Евгений Митов
Золотой момидзи. История о незавершённом расследовании
Княжество Тёсю – феодальное княжество в Японии периода Эдо (1603–1867), занимавшее территорию современных префектур Ямагути и Ямагата и сыгравшее значительную роль в падении сёгуната Токугава.
И сегодня спецификой общества в Японии является практически полностью сохранившаяся система ценностей и традиций японского феодализма. Эти ценности кратко можно сформулировать следующим образом.
Нормы общественного поведения диктует клан (группа, семья, община, фирма, фракция или партия). При этом повседневная жизнь – это почти священный японский обряд, и следить за выполнением этого обряда должен символический глава клана (семьи). Каждый японец постоянно получает от него благословение и должен платить за это выполнением обязательств перед кланом – только такое поведение считается моральным.
Социальные, политические, этические и религиозные нормы имеют значение лишь постольку, поскольку они полезны клану. Универсальной этики нет, всё зависит от ситуации.
Японская клановость во многом порождена тем, что модернизация общественной и экономической жизни в эпоху Мэйдзи была навязана внешними причинами. Переход общества к свободной рыночной экономике, «перегрызание пуповины», связывающей с эпохой феодализма, происходили в Японии при отсутствии в нём самостоятельных индивидов и образованных ими независимых промежуточных организаций. Японское общество того периода было жёстко структурировано и не допускало появления общественных и иных звеньев, которые выходили бы за рамки традиционных структур. В результате семья, предприятие, клан, партия, регион, да и вся страна организовывались по единому стандарту.
Традиционные ценности вполне мирно уживаются с современным укладом жизни в японском обществе. Клан Тёсю – один из наиболее характерных образчиков подобной традиции.
Некоторые исследователи Японии указывают на нелогичность сосуществования в ныне индустриальной стране старых и новых ценностей. Но здесь необходимо вспомнить, что в эпоху Мэйдзи японцы знали о характере колонизации цинского Китая и были преисполнены решимости во что бы то ни стало избежать подобной судьбы. Опасались, что проникновение западных ценностей в Японию приведёт к утрате национальной идентичности, размыванию основ японской государственности и порабощению страны.
Молодое правительство Мэйдзи, пришедшее к власти в 1868 году, стремилось в сжатые сроки внедрить капитализм в Японии. И чтобы развязать руки частной инициативе, лишило местных князей монопольных прав на предпринимательство. А в 1871 году, в соответствии с императорским указом, полностью ликвидировало княжества.
Но князья – тоже люди. Им было предложено перейти на службу государству в каком-либо ответственном правительственном учреждении. Аристократы были готовы служить государству лишь в том случае, если государство служило им…
И по сей день контроль над государством и созданными им корпорациями находится в руках если не прямых представителей княжеских кланов, то лиц, теснейшим образом с ними связанных.
О монархах, всё ещё сохраняющихся в некоторых государствах, принято говорить: они царствуют, но не правят. Что же касается хозяев японской экономической империи, то они предпочитают формулу менее эффектную, но зато более эффективную: они управляют, не царствуя.
Всё это заставляло заместителя министра финансов быть предельно осмотрительным в разговоре с генералом, известным связями с влиятельным кланом.
– Спасибо за интересную информацию, уважаемый Итики-сан, – поблагодарил собеседника Яманаси. – Вместе с тем я хотел бы более подробно переговорить об условиях возможного предоставления финансовой помощи адмиралу Колчаку.
Понимая определённую бестактность своего столь прямого вопроса, не имеющего непосредственного отношения к деятельности военного ведомства, генерал дипломатично пояснил:
– Это важно для координации наших совместных усилий в случае изменений в военно-политической обстановке на русском Дальнем Востоке, – пусть несколько надуманно и уклончиво, но всё же, как смог, обосновал свой интерес заместитель командующего Объединённым штабом.
Но собеседник в ответе был достаточно откровенен и прямолинеен:
– Переговоры с кредитной канцелярией и Владивостокским отделением Госбанка России ведут представители Иокогамского валютного банка и банка «Тёсэн», соответственно, их управляющие господа Кадзивара-сан и Минобэ-сан.
И далее уже деликатно заместитель министра пояснил:
– С нашей стороны условием предоставления кредита выступает поставка в Японию в качестве залога золота на всю сумму, подлежащую финансированию в иенах. Закупки планируется осуществлять только на военных заводах, входящих в банковский синдикат «Тодзай». Если русские поставят золото на обозначенных условиях, включая семь процентов годовых, то им будет открыта возможность пользоваться кредитными линиями в этих двух японских банках, – дополнительно кратко уточнил Итики. – Полагаю, что переговоры с русскими могут завершиться в октябре-ноябре…
Генерал-лейтенант взял лежавшие на столике фуражку и перчатки, поблагодарил собеседника за полезный разговор:
– Надеюсь, уважаемый Итики-сан, вы не откажитесь продолжить нашу беседу в неформальной обстановке, поужинав со мной в ресторане «Окура» в эту пятницу. В случае согласия мой адъютант передаст вам приглашение, и мы сможем согласовать время. Всегда к вашим услугам.
Чита. Штаб атамана Семёнова. Август того же года
Полковник Владиевский – начальник личной канцелярии войскового атамана всех казачьих сил Восточной окраины, генерал-лейтенанта Григория Семёнова – пил чай с баранками в кампании с адъютантом атамана есаулом Николаем Клоком.
Семёнов Григорий Михайлович (1890–1945) – генерал-лейтенант, деятель Белого движения, с 1919 года военный губернатор Забайкальской области, а также помощник главнокомандующего вооруженными силами Дальнего Востока и Иркутского военного округа.
Офицеры уютно расположились за столиком у окна в приёмной генерала, сняв кители с нарукавным знаком «ОМО» – «Особый Маньчжурский Отряд», и оставшись в нательных рубахах. Знойная августовская жара да уже выпитая третья чашка горячего чая покрыли их лица крупными каплями пота, готовыми вот-вот превратиться в ручейки.
Атаман отсутствовал – два часа подряд он о чём-то беседовал с майором Синкэй Куроки, представляющим японскую военную миссию при штабе Семёнова.
Встреча проходила в квартире войскового атамана, расположенной в здании на Атаманской площади напротив штаба. Выход из неё хорошо просматривался из окна приёмной. В случае появления генерала офицеры успевали привести себя в порядок. Однако для этого были вынуждены всё время находиться у окна, нервно поглядывая на дверь соседнего здания. Своего начальника они знали хорошо: он скор не только на слово, но и на руку. А рука у него тяжёлая.
Григорий Михайлович, потомственный читинский казак, урождённый от брака с крещёной буряткой, обладал дородным телом и крупным скуластым лицом с немного раскосыми монгольскими глазами. Половину из своих тридцати лет он провёл в боевом седле, получив офицерский Георгиевский крест на германском фронте и пройдя путь от есаула до казачьего генерала. В Читу Семёнов вернулся только в 1918 году.
Пользуясь значительным авторитетом и популярностью среди забайкальских казаков, в том числе бурят, стал войсковым атаманом, помощником Главнокомандующего войсками Дальнего Востока и Иркутского военного округа.
Его блестящая воинская карьера была вполне логична и объяснима. Забайкальские «жёлтые казаки», начиная со времён Петра Великого, являлись опорой царской власти в Сибири. Дальновидный государственник, начиная войну со шведами, опасался, что Китайская империя способна предпринять военные меры к ограничению влияния России на Дальнем Востоке и в Монголии. Чтобы избежать сражений на два фронта, здесь были нужны верные союзники. Одними из них стали хори-буряты.
Хори-буряты– крупнейший субэтнос бурятского народа. В конце XIX века (1897 г.) составлял более 30 процентов от общей численности бурят Российской империи. Большая часть бурят Монголии также являются хори-бурятами. Название «хори» происходит от наименования местности их компактного проживания. Ныне это Хоринский район Республики Бурятия. В переводе с монгольского «хори» – «двадцать».
В 1702 году Белый царь Пётр I принял в Москве делегацию одиннадцати бурятских хоринских родов, которые присягнули на верность ему и России. Тем самым была заложена основа для формирования двух, а затем четырёх бурятских казачьих полков.
«Жёлтые казаки» участвовали в Крымской и Русско-японской войнах. В 1915–1916 году в составе Первой Забайкальской казачьей дивизии столкнулись с немцами на территории Польши и Галиции. Первый и Второй Верхнеудинские казачьи полки, развернув строй на широком фронте, лавой атаковали в знаменитом Брусиловском прорыве.
Немалый вклад бурятские казаки внесли и в становление отечественной разведывательной службы на восточном направлении. Ещё в XVII веке верный сподвижник Петра I, российский дипломат сербского происхождения граф Савва Лукич Рагузинский, будучи руководителем первого Русского посольства в Китае (1725–1728), использовал их для разведки китайских крепостей в Маньчжурии. В частности, по его личному указанию буряты-лазутчики под видом буддийских лам-монахов проникали глубоко в тыл Китайской империи, ведя визуальную разведку.
Результаты этой деятельности были обобщены в первом для отечественной спецслужбы аналитическом разведывательном докладе «Секретная информация о силе и состоянии китайского государства», доложенном российской императрице Анне.
Обоснованно считается, что именно граф Рагузинский, дипломат-разведчик, стоял у истоков императорской военной спецслужбы на приоритетном для России восточном направлении. Да и современная российская внешняя разведка как государственный орган своим «разворотом на Восток» обязана этому далёкому времени.
Аналогичный круг задач «жёлтые казаки» выполняли на Корейском полуострове в период Русско-японской войны 1904–1905 года, совершая боевой разведывательный поиск в расположении японских войск.
История уже советских бурят-разведчиков продолжилась в годы Великой Отечественной войны, когда существенно возросла угроза японского вторжения. Так, руководитель представительства, резидент НКГБ СССР в Монголии Николай Самойлович Фридгут уже с июня 1941 года, будучи накануне освобождённым из сталинского лагерного заключения, приступил к организации разведывательных рейдов на территорию Внутренней Монголии.
При этом он опирался на сотрудников резидентуры – советских хори-бурят, специально подобранных чекистскими органами для выполнения этого круга задач из числа студентов Бурят-Монгольского университета (ныне Улан-Удэнский педагогический институт). Они, как правило, владели не только монгольским языком, но и старомонгольской письменностью.
Фридгут был опытным чекистом и резидентом Иностранного отдела (ИНО) ОГПУ, затем ГУГБ (позднее Пятого отдела НКГБ).
Поступив в спецслужбу в 1929 году, он начинал свою деятельность во внешней разведке вместе с будущими прославленными разведчиками – П. А. Судоплатовым, Н. А. Эйтингоном, Р. И. Абелем (Фишером), А. М. Коротковым, А. И. Агаянцем. В 1936 году в Испании отвечал за оперативное обеспечение работы видного советского разведчика-нелегала Иосифа Ромуальдовича Григулевича.
Целью разведывательных операций, проводимых под руководством Николая Фридгута с территории Монгольской Народной Республики (МНР), был захват японских «языков» с помощью монгольских кочевников и дружественных местных хори-бурят. И получение от них достоверных сведений о планах милитаристской Японии в отношении Советского Союза.
Фридгут Николай Самойлович (1905–1942), лейтенант госбезопасности, в органах ОГПУ с 1929 года. Сотрудник ИНО ОГПУ/5-го отдела ГУГБ НКВД в Кабуле (Афганистан), Мексике, Испании. Резидент в Ковно (Каунасе), Улан-Баторе. Уволен и арестован в 1938 году. В начале Великой Отечественной войны освобождён. В 1937 году через агентуру им получены сведения о тайнике в доме профессора Казанского университета Николая Засецкого, где хранился клад на сумму три миллиона золотых рублей царской чеканки. Погиб в 1942 году в Монголии, при подрыве автомашины (предположительно на японской мине). Награждён орденом Отечественной войны II степени (посмертно).
Причины подобных негласных военно-разведывательных акций были очевидны. Немецко-фашистские войска стремительно продвигались к Москве. Центр требовал проверенную информацию о реальности и возможных сроках агрессии в отношении СССР со стороны японцев. Кроме того, сбежавший к ним в 1938 году предатель, бывший комиссар госбезопасности 3-го ранга Генрих Люшков, выдал практически всю агентурную сеть НКВД на Дальнем Востоке…
Осуществлялись эти операции в глубоком тылу японцев. Поскольку, начиная с 1941 года, всё население из 100-километровой зоны, прилегающей к границам МНР, было выселено ими в тыловые районы Внутренней Монголии.
Советские буряты-разведчики, передвигаясь на лошадях и верблюдах по песчаной и гиблой пустыне Гоби, возвращались с «языком» лишь на десятые-двадцатые сутки изнуряющего и опасного рейда.
Одна из жизненно важных проблем, возникавших в ходе подобных разведывательных переходов, была связана с нехваткой питьевой воды. Недаром название Гоби с монгольского языка переводится как «пространство, лишённое воды». Скрыться на этом слабохолмистом пустынном плато негде. Годовая амплитуда температур – более 110 градусов по Цельсию, зимние – минус 55 сменяются летними – до плюс 58 градусов.
Встречаться разведчикам в таких условиях с агентурой непросто.
Во-первых, надо найти в пустыне устойчивый ориентир для точки контакта, главным образом это были валуны – большие приметные камни.
Нередкие песчаные бури в Гоби засыпают не только дороги-направления Они передвигают барханы, изменяя окружающую местность до неузнаваемости.
Во-вторых, японцы могли обнаружить разведчика задолго до его подхода в обусловленный с негласным помощником район, и он сам мог стать «языком».
Если сотруднику резидентуры всё же удавалось выйти к месту встречи, он, прежде всего, оборудовал для себя оборонительную позицию – пулемётное гнездо. Это было тем более важно, что ожидать подхода оперативного источника приходилось порой несколько суток и даже недель.
Зачастую возникали и ожесточённые перестрелки с японскими боевыми охранениями и разъездами или войсками монгольского князя-коллаборациониста Дэ Ваня – правителя образованного здесь японской военной администрацией «союзного государства Мэнцзян».
В свою очередь разведывательные подразделения Квантунской армии неоднократно, особенно в 1941–1942 году, организовывали разведку боем. Диверсионно-разведывательное управление этой миллионной группировки забрасывало в советский тыл шпионов и диверсантов, рекрутируемых из русских белоэмигрантов, прежде всего «семёновцев», представителей малых народностей, населяющих Дальний Восток.
Общая численность диверсионных формирований могла достигать500 человек. В частности, в отряд японских диверсантов «Асано» входили150 белоэмигрантов, перед которыми ставилась задача подрыва коммуникаций в районе Амурской железной дороги.
Так что неафишируемые боевые столкновения на «японском фронте», в условиях действия советско-японского договора о взаимном нейтралитете от 13 апреля 1941 года, начались задолго до победного августа – сентября 1945 года.
Находясь в Монголии, резидент советской внешней разведки Николай Фридгут не понаслышке знал некоторые важные детали о судьбе царского золота на Дальнем Востоке. В частности, имел личные оперативные результаты по возвращению имперских ценностей в казну. Через агентуру, ещё в 1937 году, ему удалось получить сведения о трёхмиллионном тайнике царского золота, спрятанном в Казани. В том числе и по этой причине он последовательно направлял усилия подчинённых сотрудников на добывание информации о золотых активах «семёновцев». Решить эту задачу можно было лишь путём агентурного проникновения в белоэмигрантскую среду, активно сотрудничавшую с японской военной разведкой.
Но всё это было потом…
А с началом революции 1917 года буряты-казаки, так же, как и казаки-русские, хранили верность свергнутому режиму. Большинство продолжали служить в казачьих войсках атамана Семёнова. Их личная судьба во многом трагична.
Воспитанные в духе верности Российской империи, эти воины не осознавали, что гражданское противостояние имеет особую логику и нигде не прописанные правила. И порой не оставляют простым людям выбора, на чьей стороне воевать.
Вот и сотни бурят-казаков потянулись за Семёновым сначала в Монголию, затем в Маньчжурию. Некоторые сделали военную карьеру в подконтрольном Японии марионеточном государстве Маньчжоу-Го. Как, к примеру, бурятский националист Уржин Гармаев, дослужившийся до генеральского чина в японо-маньчжурской армии. Но всё же изменников, предавших трёхвековую клятву бурятского народа на верность России, среди бурят-казаков было крайне мало.
Можно не любить и даже ненавидеть действующую власть, но изменять клятве, которую один народ принёс другому, воевать против этого братства, состоять на службе в иностранной армии – это в первую очередь измена по отношению к своему собственному народу…
Сам войсковой атаман, по характеру волевой и решительный, но недостаточно разбирающийся в тонкостях и интригах политической борьбы, недолюбливал адмирала Колчака относился к нему как к «военному интеллигенту». Полагал, в частности, что в уничтожении «красной заразы» адмирал нерешителен, излишне осторожен и совершенно не понимает психологии сибирских народов и казаков.
Верховный правитель и его штаб, в свою очередь, платили взаимностью воспринимали Семёнова как малограмотного казачка-выскочку. Однако были вынуждены считаться с ним из-за популярности атамана среди забайкальских казаков, а также монгольских князей. Последние относились к войсковому атаману с особым почтением.
Он в совершенстве знал монгольский язык, в среде буддийских ламов вызывал уважение как обладатель титула Монгольского Великого князя, дававшего возможность претендовать на звание Высшего правителя Монголии.
Кроме того, идеологической платформой атамана являлись планы по созданию в Забайкалье, Монголии и в районах компактного проживания монголоязычных народов Китая некоего панмонголистского государства. Оно якобы могло стать буфером на пути распространения большевизма.
Эти намерения поддерживались японцами, но принципиально отвергались русским государственником Колчаком. Подобная самостоятельность, автономность замыслов и действий Семёнова раздражали Верховного правителя.
По донесениям военной контрразведки, атаман, испытывавший в последние дни 1919 года финансовые затруднения и не получавший денег на содержание своего войска от Омского правительства, всё больше склонялся к реализации различных авантюрных проектов по поиску дополнительных источников кредитования.
Помимо откровенных актов грабежа, в том числе в отношении грузов, направляемых Белой армии из Приморья и Маньчжурии, атаман стремился к установлению прямых «деловых» контактов с представителями японской военной миссии в надежде получить материальную помощь.
* * *
Сегодняшняя встреча с майором Куроки также преследовала эту цель.
Собеседники быстро нашли общий язык. Японцам «семёновцы» нужны были как противовес Колчаку и его ориентации на американцев, атаман, в свою очередь, рассчитывал сподвигнуть майора раскошелиться.
Общение с Куроки – пятидесятилетним, болезненного вида худощавым мужчиной, представителем школы японских разведчиков-русистов, было приятно для войскового атамана.
Майор вёл себя по отношению к Семёнову исключительно корректно, при всяком удобном случае проявляя знаки почтения и внимания. Без подарка не приезжал. Все просьбы, в том числе личного характера, выполнял быстро и пунктуально.
Куроки Синкэй – майор разведывательной службы императорской армии Японии, уроженец города Эбино префектуры Миядзаки. С 1918 года – при штабе атамана Семёнова. Умер в конце 1930-х годов. В семейном архиве майора хранится его переписка с атаманом, связанная с выводом золотых активов.
Вот и на этот раз майор привёз дорогую китайскую вазу, которая, несомненно, понравится жене атамана. Жаль только, что японец совершенно не может пить русскую водку – быстро хмелеет и после этого торопится завершить беседу. Сам же казачий генерал, при его плотной комплекции, принимал на грудь двойную дозу – и за себя, и за майора.
Дождавшись, когда Семёнов допил бутылку водки, крякнув от удовольствия и закусив малосольным огурчиком, японский разведчик перешёл к основной цели встречи с атаманом:
– Ваше превосходительство! Насколько мне известно, уважаемый адмирал Колчак ведёт переговоры с нашим японским банком «Тёсэн» о поставке оружия под залог золотом. Сумма контракта в пределах 50 миллионов иен. Золото должно поступить в японский банк в октябре-ноябре.
– Вот сволочь! – от гнева атаман поперхнулся огурцом. – Мне об этом ни слова! А я-то ломаю голову, чего это вдруг из Омска одна комиссия за другой наезжают в отделения Госбанка в Чите и Хабаровске. Значит, решили сверить золотую наличность. Но без меня вывезти золото адмиралу не удастся!
– Нам также непонятно, почему вы, уважаемый атаман, отстранены от подготовки этого контракта. Японскому военному командованию было бы желательно иметь дело с вашими людьми. Тогда и вопрос о японском кредите для казачьей армии решался бы намного легче, – намекнул Синкэй Куроки.
Всё ещё прокручивая в уме полученные от майора сведения о готовящемся без его участия «золотом контракте», раздосадованный атаман в сердцах произнёс:
– Дело имейте только со мной! Вся эта омская камарилья не стоит одной моей казачьей сотни! Если красные начнут наступление, а сведения о его подготовке у меня достоверные, Верховный правитель развалит фронт. Мужичьё настроено против Колчака. Дай бог удержать Транссибирскую магистраль и Приморье. В Забайкалье и Маньчжурии опираться можно исключительно на казачьи части.
Несколько отойдя от волнения, атаман смог сформулировать вопрос и уточнил:
– Надеюсь, генерал Оои понимает, что без казаков японское военное присутствие на Дальнем Востоке невозможно?
– Да, да. Несомненно, так. Адмирал «полярного флота» развалит Белую армию, – незамедлительно поддержал Семёнова японец. – По этой причине мы были бы заинтересованы в усилении вашего контроля над Читой и Хабаровском.
Куроки хотел сказать «над золотом», но удержался, надеясь, что атаман так его и поймёт.
Награждая адмирала титулом командующего полярным флотом, японец продемонстрировал своё знание тонкостей русского языка и жаргонных выражений, употреблявшихся в русской офицерской среде по отношению к Колчаку, – тот в молодые годы участвовал в научных экспедициях по исследованию арктических широт.
К тому же майор Куроки, как и другие японские офицеры, без всякой симпатии относился к флотоводцу, потопившему на подходах к Владивостоку не одно японское судно на русских минах в период войны 1904–1905 года.
– Однако, ваше превосходительство, желательно было бы убедиться в платёжеспособности Колчака – действительно ли у адмирала хватит золота на столь значительный залог. В штабе генерала Оои большие сомнения насчёт того, остались ли золотые резервы у Омского правительства после оплаты поставок из Америки? Да и японский банк был бы благодарен за подобную информацию, – осторожно уточнил Куроки.
– Пусть не сомневаются. Золото есть, и в большем количестве, – важно, почти с гордостью, ответил атаман. – А насчёт проверки этим займутся мои люди…
Семёнов набил табаком монгольскую трубку и закурил:
– Но на эту работу также потребуются деньги, и немалые, – откровенно усмехаясь и покручивая усы, произнёс атаман.
– Относительно оплаты прошу не беспокоиться, – торопливо заверил японский майор, и, склонив голову в длительном поклоне, преподнёс атаману конверт, держа его обеими руками.
Семёнов, не вскрывая пакет, положил его в сторону, но ближе к себе. «Приходится принимать и таким образом, пусть даже небольшие суммы, – подумал он. – Эти прижимистые самураи деньги на ветер не бросают, считают каждую копейку и каждый сэн.
Однако Куроки настоящий друг, – продолжал размышлять атаман, – предупредил о готовящейся сделке и о том, что надо быстрее взять под контроль отделения банков в Чите и Хабаровске. С ним желательно сойтись поближе, пригодится на будущее.
Японские банки самые надёжные хранилища для вложений в столь смутное время, не то, что шанхайское отделение Русско-Азиатского банка или Гонконг-Шанхайский банк, контролируемый американцами. Деньги туда вложишь, а получишь – кукиш!»
– Договорились, – подытожил свои мысли и произнёс уже вслух Семёнов. – Дорогой Куроки! Проценты делить будем вместе, не обижу. А теперь ответь-ка мне, майор, что это за моложавый капитан Хираса прибыл к тебе на подмогу, и следует ли мне вести с ним задушевные беседы?
Стараясь держаться и говорить максимально учтиво, Синкэй Куроки разъяснил:
– Я хотел бы, ваше превосходительство, в следующий мой приезд к вам представить этого офицера. Его прислали в моё распоряжение на прошлой неделе. По моей личной просьбе. Месяца через три-четыре, если позволит обстановка, планирую выехать в Японию – надо всерьёз заняться лечением пневмонии и желудка…
Майор опасливо посмотрел на очередную бутылку водки, неведомо откуда и когда появившуюся на столе атамана, и заискивающе продолжил:
– До этого времени Хираса-сан войдёт в курс дел и сможет стать вашим покорным слугой. Только для вашего сведения прошу учитывать, что капитан из знатной семьи, близкой ко Двору Его Императорского Величества и клану «Тёсю».
Покойный отец Хирасы был в приятельских отношениях с бывшим премьером, генералом Тэраути, а также с нынешним командующим Объединённым штабом генералом Гиити Танака. От многоуважаемого Танака-сан он привёз рекомендательное письмо…
– Буду рад принять капитана. У меня к вам, любезный Куроки, есть личная просьба, – атаман вытряхнул остатки табака из выкуренной трубки. – Мне неудобно просить моего друга Сирокаву-сан, владельца фирмы «Торокоси», чей офис мы с вами недавно открыли в Чите, о небольшом одолжении. Если не затруднит, но, естественно, в долг, на мой счёт, пусть Сирокава закажет в Токио несколько ящиков настоящего саке, да покрепче. На мои представительские расходы…
– Он это сделает незамедлительно. Однако вряд ли вам понравится саке – его крепость не больше крепости вина. Но заказ будет исполнен, и он доставит его вам лично.
Этот Сирокава обязан вашему превосходительству до конца своей ничтожной торгашеской жизни. Если бы не размещаемые вашими интендантами заказы на его фирме, в Чите он вряд ли нашёл бы достойных покупателей, – раскланиваясь и прощаясь, ответил Куроки.
Довольный беседой с японским майором, атаман в хорошем расположении вернулся к себе в штаб. В приёмной его навытяжку приветствовали взмокшие от горячего чая полковник Владиевский и есаул Клок.
– Николай Ильич! – обращаясь к есаулу, приказал атаман, – срочно вызовете атамана Калмыкова, а как прибудет, все вместе зайдите ко мне. Вас, полковник, попрошу уточнить, где разместился командированный в японскую миссию капитан Хираса. И с кем он встречался из наших офицеров.
Дайте команду начальнику моей контрразведки установить за ним ежедневное скрытое наблюдение, по результатам пусть доложит лично вам дня через два-три. Если будет что-либо срочное в отношении Хирасы, то незамедлительно!