Евгений Серафимович Буланов
Увидеть свет
Глава 6. Игра в шахматы
Осенний парк дышал сыростью и дымкой. Листья, словно позолоченные монеты, падали на шахматные столики, расставленные у пруда. Юлия шла по аллее, сжимая в кармане осколок зеркала. Его острый край впивался в кожу, напоминая: «Ты здесь не для прогулок. Ты проверяешь гипотезу». Гипотезу о том, что случайная встреча с Владимиром в этом парке – не случайность. Она заметила его накануне в инстаграме (instagram принадлежит компании Meta запрещена в Российской Федерации) Зои – он комментировал фото витражей: «Стекло красиво только тогда, когда пропускает свет, а не блокирует его».
Владимир сидел за столиком, перед ним – шахматная доска с фигурами из слоновой кости. На нём был свитер с вытянутыми петлями, будто связанный кем-то, кто не боится несовершенства. Рядом, на скамейке, валялась раскрытая книга с закладкой-пером.
– Предпочитаю играть с теми, кто считает себя непобедимым, – сказал он, не глядя, перемещая пешку. – Их падение напоминает балет.
Юлия села, поправив плащ.
– Я не падаю.
– Потому и интересно.
Они начали без предисловий. Владимир двигал фигуры стремительно, будто рисовал в воздухе. Юлия отвечала с расчётливой паузой, переводя взгляд с доски на его руки – на мизинец слегка кривой, возможно, сломанный в драке или падении.
– Ваш конь в ловушке, – он поставил ладью под удар.
– Я контролирую диагонали.
– Контроль – это миф. – Он сорвал ягоду с куста боярышника, бросил в пруд. – Вот рыба проглотила её. Теперь вы контролируете её пищеварение?
Юлия съела ладью, но через три хода поняла, что это была жертва. Его слон, как тень, подкрался к королеве.
– Шах и мат, – Владимир откинулся на спинку стула. Ветер подхватил его волосы, смешав с летящими листьями. – Вы играли, как будто жизнь – это серия сделок.
– А вы – как будто она стоит того, чтобы её проиграть.
Он достал из кармана смятую конфету, развернул фольгу:
– Знаете, почему дети любят шоколад? Он тает, если сжать слишком сильно. – Сунул конфету в рот, протягивая фольгу Юлии. – Сделайте самолётик.
– Это бессмысленно.
– Именно.
Она всё же сложила фольгу, машинально вспомнив детство. Самолётик упал в лужу. Владимир рассмеялся:
– Видите? Даже ваш контроль не спас его.
Внезапно из-за деревьев выскочил пёс – дворняга с облезлой шерстью. Схватив ферзя в зубы, он умчался, виляя хвостом. Владимир склонился от хохота:
– Вот и ответ на наш спор о свободе воли!
Юлия хотела возмутиться, но неожиданно фыркнула. Звук, похожий на треск льда.
– Почему вы реставрируете хлам? – спросила она резче, чем планировала.
– Потому что трещины – это дневники вещей. – Он провёл пальцем по шраму на доске. – Вот здесь, видите? Кто-то ударил кулаком после мата в 1987 году.
Они начали новую партию. Юлия позволила себе рискнуть – конь через три клетки. Владимир замер, потом снял с шеи шарф, обмотал её запястье поверх часов:
– Теперь вы не посмотрите на время.
– Это…
– Вандализм? – Он подвинул короля. – Или освобождение?
Когда её ладья пала, в пруду зашлёпала утка, спасаясь от мальчишки с хлебом. Юлия вдруг осознала, что не помнит, когда последний раз слышала плеск воды.
– Вы проиграли, – Владимир поднял глаза, но в них не было триумфа. – Зато теперь знаете, как пахнет дождь на боярышнике.
Она встала, поправляя плащ. На прощание он сунул ей в руку фигурку пешки:
– Сломайте, если захотите вернуть контроль.
По дороге к выходу Юлия увидела Зою. Та сидела под дубом, собирая листья в букет. Их взгляды встретились, Зоя подмигнула, словно знала всё.
Дома, бросая пешку в ящик с осколками зеркала, Юлия обнаружила на ней гравировку: «Свобода – это не отсутствие стен, а право выбирать, в какие врезаться».
В ту ночь она не стала записывать анализ партии. Вместо этого открыла окно, впустив шум города. Где-то далеко гудел поезд, увозящий людей, которые, возможно, тоже только что проиграли свою первую искреннюю битву.
Глава 7. Зеркало для героини
Кафе «Бездна» утопало в полумраке. Лампы в виде старых клеток для птиц бросали узорчатые тени на стены, расписанные фресками увядающих пионов. Анна сидела в углу, разрисовывая салфетку акварелью из карманного набора. Её рыжие кудри, выбившиеся из пучка, казались единственным источником света в комнате.
– Ты пахнешь кофе и тревогой, – заявила она, не глядя, когда Юлия опустилась на стул напротив. – Новый парфюм?
Юлия машинально потёрла запястье, где ещё сохранился след от шарфа Владимира. Тот самый, что он обмотал вокруг её часов во время шахматной партии.
– У меня тридцать минут, – она поставила телефон экраном вниз. Включила голосовой помощник: «Напомнить о встрече с японскими партнёрами в 16:00».
Анна выдернула салфетку из-под её локтя. На мятой бумаге проступал портрет – острые скулы, слишком правильные, чтобы не быть знакомыми.
– Твой новый проект? – она ткнула кистью в рисунок. – Выглядит сложнее, чем ребрендинг «Кока-Колы».
Юлия потянулась за стаканом воды, но Анна перехватила её руку. Капли конденсата упали на табличку с меню, смывая строчку «Эспрессо – 150 руб».
– Ты говоришь о нём как о задаче, – голос Анны стал мягче, – «Проанализировать риски. Оценить выгоды». Это не Excel-таблица.
За окном завыл ветер, гоняя по мостовой полиэтиленовый пакет, похожий на призрака. Юлия вдруг вспомнила, как Владимир неделю назад вытащил такой же пакет из озера, высушил и сделал из него коллаж. «Мусор – это искусство, которое ещё не нашло смелости», – сказал он тогда.
– Он… – она искала слово, подходящее для доклада акционерам, – неэффективен.
Анна фыркнула, доставая из сумки зеркальце в раме из ракушек.
– Посмотри. Видишь эту трещину? – она указала на паутинку в углу стекла. – Я разбила его в день, когда ушла из академии искусств. Теперь оно показывает правду криво. Попробуй.
Юлия нехотя поднесла зеркало к лицу. Её отражение дробилось на гранях трещины: глаз здесь, половина губ там. Как пазл, который невозможно собрать.
– Он меняет тебя, – Анна наклонилась вперёд, и тени от ресниц легли на щёки синяками. – Раньше ты напоминала швейцарские часы. Теперь… – она крутанула кисть, брызги акварели попали на скатерть, – теперь ты как море перед штормом. Вроде спокойна, но где-то в глубине уже клокочет.
Телефон завибрировал. Сообщение от Владимира: «Нашёл ту самую фреску с ангелом. Он держит зеркало. Думаю, это знак». Вложение – фото: потёртая роспись, где ангел с лицом старика отражает в зеркале не небо, а землю с крошечными фигурками людей.
– Ответь ему, – Анна выбила ритм по столу костяшками пальцев. – Не словами. Стикером. Сердечком. Чёртовым смайликом с языком.
Юлия замерла. Палец завис над клавиатурой. В голове всплыла строчка из детского дневника: «Сегодня мама сказала, что сердца – для слабаков. У сильных – часы вместо груди».
– Боюсь, – вырвалось неожиданно, как пуля из неразряженного ружья.
Анна встала, обходя стол. Её духи пахли корицей и бензином – смесь апокалипсиса и домашнего печенья.
– Знаешь, почему я бросила живопись? – она взяла Юлину руку, приложив к своей груди. Под тонкой тканью билось сердце, неровно, как джазовый ритм. – Потому что пыталась рисовать идеальные линии. А жизнь – она, сволочь, предпочитает мазки в стиле Ван Гога.
Телефон снова завибрировал. На этот раз звонок. Неизвестный номер. Юлия нажала «принять» прежде, чем успела передумать.
– Алло?
Тишина. Потом скрип, будто кто-то открывает старую дверь. И голос Владимира:
– Я в церкви. Здесь эхо как в раковине. Кричи что-нибудь.
– Что?..
– Кричи! Чтобы своды запомнили твой голос, а не только тишину.
Анна выхватила телефон, крикнула в микрофон:
– Она боится!
Эхо разнесло слова, превратив в хор призраков. Владимир рассмеялся – звук, похожий на падение капель в колодец.
– Страх – это краска, Юлия. Без неё все картины – раскраски.
Щелчок. Гудки. Она опустила телефон, видя, как трещина в зеркале делит её лицо на «до» и «после».
– Спасибо, – прошептала Анне. Не за совет. За то, что стала зеркалом, в котором она наконец увидела не статуэтку, а человека.
На улице их догнал ветер с дождём. Юлия не стала поднимать воротник. Капли стекали за шиворот, холодные, живые. Где-то там, в старинной церкви, мужчина с краской под ногтями сохранял следы прошлого, чтобы она могла наконец разрешить себе будущее.
Глава 8. Ночь бессонницы
Тишина квартиры гудела, как обесточенный прибор. Юлия лежала на диване, уставившись в потолок, где блик от уличного фонаря напоминал луну, застрявшую в паутине трещин. Рядом на столе стоял стакан воды – лёд растаял, превратив его в сосуд с мутной тенью. Она ворочалась, пытаясь найти позу, в которой тело не напоминало бы ей о существовании. Но простыни жали, как саван, а воздух казался густым, словно её лёгкие вдыхали не кислород, а расплавленное стекло.
Диалог №1 (память, 15:23):
«Вы читаете Камю, чтобы убедиться, что одиночество – норма?»
Его голос всплыл из ниоткуда, как радиопомеха. Юлия сжала подушку, пытаясь выжать из неё ответ. Тогда, в книжном, она не нашлась, что сказать. Теперь же слова клокотали внутри, как шарики ртути. «Нет. Чтобы убедиться, что нормы не существует», – шепнула в темноту, но эхо растворилось в скрипе паркета.
Она встала, босая, прошла к окну. Город спал, подмигивая редкими огнями. Где-то там, за линией горизонта, Владимир, наверное, работал. Она знала его привычку реставрировать фрески по ночам. «Трещины лучше видны при боковом свете», – говорил он как-то. Юлия провела пальцем по стеклу, оставляя дорожку в пыли. След получился кривой, несовершенный. Она тут же стёрла его рукавом.
Диалог №2 (память, 19:10):
«Свобода – это не отсутствие стен, а право выбирать, в какие врезаться».
Гравировка на пешке теперь лежала в ящике рядом с осколками зеркала. Она достала её, ощущая холод металла. В темноте буквы казались шрамами. «Что если все мои стены – декорации?» – подумала Юлия, вдруг осознав, что даже шторы в её спальне автоматические. Они закрывались ровно в 22:00, будто сама вселенная говорила: «Пора в кокон».
Она дернула шнур. Моторчик взвыл, ткань замерла на середине. Полуоткрытое окно стало картиной – уличный фонарь, мусорный бак с опрокинутой крышкой, кот, крадущийся за тенью. Жизнь за стеклом, не вписавшаяся в её расписание.
На кухне Юлия включила чайник. Красная лампочка брызнула светом на холодильник, где магнитом крепилась наклейка с волной от Зои. «Даже мусор может стать искусством», – вспомнила она слова Владимира. Рука потянулась к телефону. Чаты с ним висели в самом низу списка, под рабочими переписками. Последнее сообщение: фото фрески с ангелом. Она увеличила изображение. В уголке, у ног ангела, кто-то выцарапал на штукатурке: «Прости».
Внутренний монолог №1:
«Контроль – это гарантия. Гарантия не ошибиться. Не обжечься. Не упасть.
Но что, если я уже падаю?»
Она потрогала запястье, где остался след от шарфа. Кожа под пальцами была горячей, будто Владимир оставил там не узел, а уголёк.
Чайник выключился, хлопнув крышкой. Юлия не стала заваривать чай. Взяла бутылку виски из бара – подарок коллеги на прошлое Рождество. Первый глоток обжёг горло, второй принёс тепло, третий – смелость. Алкогольный туман притупил границы, и мысли поплыли свободнее.
Диалог №3 (память, 21:47):
«Страх – это краска, Юлия. Без неё все картины – раскраски».
Его слова теперь звучали иначе. Она представила, как Владимир стоит у фрески, кисть в одной руке, бутылка растворителя – в другой. «Он не боится стереть прошлое, чтобы спасти настоящее.» А она? Она хранила даже билеты на метро в отдельной коробке. Архив жизни по датам и категориям.
Юлия потянулась к книжной полке. «Братья Карамазовы» с засохшим клевером упали на пол, раскрывшись на странице 402. «Любить жизнь больше, чем смысл её» – строчка была подчёркнута. Рядом детский рисунок Владимира – дерево с корнями, уходящими в подпись. Она провела пальцем по каракулям. Чернила выцвели, но энергия штрихов осталась. «Он и тогда видел корни».
Внутренний монолог №2:
«Что страшнее – потерять контроль или никогда не жить?
Контроль – это маска.
Но без неё я…»
Мысль оборвалась. Она подошла к зеркалу в прихожей. Наклейка с волной криво висела рядом с трещиной. Юлия сорвала её. Под ней оказался скол – маленькая дыра в отражении. Она приложила глаз, как к подзорной трубе. Увидела осколки на полу, тень от стула, край ковра. Мир за зеркалом был разбит, но цел.
Телефон завибрировал. Сообщение от неизвестного номера: «Они знают про телефон. Будь осторожна». Юлия замерла. Холод пробежал по спине. «Кто они?» В голове всплыло украденное Зоей устройство, переписка о проваленной сделке. Но вместо страха пришло странное возбуждение. Впервые за годы что-то было важнее графиков и отчётов.
Она открыла окно. Ночной воздух ворвался в комнату, сметая запах виски и страха. Где-то вдалеке завыла сирена. Юлия взяла осколок зеркала, прижала к трещине в отражении. Края совпали неидеально, оставив щель. Через неё пробивался свет уличного фонаря. «Трещины – это дневники вещей», – вспомнила она. Возможно, и людей тоже.
Диалог №4 (память, 23:11):
«Ты как эти картины – все видят совершенство, а я – трещины, где прячется свет».
Его слова теперь обрели плоть. Юлия подняла руку, касаясь щели в зеркале. Отражение дробилось, но не рассыпалось. «Сколько ещё трещин нужно, чтобы перестать быть статуей?»
Она достала коробку с детскими рисунками. На дне лежала фотография: девочка на качелях, волосы в беспорядке, рот в крике восторга. Юлия прижала снимок к груди. За окном начинался рассвет. Первые лучи солнца упали на осколки у зеркала, заставив их вспыхнуть, как осколки прошлого, настоящего и, возможно, будущего.
Финал главы:
Телефон снова завибрировал. Владимир: «Церковь. Рассвет. Приди увидеть, как свет рождается из трещин». Юлия посмотрела на разбитое зеркало, на фото в руке. Надела кроссовки вместо туфель, оставила часы на полке. На пороге задержалась, вдыхая воздух свободы, пахнущий пылью, виски и неопределённостью. «Иногда нужно разбиться, чтобы собраться заново», – подумала она, захлопывая дверь.
Глава 9. Неожиданный подарок
Посылка лежала на столе в прихожей, словно незваный гость. Коричневая бумага, перевязанная бечёвкой, конверт с неровным почерком: «Юлии». Она не заказывала ничего. Не любила сюрпризы. Но бечёвка была завязана морским узлом – таким, каким её когда-то научил вязать отец, за год до того, как исчез. Юлия провела пальцем по шершавой верёвке, будто пытаясь расшифровать послание в сплетении волокон.
Внутри – книга. Потрёпанный томик Рильке «Письма к молодому поэту». Обложка пахла древесной смолой и чем-то острым, вроде масляной краски. На титульном листе – печать букинистической лавки «Лист» и дата: 12 мая 2005. Год, когда она защитила первую серьёзную сделку, вычеркнув из жизни всё, что не вписывалось в график.
Страницы шелестели, как осенние листья. На полях – пометки. Небрежные, будто сделанные на ходу. «Читай медленнее», – было выведено рядом с абзацем о творчестве. «Это про тебя», – стояло на полях письма о любви. Юлия водила пальцем по строчкам, словно чувствуя тепло чернил. В одном месте Владимир зачеркнул слово «одиночество» и написал сверху: «выбор».
Закладка выпала, когда она переворачивала страницу. Длинный лепесток магнолии, засушенный между листами вощёной бумаги. На нём – его почерк: «Счастье – не цель. Это побочный эффект честности».
Она замерла. За окном завыл ветер, гоняя по асфальту пустую банку. Звук метался, как её мысли. Юлия поднесла лепесток к свету – прожилки образовывали карту неизвестной местности. Где-то там, в этих линиях, прятался ответ на вопрос, который она боялась задать вслух.
Телефон завибрировал. Сообщение от Зои: «Он неделю выбирал эту книгу. Сказал, что Рильке – как зеркало: чем старее, тем правдивее». Юлия хотела ответить, но вместо этого открыла окно. Воздух пах грозой. Первые капли дождя упали на подоконник, оставляя тёмные звёзды на дереве.
Она села на пол, прислонившись к дивану. Книга лежала на коленях, раскрытая на странице, где Владимир обвёл строку: «Любовь – это труд. Самый тяжёлый». Рядом карандашный набросок – две фигуры, тянущие руки через трещину в стене. Узнавала себя в строгом силуэте слева. Его – в размытых штрихах справа.
Внутренний диалог:
«Честность. С чего начать? С признания, что я хочу перечитать его пометки больше, чем контракты? Или с того, что боюсь понять, как он видит меня?»
Дождь усилился. Юлия встала, прошла в спальню. В ящике комода, под стопкой шёлковых рубашек, лежала коробка с детскими дневниками. На самом дне – письмо отца, которое она так и не открыла. Конверт пожелтел, клей давно высох. Она приложила его к книге Владимира, как будто они были частями одного пазла.
Телефон зазвонил. Неизвестный номер.
– Алло?
– Проверь страницу 72, – голос Владимира смешался с шумом дождя где-то на его конце провода.
– Почему?..
– Там ответ на вопрос, который ты ещё не задала.
Она перелистнула страницы. На полях – схематичный рисунок: ладонь, раскрытая кверху, с осколком зеркала вместо линии жизни. Подпись: «Иногда нужно порезаться, чтобы увидеть кровь».
– Ты… – её голос дрогнул.
– Честность начинается с малого, Юлия. Хочешь, я научу тебя рисовать трещины?
Она не ответила. Но когда гудки сменились тишиной, достала из кармана осколок зеркала. Приложила к письму отца. Конверт распахнулся сам, выпуская пожелтевший листок. Всего три слова: «Прости, я испугался».
Дождь стучал в стёкла, смывая границы между прошлым и настоящим. Юлия взяла карандаш. На чистой странице книги Рильке вывела: «Страшно. Но я готова попробовать».
Закрыла томик, положив лепесток-закладку на письмо отца. За окном громыхнуло, осветив небо на мгновение. Вспышка озарила её лицо – без маски, без страха. Просто женщина, сидящая на полу среди книг, осколков и неразобранных писем.
На кухне закипел чайник. Она не стала его выключать. Пусть свистит. Пусть нарушает тишину.
Глава 10. Разрушенный график
Утро началось с предательства будильника. Юлия проснулась за минуту до звонка, словно внутренние часы, отмерявшие жизнь по секундам, дали сбой. На столе ждал список: 7:30 – завтрак, 8:00 – пробежка, 8:30 – анализ рынка… Но в 7:17 зазвонил телефон. Неизвестный номер. Она подняла трубку, ожидая угроз, но услышала ветер и его голос:
– Сейчас за тобой зайдет весна. Встречай у парадной.
– У меня встреча в…
– Встречай.
Щелчок. Она стояла в халате, с зубной щёткой во рту, глядя в зеркало. Отражение казалось чужим – волосы растрёпаны, след от подушки на щеке. «Несовершенство», – моргнула она, но уже натягивала джинсы вместо костюма.
Владимир ждал под клёном, с зонтом-тростью в руке. Дождь стекал по его куртке, не касаясь кожи.
– Куда? – спросила Юлия, поправляя капюшон.
– Туда, – он махнул рукой в сторону парка. – Где нет Wi-Fi.
Они шли по тропинкам, превратившимся в ручьи. Он показывал на трещины в асфальте, из которых пробивалась трава:
– Видишь? Даже бетон устаёт быть крепостью.
Юлия проверяла время украдкой. 8:47. Через 13 минут – созвон с Токио. Она замедлила шаг, но он взял её руку, вложив вместо телефона каштан:
– Он прорастёт, если дать ему треснуть.
Дождь усилился. Они спрятались под мостом, где граффити изображало крылатую женщину с часами вместо сердца. Владимир провёл пальцем по ржавой стрелке:
– Ты всё ещё боишься опоздать?
– Это не страх. Это ответственность, – она сжала каштан, ощущая шипы.
– Ответственность перед кем? Перед манекенами в костюмах, которые называют себя людьми?
Он достал из кармана мел, нарисовал на стене спираль. Юлия наблюдала, как время утекает сквозь пальцы. 9:03. Звонил телефон – Лиза, секретарша. Она отвернулась, глотая ком:
– Я… не приду.
Тишина. Даже дождь замер. Владимир обернулся, и в его взгляде она увидела не триумф, а грусть.
– Не за меня. За себя.
Они вышли из-под моста. Солнце прорвало тучи, превратив лужи в зеркала. В одном из них Юлия увидела своё отражение – мокрые волосы, смазанная тушь, губы, сжатые в странной улыбке. «Кто ты?» – спросило отражение.
Паника накрыла внезапно. Она схватилась за сердце, чувствуя, как рвётся ритм. В ушах зазвучал голос матери: «Без графика ты – никто».
– Я теряю себя… – прошептала она, прижимая каштан к груди.
Владимир повернул её лицо к солнцу:
– Ты теряешь тюремщика. Заключённая же наконец выходит на прогулку.
Они вернулись к её дому. На пороге он вручил ей мокрый зонт-трость:
– Когда захочешь вернуться в клетку – сломай его.
В лифте Юлия дрожала. На экране телефона – 17 пропущенных. Сообщение от Лизы: «Они требуют объяснений». Она медленно стёрла все уведомления.
В квартире пахло сыростью и свободой. Она поставила зонт в угол, каштан – в стакан с водой. На зеркале в прихожей остался след от её мокрой ладони – отпечаток, похожий на карту неизвестной страны.
Запись в дневнике 22:17:
«Сегодня я опоздала на собственную жизнь.
Но впервые пришла вовремя».
