Евгений Пермяк
На все цвета радуги (сборник)
1902–1982
Здравствуй!
Дорогой юный друг, с каждой новой книгой появляются у тебя новые знакомые. Найдёшь ты их и здесь. Разные это люди. Хорошие и не очень хорошие… такие, на которых ты, наверно, не захочешь походить. А вот кто какой – можно узнать, только прочитав книгу. Внимательно. Не торопясь. Потому что торопливый читатель и хорошего может принять за плохого.
В этой книжке много рассказов и сказок. Разных и всяких. Весёлые и грустные истории. О прилежных ребятах и лодырях. О мелких мелочах и больших делах. О счастливых увлечениях и печальных злоключениях… Всего не переберёшь, пока не прочтёшь. Для того и рассказы пишутся, чтобы их читать…
Одним словом, приглашаю тебя в мою новую книжку. Читай! Вдруг да ты узнаешь о том, что тебе захочется повторить, или наоборот. Начинать можешь с любого рассказа. С первого, с третьего, с двенадцатого. Каждый рассказ сам по себе, своей жизнью живёт, хотя и в одной обложке… Ну, да ты без меня разберёшься, что к чему, и решишь, кого брать тебе в свои знакомые, а кого нет… Буду очень рад, если моя книжка не заставит тебя скучать…
С уважением к тебе, мой самый главный друг. Без тебя ведь я, ну, как бы тебе сказать… Вообще, просто-напросто пишущий человек, а с тобой – читаемый, а это самое главное из самого главного в моей работе и жизни…
Желаю тебе здоровья, благополучия и хороших отметок.
Евг. Пермяк
1977 год
Пичугин мост
Надёжный человек
На первой парте и в первом классе сидел сын отважного лётчика-испытателя Андрюша Рудаков. Андрюша был крепким и смелым мальчиком. Он всегда защищал тех, кто послабее, и за это все в классе любили его.
Рядом с Андрюшей сидела маленькая худенькая девочка Ася. То, что она была маленькая и слабенькая, ещё можно было простить, но то, что Ася была труслива, – с этим Андрюша никак не мог примириться. Асю можно было испугать, сделав ей страшные глаза. Она боялась каждой встречной собачонки, убегала от гусей. Даже муравьи и те её страшили.
Очень неприятно было Андрюше сидеть на одной парте с такой трусихой, и он всячески старался избавиться от Аси. А её не пересаживали.
Однажды Андрюша принёс в стеклянной банке большого паука. Увидев страшилище, Ася побледнела и тут же перебежала на другую парту.
С этого и началось… Два дня Ася сидела одна, и учительница Анна Сергеевна будто не замечала этого, а на третий день она попросила Андрюшу остаться после уроков.
Андрюша сразу догадался, в чём дело, и, когда все ушли из класса, он, чувствуя себя виноватым, смущённо сказал учительнице:
– Я ведь не зря принёс паука. Я хотел приучить Асю ничего не бояться. А она опять испугалась.
– Что ж, верю тебе, – сказала Анна Сергеевна. – Кто как умеет, тот так и помогает расти своим товарищам, а я тебя позвала, чтобы рассказать одну маленькую историю.
Она усадила Андрюшу на его место за партой, а сама села рядом – на Асино.
– Много лет назад в этом же классе сидели мальчик и девочка. Сидели так же, как сейчас сидим мы. Мальчика звали Вовой, а девочку – Аней. Аня росла болезненным ребёнком, а Вова рос сильным и здоровым мальчуганом. Аня часто хворала, и Вове приходилось помогать ей учить уроки. Однажды Аня поранила гвоздём ногу. Да так поранила, что не могла приходить в школу: ни башмак нельзя было надеть, ни валенок. А шла уже вторая четверть. И как-то Вова пришёл к Ане и сказал: «Аня, я тебя буду возить в школу на саночках». Аня обрадовалась, но запротивилась: «Что ты, что ты, Вова! Это будет очень смешно! Над нами будет хохотать вся школа…» Но настойчивый Вова сказал: «Ну и пусть хохочут!» С этого дня Вова ежедневно привозил и отвозил на саночках Аню. Сначала ребята смеялись над ним, а потом сами стали помогать. К весне Аня поправилась и смогла вместе со всеми ребятами перейти в следующий класс. На этом я могу закончить рассказ, если тебе не захочется узнать, кем стали Вова и Аня.
– А кем? – нетерпеливо спросил Андрюша.
– Вова стал прекрасным лётчиком-испытателем. Это твой отец Владимир Петрович Рудаков. А девочка Аня теперь твоя учительница Анна Сергеевна.
Андрюша опустил глаза. Так просидел он за своей партой долго. Он живо представил саночки, девочку Аню, которая теперь стала его учительницей, и мальчика Вову, своего отца, на которого ему так хотелось походить.
Наутро Андрюша стоял у крыльца дома, где жила Ася. Ася, как всегда, появилась со своей бабушкой. Она боялась ходить в школу одна.
– Доброе утро, – сказал Андрюша Асиной бабушке. Потом поздоровался с Асей. – Если хочешь, Ася, пойдём в школу вместе.
Девочка испуганно посмотрела на Андрюшу. Это он нарочно говорит так приветливо, от него можно ожидать всего. Но бабушка заглянула в глаза мальчику и сказала:
– С ним тебе, Асенька, будет сподручнее, чем со мной. Он и от собак отобьётся, и мальчишкам в обиду не даст.
– Да, – тихо, но очень твёрдо сказал Андрюша.
И они пошли вместе. Они шли мимо незнакомых собак и шипящих гусей. Они не уступили дорогу бодливому козлу-задире. И Асе не было страшно.
Рядом с Андрюшей она вдруг почувствовала себя сильной и смелой.
Пичугин мост
По пути в школу ребята любили разговаривать о подвигах.
– Хорошо бы, – говорит один, – на пожаре ребёнка спасти!
– Даже самую небольшую щуку поймать – и то хорошо, – мечтает второй. – Сразу про тебя узнают.
– Лучше всего на Луну полететь, – говорит третий мальчик. – Тогда уж во всех странах будут знать.
А Сёма Пичугин ни о чём таком не думал. Он рос мальчиком тихим и молчаливым.
Как и все ребята, Сёма любил ходить в школу короткой дорогой через речку Быстрянку. Эта маленькая речка текла в крутых бережках, и перескакивать через неё было очень трудно.
В прошлом году один школьник не доскочил до того берега и сорвался. В больнице даже лежал. А этой зимой две девочки переходили речку по первому льду и оступились. Повымокли. И тоже крику всякого было много. Ребятам запретили ходить короткой дорогой. А как длинной пойдёшь, когда короткая есть!
Вот и задумал Сёма Пичугин старую ветлу с этого берега на тот уронить. Топор у него был хороший. Дедушкой точенный. И стал он рубить им ветлу.
Нелёгким оказалось это дело. Уж очень была толста ветла. Вдвоём не обхватишь. Только на второй день рухнуло дерево. Рухнуло и легло через речку.
Теперь нужно было обрубить у ветлы ветви. Они путались под ногами и мешали ходить. Но когда обрубил их Сёма, ходить стало ещё труднее. Держаться не за что. Того гляди, упадёшь. Особенно если снег.
Решил Сёма приладить перильца из жердей.
Дед помог.
Хороший мостишко получился. Теперь не только ребята, но и все другие жители стали ходить из села в село короткой дорогой. Чуть кто в обход пойдёт, ему обязательно скажут:
– Да куда ты идёшь за семь вёрст киселя хлебать! Иди прямиком через Пичугин мост.
Так и стали его называть Сёминой фамилией – Пичугин мост. Когда же ветла прогнила и ходить по ней стало опасно, колхоз настоящий мосток перекинул. Из хороших брёвен. А название мосту осталось прежнее – Пичугин.
Вскоре и этот мост заменили. Стали спрямлять шоссейную дорогу. Прошла дорога через речку Быстрянку, по той самой короткой тропинке, по которой ребята бегали в школу.
Большой мост возвели. С чугунными перилами. Такому можно было дать громкое название.
Бетонный, скажем… Или какое-нибудь ещё. А его все по-старому называют – Пичугин мост. И никому даже в голову не приходит, что этот мост можно назвать как-то по-другому.
Вот оно как в жизни случается.
Знакомые следы
Никишин дедушка был садоводом в колхозе. А в свободное время любил на охоту ходить. Хорошим он был охотником. Все тайны лесные знал.
Как-то показывал он своему внуку следы в лесу. Показывал да приговаривал:
– Век живи, век учись и во всё вникай. Никакое знание человеку во вред не бывает.
А Никиша слушал да думал про себя: «Все старики любят ребят поучать. Ну зачем мне звериные следы знать, когда я машинистом стать собираюсь. Электрические поезда водить». О поездах только и думал Никиша. Каждый болтик, каждую мелочь на электровозе разглядывал. Ребята тоже бегали вместе с ним на поезда смотреть.
Довелось как-то им возвращаться со станции в своё село прямой дорогой через лес. Ближе и веселее. Хорошо бежится по первому снегу. А на снегу множество всяких следов. Какой чей след, ребята не знают, а бегают по ним. Вдруг да лисицу увидят или дикого козлика. С зайцем и то неплохо встретиться. Бегали так они, бегали по следам да и заблудились. Испугались ребята. Кое-кто даже слезу пустил.
– Это твоя затея, Никиша… Как мы теперь выберемся, когда все тропинки снегом засыпало?
Молчит Никиша, не оправдывается. Думает, как ребят на дорогу вывести. Кричать стал. Да кто услышит его в глухом зимнем безлюдном лесу!
И вдруг Никиша увидел знакомые следы. Из всех следов, которые ему дед показал, он только эти запомнил.
– Ура, ребята! – крикнул Никиша. – Идите за мной.
Долго шли ребята по этим следам и вышли к жилью. К лесниковой сторожке. А от сторожки до села наезженная дорога. И ночью не заблудишься.
– По каким же таким следам ты нас вывел? – спросили ребята Никишу.
– По собачьим, – ответил он. – Собачьи следы всегда к жилью выводят. Сколько ни бегает собака по лесу – обязательно домой прибежит. Так дедушка меня учил.
Домой Никиша пришёл усталый, но счастливый. Улучив минутку, он обнял дедушку и принялся что-то шептать ему на ухо.
Наверное, спасибо говорил милому дедушке.
За что?
Первоклассник Юра Ковров был очень счастлив: ему подарили в красивой клетке нарядную птицу – клеста. Клёст оказался угрюмым и молчаливым. Правда, он изредка выкрикивал какие-то тоскливые два звука.
– Какие?
– Кто знает какие, – отвечал Юре отец, – если бы приехал дядя Вася, сказал бы. Ему, лесничему, известен разговор всех лесных птиц.
И надо же было такому случиться – дядя Вася приехал и сказал:
– Твой клёст, Юрочка, задаёт один и тот же вопрос.
– Какой?
– За что?
Юра не понял и переспросил:
– Что значит «за что»?
– Не знаю, Юрочка, но думаю, что клёст не очень доволен своей новой квартирой в клетке.
Юра задумался, потом сказал:
– Не выпускать же клеста зимой… Он может замёрзнуть…
– Да нет, Юрочка, – не согласился дядя. – Клесты наши зимние птицы и даже в студёные месяцы выводят птенцов. Может быть, и у твоего клеста остались голодные малыши…
Юра в этот вечер долго не мог уснуть. А уснув, отчётливо слышал: «За что? За что?» А потом это же повторилось несколькими тонкими голосами в гнезде. Юра увидел маленьких голеньких клестят. Они открывали клювики. Им явно хотелось есть.
Рано проснулся Юра и нетерпеливо ждал начала позднего рассвета. А дождавшись, взял клетку, открыл форточку и выпустил клеста.
Клёст, как никогда до этого, произнёс какие-то непонятные птичьи слова. Но Юра, не знавший птичьего языка, правильно понял их: «Спасибо, Юра!» Дядя Вася подтвердил это.
С тех пор Юра никогда не держал в клетке ни летних, ни зимних птиц. И если у кого-то видел птицу, заточённую в клетку, всегда спрашивал: «За что?»
Самое страшное
Вова рос крепким и сильным мальчиком. Все боялись его. Да и как не бояться такого! Товарищей он бил. В девочек из рогатки стрелял. Взрослым рожи строил. Собаке Пушку на хвост наступал. Коту Мурзею усы выдёргивал. Колючего ёжика под шкаф загонял. Даже своей бабушке грубил.
Никого не боялся Вова. Ничего ему страшно не было. И этим он очень гордился. Гордился, да недолго.
Настал такой день, когда мальчики не захотели с ним играть. Оставили его – и всё. Он к девочкам побежал. Но и девочки, даже самые добрые, тоже от него отвернулись.
Кинулся тогда Вова к Пушку, а тот на улицу убежал. Хотел Вова с котом Мурзеем поиграть, а кот на шкаф забрался и недобрыми зелёными глазами на мальчика смотрит. Сердится.
Решил Вова из-под шкафа ёжика выманить. Куда там! Ёжик давно в другой дом жить перебрался.
Подошёл было Вова к бабушке. Обиженная бабушка даже глаз не подняла на внука. Сидит старенькая в уголке, чулок вяжет да слезинки утирает.
Наступило самое страшное из самого страшного, какое только бывает на свете: Вова остался один.
Один-одинёшенек!
Про Вову и кошку
Мне уже не раз приходилось вспоминать историю, которая произошла в семье знаменитого сказочника Павла Петровича Бажова, создавшего бессмертную «Малахитовую шкатулку». А теперь мне захотелось написать об этом домашнем происшествии самостоятельно живущий рассказ.
Вот он.
В годы войны у Павла Петровича жил и воспитывался его шестилетний внук Вова. Вова рос пытливым, но довольно озорным мальчиком. За ним, как говорили в доме Бажовых, нужны глаза да глазки, чтобы малец не напроказничал, не натворил самое неожиданное.
Однажды Вове пришло в голову не просто неожиданное, а невероятное. Он опустил вниз головой в трубу горящего самовара кошку.
Кошка с опалёнными усами и обожжённой мордой стремительно метнулась на шкаф. Она невыносимо громко и душераздирающе кричала, другого слова и не подберёшь. Она будто требовала защиты.
Вова перепугался. Он явно не ожидал этого.
Хотя ожоги были не такими уж страшными, всё же Вовка заслуживал хорошей трёпки. Этого я и ждал от Павла Петровича. Он же, будто не заметив случившегося, ничего не сказал. Ни одного слова.
Мне было неудобно вмешиваться и что-то советовать человеку намного старше меня. Тем более неуместно было предлагать наказание.
Наказание пришло на другой день. И какое? Самое неожиданное. Павел Петрович всего-навсего вывесил под потолком лист бумаги, назвав его «стенгазетой». В ней кратко крупными буквами излагалось совершённое злодеяние и называлось имя виновника.
Сначала такому внушению никто не придал значения. И тот же Вова говорил:
– Подумаешь… Дедушка газету вывесил… Кто её читать будет?…
Вскоре же оказалось, что всякий приходящий читал эту «газету». Читал и громко сокрушался: «Неужели такой хороший мальчик до этого дошёл…» И начинались рассуждения, сожаления минут на двадцать. А Вова прятался за шкафом и слушал, что говорят о нём. Я думаю, это было не лёгкое для мальчика слушание.
Вова и я находились в приятельских отношениях. Я любил проказника. И всё же меня настораживал поступок с кошкой. Заметив, что моё отношение несколько изменилось к нему, он однажды подошёл ко мне и сквозь слёзы сказал:
– Я всё понял, но не знаю, что теперь делать… Никто не жалеет меня.
Мальчик так искренне огорчался, так чистосердечно винил себя, что я решил выступить его защитником.
При нём и при всех, кто был дома, я обратился с большой речью к Павлу Петровичу. С такой речью, которая раскрывала бессердечие некоторых детей, не знающих, что такое жестокость. Как настоящий судейский защитник, как адвокат, я приводил самые наглядные примеры. Я обращался даже к кошке, тёршейся у моих ног, настаивая о помиловании обвиняемого, которое он заслуживает не только потому, что раскаялся, но и потому, что преступление совершено им впервые и по малолетству. Речь я кончил такими словами:
– Дорогой Павел Петрович, вы же не только справедливый судья, но и любящий дед вашего перестрадавшего за эти дни внука. Снимите, пожалуйста, эту страшную стенную газету!
– Хорошо, – согласился Павел Петрович, – я сниму её, чтобы не позорить далее честное имя Владимира. Он, как я заметил, стал очень внимателен к выздоравливающей кошке. Но… – поднял Бажов указательный палец, – при условии, если вы письменно поручитесь за него.
Далее началось составление, написание, прочтение поручительского обязательства, которое я подписал.
– Смотрите же, – строго сказал милейший и добрейший Павел Петрович, – вы ручались, с вас и будет самый строжайший спрос…
Газета была торжественно сожжена мною в трубе того же самовара.
Вова после этого отдавал кошке колбасные кожурки, рыбные объедки, не прогонял её, когда эта надоедливая баловница мешала ему. Он проникся уважением и ко мне, почтительно разговаривая теперь со мною на «вы».
Двойка
На школьном дворе жила кудлатая собачонка. Её звали Двойка. Почему ей дали такую кличку, никто не знал.
Только все знали, что малыши обижали её.
– Ах ты, негодная Двойка!.. Вот тебе!.. Вот тебе!..
В Двойку бросали камни, загоняли её в кусты. Она жалобно скулила.
Однажды учительница Мария Ивановна увидела это и сказала:
– Разве можно плохо относиться к собаке только за то, что у неё плохое имя? Мало ли кому на свете даны плохие имена. Ведь не по ним судят, а по тому, кому они принадлежат.
Малыши смолкли. Призадумались над этими словами. А потом приласкали Двойку и угостили её кто чем мог. Вскоре оказалось, что Двойка очень хорошая и понятливая собачонка. Её даже хотели назвать Пятёркой, но одна девочка сказала:
– Ребята, разве дело в названии?…
Дудилка
Маленькому Васятке очень хотелось попасть в оркестр при Дворце культуры своего совхоза, а его не принимали.
– Тебе ещё семи нет, и ты не только ни одной ноты не знаешь, но и читать не умеешь.
– Зато я умею играть, – защищался Васятка и показывал свою самодельную флейту из тростника.
Её смастерил дедушка и научил внука игре на ней.
Мальчонку гладили по головке и добродушно смеялись над ним:
– Да кому же нужна твоя игра на писклявой дудилке! Что это за музыкальный инструмент! Один визг.
– Зато, – настаивал Васятка, – я могу сыграть на ней такое, чего никто не играет.
На Васятку махнули рукой и перестали обращать на него внимание.
Мальчику было очень обидно. Ему так хотелось, чтобы послушали его игру. Он даже плакал тайком, а дедушка утешал его:
– Не горюй, мой маленький соловушка. Играй себе да играй. Я тебе новую, громкую дудилочку сделаю, на все лады. Придёт время, может быть, тебя сами позовут в оркестр. Играй знай. Высвистывай то, что тебе хочется. Не пропадёт твоё старание.
Васе, конечно, были приятны дедушкины утешения, но всё же верить им не очень хотелось. А играть Васятка не переставал. И особенно хорошо получалось у него на новой дудилке. Звонко звучала она. Чистый был у неё голосок, и всякие самые разные на ней переливы можно было выигрывать.
Так играл Вася до школы, а потом, поступив в школу, тоже не забросил своей игры.
Однажды он играл, забравшись на дерево. Коли дедушка называет его соловушкой, то на дереве играть в самый раз.
Разыгравшись, закрыв глаза, Вася не заметил, что под деревом остановился приезжий пожилой человек и с замиранием слушал его игру. Слушал долго, так долго, что даже устал стоять и сел под деревом.
Когда Вася спрыгнул на землю, он очутился лицом к лицу с неизвестным седым, очень красивым, похожим на артиста дяденькой.
Он спросил:
– Милый ты мой, кто тебя научил такой игре?
– Да никто. Сначала дедушка, а потом сам начал играть…
– Сам? А кто тебе придумывает то, что ты играешь? Не сам же?
– Нет, конечно… – ответил Вася. – Наверно, слышал где-то, но получается это у меня как-то само собой, когда я закрываю глаза.
В этот же день Вася оказался у седого незнакомца в гостинице и там играл ему. Так играл, что прослезил своего слушателя. И тот обнял его. Обнял и сказал:
– Вася, да ты же композитор!
– Кто? – переспросил мальчик.
– Композитор, – повторил тот, – что значит сочинитель музыки. Пока ещё будущий, – поправился незнакомый красивый седой человек, – но несомненный и настоящий.
В совхозе, где жил Васятка с дедушкой, ахнули, узнав от приезжего знаменитого музыканта о такой похвале. И ещё больше удивились не только в совхозе, но и во Дворце культуры, когда пришло из Москвы приглашение в музыкальное училище. Вася приглашался вместе с дедушкой. Как он мог расстаться с ним, да кто бы разлучил их.
А дальше… Дальше шло очень хорошо. Очень. Но не в этом дело. А дело в том, что многие, очень многие люди, не в одном только совхозе, где жил Васятка, поняли, как важно разглядеть дарование в самом раннем возрасте. И не только музыкальное дарование, а всякое другое… Ведь в любом деле оказываются свои соловьи-соловушки, самоцветные камушки – свои будущие мастера.
Бумажный змей
Хороший ветерок подул. Ровный. В такой ветер бумажный змей высоко летает. Туго нитку натягивает. Весело мочальный хвост развевает. Красота!
Задумал Боря своего змея сделать. Лист бумаги у него был. И дранки он выстрогал. Да недоставало мочала на хвост да ниток, на которых змея пускают.
А у Сёмы большой моток ниток был. Ему есть на чём змея пускать. Ему бы лист бумаги да мочала на хвост достать, тоже бы своего змея запустил.
Мочало у Пети было. Он его давно для змея припас. Ниток только ему не хватало да бумажного листа с дранками.
У всех всё есть, а у каждого чего-нибудь да не хватает.
Сидят мальчики на пригорке и горюют. Боря свой лист с дранками к груди прижимает. Сёма свои нитки в кулак зажал. Петя своё мочало за пазухой прячет.
Хороший ветерок дует. Ровный. Высоко в небо другие ребята змея запустили. Весело он мочальный хвост развевает. Туго нитку натягивает. Красота!
Боря, Сёма и Петя тоже бы такого змея могли запустить. Даже лучше. Только дружить они ещё не научились – вот в чём беда.
