Евгений Щепетнов
Справедливости – всем
Теперь нужно добраться до подельников главнюка. Скорее всего, их у кинотеатра уже не было – долго мы провозились с допросом, да и разбежались гады во избежание. Твари чуют, когда дело пахнет керосином. Спалят ведь! Потому, скорее всего, они сейчас сидят по домам. Или по хавирам ныкаются.
Мы выяснили, кто из пленных наиболее информирован, и подробно расспросили его об ареале обитания злодеев. Все узнали: явки, адреса, контакты. Уяснили, что без участия проводника поиски затянутся едва ли не до самого утра – скорее всего, на целые сутки. А потому – с нами отправился один из троих непричастных к этому делу, двух других оставили в лесу. Нет, не убитыми и не привязанными к дереву – мы же не древнее племя мордвы! Это у них, у мордвы, был такой обычай – встретили, понимаешь ли, чужого в своих краях и… – р-раз! К дереву его привязать. Навсегда. Комар до смерти не зажрет – так зверь попитается. И тут интересный факт – во многих языках «чужой» и «враг» обозначается одним и тем же словом.
И, может быть, они были в чем-то и правы. Вот эти парни – точно заслуживают быть заеденными комарами – досуха выпитыми. Я знаю, что ничего хорошего из них не получится. Знаю, что, в конце концов, они совершат нечто подобное тому, что совершил их идейный вождь. Но только вот пока не могу так просто их прикончить. И дело не только в том, что могут привлечь к ответственности. Просто пока не за что лишать их жизни. Не перешли еще черту. Ни они, ни мы.
На удивление оставшиеся в лесу негодяи не стали вопить, требуя отвезти их в людное место, дабы не утруждать свои худые ножки. Как только развязали им руки и ноги, тут же скрылись во тьме ночной – только кусты затрещали! Чуют, гады, край обрыва, с которого едва не свалились. Чего-чего, а жизнь гопника учит его нюхом чуять неприятности.
Двух других загрузили на заднее сиденье. Туда же сел Янек, довольный, будто получил премию или наелся пирожных. Все-таки надо к нему внимательнее присмотреться. Излишне жесток, на мой взгляд. Нехорошо получать удовольствие, когда бьешь в живот беззащитного пленника. Да, это необходимость, по-другому никак, но получать от этого оргазм? Маньяк, что ли? Мне маньяки не нужны.
Хотя, по большому счету, я его понимаю. С каким удовольствием я бил бы в живот того судью, который присудил, будто моя жена и дочка сами виноваты в том, что их задавили! Я потом навел справки – это продажный судья. Про него всякое говорили, но одно абсолютно точно – за моих близких ему забашляли хорошую сумму.
В его бурной деятельности и еще были нехорошие эпизоды – например, сынок одного из авторитетных людей города на огромной скорости буквально снес выехавшую из переулка малолитражку. Погибших признали виновными, так как они должны были уступить дорогу. А то, что физически нельзя было увидеть машину, несущуюся с дьявольской скоростью, – это все ерунда. Недоказуемо! Скорость-то никто не замерял!
Там и еще были дела – такие же мутные и тошные. Но даже вспоминать о них не хочется – об этих педофилах (не доказано!), о насильниках (насилие не доказано!), о кидалове с квартирами (договор не вызывает сомнения!).
Прежде чем принять решение, я хорошо поработал. Многое знаю. Хотя и эпизода с гибелью моих близких хватит для справедливого приговора. Ей-ей, моя семья перевесит жизнь всего мира. Ради них я бы убил все и всех!
Печально все, что происходит с нашей жизнью, и с судом в частности. Рушится страна, летит в пропасть, и некому ее остановить. Совсем некому! Рвут ее на части стаи злобных шакалов, и нет охотника, который их всех разгонит. Пьяный президент, олигархи во власти, продажные судьи и не менее продажные менты. Куда мы все катимся?
На первый адрес мы попали примерно в три часа ночи. Это была обычная, стандартная панельная пятиэтажка, в подъезде которой пахло трупом. Нет, скорее всего, тут никто не помер – просто вот так тут пахнет. Заходишь, и аж с ног сшибает. Запах трупняка, падали, помойки. В подвале регулярно прорывается канализация, да плюс постоянно течет вода. Вся эта адская смесь настаивается на дохлых кошках и собаках, и получается то, что получается.
Как тут живут люди – не знаю. Просто живут, да и все тут. Как крысы на помойке. Деваться-то некуда. «Панельки» давно уже должны быть расселить – у них срок службы двадцать пять лет, но стоят проклятые уже и по тридцать пять лет, и больше – пока на голову не свалятся, хрен кто будет расселять. Не то время, чтобы квартиры раздавать за просто так.
Пришлось идти одному, Янека оставил стеречь пленников. Один никуда не денется, а вот второй… можно было бы его, конечно, приковать за руку к машине, но это только в кино преступники смирно сидят и дожидаются, когда полицейский соизволит вернуться. У нас за это время и ручку над дверью поуродует, пытаясь выбраться, или еще какую-нибудь гадость измыслит – вдруг он Кулибин и умеет открывать наручники спрятанной в заднице скрепкой? Ну его на фиг, пусть Янек стережет. Что я, один с арестом не справлюсь? Власть я или не власть?
Квартира на третьем этаже, деревянная дверь, даже не обитая дерматином. Да и толку-то обивать – все равно испоганят. Порежут или подожгут – вон дверь напротив. Был дерматин, да, а теперь свисает клочьями, как шкура гнилого дракона. Здесь бы по-хорошему стальную надо дверь, но она денег стоит. Не по доходам здешнему контингенту.
Сначала потянулся рукой к звонку, очень похожему на коричневый женский сосок, потом в свете тусклой пятнадцативаттной лампочки (на удивление сохранившейся на своем месте) увидел два оголенных провода, торчащих рядом со звонком. Дави – не дави на этот «сосок» – ничего не брякнет. А вот если соединить эти провода вместе, тогда может что-то и получится.
Так и сделал. А когда сделал, с немалым удовлетворением услышал за дверью бодрую трель старого советского звонка. Умели делать вещи наши отцы! Небось лет тридцать звонку, а ревет, как будто вчера сваяли! Мертвого подымет!
Как и следовало ожидать, меньше чем через минуту после такой какофонии за дверью послышалась возня, глазок загорелся световым пятнышком и снова потемнел – закрытый приблизившимся к нему глазом. А потом кто-то грубым мужским голосом – то ли спросонья, то ли с похмелья – спросил, будто решил убить меня напором содержавшихся в этом самом голосе яда и злобы:
– Чо надо?! Чо звонишь посреди ночи, придурок?!
– Милиция, уголовный розыск! – Я достал удостоверение, раскрыл его, продемонстрировал глазку. – Откройте! Мне нужен Сычев Сергей!
– Мили-иция! Уголо-о-овный ро-о-озыск? Эй, уголовный розыск, иди на..! Санкцию прокурора давай! Козлы, мусора, совсем оборзели! Чо стоишь – на… пошел!
Вот терпеть не могу людской наглости! Хамства! А еще – когда меня посылают, чувствуя свою абсолютную безнаказанность! Но я сделаю еще одну попытку, почему бы не дать людям шанс? Все-таки пришел в три часа ночи, нарушил, так сказать, покой. Они-то не убивали парня.
Хотя… разве не убивали? А кто воспитал ублюдка ублюдком? Кто внедрил в его голову мысль, что убить другого человека, чтобы забрать его вещь, можно и даже правильно? Разве он уродился таким злодеем и сразу пошел молотить по голове прохожих стальным прутом? Нет, неуважаемые, это вы виноваты! Вы бухали, воровали, ловчили, говорили в спину трудолюбивым и непьющим всякие гадости! А он все запоминал. Рос и запоминал. Формировался как подонок и негодяй. А когда вырос, стал взрослым негодяем – пошел убивать. Так что получите все по полной!
Я размахнулся и со всей дури врезал ногой по двери. Замок выдержал, но дверь ощутимо вздрогнула, подавшись назад. Открывалась она внутрь, так что вышибить ее не представляет затруднений. Никаких последствий, кроме вони в прокуратуре и у вышестоящего руководства. Но и тут можно отмазаться – пусть докажут, что дверь не была сломана! Свидетелей-то нет! Соседи? Да им на хрен ничего не надо! Никто и не выглянет, хоть тут всех по очереди убивай! Это же район такой и время такое. Не советское.
Хотя и в советское время тут было несладко. Таксисты отказывались ездить в эти края: и дорога дерьмовая, и народ опасный. Благополучные, сытые, розовые граждане нашей великой страны и не поверят, что могут существовать такие районы и такие дома. Они живут в своем мире, где дети говорят «спасибо» и «пожалуйста», где на улицах горят фонари и вечерами бродят парочки, где скамейки имеют сиденья, а перила в домах не оторваны и не свисают с лестничных пролетов, как амазонские лианы. Параллельный мир, мир-сказка. А этот мир – реальность! Страшная, адова реальность.
– Да ты чо, в натуре, охренел?! Ты чо дверь ломаешь?! Да я щас тебе башку разобью, волк позорный!
Я застыл в радостном ожидании – вот этого и хотел! Ломать дверь – потом греха не оберешься, а если ты сам открыл…
В руке этого орка была бейсбольная бита и выглядела она как карандаш. Потому что кулак – невообразимого размера. Принадлежал он окорокообразной руке, приделанной к бочкообразному туловищу, покрытому засаленной майкой рейтузного голубого цвета. Ниже майки – застиранные труселя с прорехой на боку, в которой проглядывала бледная, давно не видевшая солнечного света кожа. Этой ходячей стенобитной машине было на вид лет пятьдесят, не меньше, хотя красное, одутловатое лицо, мешки под глазами и застарелый запах перегара указывали на причину преждевременного старения этого субъекта. Пить надо меньше, если коротко, и не будешь выглядеть как Джабба Хатт.
Между прочим, двигался он довольно-таки уверенно и быстро, из чего я сделал вывод, что некогда Джабба занимался то ли борьбой, то ли боксом, и под слоем жира кое-что из мышц сохранилось. А может, от природы всегда был таким – все-таки и рост располагает, потаскай-ка на себе весь этот вес, волей-неволей мяса нарастишь! Во мне сто восемьдесят пять, так он выше меня минимум на пять сантиметров! Сколько веса? Центнера полтора точно.
Он на самом деле ударил. Я автоматически вошел в движение, захватил руку и, крутанув, метнул этого Куинбуса Флестрина через всю лестничную площадку, используя энергию его замаха по полной и практически не потратив своих сил. Если умеешь, это довольно-таки просто. А я умею.
Слава богу, он не попал в дверь квартиры напротив, иначе высадил бы ее напрочь. Врезался в косяк, подняв пыль, изображая из себя выброшенного на берег кита. И затих, не шевеля ни единым плавником. А я вошел в квартиру.
Уже когда сделал несколько шагов внутри этого вертепа, пахнущего потом, мочой и безнадегой, возник второй эшелон обороны – женщина с пергидрольными волосами, золотыми зубами и массой тела, сравнимой с массой поверженного мной мужика. И вот это было гораздо хуже, чем какой-то там отморозок с бейсбольной битой. Я так и не научился бить женщин, не испытывая при этом заторможенности и ощущения неправильности происходящего. Хотя встречались мне женщины такие, которых не то что ударить – их следовало убить.
И опять мне не поверит розовый, благополучный обыватель – как это так?! Да что ты такое говоришь?! Это же Женщина! Как ты можешь говорить такие слова о ней, о Матери всего сущего!
Не знаю насчет сущего, а вот насчет ссущего – она была его матерью, точно. И стоял этот ссущий в кухне, держа в руке здоровенный ржавый нож. А матушка отморозка повисла на мне стокилограммовой гирей и при этом – визжала, драла ногтями, пыталась вцепиться в глаза, вопила что-то вроде: «Чего вы привязались к моему сыну?! Я буду жаловаться в прокуратуру! Я вас запишу! Сыночка, беги! Беги!»
Сыночка попытался прорваться к выходу, но, на его беду, мамаша обладала крупными габаритами, а если к ней добавить еще и меня – мы закупорили коридор так же верно, как пробка закупоривает бутылку с драгоценным столетним коньяком. И потому отморозок мог лезть или по нашим головам, или у нас под ногами. Отход через окно невозможен по причине третьего этажа и опасности сломать себе шею, не мытую пару недель.
Пришлось взять «гирю» за голову и постучать оной о стену. «Гиря» сразу поплыла и осела на пол, цепляясь за отвороты моей куртки мертвой хваткой. Как оказалось, пальцы ее были невероятно сильны, и я потратил не меньше минуты, освобождаясь из ее будто стальных захватов.
А потом на меня набросился сыночек – абсолютно неадекватный, с пеной у рта, с ножом в руке. В стене, крашенной голубой масляной краской, осталась глубокая царапина, и если бы я не успел уйти с траектории удара – то эта царапина была бы посередине моего живота, и в ней точно виднелась бы кучка резаных кишок.
Я сломал ему руку. Одним движением, как спичку. Рука застыла буквой «Г» – перелом между кистью и локтем. Надо бы локоть сломать, чтобы на всю жизнь остался инвалидом, но тут уж было не до рассуждений – удар, увод в сторону, захват – треск кости, вопль, и все закончено.
Теперь наружу, пока этот придурок в болевом шоке, не в силах ни вопить, ни оказать какое-либо сопротивление. Мне ведь его на себе тащить! Еще заблюет, скотина. Кстати, может и в машине нагадить…
Настроение совсем испортилось. Сажать в свою «девятку» всякую грязную мразь – удовольствие ниже плинтуса. Это ведь не дежурка, вечно воняющая блевотиной, кровью и мочой. Это вообще-то моя личная машина, и, возможно, скоро я повезу в ней девушку! В конце концов, я давно без женщины (целых две недели!), а тут всякая мразь блюет! Непорядок!
Когда проходил мимо Куинбуса Флестрина (он же – Человек-Гора), тот зашевелился, повернул ко мне голову и что-то попытался промычать. Я не удержался и с размаху пнул его в толстое брюхо. Ощущение было таким, как если бы врезал по стене, прикрытой мягкой периной. Нога утонула в этой «перине», а реципиент даже не вздрогнул. Пришлось врезать еще и по рылу, после чего негодяй наконец-то успокоился и затих.
Янек нетерпеливо подпрыгивал возле машины, и когда я появился – бросился помогать тащить находящегося в полуобмороке клиента. Услышав грохот от падения чего-то тяжелого, напарник хотел броситься ко мне на помощь, но не решился нарушить приказ «Ждать и ни во что не вмешиваться!». Все-таки я хорошо вдолбил в головы моих соратников, что выполнение приказа – прежде всего!
Дисциплина – прежде всего. Мы на войне, если что. На самой настоящей войне! И здесь нет места махновщине и отсебятине. Я так считаю. И Сазонов так считает. Прежде всего – он.
Окна пятиэтажки так и остались темными. Ни одного огонька, никто не выглянул. Но я побьюсь об заклад на что угодно – хотя бы за одним темным окном стоит сейчас некто и жадно смотрит на происходящее, радуясь, что все это происходит не с ним.
Пленный жалобно поскуливал, баюкая сломанную руку, но не кричал, не блажил, призывая кары на головы «волков-мусоров». Потому что я пообещал сломать ему и вторую руку, если он осмелится такое проделать.
Загрузили всех трех на заднее сиденье (одного пришлось положить на пол), Янек сел рядом – чтобы не измыслили недоброе. Мало ли… терять им сейчас почти что и нечего. Ехать было недалеко, я так-то неплохо знал этот район, да и проводник имелся. Два квартала – и мы на месте, тем более что ночью никакого движения. Тихая майская ночь, в такую ночь только любить и быть любимым.
Что-то меня и правда тянет не в ту сторону. Весна действует, что ли? Любви, видишь ли, захотел… «– Поручик, вы когда-нибудь любили? – Да, сношался!»
Циник, ага… Какая, к черту, любовь? Выжжено все. Привязанность – да. Желание – да. Но любовь?! Моя любовь осталась там, на дороге…
И снова пятиэтажка. Не панельная, кирпичная. И трупом почти не пахнет – почти чистый подъезд! На стенах, конечно, стандартная для этих мест наскальная живопись – интимные части человеческих тел, гипертрофированно большие – видимо, согласно заветной мечте живописца. Горит тусклая лампочка, в свете которой можно прочитать надписи, сделанные фломастером, а еще – чем-то коричневым, возможно, продуктами жизнедеятельности организма.
Да, погорячился я насчет «почище». На площадке третьего этажа лежит куча человеческого дерьма, и на стене, над ней, некий пиит начал писать стихотворение. Но, видимо, вдохновение кончилось вместе с «красками» на пальце: «Последний раз пишу дерьмом…» Не закончил главный труд всей своей жизни.
Вдохновенный здесь живет народ, точно. Что имеет, тем и пишет. Была бы кровь – кровью бы написал! Но пока в наличии только пахучее ОНО.
Нужную квартиру нашел не сразу – номеров на дверях практически нет. Только на первом этаже один номер и на втором один. Пришлось путем сложных умозаключений вычислять искомое. Вроде как вычислил.
Дверь, слава богу, такая же деревянная, и в этой пятиэтажке народ не вставляет стальные двери – дорого. В центре люди побогаче, там уже через одну стальные – скоро, чтобы попасть в хавиру, придется вызывать слесарей или подрывника с зарядом пластида. Шучу, конечно, – кто это позволит взрывать в жилом доме? А если серьезно, то хрен в стальную дверь войдешь без того, чтобы не наделать большого шума. А что касается отмычек, которыми так лихо открывают двери умелые сыщики, – так это для лохов-зрителей. Какие, к черту, отмычки? Не смешите!
Звонок здесь работал – пронзительная трель слышалась в квартире так, будто никакой двери не существовало. Стены тонкие, дверь тонкая – вся жизнь наружу! Хочешь узнать, о чем говорят живущие в квартире люди, – просто постой минут двадцать на лестничной площадке и будешь знать все их секреты. Хотя какие у них, к черту, секреты? Где лежит заначка на черный день? Так нет ее, заначки. И будущего нет.
Откликнулись минут через пять. Еще минут пять я убеждал хозяев квартиры открыть, демонстрируя дверному глазку свою красную книжку и пытаясь как можно убедительнее доказать, что закрытая дверь для меня не помеха и что я войду в квартиру даже тогда, когда они выстроят у двери пролетарскую баррикаду.
Вероятно, убедил, потому что скоро лицезрел перед собой мужчину неопределенного возраста в застиранных пижамных брюках и голубой майке. Узкие плечи, выпирающий пивной живот, серое одутловатое лицо – полная противоположность своему собрату по несчастью, которого я посетил час назад. Общее только одно – тяжелый перегар из гнилозубого рта. Хотя еще и голубая майка, усыпанная пятнами то ли от кетчупа, то ли от дешевого вина.
– Чо он натворил? – мужчина настроен был довольно-таки мирно, ему явно было просто-напросто наплевать. Лишь бы незваный гость сделал свое дело и как можно быстрее свалил, позволив погрузиться в недра пахнущей потом и перегаром нечистой постели. Сына хочет забрать? Да черт бы с ним! Только жрет да бухает – отцовское! Хоть раз бы что-нибудь в дом принес, все с дружбанами пробухивает, скотина!
Это все хозяин квартиры сообщил мне, пока мы шли к комнате, в которой предположительно находился нужный мне объект. Он и был там – спал, лежа навзничь, обнявшись с засаленной подушкой. Чтобы поднять его, мне пришлось хорошенько потрудиться – парень нечленораздельно мычал, матерился и даже попытался меня пнуть. После чего я совсем озверел и как следует приложил парня по щекам, выбивая из него дурь и слезы пополам с соплями. Папаша пациента в это время стоял у меня за спиной и продолжал обличать нерадивого отпрыска, с явным злорадством в голосе сообщая, что подлец, после того как приперся ночью домой, выжрал полбутылки его, папы, собственной водяры. И хорошо бы его закрыли на как можно подольше! А лучше – вообще прибили!
Тут я не выдержал и поинтересовался – неужели не жаль сына? На что «папаша» сообщил, что этот… вообще-то, ему не сын, а пасынок ныне покойной супруги, помершей год назад – отравилась продуктами. И что он не чает избавиться от этого подлеца.
Запах «продуктов», которыми, скорее всего, и отравилась покойная супруга хозяина квартиры, витал в помещении и был таким насыщенным, что впору было закусить салом и луком, кои лучше всего подходят для закусывания самогона. И нажрался парень не каким-то там вином, а первоклассной брагой, бутыль с которой мой зоркий глаз заметил в соседней комнате. Трудно не заметить резиновую перчатку, «голосующую» на горле ведерной стеклянной бутыли.
Вообще-то, это административная статья – самогоноварение. И можно даже привлечь самогонщика к ответственности. Я вдруг невольно, как старый охотничий пес, сделал стойку – дичь! Самогон! Но это во мне говорил участковый, для которого самогонщик – одна из главных статей его работы. Для опера, который в основном работает по тяжким, самогонщики совершенно не интересны. Если только они не соглашаются стучать на клиентов и соседей.
Мыча и матерясь, слегка помятый негодяй оделся – не без помощи радостного отчима, и я потащил его вниз по лестнице, следя за тем, чтобы он раньше времени не разбил башку об угол или о каменную ступеньку.
Потом я уберегал пленного от гибели в открытом канализационном люке, крышку с которого благополучно уперли добрые, но страдающие с похмелья люди, а когда подошел к машине, обнаружил возле нее три бездыханных тела. И Янека – свежего, довольного, как после пары часов в сауне с любвеобильными девушками. На мой недоуменный вопрос он пояснил, что граждане появились откуда-то из темноты и пожелали, чтобы их друзья, кои попросили у них помощи, были бы тут же отпущены на вольные хлеба. Во избежание изнасилования мусоров позорных в извращенной и неизвращенной форме и нанесения им тяжких телесных повреждений.
Закончилось это все плохо – для группы поддержки, конечно. Но не так плохо, как можно было бы ожидать. Все трое были живы, хотя и слегка покалечены: у одного явно сломана челюсть, и придется пару месяцев пить через трубочку; у второго сломана рука и свернут нос; у третьего – нос и похоже, что пара-тройка ребер. Ничего страшного, жить будут. А привел их, скорее всего, наш проводник, которого мы выгнали, когда подъехали к нужному адресу. Где он добыл отморозков посреди ночи – для меня загадка. Какая-нибудь хавира рядом, не иначе. Впрочем, глубоко наплевать, откуда эти твари появились.
Одно только меня озадачило – все трое были мокрыми, как после дождя. И воняли. Я тут же заподозрил неладное – и не ошибся.
– А чо? Они обещали разбить мне башку и нассать в глотку! Я посчитал, что будет правильно сделать так, как они хотели. Нассать в глотки. Ничего страшного! Я вот слышал по ящику, что есть такие чудаки – они мочу пьют, все болезни ей лечат. Кстати, эй, придурок, хочешь свою руку полечить? А то я щас! Ради хорошего дела выдавлю из себя пару капель! Хе-хе-хе…
Пленные в машине завозились, забормотали что-то угрюмо-угрожающее, но невнятное – не дай бог услышат!
Минут двадцать ушло на погрузку. Пришлось вязать всех – вдруг на ходу попробуют выскочить? Хорошо, что я запас веревок с собой вожу – специально положил в багажнике, как знал, что понадобятся!
Впрочем, знал. Не для этих злодеев взял, вернее, не обязательно только для этих. Вообще – для злодеев, которых когда-нибудь буду загружать в машину.
Вообще-то я теперь задумался, а не мала ли машинка? Вот был бы у меня микроавтобус – загрузил бы злодеев, да не трех, а целую толпу! Замечательно бы получилось! Или не микроавтобус, а что-то вроде «крузака». Или «сабурбана». Вот сарай, так сарай этот «сабурбан»! И такой же заметный, как сарай. М-да-а… Нет, «девятка»-«мокрый асфальт» для моих целей все-таки поинтереснее будет. Незаметна, а это главное.
Двери заблокировали, Янек уселся впереди, и мы поехали в ГОВД. Провозились со злодеями почти до утра, так что, когда подъезжали к отделу, город начал просыпаться – на улицах появились машины, первые, ранние прохожие спешили по своим делам. Куда можно так спешить в предрассветное время – не знаю. Даже мысли нет никакой, что могут делать люди, бегущие по делам в такое время! На рынок? Занимать места? Может, и на рынок.
Дежурный, лишь только завидев распухшую руку злодея, которая так и торчала едва ли не под девяносто градусов, поднял хай, заявив, что не примет негодяя, пока ему не окажут медицинскую помощь. Что до пенсии ему осталось всего пять лет, и он намерен отработать их полностью, не рискуя выслугой лет и полагающимися ему льготами. А посему – рапорты на всех злодеев, протоколы задержания, досмотра и самое главное – не забыть указать, что злодей прибыл в отдел с уже поломанными конечностями, а другой – с выбитыми зубами и следами побоев на теле – если таковые имеются.
Злодеи, само собой, видя такое дело, тут же воспряли духом и начали качать права, обещая мне и всем, кто мне помогает, неминучую кару вплоть до отсидки на мусорской зоне. Однако тут же поняли свою ошибку после незаметных, но очень болезненных ударов в подреберье, вызвавших у них удивленные и жалобные стоны. Дежурный и его помощник, само собой, ничего такого не видели, о чем тут же сообщили злодеям, отправляя их в разные камеры (как я и попросил).
Затем вызвали «Скорую», а пока она ехала, я допрашивал раненого злодея, выясняя и занося на бумагу все подробности совершенного ими преступления. Того преступления, которое интересовало меня в первую очередь. Преступник каялся легко, взахлеб (стоило только потрогать его сломанную руку), рассказывая, что «тот лох» сам виноват, что не надо было ему так грубо отвечать, когда козырные пацаны попросили, в натуре, позвонить. Что его не хотели убивать, просто так вышло – темно же! А потом били еще несколько раз – чтобы не мучился. Ну зачем ему жить уродом? С проломленным черепом все равно останется полудурком! Вот ты бы хотел жить полудурком? Ну вот!
Деньги? А зачем деньгам пропадать? И кроссовки у него были козырные.
И вообще, виноват старший. Он и предложил заглушить лоха! И вообще, он страшный человек! Запугал! Про него еще много можно побазарить – чего он творит!
Побаразить подольше нам не дали. Прервала «Скорая», которая ехала до нас час с лишним, наконец-то добралась, и женщина-фельдшер с усталым, помятым лицом (спала, наверное), категорически заявила, что пациента нужно везти в травмпункт, чтобы наложить на руку гипс. А перед этим сделать рентгеновские снимки. Пришлось мне остановить допрос и ехать с уродом в горбольницу, так как на месте гипс накладывать отказались. После недолгого размышления решил ехать на своей. Нельзя было терять из виду слишком шустрого пацанчика – мало ли что он выкинет, когда я исчезну из поля его зрения. Усадил на заднее сиденье, приковав наручником за здоровую руку, и повез в больницу.
По дороге высадил Янека, хотя тот порывался ездить со мной и дальше. Ему, как ни странно, очень понравилось ночное приключение. Заводной парнишка, если его направлять в нужное русло, то лучшего оружия и представить трудно. Бесстрашный, как росомаха! И такой же опасный. Хороший все-таки я сделал выбор.
В больнице злодей вел себя тише воды, ниже травы, всячески вызывая к себе жалость врачей и санитарок, поглядывающих на кровавого тирана (меня) так, будто я был палачом в утро стрелецкой казни. Ну как же – такой хороший, тихий мальчик, а мент ему руку ломает! Звери! Сатрапы! Нелюди! Одно слово, мусора!
В конце концов я не выдержал косых взглядов и вкратце, в красках рассказал, что именно этот тихий парень совершил вместе со своими подельниками. И как получил свою травму. Тогда отношение контингента травмпункта переменилось на резко противоположное, и на злодея стали смотреть так, как он того и заслуживает. Делали-то все что положено, но без придыханий и жалостливых, участливых причитаний вроде: «Не больно? Ну, потерпи, потерпи!» Что, в общем-то, мне и было нужно. После бессонной ночи, мордобоя и окунания в мир злодеев терпеть еще и злобные ненавидящие взгляды от нормальных людей – это уже перебор.
Провозились с рентгеном и гипсом часа два, не меньше, так что, когда садился в машину, день был в полном разгаре – солнце, теплый ветерок, запах пробивающейся из загаженных кошками газонов травы и запах кошачьего дерьма, густо усеивающего все укромные местечки земли. Весна в этом году была поздней, а зима снежной, так что в тенистых местах истекали грязным потом здоровенные глыбы льда, распространяя вокруг специфическое амбре замороженной кошачьей мочи.
По приезде в отдел я тут же попал в круговорот утренней суеты. Все бегали, таскали бумаги, куда-то звонили, чего-то подписывали. В дежурной части менялась смена, подходили начальники, стягивались на рабочие места, готовясь к планерке, опера всех калибров и видов деятельности. Охрана, пэпээсники, обэхээсники, которых теперь называли обэповцами – всякой твари по паре, и все суетятся, все куда-то спешат, и все изображают бурную деятельность под недремлющим оком бдительного начальства.
Во дворе строились рядовые милиционеры – ко всему прочему, здесь еще и курсы молодого бойца для только что устроившихся на работу ментов, большинство которых только после армии. Полгода их будут муштровать, пытаясь выковать из них карающий меч правосудия. Выкуют, ага. А обирать алкашей и гастеров они сами научатся.
Скоро бурливое горнило успокоится, рассосутся толпы народа, и все пойдет как прежде – размеренно, скрипуче ржавая телега охраны правопорядка покатится по пробитой в земле грязной колее. Все как всегда, все как обычно…
До двенадцати часов я занимался с задержанными, сидя в допросной при камерах временного содержания. Допрашивать у себя в кабинете, на глазах у соратников, – это не по мне. Слишком много глаз и ушей.
Второй подельник поплыл так же быстро, как и первый: сдал вся и всех, нарассказав еще много интересного, то, что я в официальные документы не включил. Это мое. Мой «клад». И я его буду выкапывать.
По конкретному преступлению рассказал без утаек, хотя ничего нового и не дал. Ну да – шел парень. Ну да – забили арматуринами. Обобрали. Ничего нового, ничего интересного. Такое бывало и раньше, но только без летального исхода. В самом деле – не хотели убивать. Видимо, из-за темноты не рассчитал удара. Ну а потом уже добивали, глумились, понтуясь друг перед другом. Ну как же – крутые! Лоха забили!
С главным злодеем пришлось повозиться. И у него добавилось синяков. После обработки он все-таки написал. Сам. И подписался: «Написано лично и мной подписано».
Теперь – все! Не отвертится! Два свидетеля, личное признание, осталось только похищенный телефон найти, но это вряд ли. Злодей его продал на рынке скупщикам. Скорее всего, уже изменили имэй, и… все.
А может, и не изменили! Тогда есть шанс найти. Но для этого нужен запрос оператору сотовой связи. Запрос составить несложно, и… интересно, почему Самойлов до сих пор этого не сделал? Впрочем, как раз это-то и ясно. Бездельник проклятый!
Подхватив весомо потяжелевшую папку с материалами уголовного дела, я пошел наверх, в свой кабинет. Уже поднявшись на второй этаж, передумал, повернул налево, к кабинету Татаринова. По большому счету, перед ним я и должен отчитаться по этому делу. Тем более после такого разноса. Да и в любом случае я сдаю дело ему, он – передает в дознание, и дальше пусть следаки пашут. Допрашивают под протокол, дают запросы оператору сотовой связи, ну и все такое прочее. «Вы хочете песен – их есть у меня!» Надо было найти – я нашел! На то я и опер. А дальше уж вы сами.
