытри глаза. Подушку тебе под спину пристроить?
Татьяна благодарно кивнула и завозилась на лавке, пристраиваясь так, чтобы спина не устала.
– Тань, ты когда в Ратное возвращаться хочешь?
– Ох, Ань… да я и не знаю… надо бы поскорее. Сама понимаешь – надолго хозяйство без пригляду не оставишь… Как Кузя повезет, так и поеду.
– Ну-у, пока еще он соберется, дел-то у него и вправду много. А мне самой все равно в Ратное съездить надо, так, может, вместе и отправимся? Тебя довезем – на наших-то телегах сподручнее. Видела, небось, как девки приезжают? Тебе сидеть способнее будет – спине легче.
– А не растрясет меня? Голова не закружится? – Татьяна и хотела опробовать новшество, про которое в селе давно судачили, и опасалась. Мало ли что девки ездят, они, чай, не беременные. – Ну, да ладно, авось доеду, с Божьей помощью. По дороге тогда и поговорим, а то батюшка придумал, а нам расхлебывать.
– Доедешь, будь спокойна. Я велю отрокам еще мешков с сеном в телегу положить, так что если сидеть устанешь – ляжешь. Сегодня-то ехать уже поздно, а завтра с утра и тронемся… если с тобой все в порядке будет. А поговорить… поговорить лучше сейчас, пока рядом лишних ушей нет.
– Каких ушей? Ты про что?
– Да про отроков я… возницей-то кто-то из них поедет, да и охрана с нами будет, а они иной раз болтливее девчонок. Зачем нам, чтобы об лисовиновские дела кто-то язык трепал?
– А… ну это да, конечно… только лезут тут всякие… в Лисовины-то, – выпалила младшая сноха.
– Это ты про кого? – голос Анны резко построжел, но Татьяна ничего не заметила.
– Да про Арину эту… Вот уж не думала, что кто-то на Немого позарится да голову ему задурит… Ну да баба молодая, справная… Батюшка наш, хоть Листвяна его к рукам и прибрала, а все равно – эта только плечом повела, так он готов всю семью обделить, лишь бы ей угодить. Самому-то Немому оно и без надобности – сколько лет при нас жил и доволен. Чего ему не хватало-то? Ох, могут же некоторые мужей разума лишать!
Татьяна поджала губы и сокрушенно покачала головой, являя собой образец добродетельной жены:
– Скромных да работящих только на словах хвалят, а как до дела дойдет, вот такие Арины да Листвяны все и получают. Вот и Лавр мой… – она все-таки не удержала слез. – Когда он к тебе… и то лучше было. Он тогда и спокоен был, и меня не обижал, а теперь… словно на пенек смотрит! Настена не разрешает нам сейчас с ним спать, так он и рад! Ну чего тебе тогда не хватало? Жили бы тихо, как по древнему обычаю заведено, и батюшка не попрекал… А сейчас…
Анна оторопело смотрела на сноху. Вот уж чего она от Тани не ждала, так это напоминания о Лавре. Сама-то всеми силами старалась выкинуть из памяти то, что когда-то связало ее и мужнина брата, а тут – нате вам! Спасло ее, что сноха опять залилась слезами, уткнулась в рушник и ничего не замечала и не слышала.
«Нет, ничего отвечать не буду, а то еще неизвестно, до чего договоримся. А вот про Андрея…»
– Ну-ну-ну… водички вот выпей. Давай-ка я рушник намочу, оботри лицо-то… Увидят, что обо мне подумают? Скажут, боярыня гостью дорогую обидела…
Анна хлопотала вокруг родственницы, а сама медленно закипала.
«Ну, Дарена, ну, напела… Доберусь я до тебя завтра!»
Всхлипы становились все реже, наконец Татьяна отняла рушник от глаз и уставилась на хозяйку.
«Господи, неужто и я в тягости такой же дурой выглядела?»
– Тань, ты как, успокоилась? Слушать-то можешь? – мягкость из голоса куда-то исчезла, с гостьей теперь говорила не родственница – боярыня.
– Ты чего, Ань? – Татьяна не поняла, с чего Анна так переменилась, и испугалась.
– Да все бы ничего, только вот за что ты так Андрея обездолить хочешь? Чем он перед тобой провинился? Али не человек он? Ведь родич нам… батюшку Корнея собой от смерти закрыл.
– Как обездолить? – все еще не понимала Таня. – Чего ему не так-то? Батюшка Корней с ним как с сыном… того и гляди… Бабы-то вон говорят…
– Бабы! – взорвалась Анна. – А ты куда смотришь? При тебе близкую родню хают, а ты молчишь да слушаешь? Ладно бы просто слушала, так еще и повторяешь…
– Ну, так они же правду говорят. И о нем тоже пекутся – не чужой ведь. Он при нас спокойно жил, а теперь?
– Озаботились, значит? – зло усмехнулась Анна. – Прям-таки для его пользы стараются! Все у него есть, говоришь? А семья у него есть? Дитя свое он на руках держал? Жену обнимал?
– Да нужен он ей! Ну, сама посуди – с чего это такая, как она, с ним, с увечным? Ей же добро наше глаза застит! Ишь, возле сильного рода пристроиться захотела!
– А ты ей в глаза хоть раз посмотрела, что так судишь? Увечный? Да он ей дороже любых красавцев – вон Глеба отшила, как и не видела его.
– Г-глеба? К-когда? – от неожиданности заикнулась Таня, а Анна вдруг хихикнула по-девчоночьи, вспоминая недоумевающее лицо записного ратнинского сердцееда.
– Да ты не обижайся, не над тобой я смеюсь – так, вспомнилось…
И вдруг ее отпустило; куда-то пропала досада от того, что приходится отрываться от насущных дел и тратить время на разговор с Татьяной, исчезло раздражение на слабую характером и невеликого ума сноху. Повеяло чем-то знакомым домашним, теплым. Она и задумываться не стала, отчего так – просто отдалась этому ощущению, позволявшему хоть ненадолго забыть о свалившихся на нее заботах и тревогах.
А все было просто: они сейчас ненадолго вернулись в те времена, когда после смерти свекрови Анна решительно взяла на себя обязанности большухи лисовиновского рода, а Татьяна не только не воспротивилась этому, но и с видимым облегчением спряталась за ее спину. И вот сейчас, как и в прежние годы, Татьяна могла всласть пожаловаться и поплакаться, а Анна – более сильная духом, больше в жизни повидавшая – утешала, наставляла, уговаривала. Совершенно неважным вдруг оказалось, на что именно жалуется Татьяна и что отвечает ей Анна – важен стал сам разговор, на краткое время возвративший их к прежним отношениям. И хотя обе понимали, что вернуть прошлое невозможно, но существует на свете бабье утешение – хоть час, да мой.
Так и сидели рядышком в светлице две женщины, волею судьбы когда-то вошедшие в род Лисовинов: одна – не без трепета, но решительно взявшая на себя, когда это потребовалось, роль хозяйки, и другая – на которую эта роль свалилась вопреки желанию, придавив неподъемным для нее грузом. И обе боялись какой-то неловкостью разрушить это неожиданно возродившееся ощущение прежнего: Татьяне сладостно было вновь оказаться за спиной сильной и умной Анны, а Анне хоть на какое-то время забыть о тяготах боярских обязанностей.
Однако… ушедшего не вернешь, как ни старайся. В прежние времена, скорее всего, на сплетне про Глеба разговор и закончился бы, но теперь…
– Ты мои слова про Андрея запомни да потом подумай крепко, так ли хорошо ему жилось, как тебе напели, – Анна вернула выражению лица и голосу наставительную строгость. – А что до хозяйства ему да Арине… Ты вот все про горшки да ухваты толкуешь, а речь-то о другом надо вести. еще один Лисовин семьей обзаводится, род увеличивается, сильнее становится, а ты об утвари печалишься. Радоваться надо!
Татьяна собралась было возразить, но Анна ей не дала:
– Да, радоваться! Тем более что почти ничего из ратнинской усадьбы Лисовинов и отдавать не придется. Родне твоей про бунт забыть простительно, но ты-то должна помнить!
– А причем тут бунт, Ань? Бунтовщиков-то, кто жив остался, кого к родне отправили, кого просто так изгнали.
– Ну да, отправили… с тем, что на телегу поместилось. А остальное?
Недоумение на лице Татьяны медленно сменялось сомнением, потом пониманием и опять сомнением пополам с облегчением.
– Ань, так батюшка Корней отдает то, что от них осталось, да?.. Ой, а я-то…
– Ну, кое-что добавить все-таки придется… Да не дергайся ты… так, по мелочи. Арина и сама не с пустыми руками сюда явилась – привезла три телеги всякого добра, что от огня спасли.
– Три телеги, говоришь, привезла… – затянувшееся молчание снохи заставило Анну взглянуть на нее пристальнее. – Ну так чего ей еще-то? Семья пока небольшая, к нам-то вон сколько прибыло, да не с тремя телегами… – поджав губы, покачала головой Татьяна. – Да и на чужом горе, сама знаешь, счастья не построишь… хоть и нет хозяев давно, утварь зазря вроде пропадает, но все равно как-то оно…
– Ты чего, Тань? Бунтовщиков жалеешь? Ты лучше подумай, что бы с тобой Марфа сделала, если бы не Лисовины верх взяли, а ее Устин.
– Свят-свят-свят! – испуганно обмахнула себя крестом Татьяна.
– То-то же! Или ты не бунтовщиков, а их добро пожалела? Так им все равно Корней распоряжается, а не всякие там… Нам же его волю выполнять надлежит. И выполним! Ты меня поняла?
– Да поняла я, поняла, что ж ты так-то… И подумать уж ничего нельзя…
– Об этом уже подумали. А ты лучше заткни этих клуш, пусть не кудахчут и Арине вслед не шипят.
– Тебе легко говорить, – продолжила свои причитания Татьяна, – у тебя все по ниточке ходят, вон, девки-то в трапезной давеча дохнуть лишний раз боялись, а я измучилась.
«Измучилась она… Знала бы, сколько я сил да времени на этакую легкость потратила…»
– Не образумятся – я сама за них возьмусь, да и Арина не спустит при случае – а у нее язычок-то поострее засапожника.
Тут бы боярыне Лисовиновой и остановиться, а она зачем-то свернула на привычные хозяйственные дела: кого из куньевских предстоит отправить на выселки, кого возможно со временем переселить в крепость, спрашивала, какие припасы уже заготовлены на зиму… Любой хозяйке такой разговор понятен и привычен, но в какой-то момент Анна с удивлением поняла, что ежедневные хозяйственные заботы ратнинской усадьбы ей не то чтобы не интересны, а просто-напросто ее не касаются.
«Все, матушка-боярыня, уехала из Ратного – отрезанный ломоть. Нет, конечно, совсем без пригляда усадьбу оставлять нельзя, но то, что здесь, в крепости, важнее. Господи, ну прямо как опять в чужую семью замуж ушла… хотя нет, не в чужую, здесь все мое, здесь я сама все создаю! Надо же, как обернулось, а ведь без Танькиного нытья, наверное, не скоро такое в голову пришло бы».
На следующее утро Анна устроила Татьяну на «девичьей» телеге со всем возможным удобством и в сопровождении полудесятка охраны под командой младшего урядника Климента отправилась в Ратное. Дорога, и без того длинная и скучная, в этот раз показалась боярыне настоящим испытанием: беременная сноха почти без роздыху то ахала и охала на каждом ухабе, то принималась жаловаться на щенков, которые своим воем не давали ей всю ночь заснуть. Понимая, что Татьяне и правда нелегко дается путешествие, а тряска в телеге может ей повредить, Анна не торопила возницу, велела ехать тихо, с бережением. Какое-то время они даже не спеша прошлись, чтобы ноги размять.
Сопровождающие их отроки осторожно снесли Татьяну с телеги, покряхтывая под весом отекшей от тяжелой беременности женщины. Поставили на дорогу, подождали, пока она, охнув от неожиданности, утвердится на ногах, и вопросительно посмотрели на боярыню – все ли ладно?
– Молодцы, ловко управились. Возница пусть телегу за нами ведет, а остальные позади нее едут, – скомандовала Анна младшему уряднику. – Мы немного сами пройдемся, пока боярыне Татьяне от тряски худо не сделалось.
– Так, это… – замялся Климент, – матушка-боярыня, негоже так.
– Это еще что за новости? – Анна изумленно воззрилась на него. – Ты мне перечить взялся?
– Прости, матушка боярыня, но у нас приказ есть, строгий, – отрок сглотнул, оглянулся на своих подчиненных и опять уставился на Анну.
– Какой такой приказ? Кто посмел?
– Господин старший наставник приказал в пути женщин одних вперед не пускать! Сначала охрана должна дорогу проверить! – отчеканил младший урядник.
«Господин старший наставник, говоришь? Ай да Лешка… слов нет… Издалека – и то бережет».
– Ну, старший наставник свое дело знает…
Парни облегченно выдохнули.
– Молодцы, хвалю.
– Рады стараться, матушка-боярыня!
По команде младшего урядника двое отроков отправились вперед, за ними, чуть погодя, шли Анна с Татьяной, за ними, опять же в некотором отдалении, ехала телега, а позади нее – остальные отроки, настороженно оглядываясь по сторонам.
Так, за разговором, то на телеге, то на своих двоих женщины не спеша добрались до Ратного намного позже, чем Анна рассчитывала. Прибыли и узнали, что ратнинская сотня рано утром тоже ушла в поход. Татьяна сразу же взвыла – Лавра не проводила! Не к добру это! У Анны уже не оставалось ни сил, ни времени опять ее успокаивать. Передала сноху с рук на руки Дарене, наказав устроить ее в горнице и по возможности чем-то отвлечь от причитаний.
– Как все сделаешь, опять меня найди, – коротко приказала боярыня бывшей большухе Славомирова рода и отвернулась к Листвяне, ожидавшей ее распоряжений.
«Холопка, а как держится! И сыновья в первый раз в поход ушли, и Корнея проводила – а хоть бы слезинка в глазах! Кремень-баба. Если сумеет-таки батюшку окрутить, то всех тут под себя согнет».
– Значит, так: я сейчас по усадьбе пройдусь, посмотрю, что да как без меня тут делается, потом позовешь мне тех холопов, про которых тебе Корней Агеич наказывал… помнишь? – Листвяна кивнула и повернулась было к двери, но Анна ее остановила. – Погоди. Обед мне сюда подашь, а как поем – пусть Дарена придет. И сама поблизости будь – я с тобой после всех поговорю. Ступай.
Не было у Анны таких уж срочных дел на подворье: она прекрасно знала, что в хорошо отлаженном хозяйстве и без нее все идет своим чередом. Однако вчерашнее осознание ненужности ее вмешательства в жизнь ратнинской усадьбы, мысль о том, что ей это не только не надо, но и неинтересно, не давали покоя. Приезжая в село по воскресеньям, она регулярно замечала небольшие, незаметные постороннему глазу перемены. И не сказать, чтобы к худшему, но она отдала этому дому много лет, положила немало сил, устраивая его уклад так, как считала нужным, полезным и удобным, а теперь с недоумением и раздражением отмечала, как постепенно этот уклад изменяется, как новые хозяйки приспосабливают его по собственному разумению.
Анне, конечно, и в голову не приходило, что чувства, которые она испытывала, были и будут равно близки и понятны миллионам женщин и до, и после нее. Именно женщин, потому что мужчины, по большей части, этих чувств не только не испытывают, но нередко и не знают о них, а если знают, то, не мудрствуя, величают бабьими дрязгами или вовсе бабьей дурью. Да и с чего бы им относиться к этому иначе, если нелады, вплоть до настоящей вражды, складываются у вошедших в семью невесток и зятьев именно с тещами и свекровями, а не тестями и свекрами? А начинается-то с малого – с мелочей, мужскому взгляду подчас вовсе невидимых.
Любая хозяйка обустраивает дом по-своему, вкладывает в это дело всю душу. Порой годы уходят на то, чтобы исподволь приучить домашних к единственному и неповторимому укладу жизни; настроить его, словно музыкальный инструмент. Мужчина этот порядок замечает, только когда он по какой-то причине нарушается, да и то не всегда, а для женщины в нем заложен немалый смысл. Дом – это продолжение ее самой, ее характера, привычек, предпочтений. Любые изменения в этот уклад вносятся только с ее согласия и одобрения. Муж может, не спросив жену, принести в дом новый сундук или еще какую вещь, но место ей определит только жена.
В каждом доме свои запахи, шумы, настроение, разговоры и обычаи. И хозяйка все это творит, словно создает сложный узор, где любой стежок должен безошибочно укладываться в общую картину. А потому, коли появляется в доме новый человек – невестка или зять, каждый из которых привык к иному укладу, пусть даже заведенному в соседнем доме, но другой хозяйкой, и сразу же в жизненном узоре появляются необратимые изменения. На привычных местах не оказывается нужных вещей, обыденные действия делаются не тогда и не так, разговоры идут не о том. Мужу, когда он велит, скажем, принести ему рукавицы, все равно, вытащат ли их из короба, стоящего под лавкой, или снимут с полки в сенях. А для хозяйки это уже слом устроенного ею порядка, особенно, если она, сунувшись в привычное место, не обнаружит искомого, потому что невестка переложила это туда, куда с малолетства убирала в родительском доме. А если еще и хозяин проворчит: «Копаетесь, простой вещи от вас не дождаться…» Вот так и рождаются разговоры о том, что зять с тещей или невестка со свекровью живут, как кошка с собакой.
Не происходит такого, только если свекровь или теща умнее или сильнее невестки или зятя. В первом случае, не без скандала и скрипа, молодой пришелец постепенно встраивается в созданный большухой порядок, а во втором – что зять, что невестка, все едино – ломаются «через колено» и тихо ненавидят тещу или свекровь даже и после ее смерти.
Свекрови Анны – незаконнорожденной княжне Аграфене Ярославне доставало и ума, и силы, но и сама Анна не была ни дурой, ни размазней, так что… утряслось как-то без особых скандалов и ломки, хотя свою долю слез Анна все-таки пролила. Сейчас же, приезжая в ратнинскую усадьбу только по воскресеньям и замечая накапливающиеся мелкие изменения в домашнем укладе, она постепенно начала осознавать, что изменения-то исходят не от одной женщины, а от нескольких – будто сразу несколько невесток в доме поселилось, хотя ни Мишаню, ни уж тем более Сеньку она пока не женила.
После того как во время разговора с Татьяной в крепости Анне пришла в голову мысль, что пора отвыкать от роли большухи в ратнинской усадьбе (но не в роду Лисовинов!), ей остро захотелось разобраться, кто же вносит изменения в оставленный ею уклад домашней жизни, кто обустраивает жизнь усадьбы по-своему и как именно? Вот это-то желание и повлекло ее по многочисленным строениям, переходам и закуткам обширной лисовиновской усадьбы.
В большом доме – жилище Корнея – чувствовалась рука Листвяны. Сам воевода и не заметил бы ничего, в хозяйских покоях ключница строго блюла порядок, привычный и удобный Корнею. Даже если и появились едва заметные изменения, то, без сомнения, глава рода Лисовинов либо одобрил их, либо не заметил. На кухне же, в кладовых, погребах и вообще на подворье Анна явственно видела то по-другому расставленные горшки, то передвинутый на новое место ларь, а то и вовсе новые полки на стене, которых при ней не было: то ли в голову не пришло, то ли не нужны были, а вот теперь понадобились. Да и много еще всякого. Только в оружейной, наверное, ничего не изменилось, да и понятно – бабам туда ход заказан.
А вот там, где поселились новообретенные родственнички, «не так» было все! Даже запах на кухне стоял совершенно другой, даже люди двигались по-своему. Ничего удивительного, что Дарена так быстро и легко подмяла под себя Татьяну. Младшая боярыня Лисовинова много лет жила под началом Дарены-большухи и с детства привыкла ей подчиняться. С появлением куньевской родни Татьяна вновь попала в знакомые с детства запахи, вспомнила привычный когда-то уклад жизни – и не хотела терять вновь обретенное, боялась его потерять, сейчас, в ее состоянии – особенно. Где, как не в родительском доме она могла почувствовать себя более защищенной и ни за что не отвечающей? Вот этой давней безмятежностью и защищенностью на нее и повеяло. Так что Дарена не столько подмяла ее, сколько просто подставила руки, принимая от судьбы такой подарок.
Ратнинская усадьба теперь напоминала Анне горшок с еле заметной, волосяной толщины трещиной: и не видно ее, и воду она не пропускает, но если не замазать ту трещинку, то рано или поздно горшок распадется на части.
«А кто замазывать-то станет? Мне не разорваться… да и не надо мне уже этого: моя жизнь – в крепости. Дарена? Сил и опыта у нее достанет, конечно, но как тогда быть с Листвяной? Она же никого мимо себя в хозяйки не пропустит, даром что холопка пока. А Дарена с таким возвышением ключницы никогда не согласится, она и мое-то старшинство еле терпит. Ведь умна баба, не отнимешь, но смирить себя не в силах, и оттого, как дура последняя, упирается – и себе во вред, и детям. Значит, коли гнуться она не хочет, ее надо ломать без жалости, да так, чтобы подняться уже не сумела!
Если Мишаня или Леша все-таки извернутся и Первак из похода не вернется, то Листя вольной еще до родов станет. Она здесь, на подворье, и сама со всеми делами управится, но если так, то, значит, сама себя и возвысит. А вот коли она ИЗ МОИХ рук власть над остальными бабами получит… Конечно, Корней все решил, не я, но оно и не важно – главное, что для остальных баб это будет и моей волей!»
Приняв наконец решение, Анна с легким сердцем завела разговор с холопами, семьи которых собирались передать Андрею с Ариной.
После памятного заявления у церкви, когда Корней ошеломил все семейство, а заодно и односельчан, громогласным обещанием не поскупиться, выделяя Андрею Немому его долю на обзаведение хозяйством, все Ратное гудело, гадая о размерах этого самого надела. А воевода и вправду мелочиться не стал. И хотя сам он, естественно, никому ничего докладывать не собирался, слухи о его невиданной щедрости пошли гулять самые невероятные. Дело усугублялось тем, что точный перечень имущества оставался пока неизвестен, а то, о чем уже узнали, впечатляло. Мало того, воевода в очередной раз доказал, что он мудр, аки змий, и не менее хитроумен: извернулся так, что и овцы остались целы, и волки сыты.
Ратнинцы уже забыли, а кое-кто и не знал, что мельник Степан, все больше тяготясь воинской службой в сотне, намеревался поставить еще одну, уже свою собственную, а не общинную, мельницу, а при ней дом. То ли хотел там одного из сыновей со временем поселить, то ли сам собирался туда перебраться, а усадьбу в селе сыновьям оставить – не суть. Главное, что он уже приготовил все потребное для новой постройки, да не скупясь – делал-то для себя, любимого, но успел только перевезти разобранный сруб к месту строительства – бунт спутал все планы. Победители же, как исстари водится, все имущество побежденных прибрали к рукам, и сотнику, помимо всего прочего, достался совсем новенький сруб. Сразу ли Корней предназначал его для Андрея, или эта светлая мысль осенила его только после появления у того целой кучи подопечных, он никому, разумеется, не сообщал, а самого Андрея не то обрадовал, не то озадачил новыми, совершенно непривычными хлопотами. Затевая постройку крепости, воевода частым гребнем прошелся по всем усадьбам бунтовщиков, подчистую выгребая все запасы мало-мальски пригодных для этого дела бревен. Готовые же и ожидающие только сборки срубы хоть и переправили в крепость, но сложили отдельно: может, Корней ожидал, может, просто надеялся, что одними крепостными строениями внуки не ограничатся. И в очередной раз оказался прав.
Ну, а после такого щедрого дара, как добротное жилище и несколько холопских семей, всякая мелочь, вроде утвари, рухляди, скотины и птицы, сотника и подавно не волновала: бунтовали-то не самые бедные ратнинцы, трофеев всем хватило. Вот из этого-то имущества Корней и приказал выделить Арине на обзаведение все, в чем нуждается семья. Андрею же откровенно заявил, что баба ему попалась толковая, сколько чего потребно – сама сообразит, лишнего не хапнет, потому как скупердяйством не страдает, а значит, нечего у нее под ногами болтаться да в бабьи дела встревать.
Двое холопов в летах, главы семей, получили от боярыни приказ взять с собой старших сыновей, плотницкий инструмент, припасы на неделю и на следующий день отправляться в крепость.
– Найдете старшину артели мастера Сучка, – распорядилась Анна, – он вам покажет, где лежит разобранный сруб, который вы для нового хозяина, Андрея Кирилловича, и его семьи поставите. Отныне ваша хозяйка – Арина Игнатовна. Она и укажет, что вам дальше делать надлежит. Все понятно?
Младший из холопов только кивнул, а старший почесал в бороде и прогудел:
– Это… боярыня… нам бы пару детишек с собой взять… кого постарше… или баб…
– Детишки-то вам зачем?
– Это… ежели жилье ладить, так мох нарезать кому-то надо, да и всякое другое по мелочи… а у нас рук не хватит… А работа нетяжелая, мой меньшой мне уже помогал, справится.
– Ладно, берите еще пару мальчишек и завтра же с утра отправляйтесь. А сейчас ступайте, собирайтесь, – махнула рукой боярыня.
Когда Анна, обойдя все закоулки усадьбы (и не вспомнить, когда в последний раз столь дотошно все осматривала), направилась к главному строению, на крыльце ее уже дожидалась Листвяна с известием, что стол к обеду накрыт. И ведь сумела подгадать, подглядывала за боярыней, что ли? Но удивление чуть не перешло в оторопь, когда Анна увидела, КАК накрыта для нее трапеза. Только для нее одной, в торце большого стола – на том месте, где обычно восседал Корней…
Чего ей стоило с невозмутимым видом проследовать через горницу, сесть («Спину, спину держать… сама же девок учу!»), ополоснуть руки в поднесенной девкой-холопкой лохани, вытереть их поданным рушником. И все это, стараясь не коситься на стоящую возле двери Листвяну, по обыкновению сложившую руки под грудью и непостижимым образом сочетавшую вид ключницы, готовой исполнить любое приказание, и суровой надсмотрщицы, следящей, чтобы молодая холопка не допустила какой-либо неловкости.
«Конечно, у батюшки-свекра не забалуешь, он кого угодно подчинению выучит, но эта ведь не только сама подчиняется, но и других подчинять умеет – вон как холопки у нее по струнке ходят! …И из лука лихо стреляет, ну, прямо, Лука Говорун в юбке, только все больше помалкивает. Себе на уме бабонька…»
И вдруг, как озарение:
«Навыки десятника и девки да молодухи с самострелами под ее рукой! Только пожелает, и из усадьбы никто живым не выйдет… Так и не вышли же! Было уже такое: никто из бунтовщиков, что той ночью пролезли в ворота, назад не вернулся! Всех вперед ногами вынесли!»
Горница, знакомая до последней, самой мелкой трещинки в бревне, мгновенно обратилась в клетку, ложка в руке дрогнула и чуть не выпала из враз ослабевших пальцев, глаза вскинулись на Листвяну, а навстречу – вопросительный взгляд: «Что-то не так, хозяйка?» – и готовность немедленно исправить то, что вызвало неудовольствие боярыни.
«И ведь не притворяется! На самом деле обеспокоена, чем хозяйке не угодила. Но Корнея-то она уже обротала! И десяток стрелков при ней!»
Анна закашлялась и, мотая головой, отмахнулась от подавшейся к ней ключницы, мол, не нужно ничего. Она не поперхнулась, просто вид сделала: надо же было как-то оправдать вскинутые на Листвяну глаза, иначе сущая нелепица выходит – боярыня, большуха лисовиновского рода, испугалась холопки-ключницы.
Листвяна отступила на прежнее место, а Анна продолжила трапезу, но даже не замечала, что ест – не до еды ей стало, уж больно тревожные мысли нахлынули.
«А ведь я еще и сама ее усиливаю: если Леша с Перваком устроит все, как уговорено, то Корней повинен дать ключнице волю и кормить ее, пока сыновья в возраст не войдут. Тогда ребенка от Корнея родит уже не полонянка-холопка, а вольная женщина. Совсем другое дело. Крестить новорожденного Корней, конечно же, понесет сам – в его-то возрасте такой повод для гордости! А отец Михаил наверняка не удержится от попрека: мол, в блуде дитя прижито, от невенчанной жены… Невместно воеводе, он же христианские строгости в Ратном насаждает… Один выход – жениться на Листвяне! Листька – воеводиха? Боярыня? Листька – большуха лисовиновская?! И все это я своими руками? Господи, да неужто и впрямь, как святые отцы учат, злодейство против самого злодея оборачивается? Ведь это же я Первака приговорила!
Нет!!! Я мать, я в своем праве, я детей своих защищаю!!!»
Извечная материнская уверенность в своем праве ради спасения детей перешагнуть через все и всех придала Анне силы и помогла успокоиться.
