Евгений Шалашов
Адвентюра наемника
Слуги утащили труп бретера, отмыли пол от крови, а встреча продолжилась. Мне бы уйти, но пришлось слушать поздравления с победой, и чокаться с каждым из гостей.
– Господа, прошу прощения, я от Его Высочества. – Прорезая толпу, ко мне пробился усталый человек в запыленной одежде цветов герцога. – Граф Артакс фон Йорген, Его Высочество приказывает … призывает, прошу прощения – приглашает вас срочно приехать к нему по неотложному делу.
Вона как… Если Августейшие герцоги приглашают, это хуже приказа. Но наверное, физическими упражнениями теперь можно не заниматься. В доспехи, бог даст, как-нибудь влезу, а по дороге жирок сойдет и сам по себе.
Глава третья
Весть из прошлого
Итак, предстоит ехать в Силинг, столицу Силингии, к герцогу фон Силингу. Но срочно – это вовсе не означает немедленно. Мне еще требуется подготовиться к дороге, а путь неблизкий; подобрать слугу. Артакс вполне мог обойтись и одним лишь гнедым, без лакеев, но граф Артакс фон Йорген просто обязан иметь хотя бы одного слугу. Как говорят в одной из провинций Старой империи – Noblesse oblige.
Кому я все это рассказываю? Читатель, осиливший четыре книги моих воспоминаний, скользит взглядом по строчкам, и понимает меня гораздо лучше, чем я сам себя понимаю. Разумеется, я не задумываясь отправился бы один, плюнув на все сословные условности и ноближи с оближами. Обходился я как-то двадцать с лишним лет без слуг, если не считать денщиков-инвалидов, – так обошелся бы и дальше. Со слугами сплошные неприятности. Кто-нибудь видел хоть раз идеальную прислугу мужского пола? Если не пьет, так окажется трусоват, не подворовывает, так ни хрена не умеет, не бегает по распутным девкам, так целыми днями бездельничает. Еще о слугах надо заботиться, кормить. И, кроме Гневко, потребуется конь для лакея.
Но ехать в одиночку я не рискну, потому что время года не самое лучшее. Это в Швабсонии, пусть там и зимы суровее и снега наметает больше, зато в пределах ежедневного перехода, непременно отыщется хотя бы один постоялый двор или трактир, а то и городишко, где оных трактиров несколько, с комнатами для постояльцев и конюшнями для лошадей. И сам поешь, и конь сытый будет. В Силингии же все придется переть на себе, проверено. И что я упру? Мешок сухарей, да торбу с овсом? А сено мы где станем брать? Снега немного, но трава насквозь проморожена, такую и я бы не стал жевать, а не то, что мой Гневко. Конечно, если припрет, жеребец станет щипать и такую, но кто знает, может, если отъехать подальше, пойдут сплошные сугробы? Гневко из-под снега корм добывать не приучен, я – тем более.
Значит, если мы доедем до Шварцвальда за день, от леса до столицы останется три дня, то сколько нужно припасов? Ага, как же… Кладем на дорогу неделю. Зимние дни короткие, а по ночам ездить – себе дороже. От Черного леса до Силинга должна быть хотя бы какая-то харчевня, но не факт. Стало быть, нужна телега, куда и станем загружать все нужное, а к ней возчик, он же слуга. Лучше бы иметь и верхового слугу, и возчика на подводе, но на телегу столько припасов не влезет.
Слугу – крепкого, чем-то напоминавшего моего мостоблюстителя, подобрал Томас. Сказал, что отец у парня не шойзель, а как есть человек, да еще и свояк, добропорядочный пейзанин. Старик и сам бы отправился в дорогу, отдохнуть от любимой, но сварливой супруги, но у Томаса, по зимней поре, и спина не гнется, и дают знать старые раны, включая ту, что он сам себе причинил. Нет уж, пусть лучше дома сидит, косточки греет, слушает Курдулу, да за Кэйтрин присматривает. За ней, за моей невестой, еще обещал присматривать брауни, это надежнее, нежели Томас. Слугу-то она не очень послушает, а вот домового уважает даже больше, нежели будущего мужа.
Я всегда с подозрением относился к тому, если пейзане отдают сына в солдаты или в слуги. Толкового и работящего никто не отдаст, такой самим нужен, но по зимней поре работы в деревне нет, рады любому приработку.
Слуга крепкий, откликался на имя Генрик. Костер в снегу разжигать, нехитрую снедь сготовить умеет любой деревенский мальчишка. Главное, парень лошадей любит, а про остальные его умения и навыки в дороге узнаю.
Мы ехали молча, немного ежась от ветра. Я порадовался, что зима здесь гораздо мягче, чем по ту сторону гор. Там бы пришлось напяливать плащ, подбитый мехом, и шапку с наушниками, а здесь и суконный неплохо греет, и уши не мерзнут.
Сумерки начали наступать раньше, чем я планировал. Усмотрев неподалеку деревья, за которыми должен скрываться ручей, собрался остановиться на ночлег, но впереди замаячил едва заметный огонек, не похожий ни на костер, ни на пламя пожара.
– Там что, жилье появилось? – спросил я Генрика, но тот лишь с недоумением повел плечами.
Кто это такой смелый, чтобы обосноваться в пяти милях от Шварцвальда? И пусть проклятие Черного леса мы с цыганами сняли давненько, года полтора назад, но широко это не афишировали, а народ, по старой памяти, еще боялся призрачных обозов и всего прочего. Но если имеется жилье, то лучше напроситься на ночлег, чем спать зимой у костра. Терпеть не могу ночевать, если один бок нагревается, а второй замерзает. Ворочаешься всю ночь с боку на бок, не выспишься. Нет уж, надо под крышу. Авось, хозяева будут столь любезны, что пригласят в гости. А нет, так мы их вежливо попросим.
Пришлось проехать еще мили полторы, пока не увидели в свете луны длинный фахверковый дом с коновязью, колодец, навес для лошадей, а сзади несколько копен сена. Неужели постоялый двор? Да, именно так. Вон, даже вывеска есть – на двух кронштейнах болтается деревянный щит, на котором намалеваны окорок и огромная пивная кружка. А художник хорош. Окорок, даже в сумерках выглядит как настоящий, а пена из кружки прямо-таки готова выплеснуться на ближайший сугроб.
В ответ на наш стук из-за дверей раздался мужской голос:
– Кон дый[1]? – О чем спрашивают, я не понял, но язык показался знакомым, как и голос. Зато второе слово я уже понял. – Закѐр[2]!
– А ты уткѐрдо сделай, старый хрен, не то я дверь высажу!
Во те раз! Кого меньше всего ожидал здесь увидеть, так это Зарку-цагана. Я-то думал, что он пребывает в Швабсонии, обманывает там честных бюргеров, или его уже успели повесить за конокрадство. Не разобрав, о чем нас спрашивают, весело проорал:
– Бахталэ[3] Зарко!
Раздался лязг щеколды, и в полутьме появился смеющийся цыган.
– Баро Артакс, сколько можно тебе талдычить, – когда ты по-нашенски пытаешься говорить, пузо от смеха лопается.
Из-за плеча старика выглядывало любопытное личико Папуши. Она мне очень лукаво подмигнула, а я отчего-то смутился и попытался скрыть смущение суровостью:
– У тебя здесь постоялый двор, или что? Что за хозяин двора, если гостей гонишь? Давай, шевелись, у меня гнедой проголодался.
Гневко я расседлал сам, сам же засыпал ему овса, а хозяин постоялого двора не возражал. У него с моим гнедым сложные отношения. И не то, чтобы старый цыган боялся моего жеребца, но уважать уважал. Верно, помнил его копыта. Ну, хотя бы воды принес, и то хорошо.
– Ну как, ничего? – поинтересовался я у гнедого. Навес навесом, но стенок-то здесь нет, дует.
– Го-го, – мотнул Гневко гривой, давая понять, что все в порядке, не холодно, а я могу уходить и не мешать ему есть.
– Вот и ладно, – кивнул я, посматривая, как Генрик обихаживает свою кобылку. Гнедой к ней интереса не проявлял, это хорошо. И драться он с кобылой не станет, это совсем прекрасно.
Мы сидели перед очагом, на котором что-то шкворчало, а Папуша разливала горячий травяной отвар, я спросил:
– Как тебя сюда занесло?
– Э, баро Артакс, сколько можно дороги мять, кибитки ставить? Пора уже и осесть. И дети просят – мол, садись на землю, дадо, хватит, нагулялся. Стар ты уже, чтобы кобыл красть. И чаюри надоело по земле бегать. Глядишь, человека хорошего найдет, пусть и гаджо, замуж выйдет. А место удобное. Шварцвальд теперь проезжий, а постоялых дворов поблизости нет. В самом-то лесу мало кто останавливаться захочет, а тут, самое лучшее место. И лес можно засветло пройти, и кто обратно поедет, тоже сюда.
– Как ты все успел? – изумился я. – И дом выстроил, и колодец выкопал.
– Дом дети построили, да долго ли его делать? – хмыкнул старый цыган. – Рамы собрали, глиной да битым камнем пустоты забили, очаг поставили. Вон, теперь надобно конюшню ставить, но это потом, летом.
– Прогоришь ты с таким отношением к делу, – хмыкнул я, попробовав отвар. Вкусно. – Трактирщик ты хренов. К тебе постояльцы прибыли, а ты им отворот поворот даешь. Ишь, закрыто. Да ты из штанов должен был выскочить, клиента вместе с его конем облизать.
– Так я уже спать лег, – принялся оправдываться цыган, но как-то вяло, а потом признался. – Я тебя вчера во сне видел. Решил, не нужен мне баро Артакс, хоть он графом стал. Знаю, что если я с тобой встречусь, то жди беды. Спать лег, а Папуша говорит – Артакс сегодня приедет. И стук в дверь. Думаю, может уедет, коли не открыть?
Неприятности, видите ли, из-за меня. А кто его, старого дурака, постоянно выручает? Не я ли? Но вслух не стал ничего говорить. Поминать о своих благодеяниях, все равно, что хвалиться милостыней, данной нищему.
– Хозяин, а пиво-то где? – подал голос мой слуга. Генрик хотел еще что-то сказать, но наткнувшись на мой недобрый взгляд, не предвещавший ничего хорошего, тихонечко сник и пробубнил. – Да я это … господин граф… Простите великодушно, на вывеске-то пиво нарисовано.
– Так мало ли что на вывесках намалюют, – жизнерадостно сообщил Зарко. – А пиво-то я откуда возьму? Сам не варю, а из пивоварни вести долго, да и накладно. В пивоварне бочку нальют, а куда мне с бочкой? Испортится, и пиво пропадет, и деньги. Вот, зима закончится, проезжих побольше будет, тогда и пиво будет. Хочешь, поживи до весны, потерпи. Пока могу шнапса налить, если хочешь.
– Не, шнапса не надо, – начал отказываться Генрик, хотя и было заметно, что парень бы не отказался. Вот только, Томас уже провел с ним разъяснительную беседу на предмет того, что можно делать, а что нельзя и чего больше всего господин граф не любит.
– Жаркое будет готово, тогда разрешу чарку выпить, – сжалился я.
А по комнате уже шел одуряющий аромат мяса, овощей и каких-то специй. Главное, чтобы мясо не из ежиков. Хотя, когда готовит Папуша, могу и ежика съесть.
Молодая цыганка, тем временем, помешала жаркое, улыбнувшись мужчинам – мол, чуть-чуть осталось, потерпите.
– Я думал, что вы еще в Швабсонии, – заметил я.
– А что там делать? – махнул рукой цыган, отхлебывая свой травяной отвар, успевший остыть. – Побыли мы там с Папушей, посмотрели. Худо там жить цыганам, ой худо. Не любят там нас, не любят.
В голосе старого мошенника зазвенела такая вселенская грусть, что стало понятно – опять Зарко что-то там учудил, а его долго ловили. Но, как водится, не поймали. Кажется, старого плута изловили всего один раз в жизни, и то ловцом оказался мой собственный жеребец.
– Не иначе, ты там поддельный шнапс продавал? – хмыкнул я.
– А что, хуже от этого шнапса кому-то стало, а? – сразу же окрысился цыган. – Никто не помер, даже никого понос не пробрал.
Во те на… Про поддельный шнапс я вообще не знал, брякнул наобум. Впрочем, чем же еще мог заниматься «честный» цыган, если не кражей коней? Ясен пень – либо кому-нибудь что-то втюхивает, либо обманывает, что, впрочем, одно и тоже.
– Мне-то откуда знать? – миролюбиво сказал я. – Ты же знаешь, что шнапс я не пью.
– Я даже про «Любимое пойло наемника» знаю, – хохотнул Зарко. – В Швабсонии его на каждом шагу продают.
– Верно, ты за шнапс налог не хотел платить? – поинтересовался я.
– А чё я платить-то должен? Шнапс я сам продавал, чего это я с каким-то герцогом должен делиться? Хочет, пусть сам шнапс гонит, и талеры получает.
Как говорится, все ясно. В Швабсонии, да и в других землях моей бывшей родины, герцоги и короли закроют глаза на продажу некачественного товара, но если продавец не хочет платить налоги в казну – этого не простят, и не помилуют. Пусть тысяча, а то и больше, умрет, или ослепнет от скверного шнапса, но коли владетель исправно получает свою долю, так и пусть мрут дальше, в рот-то никто не лил.
Тем временем, подоспело жаркое и все разговоры были оставлены на потом. После целого дня пути я не заметил, как опустошил целых две миски, и взял бы еще, но вспомнил, что собирался убрать лишний вес. Вон, доспехи пришлось на телеге вести, не влезаю.
Генрик, осоловев после еды и принятой чарки шнапса, отправился спать, Папуша принялась мыть посуду, а мы с Зарко остались допивать травяной отвар. Надеюсь, ночью бегать не придется? Горшка у цыгана нет, придется ходить на воздух, в холод. А мог бы теплый сортир построить, между прочем.
Цыган, выпив половинку чарки, стал более откровенным.
– Я же чего здесь сижу, баро? Я сижу оттого что Куколю задолжал, целых двадцать талеров. Ладно бы лето было, а зимой-то тут нечего делать. Вон, из столицы два дня назад гонец проскакал, останавливался, а вчера он обратно ехал, да ты, вот и все мои посетители. Скучно.
– А кто такой Куколь? – нахмурился я, попытавшись вспомнить – что это за зверь такой, если его цыган боится?
– Ты Куколя не знаешь? – удивился цыган, а потом вспомнил. – А, так ты же ни пиво не пьешь, ни шнапс, где тебе знать. А Куколь, наш главный винокур. Я у него сорок бочек шнапса купил, на ту сторону гор переправил, а там верным людям продал. Ну, не всем продал, кому-то пришлось отдавать под будущую продажу, чтобы деньги потом отдали. Помнишь, мы летом встретились, когда ты нас выручил? Мы как раз в Швабсонию ехали, за деньгами.
Ишь, жук навозный. А ведь я что-то такое и предполагал, когда увидел Зарко с Папушей и их повозку, но до продажи «контрабандного» шнапса не додумался. Опять забыл разницу в ценах Силингии и Швабсонии. Зачем цыгану мучиться, самому гнать шнапс, если можно здесь купить бочку за талер, а там продать за четыре, а то и за пять? Забавно. О контрабанде между странами я наслышан, сам контрабандистов ловил, но вот контрабанда между мирами, это нечто… На такое только потомки эльфов способны.
– В общем, осерчал император, как там его – Адалберт-Вильгельм?… за то, что ты налоги не платишь, послал стражу, а ты в бега пустился? – предположил я.
– Это еще ладно, – вздохнул цыган. – У меня еще тридцать бочек лучшего шнапса пропало! Я их в университетский городишко пристроил, есть там у меня верный человек, а там что-то стряслось. Не то барон соседский нагрянул, не то еще что, но бочки отыскали, и выпили.
Вон, значит, чей шнапс пристраивал в университетский подвал начальник охраны. Хм… А ведь я мог бы рассказать о том, что случилось, но не стану.
Я посмотрел на унылого Зарко, и мне стало жаль старого дурака. Еще чуть-чуть, и предложу ему двадцать талеров. Не из-за него, а из-за приемной дочери. Для меня двадцать талеров – это не деньги. А для цыгана. Хотя…
– Подожди-ка, – призадумался я. – Допустим, двадцать или тридцать бочек у тебя пропало, но ты говорил, что привез в Швабсонию сорок? А может, и больше? А где деньги, что ты выручил? Пусть даже тебе двадцать бочонков удалось продать, по четыре талера, так это получится восемьдесят.
– И не восемьдесят, а шестьдесят. Я половину денег детям отдал, а половину для Папуши храню, на приданое. Как мне девку без приданого замуж отдать?
– Ты уже сколько лет на приданое девке копишь? – усмехнулся я. – Верно, уже не на один дом накопил, да на табун лошадей? Может, стоит с винокуром рассчитаться, спокойней жить станет?
– А ты мои деньги не считай, – огрызнулся цыган. – Так у Куколя денег много, глядишь, забудет со временем. Вон, сам Силинг обо мне забыл, жандармов по мою душу не присылает.
Я только покрутил головой. Забыл герцог, как же. Простить, может и простил, а вот забыть не забыл. И если цыган что-то еще сотворит, то ему все припомнят. И краденых коней, и гибель рыцарей, случившуюся по его вине. Я и сам-то до сих пор не уверен, что Силинг мне простил смерть своих лучших воинов. Но я Его Высочеству нужен, а вот цыган? А ссора с винокуром может быть похуже ссоры с герцогом. Но что тут говорить? Горбатого могила исправит. Папушу жаль, но у нее хотя бы приданое есть, не пропадет.
Зарко отправился спать в свой закуток, а я в комнату (скорее, чулан) для особых гостей. И я отчего-то не удивился, что, как только улегся, ко мне пришла Папуша. Девушка пристроилась рядышком, а когда я ее обнял, спросила:
– Артакс, у тебя есть дети?
Кажется, она меня как-то об этом спрашивала? Или это была другая женщина? А дети, скорее всего, где-то есть, но их матерям я никогда ничего не обещал. Пообещал бы, тогда да, сейчас не ходил бы холостяком.
– Когда я в Швабсонии была, девчушку увидела. Такая вся крохотулечка, лет шесть, может семь, но до чего на тебя похожа. И зовут почти как тебя, Юджина. Я уже подойти хотела, спросить, кто папка, но тут ее мать вышла – сама вроде и ничего, но лицо страшное, все в шрамах.
– А как женщину звать? – поинтересовался я.
– Мартой.
Марта… Девушка, чье лицо было обезображено ножом ее же собственного отца.
– Думаешь, весело бабе в лесу жить? Я мужу хочу одежду стирать, готовить. Детей хочу…
– Понимаю, – кивнул я.
– Ой, да ни тоффеля ты не понимаешь! Все вы мужики одинаковые – вам лишь бы штуку свою засунуть, а потом – хоть трава не расти…
– Ну-у… – протянул я, не решаясь сказать, что она и сама не особо-то и противилась, а вовсе и наоборот.
– Баранки гну! Ты, что, не понял, что я беременная? Коли нашелся болван, что замуж зовет, то нужно свадьбу быстрее справлять. Может, удастся убедить, что ребенок от него…
По моим меркам это случилось два года назад, стало быть, там прошло семь. Я не стал ничего говорить Папуше, но она догадалась сама.
– Значит, это твоя дочка? Красивая. Я тоже такую хочу… Ну, и чего ты лежишь, словно бревно?
Глава четвертая
О всякой живности
И что такое Папуша подлила в отвар? Могу лишь предположить, что старому цыгану и Генрику досталось сонное зелье, а мне напротив, бодрящее. И не просто бодрящее, а очень-очень бодрящее… И как эта маленькая ведьма умудрилась сделать все незаметно? Впрочем, она могла ничего не скрывать, кто догадается, что кроме ароматных трав в отвар добавлены и другие травки?
Лестно, конечно, что на старости лет ко мне неравнодушны молодые женщины, но все хорошо в меру.
Заснул лишь под утро, сознавая, что и спать-то осталось всего ничего, но как только закрыл глаза, услышал душераздирающие звуки: не то кого-то резали, не то из живого человека кишки на руку наматывали. Сквозь сон не сразу сообразил, что где-то сверху гнусно блеет коза. Судя по цоканью копытец, скотина залезла на крышу. Нет, не копытца у нее, а копытища, как у слона. Что, у слонов нет копыт? Значит по крыше бродит верблюд.
Папуша заворочалась и, не открывая глаз, пообещала козе что-то недоброе и нехорошее. Всех цыганских угроз и пожеланий я не понял, но слово «кар» опознал, равно как и то, что в отношении мелкой рогатой скотинки его используют не по назначению, не туда, куда это делают козлы. Решив, что продолжу спать, а наверху пусть коза блеет, а то и дракон орет, был вытащен из дремы нежданным вопросом и толчком под бок:
– Артакс, а ты доить умеешь?
– Кого? – спросонок не понял я.
– Козу, кого же еще? Не меня ж… – сонно вымолвила Папуша, приподнимаясь с постели. Широко зевнув, цыганка сказала: – Не коза это, а миньжа с рогами. Сходи, подои, а я еще немножко посплю.
Как ни странно, но слово «миньжа» я понял, хотя раньше его не слышал. Надо будет запомнить. Подкатишь к какой-нибудь барышне, шепнешь на ушко. М-да… Какие мне барышни, если я уже почти женатый человек.
– Не мужское это дело коз с девками доить, – буркнул я, пытаясь удержать одеяло, потянувшееся следом за неохотно поднимающейся с постели цыганкой.
– Ага, за что не возьмешься, так все немужское дело, – фыркнула цыганка, собирая раскиданную по комнатке одежду. – Из-за тебя всю ночь не спала, жеребец…
Я же еще и виноват? Ну и ну. Зевнув так, что едва не вывихнул челюсть, спросил:
– Козу-то где сперли? Отцу твоему лошадей мало, за коз принялся?
– Чего это – сперли? Если цыгане, так только крадут, да? Сама она пришла, еще по осени, и с козленком, – недовольно сказала Папуша, принимаясь одевать на себя многочисленные юбки. – И как их не съели-то по дороге? Лучше бы ее волки загрызли, вместе с выродком, хоть кому-то радость. Корми ее теперь, дои. И капризничает – что не по ней, сразу орет – бе-бе-бе, или ме-ме-ме. И чистюля, словно не коза, а графиня. Попробуй-ка в пойле руку обмочи – жрать не станет, жопу выставит, и копытом бьет. А козленок козлом стал, чуть что – бодаться лезет. Этак всех посетителей отгонит. И воняет, словно рыцарь в походе.
– На мясо пустите, и козла, и козлуху, – хмуро посоветовал я, пропуская мимо ушей гнусные намеки. Уж кто-кто, а я, как рыцарь, не пахну и в походах стараюсь мыться почаще. А цыгане тоже не ландышами пахнут.
– На мясо?! – всплеснула руками Папуша. – Тебя самого надо на мясо пустить! Что с тебя взять? Гаджо, он и есть гаджо. Мне теперь есть с кем добрым словом перекинуться, а ты – на мясо пусти. Да мне Биля словно сестра родная, или подруга! Я ей говорю, а она все понимает и отвечает, только по-своему. Дадо иной день слова не молвит, сидит, молчит и в стенку глядит. Я его как-то раз сама хотела отправить коня скрасть, да куда ему, старый стал. А козел, – засмеялась цыганка, – как-то дадо так боднул под зад, что тот улетел. Но сам виноват – он при Биле меня ругать стал, а козел защищал. Дадо за палку схватился, отходил козла, а тому неймется, все равно бодаться бросается. Дадо его тоже хотел на мясо пустить, да я не дала. Потом помирились, оба довольны. Точно – старый да малый.
Вот и пойми этих женщин. И блеет коза – плохо, спать мешает, и капризная, а лучше ее все равно нет. То она нехорошее слово с рогами, то сестра родная. Зато козел правильный – цыгана бодает. Зарке полезно, чтобы ему раз-другой под зад дали.
Папуша ушла доить козу. Я попытался заснуть, задремал даже, а сквозь дрему в башку пришла шальная мысль – а не взять ли цыганку домой? Вон, барон Кренек, хоть и насквозь благородный, а открыто держит любовницу, не считая служанок, а супруга, как и положено верной жене, всегда держит в спальне кувшин с теплой водой, чтобы омыть усталому мужу руки и чресла. И все баронессу хвалят за ее мудрость и понимание. Уже знаю, что в Силингии мать перед свадьбой дает напутствие дочери – мол, ты выходишь замуж, приобретаешь господина. Тебе очень повезет, если он будет хорошо к тебе относится, но может так получится, что твой муж будет скрягой, либо мотом.
А про измены мужа никто ничего не говорил…
Но только представил встречу Кэйтрин и Папуши, а потом действия баронессы Выксберг, не только дурные мысли ушли, но и сон слетел сразу. Войну я еще переживу, но недовольство Кэйтрин – это вряд ли. Нет уж, нет уж, я для себя давным-давно решил, что законной супруге изменять не стану. Но мы с Кэйт не женаты, значит, до свадьбы еще немножечко можно. Да, а кто в этом виноват? Разумеется, наш патер, со своей дурацкой епитимьей.
Встав на ноги и одевшись, с неудовольствием обнаружил, что Зарко и мой слуга еще спят. Ну ничего себе! Я здесь бодрствую, а они дрыхнут? Подъем, золотая рота! И где, спрашивается, мой завтрак?
Все, кроме меня, за ночь отдохнули и выспались. Эх, стар я уже для бессонных ночей, стар… Хотя, если честно, понравилось, и доспехи теперь садятся на поддоспешник плотно, но не жмут. Но от второй такой ночи воздержусь, иначе придется поддевать под панцирь два поддоспешника, а это в бою неудобно. Надо перекусить и ехать.
Когда трогались, сверху донеслось блеяние. Невольно обернувшись, увидел, – коза стоит на задних ногах, вытянув морду в сторону солнца, вылезавшего из-за Черного леса. Верно, желает первая поздороваться со светилом. Я показал нахальной скотине кулак, прошипев под нос заученное словечко, а она ответила ехидным блеянием. Не знаю, кем рогатая животина меня обозвала, но Гневко, лучше меня понимавший ее речь, тоже гнусно заржал. Так что, последнее слово осталось за скотиной.
Нет, по ночам надо спать. Не мудрствуя лукаво, я перебрался в телегу, укрылся сеном, а Гневко пошел следом, недовольно фыркнув – мол, я это сено есть стану, а ты в него ноги суешь.
Перед тем как заснуть, подумал, что если за Шварцвальдом появятся постоялые дворы, какие-нибудь деревни, то лучше бы обменять, даже с доплатой, пейзанскую кобылу на коня, способного ходить под седлом, а иначе, со скоростью телеги добираться до Силинга будем недели две.
Снилась какая-то дрянь – Папуша, пеленавшая цыганенка, как две капли воды похожего на Зарко-цыгана, только маленького и приговаривавшая – вот, папка вернется, ты у него гнедого украдешь; Марта, обучавшая маленькую дочь метать ножи в человека, прикованного к позорному столбу. Не удивлюсь, если в колодки закован именно я. Не дожидаясь, пока приснится сын герцоги, натравливающий на меня собак, я проснулся.
Если кто спросит, что я чувствую, понимая, что где-то растут мои дети, то честно отвечу – ровным счетом ни-че-го. Нет во мне ни чувства вины и отцовские чувства тоже глубоко спят. Какие чувства могут быть к детям, которых я никогда в глаза не видел?
Еще в голову пришла мысль – а зачем я понадобился герцогу? Но эти мысли, как показывает опыт, бессмысленны. Как ты голову не ломай, не фантазируй, а реальность будет совсем иной, нежели ты ее себе представляешь.
Выгнав из тела холод, сковывающий все члены, осмотрелся. Похоже, мы же уже к Шварцвальду подъезжаем. Только проснулся, а уже скоро снова придется становиться на ночлег.
Дорога вывела на знакомую поляну. Снега почти нет, земля промерзшая, черная, с буро-зеленой травой, пожухлой от холода, место легко узнать. Вон, там развернулось сражение с рыцарями Силлинга, а вот и наше кострище. Здесь останавливались гномы (кофе, кстати, у них замечательный, надо еще купить), а кострище после себя не оставили, молодцы, все присыпали, угольки собрали. И по-прежнему, словно часовые, вокруг поляны стоят деревянные кресты – изрядно покосившиеся, поросшие мхом, но хранившие от всякой напасти. Если поискать, отыщу братскую могилу жандармов, которых мы с цыганом убили, я для нее собственноручно крест делал. А под теми березками, из которых соорудил крест, отыскал медный панцирь рыцаря Йоргена…
Но на могилу я не пошел. Что мне там делать? В храм я уже сходил, за души усопших помолился, патеру исповедался. Покойников не боюсь, а терять время – нелепая трата времени.
Пока Генрик распрягал кобылу, возился с телегой, сеном, я успел расседлать Гневко, нарубить сушняка и разжечь костер. Сходил к ручейку и набрал воды. Утверждая котелок на огонь, услышал:
– Господин граф, а чё это вы всё сами-то?
– Делом лучше занимайся, а глупые вопросы задавать потом станешь, – хмыкнул я, вспоминая, где и в каком мешке у нас припасы?
– Так я уже все сделал, – деловито отрапортовал слуга. – Лошадок напоил и накормил. Может, лучше я сам кашу сварю? Вы все-таки граф, вам нельзя.
Сам так сам, я разве против? Тем более, что готовить терпеть не могу. Вот, разве что яичницу сделать могу, и неплохую. Уступив парню право кашеварить, спросил:
– Генрик, а откуда ты знаешь, что можно делать графу, а что нет?
– А Томас сказал, что лучше вас к котелку не допускать, – бесхитростно отозвался парень, промывая крупу. – Дескать, если господин граф возьмется кашу варить, то она у него обязательно подгорит, да еще и посолить он ее забудет… Ой, – спохватился Генрик, – простите, господин граф.
Вспомнив, как варил кашу – забыл промыть пшенку, а потом еще и половину спалил, я захохотал. Еще бы, если я варил пшенную кашу первый раз в жизни? Вот ведь, старина Томас, все он запомнил, хотя и валялся раненым. Отсмеявшись, поинтересовался:
– Что еще про меня Томас сказал?
– Сказал, чтобы я шнапс и пиво при вас не пил, и сырую воду из ручья не хлебал, дескать, вы это не любите, – сообщил слуга, засыпая в кипящую воду крупу.
Хм, вон как надо кашу варить. А я ее холодной водой заливал, а потом на костер ставил. Наверное, оттого моя каша и горчила? А про сырую воду с парнем разговоры вести не стану, не поймет, что из-за воды можно не просто заболеть, а умереть. Пусть думает, что мне не нравится. Шнапс и пиво при мне пить нельзя, а без меня можно? Ну, старина Томас, научишь ты молодежь, а мне еще с ней до столицы ехать.
– А еще старый сказал, что рука у вас очень тяжелая, – вздохнул Генрик. – Коли что не по нраву – разговоры вести не станете, а просто в ухо дадите.
Ничего себе, каким злодеем меня старик обрисовал. Можно подумать, что я только и делаю, что всем по ушам бью. Томас, скажем, ни разу от меня в ухо не получил. Но заранее радовать парня не стоит, ему вредно.
– В ухо я своим слугам никогда не бью, – хмыкнул я. – Стукнешь, а у него барабанная перепонка лопнет, оглохнет. И на хрен мне глухой слуга нужен? А про шнапс Томас соврал. Его не только при мне нельзя пить, и без меня. Можно, если я сам разрешу.
Покамест, парнем я доволен. Коней обиходил, кашу сварил вкусную, воду пил кипяченую, ночлег обустроил, превратив место под телегой в маленький.
И ночью ничего страшного не приснилось – ни убитых жандармов герцога Силинга, ни загубленных диких собак. Вообще, покойник явился мне один-единственный раз в жизни и то, нищий бродяга, случайно убитый мной во время побега с каторги. Но этот старик, меня спас, а не погубил. Правильно говорят мудрые люди – у мертвецов совсем другие заботы и интересы, а такая мелочь, как месть живым, их не прельщает.
К тому времени, когда я проснулся, слуга успел накормить и напоить лошадей, и варил кулеш. Я даже начал думать, что существуют на свете идеальные слуги. Или все-таки нет? Ладно, посмотрим, что не так у моего Генрика.
А что «не так», выяснилось достаточно скоро. Среди пейзан редко находятся охотники, а коли такие и есть, не сознаются, но вдруг парнишка умеет стрелять из лука?
– На охоте приходилось бывать? – поинтересовался я. Видя, что парень мнется, поощрительно улыбнулся. – Говори, ничего страшного. У меня у самого лесов нет, а если ты на стороне браконьерствовал, никому не скажу. Ты из лука предпочитаешь дичь бить, или с рогатиной?
– Я, господин граф, крови боюсь, – чистосердечно признался Генрик. – Даже куренку голову не отрублю, без чувств падаю. Мамаша, если свинью колоть нужно, к соседу ходила, а курам сама головы отрубала.
Вот те на… Бывают, конечно, такие люди, но очень редко.
– А в смысле подраться? Вон, какой ты здоровый…
– Не знаю, не пробовал, – вздохнул Генрик.
Не пробовал? Вот в такое не поверю. Не бывает так, чтобы дети росли, и не дрались друг с другом. Уж на что я, выросший среди нянек, гувернеров и воспитателей, умудрялся подраться даже с детьми лакеев и садовников, а когда был помладше, хаживал и с разбитым носом, и синяками. Отец говорил – мол, если граф хочет драться, деритесь с ним всерьез, без поддавков. А те и рады были наподдавать возможному наследнику престола.
