Лия Рейн
Литературный оверлок. ВЫПУСК №1/2019
Самокрутка десятая
Черный кентуккийский табак
Я прыгнула в кроличью нору.
Нет-нет, что ты, разве можно сюда запрыгнуть? Надо сначала поклониться бесформенному отверстию в земле, с нависающими сверху корнями кленов, лечь ничком, а потом ползти, ползти. Нет, это не нора, ведь я не кролик, я уже змея, скользкая от глины, липкая от грязи, в моем рту грядка, и язык прорастает в ней деревом.
Я выплюнула землю вместе с языком. Вот они какие, Никитские пещеры.
Мы вместе с Хельгой Патаки приехали сюда на фестиваль памяти Шагала, но не того Шагала, а другого, да вы, наверное, и не слышали о таком. Он никогда не писал картин, не получал французского гражданства, не лазил по витебским светлым деревьям. Он лазил под землей, как крот, как черный от грязи подземный царь. Он вскрывал разломы, отламывал куски черной глины, и пальцы становились мазутными. А потом как будто обвалилось ночное беззвездное, безлунное небо, в глазах стало черно, в голове черно, и корона из черной глины стукнулась о камень.
***
ДОКУМЕНТ №6
Обнаружен в засекреченных источниках
Место проведения слета памяти Виктора Шагала расположено неподалеку от станции Домодедово Павелецкой железной дороги (проезд на электричке от Павелецкого вокзала, либо от станций метро «Нагатинская» и «Варшавская»). Добираться туда надо следующим образом. На площади перед вокзалом в Домодедово (слева, перед водонапорной башней) остановка автобуса 21-го маршрута. Он едет до села Никитского – Вашей конечной цели. В Никитском справа от магазина вниз, к реке, уходит дорожка. Надо спуститься по ней, перейти мост и идти вдоль берега по тропинке вправо. После родника, следуя тропе, подняться наверх и далее – влево, на склон горы по тропинке-лесенке. Там все и будет.
Все было, лес радостно пыхтел кострами, как будто раскуривал трубку. Мы жарили толстые свиные сардельки и пили пиво из пластиковых, невсамделишных стаканчиков. Еще была музыка, повсюду, ее было слышно даже далеко в селе, она плясала над Рожайкой и махала рукавами, из которых прямо в реку сыпались голоса. Голоса пенились в стаканах, дрожали маревом над костерками, капали соком с жирных сарделек и впитывались в землю. Земля смиренно и ласково грела ноги.
Когда пальцы начали стынуть, мы обулись и пошли к концертной площадке. Там тоже кто-то пел, не то в парике, не то в папахе, а поляна с воодушевлением подхватывала знакомые слова и вбивала их в свои ладони.
Да, я тоже буду петь, сказал Василиск, но поздно ночью. Это ничего, подумала я, а сама спросила:
– Как Маша?
Он нахмурился, что-то пробормотал и отвернулся. Кто-то его позвал, и Кир медленно пошел на голос, продолжая тихо неразборчиво бормотать.
Я пошла следом и услышала разговоры о каких-то пещерах, могиле Шагала, о свечах. Наткнувшись на спину Кирилла, сказала через его плечо:
– Я тоже пойду.
ДОКУМЕНТ №7
Обнаружен в СКП (Секретной Карте Подземелий)
***
Мы спустились в маленькую пещеру. Народу было много, все шли тихо, с горящими свечами в руках. И остановились.
У могилы стояла невысокая женщина. Почему она пришла сюда раньше всех? Она оглянулась – светлое, спокойное лицо. Кто-то сказал мне, что это мать Шагала.
Ее глаза были сухими и немного грустными, она попыталась улыбнуться, и, тихо обогнув толпу, одна пошла к выходу.
Люди по очереди подходили и ставили свечи. Кто-то присел рядом и закурил. Все молчали. На могиле лежали спички и сигареты, в маленькой рюмке было налито вино.
По дороге мне рассказали, что, ставя свечу, надо проследить за ее пламенем. Говорят, как оно будет гореть, таким и будет твой выход под землю.
Постояв пару минут, все вышли и начали бурное обсуждение, куда лучше полезть и что взять с собой в пещеры.
Мой огонек трепыхался и шипел по-змеиному, но не гас.
ДОКУМЕНТ №8
Обнаружен на сайте Никитских каменоломен (http://speleolog.narod.ru)
Никиты категорически не рекомендуются для посещения новичками. Если вы не обкатались в Сьянах, то в Никитах вам делать нечего, по следующим причинам:
1. Карты Никитских пещер существуют, но пока нам с вами недоступны в силу секретности.
2. Система очень большая, больше Сьян (Оценки разных людей от 15 до 20 км).
3. Отдельные части системы сообщаются труднозаметными проходами.
4. Система труднопроходима. Если в Сьянах можно бегать, в Киселях быстро ходить, то здесь почти все время надо ползти на корточках, по-пластунски, на четвереньках. Если заблудитесь, то чрезвычайно малая скорость передвижения может сыграть роковую роль.
5. В Никитах почти полностью отсутствуют надписи на стенах.
Некоторые места обвалоопасны.
В Никитах категорически не разрешается сорить, писать на стенах, ходить не записавшись в журнал.
***
Под землей было темно и холодно. Особенно когда под одежду забивались ледяные комья грязи. Я ползла на животе, было страшно. Лоб стискивал фонарик. Я старалась не отставать. Страшно. Василиск полз где-то впереди. Я видела его спину и волосы, стянутые в хвост. В темноте он казался совсем черным.
Мне хотелось догнать его и схватить за руку, рассказать, как мне холодно, но я не чувствовала языка, я выплюнула его вместе с землей, набившейся в рот. Помоги мне, пожалуйста, помоги, ведь ты же такой взрослый, ты умный, ты читал Канта и переводил Коэна, ты сильный, а я такая маленькая, такая глупая… Кажется, я совсем перестала ощущать время, земля давила со всех сторон, я не понимала, где верх, а где низ, дышать было трудно.
Вдруг Кирилл остановился и обернулся на меня:
Зря ты сюда полезла. Зря ты вообще…
Он смотрел на меня так, что было страшно.
Зря ты пытаешься влезть в мою жизнь.
Я замерла и вжалась в землю.
Люди уползали вперед, молча и сосредоточенно.
***
Где я? Мне казалось, я провалилась сквозь песок, сквозь уголь и шпат, сквозь черную глину, прорыла себе нору в ядре Земли и сижу там, тихая и сумасшедшая, обнимая руками колени, превратившись в маленький земляной камешек. Я выползла на какое-то открытое пространство, где можно подняться на ноги. Все тело затекло, я растирала икры руками – и вдруг обнаружила, что прямо напротив меня, у стены, сидит большая собака. Я боялась стен, и пола, и потолка, а собаки не боялась. Подошла к ней и увидела, что она как-то совсем по-человечески плачет. Гримасничает, всхлипывает, крупные слезы текут по носу и капают на мохнатые лапы. Я не знала, чем ей помочь, мне самой захотелось плакать, я обняла собаку, уткнувшись в ее голову, как в подушку, пытаясь согреться. Мы сидели на голой земле, обнявшись, и вместе плакали, безостановочно, гулко, а стены сдавливали виски.
Вдруг я увидела свет.
– Ты чего тут застряла? Совсем сдурела, так окочуриться можно! – и, оглянувшись назад:
– Все, выползаем, хорош шарахаться.
***
Почему-то я совсем не помню, как добиралась до дому. Не помню, с кем ехала и на чем, как долго, и засыпала ли в дороге. Помню только, что сердце стало тяжелым и тянуло вниз. Кажется, вместо крови в меня влили свинец…
Все диггеры7 рассказывают, что самое прекрасное, когда выбираешься из-под земли, – это солнце, звуки окружающего мира, неважно какие, что здорово просто упасть в траву и лежать, лежать… Я не помню солнца. Не знаю, был ли день, или вечер, может быть, ночь. Помню только сбитые, намятые колени, трясущиеся руки, а головы у меня, кажется, не было совсем.
***
– Мама, мне приснился сон.
– Какой, малыш? – Мама присела рядом на матрац и провела ладонью по моим волосам. Кажется, я заболела, у меня жар, а мама не ходит на работу и кипятит молоко до плотной пенки.
– Мне снилось, будто я беременна. Живот у меня вырос такой огромный, что трудно ходить, вздохнуть даже трудно, словно я проглотила камень. И нет у меня никаких чувств к этому камню, кроме тяжести. И что прихожу я домой, вот сюда, беру на кухне хлебный нож, иду в ванную, сажусь на пол, ставлю перед собой тазик. Видела, красный такой, пластмассовый, ты пойди, посмотри. Беру я – и твердой рукой, не чувствуя ни жалости, ни страха, вырезаю из себя этот булыжник и бросаю его в мусорку. Да я даже не смотрела, что там. Может, совсем и не камень. Но так мне сразу легко стало, так хорошо, мама, нет ни тяжести, ни боли. И будто я пришла к тебе потом, рассказала все, а ты меня спрашиваешь, мол, зачем, да почему, ведь я клялась никогда не делать абортов, а я и отвечаю: «Просто это был не мой ребенок». Вот к чему это, мамочка? О чем это? Зачем?
Я лежала на матраце и смотрела в стену. Сколько я здесь лежу? Никак не выходит поднять голову от подушки. Что-то у меня с глазами, ничего не вижу, только какой-то бездарный танец светящихся мух. У меня как будто отрезали правую половину тела. Во всяком случае, я ее не чувствовала.
Через два дня приехала Хельга, сварила пельменей, я поела, не вставая.
– Ты чего это валяешься, заболела что ли?
– Нет. Я просто спала. Мне сон приснился. Сейчас я встану.
Самокрутка одиннадцатая
С дорожной пылью
Иногда хочется бросить все к чертям и уехать куда глаза глядят. И даже не надо покупать билет на поезд. Для этого вообще ничего не надо. Были бы сигареты да бутылка воды. Автостоп – отличное лекарство от хандры.
Стоишь совсем один, и мимо на полном ходу проносится громадная фура, и тебя обдает ветром так, что спирает дыхание. Позади ничего нет, впереди никто не ждет, есть только ты и дорога.
И каждая дорога живет своей жизнью. Дышит. Асфальт вздымается и опускается, а от тяжести стоящих на нем людей и городов, проезжающих машин, трескается его кожа и в трещинки ссыпается галька. В Москве трасса дышит часто и трудно, но чем дальше от центра, тем меньше мороки. Однажды я каталась стопом по одной сибирской деревне. Вышла рано утром из лагеря, часов в пять утра, а кругом такой туман, что ни черта не видно, только слышно, как на тебя неспешно движется стадо коров, и ты идешь сквозь него – и видишь быка, который злобно топчет землю. И можно идти долго-долго – коров здесь больше, чем машин.
Одиноких автостопщиц водители уважают. Всегда накормят, напоят, не будут утомлять разговорами, а наоборот – скажут, мол, поспи, деточка, устала небось с дороги-то. Ох, устала, говоришь. И не пристают, а на прощанье крепко сжимают руку. Да еще ужином угостят и сигарет дадут. Хотя – это мне везло просто, наверное.
А если ты едешь с кем-то вместе, можно стопить по очереди и валяться на траве, пока очередь не подошла. Горланить хором песни всю дорогу, и чтобы у друга была палатка для ночевок где-нибудь на трассе, под мостом. А под этим самым мостом – то ли прудик, то ли лужа, можно черпать оттуда воду, смешивать ее с марганцовкой и пить из одной большой железной кружки. А если очень холодно, достать припрятанную флягу, выпить ее всю – и смеяться, брызгаться водой из болотца, чтоб шарахались лягушки. Танцевать на этом же мосту, а потом упасть в палатку и проспать до утра, чтобы, проснувшись, обнаружить, что сигареты кончились, а вода в болотце мутная и плохо пахнет. Но другой нет, поэтому ты ее пьешь, набираешь с собой и идешь пешком по трассе выветривать похмелье. На третий день вдрызг разругаться, потому что устали, и занесло в какую-то глухомань, где даже нет машин, одни коровы. А потом вернуться домой, босиком, грязными, голодными, смеяться над перепуганными прохожими и целовать родную землю.
Слава Господу, добрались.
***
Но какими путями иной раз приходится добираться!
Вот никуда же не собираешься, просто встречаешь подружку, вы гуляете, гуляете. А на улице-то, помнишь, лето, жара, асфальт дышит паром и плавится под каблуками, даром что Сибирь. Конечно, одеты по погоде – короткая юбка да майка на одной, на другой – легкий сарафан. Ни документов, ни денег, только мобильники в карманах. К вечеру вы, конечно, устаете, решаете покататься по городу на встречных машинах. Такси – мимо, денег нет, зато полно добрых, веселых водителей, которые за песенку-другую катят, пока по пути. Ужином кормят, «Мартини» покупают целыми бутылками. Но вот уже и Лагерный сад, на часах половина пятого утра, слушай, а может, дальше поедем? Да, вот здорово, ты просто генератор идей! В Новосибирск? Поехали! Пять утра, большой палец вверх, вам куда, да в Новосиб, мне тоже в Новосиб, а в девять уже там, как хорошо, что по дороге выспались! Еще лучше, что «Мартини» пока есть.
А куда эта трасса ведет? Значит, поехали в Омск, побежали, вон фура остановилась, догоняй! Все машины с такой высоты – маленькие-маленькие.
– Слушай, тут такое дело… Мне с работы позвонили, завтра утром надо позарез быть дома.
– Так ведь до Омска всего семь километров осталось доехать.
– Надо поворачивать. Не успеем.
Разумеется, вы не слышали, как накануне по радио объявляли аномально низкую ночную температуру и штормовое предупреждение. А на нас все те же сарафан да юбка, но холодно, мамочки! Где мы вообще? Заправка какая-то. Почему машин нет? И ведь ни магазинчика, ни домика укрыться. Есть хочется. Денег нет.
– Я домой хочу…
Прогулка затянулась всего на сутки.
***
Когда-то Хельга ездила стопом много, очень много. Она рассказывала всякие невероятные истории про трассу, про грязных, но душевных оболтусов-стопщиков из Академии Вольных Путешествий. Про «Эльбы»8, на которые съезжаются люди со всей России. Километраж Патаковна намотала приличный, но давно уже ездила только на поездах и автобусах.
ДОКУМЕНТ №9
Обнаружен в процессе разговора с Хельгой Патаки
Автостоп – это тебе не халява. Все жестко и прагматично. Водитель тебя везет, а ты ему за это сказки рассказываешь. Можешь песни петь. Да хоть танцуй, или просто болтай, лишь бы бедняга не задремал. А то всем плохо придется. Он за тем тебя и подобрал, с дороги-то.
Ладно, но я-то всю жизнь каталась только на поездах да автобусах, мне на трассу хочется! Куда бы еще съездить?..
– Ну, тогда на Радугу езжай, – равнодушно сказала Хельга. – Там тебе весело будет, отвлечешься. А то на тебя смотреть уже тошно, совсем упахалась.
– А что там, интересно?
– Первый раз да, потом скучно. Надоедают все эти хиппи волосатые. Да езжай и сама посмотри, Соньку вот возьми. Только смотрите, вшей от патлатых не нахватайтесь.
Надо иногда уезжать. Бежать и ни о чем не думать. Пропади оно все.
Самокрутка двенадцатая
Радужная смесь
ДОКУМЕНТ №10
Добро пожаловать домой, Мир нашему дому. (Rainbow Gathering 2006 c 3 июля по 25 июля, на озере Латпаярви, в прекрасных местах южной Карелии)
– Так это и есть та самая Радуга9?
Сидим, курим. Костерок горит, солнышко светит. Хиппи поют. Хорошо!
– Ага. Та самая и есть. Видишь, кругом Велком Хом10 говорят.
– А. Вижу. А чего они голые все?
– Так жарко же.
– А.
– Ага.
– Ты как, раздеться не хочешь?
– Не, не хочется как-то.
Сидим, курим. Вокруг хиппи суетятся. Котлы помешивают. Благодать!
– Какие они все милые.
– Ага.
– А эта какая-то странная. Палкой машет. Чего хочет-то?
– Чтобы ты бычок из костра достала.
– Чего?
– А ничего. Она уже достала.
– И куда дела?
– Да в карман положила и ушла.
– Она бычки коллекционирует, что ли? Фетишистка?
– Да нет. Говорит, нельзя тут окурки в огонь бросать. Ведь он нас кормит, а мы так по-свински… Нехорошо.
– Слушай, а это ничего, что у нас палатки нету?
– Да ничего, щас в типуху впишемся.
– Куда?
– Ну, в типи. Домик для хиппи.
– А. Ну, давай.
– Это что, виг-вам?
– Нет, это и есть типи.
– А почему тут только дети живут?
– А это детская. Типа местного садика. Нам в следующую.
– Ого, тут что, прямо внутри костер жгут? И не страшно?
– Нет, так задумано. Дым вверх уходит, через дырку. Бросай рюкзак, щас Пау-вау будет.
Что сейчас явно что-то будет, было понятно. Потому что кругом люди с ложками и тарелками кричали «Пау-вау» и куда-то шли. Видимо, обедать будем.
Но вместо столовой мы почему-то оказались на большой поляне. Народу было много. Поток голодных не прекращался. В центре горел большой костер, вокруг него стучали в барабаны и танцевали. Аппетит нагуливают, поняла я. Ну, когда уже кушать-то? Все собрались вроде. Давайте уже обедать, голодные мы, с дороги.
Но есть почему-то никто не собирался. Ага, не напрыгались еще. В круг встают. Зарядку делать будут, что ли? Да нет, стоят все. О! Запели. АААУУУОООММММААААУУУУОООММММААААУУУУОООММММААААУУУУОООММММААААУУУУОООММММААААУУУУОООММММААААУУУУОООММ
Поняла! «ОМ» получается. Прикольно! Ну, все, ребят, здорово, давайте скорее есть.
Кажется, они уже омом наелись. Потому что все сели, а один встал и начал что-то говорить.
– Что это у него в руках?
– Говорят, это Толкен-стик. Палка-болталка по-русски.
– И чего он хочет?
– Здравствуйте, говорит.
– А этот чего вышел?
– Ну слушай сама, что я тебе, переводчик, что ли?
И вот, что я услышала.
– Сегодня сразу после дневного Пау-Вау будет мастер-класс по плетению фенечек из бисера!
– После вечернего Пау-Вау состоится семинар по холотропному дыханию! При себе иметь коврик.
– Люю-диии! Кто спер топор из лагеря «Белая какашка»? Верните, он очень нам нужен!
– Люди Радуги! Я вас люблю! Давайте сейчас загадаем, что если во время еды пойдет солнечный дождик, то в мире никогда больше не будет войн!
Из всего вышесказанного я поняла только то, что еда все-таки будет. И правда, котлы несут. Ну, приятного аппетита всем.
***
Мы жили на Радуге уже очень долго, наверное, неделю. Кажется, я стала уже настоящей хиппи. Ходила голой, не сорила, говорила всем «Глокая куздра», писала под специальный кустик, пива не пила. Ну, его просто там не было.
ДОКУМЕНТ №11
Обнаружен в процессе разговора с хиппи
Доброе утро – специальное радужное приветствие. Утро – не время суток, а состояние души. Но все время говорить одно и то же скучно, и появляются такие фразы, как «глокая куздра», «мелкая пудра», «мокрая выдра» и т.д, и т. п.
В общем, все уже было просто, понятно, и даже как-то обыденно. Еще чуть-чуть – и мне бы стало безнадежно скучно. Но тут обнаружилось, что надвигается праздник. Ивана Купала.
– Ура! Праздник! А что, пива все равно не дадут? Ну, и ладно.
– А ты не бойся, скучно тебе не будет. Тебя Даждьбоговой невестой выбрали.
– Кем?
– Даждьбоговой невестой. Да не бойся, это не страшно.
– А что мне надо будет делать?
– Солнышку дары подносить.
Не успела я опомниться, как меня раздели и засунули в воду. Стою я голая в холодной воде, у меня в руках хлеб да свечка, и холодно так… Стоп, а чего так быстро-то? А, ну да, вечер уже. Или ночь?.. Луна качается. Сзади фотоаппараты затворами щелкают. Вот черти. Нельзя фотографировать без разрешения, называется.
Несмотря на лунную дорогу, озерная вода ночью кажется совсем черной, черной как нефть. И кажется, что бредешь по ледяной вязкой жиже, медленно-медленно, боясь окунуться в эту черноту. В ней непременно должны таиться какие-нибудь страшные озерные чудища мерзкие спруты хватят за ногу утащат на глубину или пиявки а ил такой скользкий как бы не упасть не замочить преждевременно тех линий которые всегда мочить немного страшно но все на тебя так внимательно смотрят нет здесь не может быть никаких чудищ на самом дне плещутся волшебные наяды со спины я сама должно быть кажусь прекрасной русалкой потому фотографируют вот бы потом взглянуть…
Я остановилась и стала смотреть на воду. В воде была я – и уже не я.
Опомнилась уже у костра. Как хозяйке праздника, мне полагалось прыгать первой. Посмотрев туда, где он начинается и туда, где заканчивается, и сказала:
– Ни за что.
И прыгнула.
– И как?
– Понравилось. Я потом еще семь раз прыгнула. А после этого мне все-таки налили стопку водки. Так что праздник удался.
– А мне огненное колесо понравилось, которое в воду спустили, когда ты на берег вышла.
– Ага, мне тоже. Целая история с этим колесом потом была. Его ж бензином поливали, а это природе вредит. Старые хиппи ругались. Зато на празднике я со Львом познакомилась. Красив, как черт.
– Ну да, вы неплохо смотритесь.
– Как Фред с Дашей?
– Дался тебе этот Фред! Лучше.
Я ничего не сказала. У костра сидели Фред с Дашей и целовались. На мгновенье он повернул голову в мою сторону и снова отвернулся.
***
Было необыкновенно теплое утро. Я лежала на траве голая, раскинув руки, а сидящий рядом мальчик рисовал мой портрет цветными карандашами. Надо мной летала большая голубая бабочка, летала, летала – и вдруг села мне на грудь. Мальчик засмеялся:
– Как красиво! Не шевелись!
Недалеко от нас несколько человек, взявшись за руки и встав в круг, пели с закрытыми глазами:
– Хайратник, фенечки, шузы, смешные амулеты.
Под бесконечный разговор весна сменялась летом,
Под бесконечный разговор без темы и по теме.
Hеслась машина и мотор ревел, взрывая время.
Там еще жива Дженис Джоплин.
Там, там еще не отлита для Ленона пуля.
Hазад, в Уэмбли, автостопом до Вудстока…
– Я позабыл про свой маршрут и про свои проблемы,
Километровые столбы отсчитывали время.
Я обречен на вечный путь не к цели, а к химере,
Hо до тех пор, пока я жив – forever feelds strowberry!11
Там, там все по-другому.
Там еще осталось что-то важнее, чем деньги.
Hазад, в Уэмбли, автостопом до Вудстока…12
***
Сидя у костра, я лениво шурудила угли маленькой палочкой. Это была такая игра: накалить кончик, а потом выписывать в воздухе разные фигуры. Так я чувствовала себя почти настоящим файерщиком, устроившим шоу после вечернего Пау-вау. Неожиданно в центре маленького огненного круга возникло лицо Фреда.
– В деревню пойдешь?
– Зачем?
– Как зачем? За молоком.
Ну да, подумала я. Остальные продукты автохавка возит. А в деревню только за молоком и ходят.
– А почему я?
– Ну, Дашка спит, а людям сильно молока хочется.
Меня бросило в пот.
– Пойду.
Поначалу дорога была какой-то не очень веселой, по крайней мере, для меня. Я была смущена и растеряна. Фред не подавал виду, но мне казалось, мы оба понимаем: происходит что-то неправильное.
Даше было пятнадцать, и она вызывала у меня восхищение.
Фреду было тридцать, и он вызывал у меня онемение.
Вместе они были прекрасны.
***
Неподалеку от нашего лагеря жил один человек. Его палатка стояла у самой воды, спал он, высунув ноги наружу, и просыпался утром от того, что пятки щекотала волна. Тогда он вставал, улыбался, потягивался и бросался в реку. Потом выходил и долго валялся на берегу, на камнях, смотрел на солнце и щурился.
Местные звали его Буратино. Не знаю, почему. Буратино – и все тут. Он на такое прозвище только улыбался, должно быть, оно ему самому нравилось и было впору, как старые разношенные ботинки.
Иногда он заходил в наш лагерь и долго с нами беседовал. Говорил о Боге, о том, что даже у птицы есть свои грешки, что человек жить не греша не может.
Он читал нам вслух Библию, а Даша сидела к нему ближе всех. Она была маленькая, во всем голубом – наверное, говоря про птичку, Буратино имел в виду Дашу.
– Ничто происходящее, на самом деле, значения не имеет, – говорил Буратино. – Это просто события, которые сами по себе не имеют никакой ценности. Значимо лишь то, что мы выносим из происходящего. Если сегодня мне плюнули в лицо и оно стало от этого чище, значит, день прошел не напрасно.
Буратино замолчал. Наверное, он вспоминал что-то свое, старое, что нам знать пока не дано, а может, и вовсе не нужно. Его, буратиновские, знания, были старше нас лет, казалось, на сто.
– Мы очищаемся через грехи, смывая с себя грязь. После покаяния мы делаемся в разы чище, чем были до падения. Но на мокрую кожу грязь липнет сильнее и въедается глубже. Именно поэтому мы не имеем права вновь свершать то, в чем только что раскаялись. Потому что теперь одной только воды будет недостаточно. Придется тереть кожу песком, землей, скрести ее камнями. Грязь уже проникла до самой кости, до крови и отправилась гулять по венам. Погрязнуть в грехах – то же самое, что получить заражение крови.
Даша смотрела в землю, сжав свой маленький нательный крестик пальцами.
***
По лесу мы шли долго, и постепенно чувство растерянности сменилось радостным воодушевлением. Особенно после того, как Фред рассказал мне, что на самом деле мы идем вовсе не за молоком. Нет, конечно, в деревне было вкусное парное молоко, мы непременно его купим, но еще там был ядреный семидесятиградусный самогон.
– Одевайся, – сказал Фред. – Скоро деревня начнется.
Мы купили свежего молока, потом нашли нужный дом и взяли полтора литра чистого самогона. Но стоило нам вернуться в лес, как хлынул дождь и началась гроза. Мы бегом кинулись назад, вспомнив, что по дороге нам попадался недостроенный кирпичный дом.
Здесь кто-то повыбивал стекла – все кругом усыпано осколками. У меня-то были с собой сандалии, а вот у Фредди – нет. Поэтому первым делом я принялась извлекать мелкие стеклышки из его пораненных ступней. Гроза усиливалась. Стало холодно. Мы решили немного выпить, чтобы согреться. При детальном осмотре карманов выяснилось, что на закуску у нас только маленькая карамелька. Но выбирать не приходилось, уже начинали сильно мерзнуть руки – и мы разделили конфету на двоих, чтобы хоть чем-то закусить.
А потом дождь кончился. Мы отправились назад, уже изрядно пьяные, по пути поедая сыроежки. И надо такому случиться, что посреди леса мы стопанули какой-то камаз, который довез нас до самой Радуги. Слава богу, потому что становилось уже совсем темно. Наутро мы не понимали, как оказались в одной палатке.
– Не стыдно тебе?
– Отстань.
– А ты знаешь, какая Даша набожная? Фред у нее первым мужчиной был.
– Знаю.
– Когда они ложились рядом, она снимала свой крестик и прятала его под подушку.
– А… где она?
– Ушла.
– Куда?
– Домой. Рано утром, только солнце появилось. По трассе пошла.
– Одна?..
– Да.
– Мне тоже лучше уехать.
– Знаю.
И я уехала. Вместе с Фредом. Три дня мы не могли двинуться с места, вся трасса была забита – ведь сезон кончался. Под мостом ночевали, из болотца пили, на траве валялись… Только было почему-то не слишком весело.
Странно, но в Москве Фредди стал казаться сутулым и жалким. Очень скоро я поняла, что у нас ничего не получится.
– Да не, с Дашей все нормально. Она добралась до Чебоксар без приключений.
– А Фреда ты больше не видела?
– Нет. Но недавно встретила Льва. Он сказал мне, что Фредди повесился. Чуть больше месяца назад.
